Хроника одного самоубийства

На пороге появилась еще одна группа гостей — парень и две девушки, земляки именинницы. От якутских разило дикой смесью духов и алкоголя. Одна из новоприбывших держала в руках две гвоздики и коробку конфет: — Маша, прости меня, пожалуйста! Мы несли тебе подарок, но я упала на крыльце и все разбилось. И цветочек сломался…
Появление на сцене этого несчастного букета сработало как катализатор. У Маши началась истерика.
— Я знаю! Вы смерти моей хотите! — закричала она своим пронзительным и грубым голосом, — Специально мне два цветка принесли! Я всем надоела…
Все гости кинулись утешать истеричку, отчего та разошлась не на шутку. Света, соседка Маши по комнате и психолог-самоучка, предполагала такое развитие событий, поэтому села на свое место и допила вино, оставшееся в бокале. Она чувствовала себя зрителем в театре, перед которым талантливо исполнялась хорошо известная пьеса под названием «Хочу любви и внимания любой ценой». Только было очень жаль Иру, третью соседку по комнате, семнадцатилетнюю, впечатлительную девушку.
Надо отметить, что между соседками-первокурсницами была значительная разница в возрасте, хотя все три поступили в университет одновременно. Самой старшей, Свете, весной исполнилось двадцать четыре года, чего она не скрывала, но окружающие быстро забывали об этом, потому как девушка обликом и поведением не отличалась от вчерашних школьниц. Соответственно и опыта у нее было достаточно, чтобы девчонки из общаги, приходящие за советом, могли получить грамотный ответ. Маше исполнялось девятнадцать, но послешкольный период ее жизни был покрыт мраком, изредка озарявшийся невразумительными оговорками о Москве. Маша обладала чудовищным характером, громким визгливым смехом и энергичной суетливостью. Примером ее «непосредственности» может служить маленькая зарисовка: когда Свете днем хотелось подремать, в комнате воцарялись тишина и покой (а кому улыбается хорошая трёпка?), но стоило только прилечь Ире, что она делала часто, начинался бедлам — Маша громко шикала на каждое открывание двери «- Тсс, Ира спит!» и тут же хлопала дверцей тумбочки, роняла что-нибудь гремящее или передвигала стулья по полу.
Но, вернемся к нашей трагикомедии…
В тот вечер, пока часть гостей гонялась за Машей по общежитию, остальные делились впечатлениями и незаметно испарялись. Когда, наконец, пришло время укладываться спать, именинница, видя угасающий интерес к себе, сама вернулась в комнату и, забравшись в кровать, пыталась имитировать душевные метания со всхлипами. Ирочка мучалась необъяснимым комплексом вины, ворочалась и вздыхала, страдая от бессонницы. Света заснула сразу.
Следующие два дня прошли в деятельном напряжении. Маша сосредоточенно ходила из угла в угол, бесконечно повторяя слово «аутотренинг», иногда прерываясь на песенки или леденящий душу хохот, не забывая наблюдать за реакцией окружающих. Чем она занималась в отсутствии зрителей неизвестно, но, судя по числу грязных чашек и количеству съеденного, явно не аутотренингом. Света безрезультатно пыталась выяснить у Машиных якутских одноклассников о темном московском прошлом этой ненормальной и делилась своими подозрениями. Ира старалась реже бывать дома и, даже, не пропустила ни одной лекции.
Приближались выходные. Предгрозовая атмосфера, царившая в комнате, становилась невыносимой.
В четверг вечером, чувствуя неминуемую развязку ситуации, Света напросилась в гости на пару дней к своей старинной подруге, с которой дружила еще со времен училища, и, перед отъездом, зашла к одной девушке, проживающей в том же общежитии. Татьяна была серьезным человеком, старостой своего этажа, отлично училась и считалась школьной приятельницей Маши.
— Я уезжаю на несколько дней, а вы приглядите за Машкой. Я не знаю, что она с собой сделает, но меня не прикалывает чистить чужие желудки или собирать кровь совочком. Хватит! Насмотрелась. Не улыбайся, я говорю абсолютно серьезно. Не веришь? Ну-ну. Откачивать слабонервных особ мне тоже не хочется. Ладно, я поехала. Смотрите сами. — И, с этими словами, слегка обидевшись, что ее предупреждения не принимаются в серьез, Света покинула общагу. Кстати, Ирочку она тоже предупредила, но той не куда было деваться.
В субботу в Манеже проводилась выставка поделочного камня и изделий из него, а Света, обычно, не пропускала подобных мероприятий. Идя по Исаакиевской площади, она решала для себя моральную задачу — возвращаться сегодня домой или нет. И тут в поле ее зрения появились уличные часы. Без четверти три. Что-то сдавило сердце и, в душе образовалась пустота. На секунду мир замер.
— Поздно. — Отчетливо прозвучало в этой вечной тишине.
Удар сердца. Вернулись звуки машин и людской гомон. Вздох. Задача решена.
Мудро рассудив, что поделать уже ничего не может, девушка, с легким сердцем, отправилась смотреть экспозицию, а вечер замечательно провела в компании подруги и ее мужа.
