ОЗЕРО.

ОЗЕРО.
ОЗЕРО.
Если, придя со службы, домой, у вас (в целях дальнейшего самообразования) появится желание посмотреть на развернутую карту России, то где-то в самом низу, возле бескрайних степей вы увидите обозначение большого озера. Название его я забыл, а карта моя настолько истрепалась на сгибах, что прочесть его не представляется возможным. Да это и не столь важно. Главная особенность этого озера в том, что вода в нем на половину пресная, а на половину соленая. Ну, как будто через все озеро проложена какая-то стенка, по одну сторону вода соленая, а по другую — совершенно пресная. И мало того, что пресная, а к тому же и очень мягкая — обыкновенное, вонючее хозяйственное мыло дает такую обильную пену, что белье приходится полоскать вдвое дольше, чем обычно. Очень странное озеро.
Издавна на берегах этого озера жило два многочисленных племя. Высокие, красивые люди со смуглыми лицами, и чуть раскосыми глазами. Необозримые просторы вокруг, сделали их добрыми и великодушными, и даже какими-то наивными. Их даже трудно было, отнести к какой не будь группе (имею в виду оседлые или кочевые). Кочевать, зачем? Рядом озеро, вода, рыба, водопой для скота.…А оседлыми тоже не назовешь, ни пашут, ни сеют, да и зачем? Все что им нужно, они легко доставали путем торговли и обмена. Соль, как ни как всегда была в цене. А соли там — весь берег вдоль соленой половины озера, словно в снегу, так много.
Так уж повелось, что оба племени селились на противоположных берегах озера. Жили они дружно, то и дело по берегу проезжали арбы с полными коробами соли, или огромными бочками с пресной водой – обмен значит.
И вот, как- то раз, под осень, среди желто-серого облака пыли на берегу появился странный человек, в длиннополой шинели, в странной, воронкообразной шапке. Одна его рука была замотана грязным, залапанным бинтом, другая — постоянно лежала на рукояти длинной шашки с витым шелковым шнуром. На новенькой рыжей портупеи висел большой пистолет в деревянной кобуре.
Спешившись, он подошел самой воде, погрузил в нее палец, и после, глубоко засунув в рот, облизал.- Соленая, сука — пробормотал он сплевывая. Потом, не торопясь, вынул свой огромный пистолет и, выстрелив в воздух три раза подряд, сел на старую корягу, покрытую слоем белоснежной соли и стал ждать.
Ждать пришлось совсем не долго. В этих местах выстрелы явление довольно редкое, охотятся здесь в основном при помощи силков и капканов. Не любят тишину нарушать, оттого и зверь в округе не пуганный. Собралась огромная толпа, стоят, ждут, смотрят на чужака выжидательно. А он, вновь забравшись на свою лошадь, надо полагать, что бы возвышаться над толпой, проникновенно начал.- Граждане мужики и бабы. Я приехал сюда к вам, что бы сообщить вам, о великом событии, произошедшем в России, которое теперь перевернет всю вашу жизнь. В России произошла революция, и власть перешла к простым людям, ну к таким как вы, например. Вот у меня мандат, подписанный самим Ульяновым о том, что в ваших местах организуется орган власти свободных трудящихся приозерья, согласно которого я назначаюсь председателем оного, и зовите меня просто — товарищ Прохор.
Он говорил долго и пламенно, часто переходя на крик, тогда его охрипший голос иногда сдавал и вместо решительного, с ударением на Р. — выдавал что-то невообразимо писклявое, фальцетное. Руки его при этом, находились в постоянном движении — он то рубил плотно сжатым кулаком, то изображал что-то волнообразное, совершенно не связывая свои жесты со словами. Постепенно наступал ранний вечер, толпа устав стоять — села, кто где, кое-кто, по-моему, даже прикорнул. Оратор явно устал, и чтобы дать себе передышку просто спросил — Ну, что, у кого есть вопросы?
Вперед вышел старик в высокой шапке из волчьего меха и на еле понятном ломанном русском языке сказал.- Я один из всей понимай балакам русская. Другой совсем нем. Понимай?- Понимай, понимай, мать твою — проворчал чужак, сплюнул, и, развернувшись, ускакал куда-то в вечерний сумрак. Люди посидели, покурили коротенькие свои трубочки, и разошлись по своим домам, сразу же забыв про незнакомца.
В следующий раз, он приехал уже весной, приехал на грузовой машине с деревянными бортами, доверху груженной мотками вороненой колючей проволоки. Вслед за ней, из-за ближайшего бархана не спеша, появились, отчаянно скрипя рассохшимися колесами, телеги, в которых аккуратными стопками лежали длинные, оструганные, деревянные столбы.
