Путь к Храму (отрывок)

http://zhurnal.lib.ru/o/okunew_i_j/putkhramu.shtml

ГЛАВА 2

След, ведущий на небеса

Тяжёлой ношей погрузив своё тело в ванную, Андрей ощутил, как горячая, пышущая жаром вода туго обхватила его, и будто искорки этой самой воды бойко заиграли на его коже. Как только теплота застыла на плоти нашего героя, он решил приступить…
Яркой вспышкой сверкнуло лезвие ножа в ванной. Андрей полным тоски, боли и желания взглядом посмотрел на него, а затем мгновенным движением рассёк вену на правой руке. Нож, блеснув, упал в воду, а из отверстой вены бурным потоком ринулась полная безобразия кровь.
Она, будто бы по мановениям чьей-то кисти, мазками ложилась на холст, закручивалась в спираль, стрелой пронзала воду, краснела и бледнела, сливалась в чёткий поток и распадалась на расплывчатые линии. Кровяной рисунок, выступавший сквозь воду, был прекрасен и ужасен: он поражал величием и уничтожал жестокостью. Тусклая ванная комната наполнилась алым цветом. Рдяные лучи носились от пола к потолку, отражались в зеркале и в каплях воды, багряные блики смерти сверкали в углах, на кафеле и в глазах Андрея, мёртвенно-бледное лицо которого сейчас слегка улыбалось — жуткая, злая, мерзкая улыбка расползлась по его губам.
Рисунки крови были причудливы и разнообразны. Так же причудливы и разнообразны были мысли Андрея. Они так же, как кровь растекалась по ванной, растекались в его голове, вертелись, неслись, кровоточили… Рисунки крови воспламеняли сознание Андрея: две волнистые линии мелькнули у него в памяти улыбкой Катёнка, сгусток багряной жидкости вокруг надреза вены — лужей крови с двумя лежащими крестом розами.
Сны, сливающиеся с реальностью, жизнь, проходящая сквозь фантазии, мечты как часть судьбы… Последнее видение выскользнуло в этот момент из темницы памяти Андрея, и он отчётливо увидел серебристые ступени, уходящие в небо, и Катёнка, с некой опаской, аккуратно кладущую ступни ног на эти ступеньки. Она, как всегда, была прекрасна в своём безрассудстве и безумна в своей красоте. Изящно повернув головку к Андрею, Катя улыбнулась своей застенчивой, милой и лёгкой улыбкой. От лица Катёнка исходило золотое свечение, которое беспутной радостью и беззаботным счастьем зажглось в душе Андрея. Катя поднималась по лестнице и уходила прочь от Андрея… навсегда. И когда её нежный стан растворился средь облаков, чуждые до этого чувства одиночества и ужаса незваными гостями ворвались в рассудок Андрея.
Что я теперь, без неё?… Она была для меня всем. Всем: в первых утренних лучах солнца я видел её пробуждение; в ранней росе отражались для меня её глаза; мелкий дождик был для меня так же нелюбим, как и её слёзы; в пении птиц я слышал нотки её голоса; кладя руку на морскую волну, я гладил её волосы; дотрагиваясь до шёлка — прикасался к её коже; я чувствовал зыбь на своём теле, когда ей было холодно; далёким, огненным, страстным кратером вулкана с бурой лавой во чреве было для меня её сердце; в воздухе, которым я дышал и жил, чудилась её душа. Моя жизнь и моя судьба были спрятаны в ларчике её любви.
Мой ребёнок умер вчера. Наш ребёнок умер вчера. Всё отняли у меня; небрежно, по-злодейски жестоко отняли…
Я любил. Да, любил. В любви я видел смысл жизни, с любовью, и только с ней была связана моя судьба. Но над моей любовью насмеялись, надругались, её унизили, отравили. Но любовь нельзя уничтожить. Ромео и Джульетта умерли, но их любовь живет частичкой в нашем сердце. И я любил, люблю, и буду любить. Вечно любить бесконечной любовью. Я вечно люблю… Можно убить человека, но нельзя убить любовь.
