Новые побеги

НОВЫЕ ПОБЕГИ

Сонный голос зевнул: «Але-у» и глубоко вздохнул в трубку.
Кирилл еще раз виновато взглянул на часы, но из трубки уже заговорил Инкин голос, который становился все громче по мере того, как она просыпалась. А проснулась она быстро, как только он назвался.
— А-а… Так ты поедешь, что ли? Ну, молодец… Раньше, сразу, конечно, надо было, а то досиделся… Жалко — пропадет же все… Не-е… Санек еще не просыпался. Да он бы все равно не поехал, не остыл еще… Уж сколько времени, а все, знаешь, говорит — туда только с бомбой… Не знаю… Нам-то уж точно ни фига не надо. А вот как ты Илью для отказа достанешь?.. Была бы маманя… Ну, ничего, дерзай… Только Санька не дергай… Нахлебались мы уже… Да спасибо, помаленьку. Пол утеплить да террасу стеклить решили… Да только времени не хватает, а делать-то Санек мастер…— Она о чем-то задумалась и более холодным голосом закончила разговор:— Все, давай, ни пуха… И Санька не дергай… Нам все-все равно.

Кирилл повесил трубку и неловко пожал плечами. А чего он, собственно, хотел от них узнать? Им тоже позвонили. Нарвались, наверное, на Инку. Санек бы далеко послал. Она ему и не сказала ничего, поэтому и велела не трогать. Иными словами — в любом случае больше не звонить. Да-а. Он как-то и не думал, что отец никому не оставил завещания. Совсем плохой в больнице помирал. Один.
«Я сволочь,— вдруг подумал Кирилл.— А что было делать? Отказаться от заграничной стажировки?» И впервые не смог с апломбом спросить себя: «А жить на что?»
Кирилл посмотрел в окно. Пасмурно. Лениво. Рано. Да не обратно же ложиться. Он снова взглянул на часы. Кажется, в восемь тридцать с чем-то была электричка… Эх, когда это было?
Он нерешительно потянул на себя дверцу холодильника. Отпустил. Чего ему — туда-обратно. На собрание. Потом мозги промоют в правлении. Еще придется сунуть кому-то, чтобы дали время оформить все. И сразу домой. Ни за что там не останется.
Кирилл поморщился, совсем как в детстве, когда его пытались заставить делать то, чего он не хотел. Он сел, решил закурить… Вот свалилась забота.
Стрелки часов остановились, будто бы специально, чтобы он успел. Ладно. Он решительно встал и вышел.
Электричка была. Восемь тридцать восемь. Как всегда. То есть как всегда было раньше. Кириллу хотелось, чтобы электричка ехала долго-долго, чтобы он успел собраться с мыслями, приготовиться. Он, правда, сам не мог понять, к чему ему надо готовиться. Но все равно ничего не получилось. Знакомые станции мелькали одна за другой, изредка обращая внимание на новизну привычных обликов. Кирилл поймал себя на мысли, что в детстве он смотрел в окно совсем по-другому, чем смотрит сейчас.
Странный был день. Кириллу казалось, что, сойдя с платформы, он совсем потерял себя. Какие-то огромные невидимые клещи, то холодные, то горячие то сжимали его чем-то неведомым, то отпускали в легкий мир детства. Он был снова маленьким, просто ощущал физически ту свою беззаботность. Он целыми днями бегал то с корзинкой, то со своей дурацкой удочкой. Первые спелые ягоды всегда были его. Домой прибегал, когда хотел есть. Мама возилась на летней кухне. Отец ковылял от куста к кусту, от грядки к грядке. И все говорил, говорил что-то. Завидев его, всегда торопился еще что-то сказать или показать, но Кирилл старался улизнуть: ему было совершенно неинтересно, что там еще удалось отцу отходить или вырастить новое. Он все еще был там, Кирюша-любимец, как дразнили его братья…

