Не претендуя на полноту…
Убийство — уголовное, преступное деяние; причинение смерти другому человеку /»Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона»/.
Убийство, отнятие жизни у человека — действие по определению противоправное. То есть противоречащее законам общества и обществом пресекаемое. Хотя Право и оговаривает возможность некоторых отступлений. Однако в этом случае убийство перестает называться убийством, оставляя, впрочем, неизменным главное — «причинение смерти другому человеку». Меняет ли смена названия одного и того же действия суть дела?
Рассматривать этот вопрос интересно не с точки зрения права, а с точки зрения нравственных категорий. То есть, несколько упрощенно, с точки зрения религиозных воззрений и сложившихся в обществе традиций.
Христианская религия, как и буддизм, как и ислам не приветствуют убийство ближнего. Сознание человека религиозного, воспитанного, просто нормального должно обладать неким барьером, хорошо усвоенным табу по отношению к убийству.
Тогда почему возникла заповедь «Не убий»?
На протяжении всей (или почти всей) истории человечества, на протяжении тысяч лет, отнять жизнь у ближнего было делом обычным, почти что плевым. То, что убивали человека, не играло никакой роли. Значение могло иметь что-то другое.
Сначала это был вопрос пропитания и выживания. Затем, принадлежности к определенному клану-племени. Например, русская история IX — XIII веков — непрерывная череда жестоких междоусобиц, неминуемо сопровождаемых «причинением смерти». Постепенно все более важное значение приобретал социальный статус. В более позднее время наш русский дворянин легко мог убить своего крепостного. За чужого могли потребовать компенсацию. Но убить равного по положению уже было делом отнюдь не таким легким и простым. Хотя осуществимым и часто осуществляемым. Имели значение религия (часто в купе с территориальными притязаниями). Крестоносец, воин во имя Христа, почитал за честь и доблесть убить араба-иноверца, а тот в свою очередь с удовольствием перерезал глотку «неверному». Это — на войне. В обычной же, мирной жизни ислам вполне терпим к другим религиям и, как и христиане, предпочитал мечу проклятия. Но воины Аллаха и Христа никогда не были терпимы к язычникам, коих вырезали по ходу дела без затруднений и счета. Племенная вражда античных времен плавно сменилась феодальным разбоем, неминуемо сопровождаемым убийствами, ставшим в средние века явлением более чем обычным – профессией, источником существования, часто — развлечением. И осуществляемым по праву силы. По праву силы, на костях строились и смертным страхом и боем поддерживались все империи в истории. Уникальным (насколько я знаю), но от этого не менее страшным, можно признать сугубо русский опыт массового уничтожения собственного народа. И это не только ГУЛАГ ХХ века, но и, например, почти поголовное убийство жителей Новгорода Иваном Грозным, десятков тысяч мужчин, женщин, детей в многодневной кровавой вакханалии. Не иноверцев, не мятежников… И т.д., и т.п.
Здесь же уместно вспомнить, что христианство, провозгласившее заповедь «Не убий», многократно и с удовольствием, с осознанием собственного права от этой заповеди отступало. Это освященные Папой войны рыцарских орденов, например, в северо-западной Руси. Это инквизиция, наконец.
Каждое столетие, со времен незапамятных до дня сегодняшнего, отмечено смертельной чередой.
И общество, и Право на большую часть убийств внимания не обращало — наказание было делом родственников и близких. Понятие кровной мести освящено веками. Другое дело, когда мстить было некому. Но и тут не растерялись. На Руси, например, с виновного — «убийцы» — брали отступные в пользу местного князя. По большей части весьма не дорого.
Итак, действительно ли некоторый барьер по отношению к убийству должен существовать? Возможно ли это, если «генетически», на уровне некоей «социальной памяти», – все против! Общество века несло в себе противоречие – освящение и одобрение убийства (как минимум — практикой) с одной стороны и воспитание и проповедь против убийства с другой.
Этот дуализм, видимо, возник очень давно. С того момента, как — следуя скорее подсознательным стремлениям и накопленному опыту, а не осознанному выбору — начались попытки создания некоего «уровня безопасности» отдельно взятыми и, как правило, небольшими, человеческими общностями. Идея «сплотиться и объединиться» всегда определяла — против кого. Это объединение против реального или возможного внешнего врага должно было — в реализации — сводить к минимуму конфликты внутри общности. Но, при этом, одобрять (поддерживать стремление к…, настраивать на…) уничтожение, убийство врага.
Отсюда, важнейшее значение в том, чтобы назвать «причинение смерти другому человеку» убийством, преступлением имело — кто убивал, кого убивали. Иногда — за что…
Убийство своего соплеменника, члена клана, равного — почти всегда грех великий. Следовательно — деяние «уголовное, противоправное». Но убийство инородца, иноверца, чужака, просто неизвестного — дело, греховность которого можно подвергнуть сомнению. И не греховное, может быть, совсем. Как посмотреть. А если он и не чужак, но собственность своя, вещь? Или тварь никчемная, безродная, хоть и человечишко?.. А если еще, супостат поганый, войной пошел — смерть ему! И доблесть убившему.
И есть тут особенное искушение — неограниченная возможность подмены понятий.
Так что есть грех — убийство или причинение смерти?..