У человечества один путь: через любовь к Богу. Только когда высшее из чувств заполнит собой весь мир, только тогда вновь откроются врата Земного Рая. Любовь несовместима со злом, нет несчастливой любви. Всякая любовь — счастье, если только это настоящая любовь. Человеческое тело умеет многое — убивать, грабить, лицемерить, врать, прелюбодействовать; человеческая душа умеет лишь одно — любить. Только любить должен уметь человек.
Любя, мы с Катёнком вознеслись над низкой землёй и жили на небесах, рядом с Отцом. Лишь на мгновение подняться в небо и тут же упасть — разве это не жестоко. Лишь мгновение чувствовать себя счастливым… Стоило только ощутить силу в крыльях, только наполнить лёгкие воздухом, только оторваться от земли, как силы покидают тебя и ты стремительно несешься вниз и вот уже разбитый лежишь на земле. Нет сил подняться, тяжело дышать, и жизнь уже не в радость. Остается только смотреть в небо и вспоминать ту секунду, на алтарь которой теперь положена твоя жизнь.
Как мало оказывается нужно человеку для счастья. Смерть — это то единственное, что мешает людям быть счастливыми. Одних страх смерти вынуждает рваться к власти, обогащаться, убивать и грабить. Другие, пытаясь обмануть время, всю жизнь лгут. В третьих смерть разжигает ненависть и злобу. Знание того, что ты умрёшь, и незнание срока этой смерти — вот две опоры, на которых держится понимание жизни человеком. В человеческом обществе, как в волчьей стае, побеждает сильнейший и умнейший, а отнюдь не тот, кто безропотно следует Отцу. Но перед ним всякая неблагословенная сила — слабость, всякий непосвященный ум — глупость, а всякое отступничество — величайший грех. Правда, надо сказать, Бог, как мудрейший и совершеннейший, наделил смерть и положительными качествами: она вызывает в человеке жалость, милосердие и доброту, и она же заставляет человека задуматься о жизни. Прекрасный парадокс природы: смерть заставляет задуматься о жизни; жизнь порождает смерть, смерть — жизнь.
Так вот, я не боюсь тебя, смерть. Ты отняла у меня Катёнка, отняла моего ребёнка, возьми и меня. Где же ты? Где твоё безобразное лицо и твои мертвецкие глаза? Жду, с нетерпением жду, когда вырвешь ты душу из моего тела; когда я полечу вслед своей любимой, когда предстану пред Высшим Судом, когда увижу полные жизни глаза Кати.
Где-то вдалеке чуть слышно зазвучал вальс. Тот самый, под который Андрей и Катя впервые воспарили в небо, впервые соединились в поцелуе. Но если тогда музыка журчала и переливалась, весело звенела и уносила вдаль, то теперь… Теперь она, будто склизкая змея, ползла, монотонно и бесстрастно пожирая воздух и время. Музыка то плакала, то бессердечно смеялась; то взрывалась аккордами, то утихала паузами. Она нестерпимой болью давила и давила на душу Андрея.
Вместо вальса в голове нашего героя заиграл марш. Парад зла зазвенел у него в ушах. Разрастаясь мощью и безумием, марш трещал и кричал, барабанил и трезвонил на все лады. С силой сжимая сердце и дух, парад креп и рос. Р-раз! Сапоги, начищенные до блеска, давят раненых, страдающих и молящих. Два-а! Гордо задрав голову, идёт зло по земле. Тр-ри! Испепеляя жизнь и счастье. Опустошённая, сожжённая земля выросла в фантазии Андрея. Море крови, океан слёз, и марширующее под бравую мелодию зло.
Но марш сменяется хоралом. И под величественную, умиротворяющую музыку начинается панихида по человечеству, по Земле — по единственной живой планете. Вымерло всё, погибло, потонуло, погрязло в трясине собственного зла и ненависти. Неужели это ждёт человечество в будущем?
Неужели человеку непонятно, что греша он обрекает себя на каторгу вместо жизни, неужели не понимает, что убийство — это каннибализм своей души. За что человек так любит избивать, истязать, изничтожать собственную душу? Ведь только чистая душа является пропуском в Рай. Нет, слепы люди — не видят, не понимают этого. Ими руководит лишь злоба. Злоба, поднимающаяся из пят, вырастающая из земли.
