Человек, его права и свободы являются высшей ценностью.
Конституция РФ, статья 2
Ну что ты смотришь на меня, животное, так жалостливо? Дело ли мне до твоих глаз и печали? Снег заносит тебя, гложет ли голод, или самая смерть грозит, что с того? Нет у тебя разума, не знаешь ты, что живёшь, и что умрёшь – не ведаешь. Откуда же в глазах твоих печаль такова, что совесть моя стонет?
Субботним солнечным утром я вышел из дома. Обожаю раннее утро выходного дня: на улицах мало людей — город тих и незлобен. Холод не обрушился на меня, не было и тепло, а некое безвластие ленивой осени царило в тиши двора. В блаженстве подставив лицо скользящим лучам светила, я шёл на работу.
Из дальнего подъезда шумно ворвались в утро две женщины: одна маленькая и круглая, из всего одеяния которой мне бросились в глаза не по сезону лёгкие, на высоком каблуке, босоножки, привязанным к ногам длинными шнурками. Другая же повыше, плотная и бесформенная. Пребывая в хорошем настроении, женщины громко разговаривали, смеялись и бурно жестикулировали, нарушая сонное равновесие пространства. Звонко стуча каблуками, они спешили к остановке общественного транспорта. Из-за угла соседнего дома во двор вошла старушка. С одного из балконов выглянул ранний алкоголик, выискивая компаньонов для опохмелки. День начинался, а моё благостное состояние заканчивалось. Четверо — мы шли по двору, каждый в своём направлении, и не было для нас ничего важнее, чем собственные персоны.
И вдруг появился пятый – чёрный кот. Он вышел неторопливо из-за здания подстанции и двинулся наперерез весёлым женщинам. Аккуратный котик, не большой — не маленький. Абсолютно чёрный. Последнее время я часто видел его во дворе, мы были шапочно знакомы.
— Кс, — поздоровался я с котом.
— Мя, — ласково ответил тот, на секунду повернув голову в мою сторону.
Женщины, среагировав на наш короткий диалог, воззрились на кота.
— Стой, — негромко сказала маленькая, поняв, что зверь собирается пересечь путь их следования.
— Стой, гадёныш! – добавила вторая и взмахнула пакетом.
Кот, успевающий в точку пересечения траекторий раньше, приостановился и посмотрел на женщин. Он явно понял, по какому поводу к нему обращаются, но, спохватившись в невозможности показать своё понимание людям, продолжил путь, приближаясь уже к бордюрному камню.
— Да стой же ты! – весело воскликнула маленькая, и женщины, хохотнув и сотрясая складками тел, припустили тяжёлой рысцой. Весёлая сцена. Бабка засмеялась. Я улыбнулся. Алкоголик на балконе остался безучастным. Кот был мудр, он уступил: остановился перед самым бордюром, заинтересованный как будто каким-то шорохом в траве, затем сел и стал сосредоточенно вылизывать подошву правой передней лапы. Тяжело проскакав мимо, женщины перешли на шаг, хохотнули ещё раз и скрылись за углом. Зверь с величайшим равнодушием на морде продолжил путь, пересёк тротуар прямо передо мной и исчез в зарослях живой изгороди. Исповедующий пренебрежение к плохим приметам, я спокойно проследовал сквозь черную линию и отправился по делам. Двор вернулся в негу раннего утра.
Отработав суетливый субботний день, я возвращался той же дорогой, предвкушая ужин и диванный отдых. Переходя центральный проспект, на разделительном газоне я повернул голову направо и увидел кота. Он лежал на краю проезжей части и был неожиданно мертв. Стеклянный взгляд, прямолинейно пронзающий пространство, полоснул по мне, в миг убив послерабочую расслабленность. Правое ухо кота вывернулось розовой кожей наружу. Под левым остывала тёмная лужица крови. Глаза мои сузились, как от резкой боли, по лицу пробежала судорога. «Как же это ты, котик, – спросил я его, – не уберегся?» Кот не ответил. Лишь ветер от проезжавших машин едва заметно колыхал его ус.
Пробыв в омрачённом состоянии с полчаса, я, конечно, забыл о животном, погрузившись в извечную последовательность текущих дел. Утро напомнило. Кот лежал на том же месте. Увидев его издалека, я прошёл чуть стороной, но на этот раз психика моя отреагировала сильнее. Весь день я думал о коте и чувствовал в груди сердце. Возвращаясь, боялся, что тело лежит на прежнем месте. Так и было. На морде зверя появился оскал, как будто ему сделали больно уже после смерти. Из правой задней лапы кровавым остриём торчала кость, за которую успела зацепиться какая-то осенняя шелуха. Видимо, по нему проехали ещё раз.
