Сказочно-дорожный клеветон


Сказочно-дорожный клеветон

Построили в России первую железную дорогу. Паровозы, как и протчие железные агромадности, заказали за гра¬ницею. Пока ж при наличии отсутствия груженные всякой дребезденью вагоны и маленькие тележки прокатывали по колесопроводу грустные лошадки.

Но в один Божий день октября все изменилось: другие ломовые лошади привезли на платформах два черных, ровно вороненых, паровозика.

– Игого! – заржали раскованные путейские лошадки. – Наконец отдохнем от материльно-производственных отношениев. Шутка сказать, все копыта остекливши, хватит головой трясти. А пущай сии чужездранности с наше в упряжке попароходют, нашу изводительность труда подымят!

– Браво! – запилищали, бросая вверх чепчики, счастлифые и тугокорсетные дамы. – Наконец будем опаздывать в грандеву не на смердящих клячах, а на заморских паровых дилижанцах самоуродков Стефенсонов!

– Ура! – закричал усатый панбарон Крейцкопф, начинальник дротуарной лежневки мыльнопильного завода. – Наконец стану начальником железной дороги!

И лишь паровозики не радовались, потому знали – предстережет их не просто тяжелая, но весьма ответствующая работа. А пока их сполозили по ошкуренным бревнам на ржавые рельсы, где под противным мел¬ким дождем паровозикам стало холодно и одиноко. И они в ответ дружно порешили: пока дров не наломаете, а никакого взаимно душевного тепла не дождетесь.

На другой день пришли четыре бородатых мужика. Предвозвышался над коими с аглицким бедантизмом голощекий спец в тужурном обличии и толстых щиглетах с железными набалдашниками, чтобы футы нигде ни на что не напороть.

Работники сей момент наломали сключительно тверезовых дров, накачали воды в ходуны-самовары и развели огни. Потом машинисты отнеслись к легкуляторам, а помощники рассимфонили медные топки до трубного светения, чтобы из винтелей и ссальников аж зашипел и заклубился пар.

На пар сбежались напарники, и закутанный в мерблюзию непромокаблю с новошитыми рыгалиями Крейкцопф прокричал:
– Ну, с Богом!

И паровозики почимчиковали сцепляться с многосестными вагон-каретами. Голландные дамы и важные господа уже предъявили платформенным кондукторам гравурные латунки, по названию билеты, и от сделавшейся меланхолии взахивали под валдахинами в ожидацыи лучшей участи.

На дороге сначала было две немалые станцыи по концам ее и одна весьма пустонаселенная – посередке, на коей управлялся местного блаогородного происхождения встрелочник Лыконевяжный.

После уже, через время, начальствующие немцы прозвали его Флюгаркиным. Потому что первым поусердствовал прибить на свои переводные встрелки металлические крылышки, от коих образовались зело удобные путейцам указатели – флюгарки.

Да вот – сей довольно соразмерно сдал экзамен на должность. Залюбопытствовали:
– Расстояние между станцыями шесть верст пароходный бегунец одолеват за тридцать минут. Обсчитай, братец, с какой такой вскоростью мчится он по перегону?
– Вопрос не из легких-с.
– Пожалуй. Из другой субстанцыи, из ума разжижения. Однако конфузиться нечего, всего репликацыи здеся – решить задачку с однем неизвестным.
– Дык-с, ваши благородия, спорить не смею и должен ответствовать, а токмо долбице умножения механической науки не обучен и со всеми известными не решу!

Сейчас меж мундирами цвета упавшей в обморок лягушки пошла понтировка чужеумными фразностями, а панбарон Крейцкопф, сделав уединенцыю, словил муху и с амбицыею вопросил:

– А разгадай, глюпы мужик, жива или нет уже сия истота у меня в кулаке?
– Ваше высокоблагородие, господин путейуправляющий, в сожалении, истинный ответ никаких верояцыев иметь не достоин. Скажу – жива, вы раздавите муху. Скажу – нет, персты раскроете, она улетит. Все в ваших руках!
– О, тонки ремюзе, умны шеловек. Поверстать ему тугамент встрелочного штата да по оному гумаги нащет картузного и протчего вещевого удовольствия!

Перекрестился мужик: «Сто лет вам здравствовать и столько же на карачках ползать!» И вот ладит себе казенным выньструментом флюгарки, на рельсовом сугибе остряки да полозья коломазью с олеонафтой для блезира мажет.