Ванная равномерно заполнялась тёмно-красным цветом крови. Но это было ничто рядом с кровью души Андрея. Кровь души внутри его тела хлестала с бешеной силою. Она, будто горная река, сильнейшим потоком омывала сердце и разум нашего героя. Она кипела, бурлила и носилась по телу, не в силах найти себе покой…
Темнота… Одна сплошная темнота. Она убивает тебя, рвёт на части, гвоздём проходит сквозь всё тело. Беспощадна темнота, окружающая тебя, нет у неё ни совести, ни жалости, ни благоразумия. Не зря дети боятся темноты, потому что темнота — обитель всего злого. Взрослые, привыкнув ко злу в жизни, привыкают и к темноте. Но стоит даже самому нечестивому человеку оказаться наедине с темнотой, как демонический страх кислотой начинает разъедать его сознание. Темнота, подобно вампиру, пьёт сок нашей жизни, она тяжёлыми сапогами давит в нас личность, она нестерпимой болью охватывает всю нашу сущность.
Боль… Одна сплошная боль. Боль сквозь сон и реальность, боль, затмевающая всё остальное, всё тело — одна бесконечная боль. Сердце обращается в камень от такой боли, конечности отнимаются, мозг плавится. Слёз нет, чтобы плакать. Сил нет, чтобы бороться. Легче умереть, чем стерпеть эту боль.
И вновь темнота, теперь сливающаяся с болью. Вечные темнота и боль — вот во что превратилась твоя жизнь. Ты теперь ничто, ты растворяешься в темноте и боли…

— Жить-то будет?
— Будет. Не знаю, каким чудом, но жизнь победила в нём смерть,- звучно и важно ответил пожилой седовласый врач, после чего, несколько задумавшись, заключил — Видимо, Бог считает, что рано ему ещё умирать.

ГЛАВА 3

Поцелуй небес

В Петербург пришла осень. Самая яркая и самая изменчивая пора ворвалась в город без приглашения, без спросу и даже без стука. Просто холодным ветерком пронеслась по дворам, грустным дождиком покрапала на мостовую, опавшими листьями пошуршала под ногами, да глядишь, и прогнала лето прочь. Туман, всё чаще окутывавший улицы, серо-голубой дымкой облеплял глаза и закреплял тем самым странную природную метаморфозу: яркое переходит в тусклое, светлое — в темное. Свинцово-пепельные, похожие на комок пыли, тучи заменили собой белоснежные, бисквитно-кремовые облака; стыдливое Солнце тут же спряталось за этой естественной, сотканной из туч ширмой, и лишь редкие просветы, отливавшие далёкой иссиня-светлой палитрой, хрупким мостом связывали землю с тем миром. Отгоревший зеленый цвет лета уступил своё место на светофоре природы мимолетному желтому и запрещающему зной, цветение и летнюю беззаботность красному цвету. Листья тускнели и опадали, и морозящий бриз подхватывал их ладошками, подкидывал, закручивал вихрем и уносил куда-то в безмерную и загадочную даль. Свойственное лету пиршество ярких цветов растворилось в тенях, а город повернулся грудью северному ветру, который льдом сковал душу Северной Пальмиры. Река, бьющаяся в клетке между набережными, всё чаще походила на кривое зеркало жизни, бесчувственно и беспристрастно отражавшее всю угловатость, ограниченность и безжизненность городского пейзажа. Вскоре деревья засверкали своей бесстыжей наготой и тем самым оклеймили город беспросветной темью и каким-то безутешно-таинственным ореолом.
Со стороны восточных ворот в парк вошел крайне странный человек. Странность этого человека заключалась в том, что, несмотря на юный возраст (около 25 лет), он производил впечатление глубокого старика. Беззаботность, игривость и любвеобильность, так часто присущие молодым людям, казалось, были чужды этому человеку. Он был чем-то вынесен за скобку общества, отколот от нормального хода жизни.