Вопросов на собрании, кроме того, что на их дом начались покушения, поскольку все сроки на оформление наследства прошли, было множество. Кирилл подошел незаметно и с удивлением слушал, что уходит вода, что надо менять газовые трубы, что все надо, надо… И за все платить, платить…
Потом он вдруг заметил, что все примолкли и смотрят на него. Он растерялся и словно сам посмотрел на себя чужими глазами. Брюки дурацкие, надо было хоть ботинки надеть, и вообще…
Слух вернулся к нему после растерянности, и в уши поползли шипящие обрывки фраз «Кирюшка-любимец», «всю жизнь вложили, а он ни сном ни духом», «явился наследник, всю семью перессорил»…
«Я ничего не знаю, никого не ссорил», — чуть было не закричал он. Но тот же сердитый председатель, только сильно постаревший, тоже увидел его и сразу огорошил резкими вопросами.
Вдруг ему опять показалось, что он все бежит, бежит от этого участка, от этих кустов, ставших вдруг чужими и злыми, от этого материнского крика «Остановитесь…» От ударов топора… От этого страшного разрушения.
Да, его оберегала мать, баловал отец, ненавидели братья… Зачем ему тогда нужны были братья?.. И родители будут всегда. Да он об этом и не думал…
И так и не знал, почему Санек вдруг взял топор, пытался рубить дом, бил стекла…Отец, уже хромой, не мог угнаться за ним и все кричал… Махал палкой. Санек устал и начал рубить длинный ряд кустов крыжовника. Отец кричал: «Остановись, зверь, остановись… Это же черный… Кирюшин любимый…»
После этих слов Санек обернулся к нему. Он забежал перед рыбалкой, взять вместо обеда бутербродов… Кирилл долго помнил, как он бежал, бежал от этого страха, от чего-то злого, чужого, доселе неизвестного…
Когда вернулся — было уже темно. В лесу стало страшно, возле дома тоже, и очень хотелось есть. Кирилл даже сейчас почувствовал тот голод. Тогда, когда он вернулся, пахло подгоревшей картошкой… Отца не было видно. Санек курил у калитки. Инка, успевшая приехать из города, что-то хрипло говорила матери. Мать плакала. Кирилл подошел ближе.
— Что вы и Санька и меня под себя меряете?.. Кирюшу вон слюнтяем безмозглым себе под юбкой растите, дальше-то что… Ведь шестнадцать уже, а все с удочками да корзинками бегает… А Саньку с Ильей все работать… Саня, он же все сам, все на себе… Он же раз в жизни попросил… Да разве ж так унижать можно… Они ж и так, дети ваши, ненавидят друг друга… Совсем рехнулись уже на кустах да досках… Нам-то что с этого… Прав Илья — плюнул на все да уехал… Пусть, говорил, Кирюше своему сопли утирают… Не чужие ведь… Нельзя же жить одним только…
Мать он не слышал. Вернее слышал последний всхлип:
— Крыжовник-то зачем… Ему ж столько лет расти надо…
— А ну вас…— Инка хлопнула дверью, взяла Санька под руку, и они зашагали в темноту.

С тех пор не виделись. Кирилл съежился…
Вечерело. Он словно в первый раз огляделся вокруг. Он сидел на крыльце. На другом крыльце, которое пристроили себе Санек и Инка, где-то через год после того, как поженились. Санек не хотел уходить от родителей, но хотел как-то отделиться, что злило отца. Тем более что Инкины родители взяли себе хороший участок…
Вдруг что-то хлопнуло. Где-то глухо, но отчетливо. Кирилл похолодел. Откуда-то из подсознания, успокаивая его, всплыл сонный мамин голос: «Батюшки светы, опять банка рванула…» И вечно недовольное бурчание отца: «Опять, елки с палки, не так что-то сделала…»
Кирилл поднялся и развернулся лицом к дому. Вспомнил, как любил подавать отцу банки из погреба. Вот он их берет, одну за одной, странно прохладные, не такие, как теперь из холодильника,— и наверх. Тускло светит маленькая лампочка, слабо различимо что в банках. В углу возятся наглеющие крысы… Отец бубнит, что надо покупать поядренее отраву… Но вот, наконец, все кончается и погреб прощается с ним скрипом прогнившей лестницы. Впереди — свет, улыбаются мать с отцом: «Ну, Кирюша, что тебе больше глянется?» И он шустро перебирает банки и хочется всего сразу — и грибов, и варенья…
Будто что-то дернулось внутри него. Свело дыханье. Мама умерла в октябре. Отец позвонил — доделывай дела, сынок, не рвись… Важно, чтоб потом все помнить… Он и не рвался, даже не напился в тот день, будто мимо все прошло.
В ноябре того же года, когда умер отец, звонила Инка. Долго потом кипел злобой в ушах ее ехидный голос: «Ты хоть на похороны явишься из своего заграничного рая?»
Он растерялся и заблеял, что такие стажировки прерывать не положено. Инка бросила трубку.
Год назад, вернувшись, он достал из почтового ящика план, как пройти на могилу родителей на Митинском кладбище. Инкин почерк желал ему счастья и просил не беспокоить. Он никого и не беспокоил. И поездку на кладбище все откладывал и откладывал.