В воскресенье, настороженно подкрадываясь к общежитию, Света гоняла в своей голове думки, примерно такого содержания: — Да, не может быть! Машка не хотела умирать, ей надо было только внимание. Да, у меня был глюк! Ой, не верю… Ее предназначение — портить жизнь окружающим. Такие люди так просто не умирают.
Войдя в холл, она осмотрелась. Подозрительно пустынно, только на диванчике сидела полузнакомая девушка. Ключ от комнаты был всего один и, уходя, его всегда оставляли на вахте. С робкой надеждой, что дома никого нет, Света спросила у вахтерши: — А ключик от пятьдесят второй можно?
— Там Ира и с ней кто-то еще сидит. — Донеслось со стороны диванчика.
— Угу, — промычала Света, кивнув головой, чувствуя как поднимается в ней волна злорадства, а про себя додумала — замечательно, вся общага в курсе.
Перед дверью в свою комнату остановилась и прислушалась. Тишина и спокойствие. Нацепив на лицо кривую ехидную улыбку, она бодро вошла в комнату.
— Ну-с, что у нас случилось?
На краешке кровати сидела Ира в какой-то детской позе и покачивалась. Ее огромные, несчастные глаза завораживающе светились неземным страданием.
— Вот, Света пришла. Ты теперь не одна. Я пошла.
Только тут Света заметила худосочную девичью фигуру, бочком и, с видимым облегчением, резво метнувшуюся к двери, но не поняла кто это был.
Девушки прочувствованно помолчали.
— Ну, рассказывай, давай.
Медленно, тщательно подбирая слова, Ира начала свой рассказ.
— Маша выбросилась из окна…
— А я думала, что она…
— вырвалась из моих рук…
— ?
— Она в больнице.
Пока длился процесс выдавливания сведений из Ирочки, начали появляться обитатели соседних комнат, до которых дошла весть о возвращении Светланы, и дополнять, перебивая друг друга, красочными описаниями случившегося. Из этого месива отдельных фраз, постепенно сложилась общая картина.
Субботнее утро начиналось лениво и длилось долго, впрочем, как почти каждая суббота в общаге. После полудня Ира, в преддверии возможных гостей, стала делать плаценды (это молдавское блюдо – нечто вроде больших жареных пирожков во всю сковородку с овощной начинкой), Машка задумчиво слонялась по комнате, причем молча. Думки гоняла.
Поскольку процесс приготовления этих самых плаценд дело продолжительное и трудоемкое, а общая кухня это вам не домашняя, Ирочке приходилось постоянно курсировать между своей и общественной комнатой. И. началось представление для одного зрителя – Маша навязчиво заинтересовалась окном, правда после того, как ссыпала все таблетки, которые были в доме, в один стакан. Наверно количество и качество колес ее не удовлетворило. В общем, Ира, заходя домой, каждый раз обнаруживала Машку все ближе и ближе к окну, пока не стянула ту с подоконника. Нашей психопатке наверняка понравилось нервное состояние соседки и она вылезла через узкую боковину окна на карниз, а Ирочка-стряпуха чуть не выронила тарелку, видя такое дело, и побежала затаскивать самоубийцу назад. Вот тут-то Машка решилась – буквально из Ирочкиных рук прыгнула вниз.
Что делать? Хорошо, что есть на свете славный парень Миша, староста этажа и любимец девчонок. На Иркино счастье он был дома. Весть о случившемся разлетелась со скоростью пожара – еще бы, такое дело привлекает интерес. Все повывешивались в окна. Да, валяется на земле девушка. Жива, не жива, сверху не понять. Спустились вниз. Жива.
Вызвали скорую, а пока она ехала, кто-то додумался до того, что надо бы болезную перенести с улицы в холл – холодно же. Стянули плед с диванчика и перетащили Машку.
— Несем ее, а она материться, смеется своим безумным смехом и закурить требует – рассказывал Мишка и изображал в лицах сцену внесения тела. – А я смотрю, как она руками машет и понимаю что здесь что-то не то. Когда рука на край покрывала ложилась, то в трех местах сгибалась и неестественно свешивалась за край. Боли не чувствовала, наверно. Шок.
Да, Маша наверняка радовалась. Радовалась всеобщему вниманию и правильности расчета – прыгать надо вниз ногами, дабы в живых остаться. А что до травм, то дело пустое – заживет.
Чем мог завершиться этот день? Ну, конечно колоссальной попойкой. На радостях, что хоть на время избавились от чудовища по имени Машенька, общага пила и веселилась как на Татьянин день.

На этом история не кончилась, но в тему рассказа не вписывается. Упомяну лишь о том, что: темное московское прошлое Маши стало немного светлее, побывала она в психушке – таблетками пробовала травиться, как всегда продумано-неудачно; Приехавшая ненормальная мать суицидницы два месяца! Изображала домового комнаты №52; не прошло и года, как Машка, не смотря на очень серьезные травмы, начала ходить на дискотеки(слава богу, не в городе Питере).