Человек скорее не шел, а тащил своё тело по аллее. Его шаркающая, неровная и тугая походка вкупе с безвольными, словно плети, опущенными руками и покосившейся набок головой, пугала людей. Глаза юноши горели бесцельностью и глупостью существования. Сухие, замершие и обесцвеченные губы почти никогда не складывались, и казалось, что юноше тяжело дышать. Пучки седых волос неприятно смотрелись среди тусклых черных волос. Крайне уродливо выглядела на юноше его неопрятная и поношенная одежда: болотного цвета куртка, бывшие когда-то синими джинсы и грязные ботинки. Юноша производил впечатление человека без внутреннего хребта, человека всеми брошенного и забытого.
Какой-то звериный, опухший и болезненный взгляд блуждал по аллее. Молодой человек отмечал мертвецки бледную воду в озерце, сложившиеся в бутоны и заснувшие цветы и темные, лишенные юности, оголенные кроны дубов, тополей и лип. Отцвела природа, закатилось солнце её красоты, вслед за птицами улетели радость и счастье. Наглая обнаженность деревьев и однообразная тяжесть камней леденили душу и обращали сердце в прах.
Царапая небеса куполами и ширя воздух величием, над городом возвышался храм. Верой дышала природа вокруг храма, невинностью и гармоничностью веяло от него. Задорный луч солнца, выскочивший из-за туч, бойко пробежался по небу, затем прокрался по теневой стороне храма и, мило улыбнувшись прохожим, прыгнул в окно всё того же храма.
Не прошло и мгновения, как со стороны западных ворот в парк вошел ещё один странный человечек. Ему было от силы три года, и, хотя все дети милы и приятны, этот, пуще других, горел неуёмным пламенем жизни, сверкал торжеством чистоты и красоты и отражался бесцветным счастьем и добротой.
Небеса текли в его глазах, всепонимание и всепрощение нитью вокруг зрачков окаймило его душу. Беспричинная, полная и ясная улыбка бегала по его губам и распускалась навстречу каждому прохожему. Люди шарахались от такой открытости и отворачивались от человечка. А тот танцующей походкой бежал по аллее, заливаясь любовью ко всему вокруг. Солнцем было его сердце, облаками — дыхание, Богом — душа.
Ещё одно удивляло в человечке: накинутая на нём куртка оставляла со спины две небольшие выпуклости.
Полный, знающий и ласковый взгляд носился по аллее, потрясаясь красотой полотна природы, представленного на выставке перед человечеством. Любимая осень — пора всего нового и прекрасного — такое впечатление солнечным зайчиком проскользнуло в сознании мальчугана.
Тяжело ступая, юноша, попавший в парк со стороны восточных ворот, свернул на центральную аллею. Стоило его телу выползти из тени дубов, как вдруг чувства непонятной тяжести, усталости и страха околдовали его душу. Ноги будто вросли в землю, а грудь уперлась в некую невидимую стену; каждый шаг невыносимой болью трещал в голове, и юноша понял: дальше идти он не может. Полумертвые глаза, оттянув грузные веки, взглянули наверх. Там блистал и распевался Божественной музыкой уже знакомый нам храм. Юноше почему-то показалось, что этот храм не пускает его дальше и, повинуясь этой мысли, наш герой сел на скамейку.
И вновь природа, обесцененная своим постоянством и обессмысленная своей изменчивостью, обратила на себя взгляд молодого человека. Солнце заплыло за тучи, деревья ветвями повисли друг на друге, листья грустно падали на землю. На мертвых камнях, скучая, лежали редкие солнечные блики, и всё было разрозненно, разбито и развеяно старухой осенью.
Молодому человеку, повторюсь, было 25 лет. Звали его Андрей. И был он самым что ни на есть обычным юношей: жил, любил, мечтал, летал… Правда, был он таким лишь до того, как в результате теракта не убило его невесту Катю вместе с ещё не родившимся ребёнком. Все три года с того момента Андрей жил в каком-то темном, прогнившем и стухшем мире своих мрачных мыслей и идей. Загнав себя в столь жуткий грот самопознания, Андрей оторвался от прочей жизни, бросил университет, забыл о радости, счастье и отрекся от возможности иной любви и вообще чего-то нового. Так и полз по утесу, ежесекундно мечтая лишь об одном — сорваться в огненный котел смерти.