Он стоял, вытянувшись по невидимой струне, как никогда не стоял перед начальством, и отчитывался перед темным и сырым погребом, перед этой рванувшей банкой… Интересно, что это было? Наверное, огурчики…
Кирилл почувствовал голод и страх… Подумалось — один, в темноте, неизвестно, найдет ли фонарь, некому подавать банки…
В нем что-то всколыхнулось, и он решительно стал шарить рукой за бревном под крыльцом. Где-то должен быть ключ. Не здесь, значит, под другим крыльцом. Но ключ он найдет.
Вдруг он замер. Точно, в районе старой заброшенной калитки послышались голоса. Оторопело закапали мысли об одиночестве и беспомощности. Онемели руки и ноги.

Санек собирался по делам и старался не встречаться с Инкой глазами. Хорошо, что вчера опять повздорили, пусть думает, что еще не оттаял. Вовремя зазвонил телефон, и он успел выскочить за дверь без вопроса: во сколько ждать. Откуда он знает?
Платформа Дмитровская была переполнена. Электрички не ходили уже третий час. Санек потоптался возле высокой лестницы, послушал мнение народа и все находился в каком-то отупении. Потом все же поднялся по лестнице, умудрился протолкнуться к ограде. Оперся на нее руками и стал смотреть вниз. Высокий косогор был смачно загажен всеми видами мусора. Санек сморщился и отвернулся. Но смотреть на злобные людские лица было еще противнее. Ему вдруг вспомнилось, как в метро остановился эскалатор и превратился в поток искареженных и прыгающих людских лиц. Все везде не так.
Он посмотрел на небо. Интересно, будет ли сегодня дождь… Он ведь не успел взять зонт, да и вообще, сдернулся куда-то… Хорошо, что вчера он подошел к телефону, когда звонили из правления. Инка бы опять взбесилась… Да плевать ему на наследство… кусты вот те… В кого же он такой бешеный уродился… Топор еще под руку попался… А может — ну это все…
Подошла электричка в Москву. Все — не судьба — Санек резко пошел обратно к лестнице. Сильный удар по плечу едва не сшиб его с ног.

Инка выглянула в окно и с удивлением увидела на стоянке машину мужа. Ясно, назло будет шляться допоздна. Ну и хорошо — сегодня большая стирка, не будет мешаться. Она вздохнула. Придет вдребезги никакой, а завтра на работу. Хорошо, что она хоть про дачу ему ничего не сказала.
Телефон два раза неуверенно звякнул и заткнулся.
Почему-то Инка подумала о Кирюше. С утра она снова чувствовала себя Инкой-стервой, как звал ее Илья, но она была права: только не хватало сейчас нервировать Санька прошлыми разборками. Он и так дергается. Она чувствовала, что он очень сильно за все случившееся переживает, только виду не подает…
Интересно, какой он стал, Кирюшка-любимец, «мен» заграничный. Инка заметила, что думает о нем совершенно без злобы. Она уселась поудобнее в кресло. Заводить стирку было неохота. Интересно, что там сегодня будет. Петрович опять будет криком кричать… Ой, да там уже, наверное, другой председатель. Да-а…
Где-то ведь валяются ключи от нашего входа. Почему вдруг об этом подумалось?