Тот, который с мандатом, в этот раз был весь в коже, даже фуражка на голове, и та блестела, как улыбка на лице шахтера. Деревянную кобуру — заменила кожаная, а на лице, под носом, появилась косенькая щеточка усов. Вывалившись из квадратной кабины, он первым делом вбил в податливую по-весеннему землю белый транспарант на длинном шесте. — ЧЕРЕЗ ТРИ ГОДА — ЗДЕСЬ БУДЕТ ГОРОД САД!- гласила яркими красными буквами надпись на нем. Потом достал пистолет, и привычно выстрелив в небо три раза, потянулся и по хозяйски прошелся вдоль берега. На этот раз, люди собрались еще быстрее, чем в прошлом году. Им явно понравилась первая его речь, а может быть, просто скука за зиму заела. Кто их разберет, не русских то? Без лишних слов, кожаный реглан вбил колышки в землю, с натянутым между ними шпагатом, перемерив, что-то шагами, часто заглядывая в какую-то бумажку, словно пытаясь в ней найти какую-то подсказку. В результате всех его манипуляций, получился громадный квадрат, одну сторону которого заменял берег соленой части озера. Закончив, он радостно улыбнулся, вытер ладонью обильно струящийся из-под кожаной фуражке пот и только тогда подошел к сидящим кучкой аборигенам.
Найдя взглядом в толпе прошлогоднего знатока русского языка, и подозвав его пальцем, он обратился к нему, говоря короткими фразами, зачем-то иногда специально коверкая их (надо полагать для лучшего понимания).- Пусть все берут лопаты и роют ямы для столбов, против каждого узелка на шпагате — яма. Одна яма-один рубль. Он достал из штанов рыжеватую бумажку, прошуршал ей, дал старику зачем-то понюхать ее, и снова убрал в свой глубокий карман. Старик повернулся к соплеменникам и заговорил. Говорил он долго, приподнимаясь на носки и часто тыча в лицо приезжему грязным указательным пальцем правой руки. Омандаченному в кожанке, показалось даже, что он стал понимать этот певучий, замысловатый язык, а переводчик все говорил и говорил, и даже запел что-то, приплясывая своими кривыми ногами, обутыми в мягкие сапожки.
Председатель свободного приозерья уже отчаялся дождаться конца речи говорливого толмача, когда тот, повернувшись к нему, и сказал — У нас лопата нет ни один.
Такого удара товарищ Прохор не ожидал. Обессилено опустившись на скрипучую соль, он расплакался как ребенок, громко и обиженно, вытирая крупные слезы кожаной своей фуражкой, отчего свежая ее краска полиняла, и все его лицо окрасилось темно-фиолетовыми разводами. А люди постояли, презрительно посмотрели на него плачущего, и разошлись.
Наплакавшись вдоволь, он поднялся и пошел раздавать приказы тем, кто его, а особенно его пистолет прекрасно понимали — мужичкам, приехавшим вслед за ним на своих телегах. Быстро разгрузившись, и заручившись от него запиской-приказом, они налегке уехали в ближайший город за лопатами, ломами и кирками.
Целую неделю, товарищ Прохор прожил под открытым небом, по ночам зажигая костер из тростника, ловил раков и жарил их на тоненьких прутиках. Щетина на его щеках быстро отросла, но от постоянных ожогов (часто во сне он падал лицом в костер), выглядела очень неряшливо, какими- то кустиками. Напившись спирту, и закусив уже приевшимся раком, он часто бегал по ночному берегу и, стреляя в звезды, кричал — Я вас блядей все равно построю, вы мои слезы на долго запомните! Суки узкоглазые!
На восьмой день приехала телега с инструментом. Но на выстрелы в воздух, привыкшие уже к ним за целую неделю ночной стрельбы, аборигены не пришли, и прождав пару часов, он сам, грязный и обросший пошел в ближайшее селение.
Согнав всех на какое-то подобие площади в центре этого поселения, он для острастки застрелил бесхвостую собаку ,все время пытавшуюся укусить его за кожаный зад, он опять попытался призвать людей на рытье ям под столбы. Его не слушали, а возле берега, он заметил какую-то подозрительную возню. Кто-то, что-то рубил, кто-то что-то связывал, а бабы подтаскивали к берегу вязанки сухого тростника. Схватив за грудки старика-переводчика, Прохор прямо в ухо ему начал втолковывать, что надо бы по быстрее, мол, времени нет. Но старик ничего ему не ответил, а махнул кому-то, и в тот же миг, на голову незадачливого председателя обрушился страшный удар обуха топора.
Хоронили Товарища Прохора по местному обычаю. На не большой плотик загрузили его обнаженное тело, и, завалив сухим тростником, подожгли, а самый старый из селян пропев что-то, видимо молитву, оттолкнул горящий плотик от берега.
На следующий день, мужики на своих арбах, перевезли в свои селения деревянные столбы, честно поделив их поровну между собой. Дерево здесь было в большой цене, а мотки колючей проволоки за ненадобностью так и оставили на берегу, где они быстро покрылись соляными наростами, и постепенно совсем перестали выделяться на фоне соляных прибрежных барханов. Надпись на забытом транспаранте потускнела и осыпалась, а потом и он куда-то пропал….
А лагерь, там все равно построили и заключенных в отчетах гордо называли — Прохоровцы, но это уже совсем другая история.