Плескаясь в счастье, юный человечек продолжал свой путь по парку. Пройдя через западные ворота, он, наполняя всё вокруг любовью, бежал, подбрасываемый дуновениями чувств, летел, широко раскинув крылья. Окружающая природа венком обвилась вокруг его души, арфой затрепетала в унисон его чувствам.
Солнце играло с тучами в прятки, деревья, сцепившись ветвями, образовали хоровод, листья кружились в своём последнем вальсе. Камни пели, солнечные блики плясали, а воздух соединял всё вокруг в единую, неделимую и вечную систему, имя которой — живой мир.
Про судьбу маленького человечка, мне, читатель, известно не намного больше, чем тебе. Знаю лишь, что ему три года и что появился он при самых необыкновенных обстоятельствах. Всё! Предполагаю также, что разгадка этого человечка скрыта в двух выступах на его спине.
Пока мы рассуждали, наш маленький герой подошел к скамейке и, мысленно заметив: «Тот, кто мне нужен», — подсел к странному юноше.
Андрей не очень дружелюбно отнёсся к мальчишке, подсевшему к нему и пристально разглядывавшему его облик. Больше всего ему сейчас хотелось тишины, но, видимо, свыше посчитали, что трёх лет тишины вполне достаточно, а теперь пришло время разговоров.
— Привет, — сверкая алмазной улыбкой и распахиваясь красивыми глазами, сказал мальчуган.
— Здравствуй, — сухо бросил Андрей.
Увы, маленький человечек не умел обижаться.
— Ты что, не узнаёшь меня?…А, ну да, ведь ты никогда не видел меня, но мог бы догадаться.
— Кто ты? — нервно бросил Андрей.
— Я твой сын!
Шалун-ветер подхватил где-то вдалеке два листка, и, пронеся их над твердью земной, опустил на гладь речную. Получились две симпатичные лодочки. Шалун-ветер стал дуть на эти лодочки, пытаясь направить их вместе по течению. Но упрямая река вновь и вновь разрывала узы новобрачных листков и не пускала их вместе в путь по своей гладкой коже. Ветер дул всё сильнее, кожа реки уже покрылась мурашками, и, наконец, бесцеремонная река поглотила оба лепестка. Рассерженный шалун-ветер, готовый от досады разреветься ливнем, плюнул в реку и забросал её сотнями листьев.
Андрей отвернулся и закатил глаза к небу. Солнечный свет, будто щенок, вначале мило тявкнул на Андрея, а потом нежно лизнул его в щёку. Теплый воздух водопадом окатил нашего героя.
Странные ощущения резвились в душе Андрея. Нет, не было чувства неприязни к словам мальчика, не было ни обиды, ни злобы, ни даже недоверия. Дивясь самому себе, Андрей поймал себя на мысли, что верит, по-детски верит мальчишке. То ли зашевелилось затлевшее сердце в его теле, то ли просто эти слова были той самой живой водой, окропившей и затянувшей старые раны. И ещё, Андрею показалось, что его душа, три года томившаяся в подземелье собственной отрешенности, вдруг выбежала на авансцену к публике, укуталась в свет и впервые за три года улыбнулась.
Из запыленных архивов памяти перед Андреем предстала Катя — смеющаяся, беззаботная, игривая, предстали мысли о будущем ребёнке — о том, как тот будет выглядеть, и еще, что он непременно будет мальчиком с милым именем Мотя.
— Да, я твой сын. Мне три года. Меня зовут Мотя. И Катя передавала тебе привет, — Катины глаза смотрели на Андрея, ее губы двигались, произнося слова, её, её тон; её музыка играла.
Только она могла передать в такой момент «привет». Не слова, не поцелуй, не взгляд, нет — «привет» — снежинку, тающую на руках. На Андрея накатилась слабость во всем теле, все было отдано чувству радости — радости, причины которой не понимал даже он сам. И всё же рассудок предательски не понимал:
— Как? — дрожа, выдохнул Андрей.
— Любовь сильнее смерти. Это чувство победило в ваших с Катей душах и спасло от гибели её и меня. Мы живём в далеком, прекрасном мире, где хотя и не растут бананы и ананасы, где хоть и нет денег и званий, но все счастливы, потому что в той стране высший закон — это закон совести, добра и любви.