Глядь – бежит с шуйцевой руки паровозик с каретами из Питербурха и приветливо посапывает. Лыконевяжный построил ему встрелку на проход и тоже привет ручкой сделал. Паровозик к всякому довольствию и пробежал себе. Лишь воробьи, попрыгав, удивительно огорчились: шуму и вони – не то после лошадок – много и густо, в нос не пролазит, а корму – никакого!

Тут встрелочнику баба узелок с харчишками доставила, который досе тормозком обзывают. Затем что всякое дело тормозком тормозится. Тем паче, ежели с плакончиком. Не сумасгонки, а в честь гостюдарственного вмеруприятия – монопольки. Невзирая, что вообще лыконевяжный Флюгаркин – не пил мало, не пил много, но пил врезус-фактору средственно.

А только протер зенки через время встрелочник – леворучь опять паровозик тот же на ватке с дымом-паром на станцыю с каретами на хвосту летит!
– Что за притча? – почесал свое остолопство встрелочник. – Когда спроворился возвернуться и снова – я не я, дорога не моя! – на станцыю причухать?

Отворотился, было, одесную, весь из себя от неожиданса в сердцах, – и там черный паровозик желто-голубые кареты бело-сизым дымком, ровно гривой, омахиват!

Обратился ошуюю – паровозик! Зырнул одесную – паровозик! Ни в жисть, какая осталась, Флюгаркину в дискурс не въехало б, куда встрелки ладить, кабы не въехал по хареусу случившийся сзади локомотивмейстер, заморской нацыи спец давешний и тем часом аромашки да грибамбасы искать расхотевший.

Встретили сей минут паровозик с правой руки на боковые рельсы на скрещении постоять. А левый паровозик по ходам пропустили. Потому в вагонах галдели, чтобы на музыкальном воксале в Павловске уличного Штрауса выслушать.

Мастер мастить начальству дал для хэппиэнду встрелочнику леща по шеям и уехал с отдохнувшим паровозиком к стольному крадоначальнику. А может, ко всея Руси государю Николаю Самопалкину. Помазанник часто высочайшим инкогникто любил знать, не чинят ли бесчинств чины небеспричинно.

Ужо прискакали с офицерами, нахт-ундерами облегченные властью и наряженные графья: русские – Блинкендорф, Криклихель, Кисельвроде и румынский – Отодракула. Побежали по всем кривоулкам отряженные свистовые, дык в моргновение и выволокли встрелочника с полатей:

– Нá тебе, пьянь худая, густаперчеву таблетку против оплексии в рот. Да рихоточную кисть да цынк-коробью шкиперских белил в клешни. Дуй пока паровозики разгорячаются, чтобы их как-нито – сам изрещи, как – ометить, чтобы не смел, каналья, другой с однем путать!

Ударился, запыхавшись, к паровозикам Флюгаркин, а оченевидцы из любопытной публики – те и досе не добежали, потому с непривычки ходули по дороге рассыпали, по кумветам ниц повалились.

Прибыл виноватый к месту, где отстройкою зачат был паровозный сарай, приступил к одному паровозику да вывел на боках ПРОВОРНЫЙ. И на другом вывел уже четыре буквы прозвища СТРЕМИТЕЛЬНЫЙ, когда с исподней канавы машинист вылез:
– Что же ты, кувшинное рыло, быдто нимфозория, ползашь? – словил встрелочника за волосья и начал туда-сюда трепать так, что светошь полетела. – Кончай, не то господа вместо вальсов на оратории настрополятся!

Пришлось споро башкобитому Флюгаркину две буквы ЛА приставлять, чтобы по крайности СТРЕЛА образовалась. Наконец факт замечательный и вышел, что встрелочник, фулюганный крестник виноват в первых собственных именах паровоза Проворного и паровозки Стрелы.

А когда вскорости с боку буфты привезли третий паровозик, окрестили его ассонансно Львом – из-за дымной гривы из широкой, ровно голенище, трубы. У четвертого – дымоотбойные крылья относили на ходах дым высоко в поднебесие, и название ему романтически дали Орел. Пятый и шестой – были таких ограбаритов, что имена за то исторически получились Слон и Богатырь…

Все это было бы смешно, когда бы не было. Грустно, увы, что не вельми преложная сказка вышла.

«Лживы будем – не помрем, – врали дохложители, – пройдут годы». И оказались правы: годы прошли. И многого не стало. Немозвожно стало доныне поименно отличать паровозы от паровозих или, хужее того, от себе подобных, или еще как-нито.

Добавить комментарий