Меня передёрнуло, накатил озноб. «Суки, — подумал я, — не могли убрать за два дня». Вспомнив, однако, что воскресенье, и все нормальные люди, в том числе дворники, отдыхают, я замял нарастающее раздражение. «Ладно, завтра тебя уберут. Держись, старина», — сказал я коту и отправился домой в препаршивейшем настроении. Мозг свербила мысль: «Придут дворники и отволокут его в мусорный бак. Вот так сдохнешь, и выкинут тебя на свалку». Я вспомнил, как когда-то в детстве нашёл на улице мёртвой свою кошку Стрелку. Её, видимо, забил насмерть кто-то из пацанов-живодёров. Была зима, и похоронить кошку я не смог: невозможно было выдолбить могилку в промёрзшей земле. Оттащил на пустырь, положил в след от грузовика, оставшийся с осени, и закидал каким-то мусором.
Дойдя до двери своего подъезда, я остановился. Кот не давал мне покоя. Он явно не был мудаком, и похоронить его требовалось как положено. Я отправился в гараж, вывел машину, положил в багажник лопату, мешок из-под картошки и подъехал к злополучному месту. Смеркалось, мимо проносились машины, проспект пересекали люди, задерживая на мне подозрительные взгляды. Разложив мешок на асфальте, я затолкал в него кота лопатой, положил в багажник и вывез на поле, что отделяет жилой массив нашего района от неухоженного крутого берега реки. Выбрав безлюдное место, выкопал небольшую могилу и опустил в неё мешок. Подумал, извлёк тело и поразился, как изменилось выражение кошачьей морды: оскал исчез, уступив место выражению некой смиренности.
«Ну вот, бедолага, теперь тебе будет спокойно», — произнёс я, и такая меня взяла тоска. Как черви в гнилье завозились в душе неудачи последних лет. Проснулась сволочная депрессия, вечно таящаяся под зыбким слоем относительного благополучия, как тектоническая плита в зоне разлома. Запорошенная суетой текущих дел, обнажилась бессмысленность жизни. «Осень, это осень давит», — подумал я. Будто в подтверждение с реки налетел холодный ветер.
— Слушай, — обратился я к коту, — тебя такая же хренотень мучила?
Кот молчал.
— Интересно знать, что ты думал обо все этой жизни? — продолжал я. – Всё-таки, вам, животным, наверное, легче. А людям зачем-то разум дан. Как будто специально, чтобы усложнять всё до бесконечности. Мним себя венцом эволюции, а как сделать жизнь счастливой – не знаем, в чём её смысл – постичь не можем. За каким дьяволом тогда этот разум? Затем ли, чтобы вечно копошиться в своих неудачах, анализировать причины несчастья, суетиться, постоянно кому-то что-то доказывать до усрачки, строить интриги? Те же животные, вечно дерущиеся за место, только обременённые пониманием нелепости этой нескончаемой драки.
Кот как будто внимательно слушал мои мысли.
Зазвенел мобильник.
— Ты где? – спросила жена.
— На поле.
— Пьяный что ли?
«Хорошо бы напиться, — подумал я и отключился. — Вот так вот, чуть что — набухаться. Вот и весь разум».
— Ты знаешь что, ты не загружайся, — сказал кот. — Хорони меня и иди домой. У вас, у людей, есть дом. Это вы всё же смогли извлечь из своего разума.
Я посмотрел на него и улыбнулся.
— А ведь ты прав, дружище, – и затем искренне. — Я буду приходить… иногда.
Закопав могилу, я долго сидел в машине, положив голову на руль. «Ничего не изменить, — стучало в мозгу. – Верните безличность».
Я хозяин планеты. И всё, что на ней – моё. Реки её, пустыни, леса и подлески, горы, долины – всё для меня. И ты – для меня. Плоть твоя — пища, кожа – одежда, кости – мука для детей твоих, что пополняю стада… мне… Смерть — развлеченье, кровь — от скуки лекарство.
Ну а свобода… – зависть. Живи, пока мне не мешаешь.
Я вышел на улицу зимним солнечным утром. По двору неторопливо шёл чёрный кот. Или, может, это была кошка…