Андрей поднял глаза к небу и затем спрашивающе посмотрел в глаза мальчику.
— Да, — утвердил он.
— Но?
— Так как я никогда не видел своего отца, то мне Он разрешил на один день спуститься.
Катя жива. Пусть на небесах, но жива. Значит, думает о нем, значит любит его. И пусть разлетится этот мир в щепки, если в этом нет высшей справедливости. И Мотя — ребенок — корона их любви — тоже жив и сидит напротив.
— Правда, у меня есть ещё одна цель. Но о ней мы поговорим у тебя дома. Знаешь, я так проголодался, путь, как видишь, не близкий, — улыбнувшись, Мотя захлопал глазами.
— Ну, пошли домой.
Взяв за руку сына, новоявленный отец пошел к выходу у западных ворот. Храм не сопротивлялся и пустил его. Мотя, видя эту дуэль отца и храма, заметил:
— Странно, что люди считают, что Бог живёт в храме. Бог никогда бы не поселился в столь помпезном, ухоженном и светящемся людской гордынею месте. Бог любит скромность в материальном и щедрость в духовном. Храм строится в наших душах. Именно там его нужно оберегать и делать просторнее, чище и красивее.
Вновь в Андрее проснулся вкус к жизни: он почувствовал аромат осени. В голове и мыслях был полный бардак, а всё казалось понятным и простым.
Прежде чем открыть дверь в квартиру, Андрей нажал на звонок.
— Зачем ты звонишь? — поинтересовался Мотя, — ведь знаешь, что никого нет дома. Ты живёшь один.
— Привычка, — пожав плечами, ответил Андрей.
— Странные вы люди, сколько у вас привычек. Нет бы променять их все на одну единственную — привычку делать добро.
— Прошу, — сказала открывающаяся дверь и пропустила отца и сына внутрь квартиры.
Первое, что заметил Мотя, было большое пыльное зеркало в прихожей.
— Как мне это зеркало напоминает тебя. На нем лежит пыль, а на твоей душе — боль. И так же, как сквозь эту пыль не видно зеркала, так сквозь боль не видно твоей души. А ведь когда-то это зеркало лучилось прелестью и отливало чистотой, а твоя душа разве не была светлой, открытой, любящей. Вот смотри, сейчас я проведу пальцем по стеклу, и на зеркале проступит полоска былой свежести. Вот для того я и был отпущен оттуда, чтобы снять с твоей души пелену прошлого и обласкать её верой будущего. Забросил ты это зеркало, забросил и свою душу. А ведь как без зеркала нельзя увидеть самого себя, свою материю, так и без души невозможно узреть свой дух, свою судьбу, свой пламень.
Мотя скинул куртку, отчего у Андрея нижняя губа потянулась вниз. Да, читатель, ты совершенно прав. Под курткой у Моти было два крылышка.
— Не обращай внимания, — Мотя заметил выражение лица Андрея.
Андрей и Мотя пошли на кухню.
— Вот, чай. Сейчас сделаю бутерброды… — начал Андрей.
Мотя залился смехом. Успокоившись, вытирая глаза от слез-смешинок, он, часто дыша, сказал: «Ангелы не едят бутерброды с чаем!»
— Но? — опешил Андрей.
— Но…для тебя попробую, — парировал Мотя. — Только если разрешишь с простой водой, — с этими словами Мотя встал, подошел к раковине, выплеснул туда чай и налил в чашку воды из-под крана. — Хочешь попробовать? Святая вода. Высшей марки. Господь браком не наделяет.
И действительно, вода была не только вкусная, но и наполненная жизнью, одухотворённостью.
— А теперь я должен тебе всё рассказать, — сказал Мотя и впервые за весь день сделал строгое лицо. Правда, лишь на одну секунду. Лицо доброты всегда доброе. Опять полные глаза, нежная кожа и мягкая улыбка. — Существует некий путь постижения Господа. Когда человек рождается, он знает этот путь, но, как это ни глупо, человеческое общество вынуждает его забыть о нем. И тут начинается самое трудное. Одни люди начинают, как слепые детеныши, метаться в пространстве собственной глупости, надеясь наткнуться на что-то напоминающее путь к Богу. Увы, желая выйти к добру, они всё чаще сталкиваются со злом. Другие, считая, что жизнь для них и так хороша, и без постижения истин, довольствуются малым материальным.