Санек развернулся с готовностью напасть на весь мир, но кулак его был перехвачен, и здоровяк Илья крепко обнял старшего брата.
— Здорово! А я тебя не сразу признал. Думаю, посмотрю — если психанет, значит, не ошибся. Гляжу — взвился как ужаленный. Точно, думаю, братан и есть…
В это время народ двинулся вперед, и Илья быстро, одним из первых затолкал в вагон очумевшего окончательно Санька.
Их разъединило, и Санек всю дорогу наблюдал за братом. Илюха быстро навел в тамбуре порядок, со всеми перезнакомился, обшутил плохое поведение правительства и даже получил в подарок бутылку пива от компании студентов.
Как он похож на мать, на ту большую ее старую фотографию, где она совсем молодая. Та фотография висела сначала дома в их комнате, а потом отец увез ее на дачу, когда совсем осел на природе. Она, наверное, так там и осталась.
Встретились они снова на платформе. Илья решительно подтолкнул Санька в сторону магазина.
— Только не ври, что тебя Инка дома ждет, она бы тебя сюда живым не выпустила.
Санек промолчал. Оглядывая коммерческий прилавок старого магазина, возле которого они в детстве часами дежурили в очереди за молочными продуктами или сосисками, Илья довольно пробурчал:
— Отлично: уникальный витамин «С-21». В ассортименте. Санек стал внимательно разглядывать бутылки.
— Да я про нашу, «Смирновскую». По поганым забурежным коктейлям, я думаю, наша семья уже выдала миру профессионала.
— Только одну, Илюх, я, правда, ненадолго.
— Ладно, ты погоди меня на улице, я еще насчет закуски скумекаю. Старый, знаешь, стал — люблю все с комфортом.
Санек покорно вышел, Илья, недолго думая, взял три двадцатых ведра, одну спрятал в сумку на всякий случай.
Полдороги они прошли молча. Возле первого моста Илья остановился.
— Братан, ты хоть с ключами?
Санек помотал головой. Он об этом как-то не подумал.
— Тогда давай выпьем. Чуть-чуть здесь, чуть-чуть возле нашего кострища.

Кирилл все пытался справиться с собой. Голоса возились возле калитки. Послушать, что они хотят. Нет, кричать сразу. Нет, кому он нужен…
— Да я вчера случайно на своей старой квартире был. Вдруг прикинь — телефон — Леленька. Помнишь ее? Так, мол, и так. Может, приедешь, сам все узнаешь… Я ей: да ну, к Богу в рай… Как сама расскажи… Да-а… Сыну у нее три года, здесь живет все лето…
— Так ты зачем приехал? — Санек вдруг помрачнел.— К ней, что ли?
— Да нет,— успокоил Илья,— с тобой водки попить за счастливое детство… Прощаться ведь совсем со всем этим надо… Твою мать… Уже язык заплетается…
В это время Кирилл выпрямился и пошел на голоса.
— Твою дивизию! — Илья развел руками.— Кирилл Алексеевич собственной персоной!
Кирилл растерянно улыбался. Санек развернулся и пошел назад, но справиться с двумя братьями ему не удалось.

Инка проснулась в кресле с чувством, что ей надо что-то сделать. И причем не стирать. Она машинально пихнула ключи в карман, оделась и выскочила из дома.
Всю дорогу она уговаривала себя, что просто для Санька прежде всего она должна все узнать, зайти хотя бы к Егоровне — та точно все про всех знает… А к дому она даже и не подойдет. Только к Егоровне и домой. Вдруг Санек одумается и вернется раньше ее.
Потом как заколдованная она пронеслась мимо дома Егоровны и опомнилась только когда влетела в открытую дверь дома. Изрядно уже пьяные мужики слушали Кирилла, который все говорил и говорил. Лишь иногда Илюха удовлетворенно кивал: а ничего у нас меньшой, очень даже.
Потом они удивлялись, как это она не испугалась и со смехом рассказывали, как перепугали меньшого. Они ни разу не назвали его Кирюшей…
Ключ ее оказался почему-то от летней кухни, куда ее и отправили хозяйничать, поскольку все холодное из погреба они уже съели. А Илюха как в детстве скакал по дорожкам и торопил ее: сообрази что-нибудь быстрее, а то он пойдет по бабам за закуской, поскольку черным крыжовником только Кирилл может закусывать с упоением.
Инка опомнилась и побежала за другой фасад дома, остановилась и обомлела. Стройные высокие молодые ветви были обвешаны продолговатыми черными ягодами. Она замерла и прошептала:
— Простили, слава Богу!

Сергеевна уговаривала Ивановну и подталкивала ее вперед, когда та на каждом шагу норовила остановиться и повернуть обратно.
— Да что ж тут плохого, если хозяева забросили. Да точно тебе говорю — еще когда цвел заприметила. Думала заболеет, не вызреет — ан нет — такие ягоды отборные висят. Они ж не виноваты, что не нужны никому… Мы ж с тобой даже как бы природе поможем… Все равно ведь пропадет…
Тетки замерли возле забора. Из открытой двери дома Савельевых доносились громкие голоса.
А вечером в летней кухне зажегся непривычно яркий свет.