Из забывших меня можно составить город
И. Бродский
В этот город приходишь где-то около сорока.
Раньше свежие сплетни несла на хвосте сорока,
А сейчас ни открытки, ни рифмы, ни ветерка.
Что уж там наяву – и во сне, как на полюсе, одиноко.
В раннем детстве забавно жить в царстве кривых зеркал,
А потом приедается так, что хоть лезь на стену.
Время необратимо. Школяр, ты об этом знал!
Потеряв полжизни, вдруг ей понимаешь цену
И тогда есть выбор: зарыться в речной песок,
Как премудрый пескарь, боясь, что возьмут за жабры
Иль проверить, дура ли пуля и крепок ли твой висок,
Чтоб осколки, морщась, сметали облезлой шваброй.
Этот город ближе, чем локоть. Дальше, чем Владивосток.
Как иероглиф, заумен и проще пареной репы.
Ходишь в нем, как муха: что пол тебе, что потолок,
Зная наперед: все попытки сбежать нелепы.
В купорос окунусь, в ядовитую синеву.
Странно жить у моря и умирать от жажды.
Сесть бы в желтый трамвайчик – да к старым друзьям, в Москву!
Пронестись бы, как встарь, улыбась снежинке каждой.
Странный город. Город наставшего одиночества. Ведь чтобы забыть, прежде надо знать. А если тебя знал целый город, то это было весело и ярко — целый город друзей! Это был большой и веселый город, из которые забывшие уходили тихо. Только вот вчера звонил, сорока вести на хвосте приносила, а сегодня он уже там, по другую сторону…
И на этой другой стороне, если смотреть из дома того, кого забывают, и правда, одиноко, как на полюсе.
Вот такие мысли и ассоциации пробудили во мне эпиграф и первая строфа этого стихотворения. Первая строфа — еще печальное эхо слов Поэта.
А вот дальше, к опыту изгнанника Светлана Зайцева прибавляет свое горькое знание. Из детского королевства кривых зеркал, из иллюзий бессмертия есть два пути — судорожно беречь утекающую жизнь или тратить ее направо и налево.
А кривые зеркала — рядом. И ты вдруг оказываешься внутри странного города, как внутри заумного иероглифа, который проще пареной репы. И не выбраться, потому что ты не только тот, о ком забыли, но и тот, кто забыл. И чудится тебе голос человека, живущего в провинции у моря, и уже тебе вместе с ним странно умирать от жажды, и ты вместе с ним хочешь уехать к старым друзьям, которые вовсе тебя не забыли…
Эти стихи открыты, словно двери в странный город. Что это? Постмодернизм? Робкая попытка построения многомерного поэтического мира? Если да, то она, на мой взгляд, удалась…
А я думал, что одын такой:). Хорошо написали.
Действительно — странный… Но стихотворение удивительное!
Само собой всплывает вийоновское: «От жажды умираю над ручьём». М.б. — вторым эпиграфом?
Мне не хватает заключительной строфы — хрошее стихотворение остановилось на полуслове.
Наденька, милая, ты понимаешь меня лучше, чем я сама себя понимаю.
Спасибо тебе за это, дорогая. Этот стих — попытка осмысления своей жизни, прожитой, как ты знаешь, очень неровно… Хорошо, что настоящие друзья остаются с нами рядом всегда. Их и не должно быть много…
До настоящего момента не понимала Бродского, а вот сейчас что-то начинает проклевываться. Наверное, каждый поэт приходит к нам в определенном возрасте. Многое еще хочется сказать, но не буду. С друзьями можно не только говорить, но и молчать…
Да нет, Сергей, что Вы:)
Этот город знаком каждому…
Спасибо большое.
Второй эпиграф хорош.
А то, что стих оборван на полуслове, Вы правы.
Не всегда ведь нужно все договаривать…
В жёлтый,в жёлтый трамвайчик,Светлана! А он уж вас пронесёт как-нибудь мимо этого странного города.Шучу,конечно,но вообще-то рановато вам туда в свои то «около сорока».
А стихотворение понравилось.
С уважением,Игорь.
Спасибо, Игорь.
Около сорока — понятие растяжимое.
Мне до него еще четыре года пыхтеть на желтом трамвайчике:)))
Я не за то, Светлана, чтобы всё до крошки разжевать. Но мне кажется, что Вы остановилисьЮ малость (2-4 строки) не дойдя до той точки, от которой читатель может оттолкнуться и пойти дальше.