В оправдание своей злобы и нежелания люди придумали некую вторую отрицательную (дьявольскую) силу, которая, якобы, соперничает с Богом. Надо сказать, что когда Он услышал о дьяволе, то откровенно рассмеялся от такой человеческой изобретательности и фантазии. Каждое нравственное терзание человека, «продавшего душу дьяволу», рассматривается сверху, как очередной юмористический концерт по заявкам. Никакой иной силы, кроме Бога, нет. Есть только то, что ведёт к Нему, и то, что уводит в сторону. Первое обычно совпадает с добром, любовью и счастьем, второе чаще всего называется злом, ненавистью и горем. Так вот, и добро, и зло плавятся в одном котле нашей жизни, а душа человеческая, как маятник, в постоянном движении между этими полюсами. Знание конечной остановки и пути следования помогает человеку разобраться в определении добра и зла.
Правда, есть ещё третий тип людей. В генетический код этих людей записано знание Пути к Храму. Эти люди — звезды-проводники, они помогают остальным найти этот путь. Ты именно такой человек.
После рождения ты не забыл о Боге и жил с ним в душе. Просто ты не думал об этом. Затем появилась Катя, и ваши души влюбились друг в друга. Нужна была теперь лишь спичка, чтобы зажечь ваши чувства.
Эту спичку люди обычно называют чудом. Но ведь чудо — это то, что человек считает невозможным. А невозможного для Бога нет. Никакая человеческая фантазия не может себе представить, какие «чудеса» творятся Им. Если всё создано Богом, то значит, он всё может воспроизвести вновь. И сознание человека тоже создано Им. И это сознание не в состоянии предложить что-либо, что выше Его. Странный вы народ, люди!
Так вот для тебя таким чудом стал вальс. Ноты того вальса навсегда выбиты на твоём сердце.
«Стоя на облаке, танцевали вы». Понимаешь, вы прошли полпути к Богу. Вы уже были на облаке. Вот он Бог, протяни руку и дотронься до него. Но…
…Некая тончайшая ткань отделяет счастье от горя, и не шаг даже от одного до другого, а лёгкое дуновение. Это самое дуновение сорвало с твоего сердца бирку счастья.
— Моя любовь была для меня жизненным катализатором. Она изменила мои представления, мои желания, всего меня, всю мою жизнь. Чем стала моя жизнь — раем или адом? Не знаю. Но, почувствовав любовь раз, я на веки стал её рабом. Жить без любви я уже не мог.
Раньше я смотрел на жизнь сквозь искаженное стекло незнания, полюбив, смог увидеть жизнь в её совершенном, неискаженном виде. То, что раньше казалось глупым, приобрело смысл, то, что раньше я считал бесцельным и ненужным, стало чуть ли не основой жизни, то, что раньше не замечал, теперь стало постоянным спутником моих мыслей.
Прелесть любви в том, что она убивает в людях всю гадость, всё зло, всё, что мешает жить. Она, как главная опора в жизни человека, умеет уничтожать и возвеличивать, ценить и ненавидеть, она может свести человека с ума или же превратить его жизнь в одну нескончаемую сказку.
В жизни нет иной цели, кроме как научиться любить. Учиться любить человек начинает еще в молодости и вплоть до последнего вздоха — все мы юные ученики в школе любви. Ничто так не взрослит, как понимание любви. Ничто так не молодит, как душа полная любви. Любовь нельзя познать, нельзя увидеть, нельзя вычислить. Она живёт во всём и управляет всем. Более того, она и есть начало всего. То есть, любовь — это та самая Высшая Сила, под покровительством которой мы все находимся. Этого нельзя доказать, в это можно только верить.
Глуп тот мудрец, кто не хочет знать, что такое любовь, так же глуп, как и тот, кто считает, что знает о любви всё. Каждый познаёт любовь по-своему, и у каждого свой путь к любви.
Я любил, пусть мгновение, но любил. И оттого я счастлив.
— Твоя преданность любви и твое самопожертвование спасло Катю и меня. Ты отдал свою любовь, своё счастье и свою жизнь для того, чтобы мы жили.
Меня там никто не зовет Мотей, на небесах у всех особые имена. Они состоят из двух слов: первое означает основное действие души, второе — высший идеал человека. Меня зовут — «Поцелуй небес». Говорят, что я так же нежен, как поцелуй, и так же мудр, как небеса.
Но, возвращаясь к тебе. Ты допустил одну ошибку — ты не захотел жить. Мысли о суициде и смерти стали твоим вторым я. А ведь мысль — это самое сильное оружие человека. Одной мыслью убивают человека, народ и весь мир. Мысль может дать славу, а может раздавить человека. Мысль — единственное, что у человека нельзя отнять. Но главное — даже надрезав вены, ты не допустил мысли, что Господь виноват в смерти любимой, в отличие от многих не подумал следующее: «Нет милосердного и справедливого Бога, если была допущена её смерть». И этим ты приглянулся Отцу, он простил тебя и решил излечить от опухоли смерти в твоём мозгу. Для этого я и прибыл сюда. Тебе решать, хочешь ты идти к Храму или нет, но жить ты обязан. Жизнь — это не твоя вещь, ты не можешь её выкинуть или променять на новую, твоя жизнь принадлежит Богу, нам с Катей и всему человечеству. Ты обязан её беречь, ибо в ответе за неё.
— Да нет у меня этой жизни. Я — труп. Мертвее тебя с Катей.
Каждый человек живет в своём мире, в мире своих красок, своих восприятий и своих оценок. В моём мире тона не белые, не черные, они серые. Цветы в моём мире всегда вянут, деревья оголяются, а птицы улетают на юг. Вот почему мне так близка эта осень — безликая, бесчувственная пора, строго мерящая собой всё вокруг. Люблю цветение, когда душа цветет, люблю рассвет, когда любовь восходит на небосклон жизни, люблю тепло, когда счастье греет. Люблю пургу, когда хочется раствориться в бытии, люблю холод, когда душа леденеет от зла, люблю заход, когда нечего ждать. А сейчас ничего не люблю, всё противно и гадко, и поэтому живу осенью, внутри и снаружи, и ничего, кроме этой оголенности горя и ушедшего счастья, мне не нужно.
Я не боюсь зла. Потому что зла вокруг меня нет. Есть лишь зло во мне, есть что-то, что кипит, бурлит и страдает внутри меня. Моя нынешняя истина — это отсутствие истины. Моя нынешняя жизнь — это отсутствие жизни.
— Ты не прав. И я попробую тебе это доказать. Завтрашним утром ты проснешься никем — человеком без жизни. Если через три дня ты, вознеся руки к небесам, умоляя, не попросишь жизни, то тогда твоё желание исполнится — ты умрёшь.
А сейчас — закрой глаза. Расслабь руки, представь, что ты разбегаешься, отталкиваешься ногами, расправляешь руки и… летишь к небесам, к Солнцу. Воздух щекочет тебя, свет манит, и ты летишь, летишь… Где-то внизу земля: точки — нет, дома, линии — нет, улицы… Чувствуешь? Чувствуешь, вот она жизнь! Почувствуй её, прикоснись к ней, она есть, существует, живёт.
За окном застучал дождь.
— О, меня зовут домой! Я ухожу. Запомни главное: Бог движется навстречу тем, кто движется к Нему. У тебя всё получится. И ты снова будешь счастлив.
Вслед за последним словом воздух поглотил Мотю. Пустота засияла, посверкала неприлично долго и улеглась, расстелилась по полу. Дождик на улице забегал чуть побыстрее, и последнее окошко в небе средь туч вскоре тоже закрылось.
Вдруг воздух зашевелился и вновь сошелся в Мотю.
— Ой, извини. Я забыл, — сказал ангел, хватая куртку.
— Так мы больше никогда не увидимся? — спросил удивленный всем увиденным Андрей.
— Обязательно увидимся. Я обязательно вернусь, чтобы вновь обнять тебя руками ветра, чтобы вновь обжечь тебя отблеском солнца и чтобы вновь поцеловать тебя верой небес.