Лужа была громадная. Каждый год с начала мая по середину июня она украшала главную \»площадь\» нашего \»соцгородка\», как издевательски назывались ряды бараков, заселенных теми, кого перевели сюда из зоны. А зона вот она, с одной стороны ограждает \»соцгородок\», с трех других сторон — колючка, но старая, ржавая, больше для проформы, чем препятствие для бегства. Да и зачем бежать, если ежедневно тебя через проходную выпускают \»на волю\», взрослых на работу, детей, кто постарше, в школу.
Но лужа была нашим любимым местом. Если насобирать досок от старых заборов, то по ней можно было даже плавать на плоту, можно было мастерить кораблики с парусами и запускать наперегонки. Бывало, кораблик застревал от безветрия, тогда, напустив на себя самый жалостливый вид, приходилось идти к конвоиру, которые для порядку разгуливали между бараков. Они были и милицией, если возникала свара из-за керогаза или выпачканного белья, разводили драчунов и следили, как бы из главной зоны не просочился враг народа. Но зато у них были сапоги, настоящие, яловые, воду не пропускающие. Вот мы и слезно умоляли: \»Дядя, достань кораблик\». Выругавшись, большинство все-таки шагали по мелкой луже и приносили наши суденышки. Мальчишки так радовались, так громко кричали \»спасибо\» , что даже суровые тридцатилетние дядьки не выдерживали и улыбались сами.
Но иногда и грозили кулаками, не балуйте, мол. Мы в ответ только звонко хохотали. На улице весна, такая долгожданная в Сибири, и наша лужа. Она нам казалась морем, если построить большой корабль, то можно вообще уплыть отсюда, из загаженных бараков, колючей проволоки, беспрерывного лая голодных собак. Уплыть туда, где тихо и тепло, нет комаров, дождик льет только теплый, а кругом растут одни мандарины. Как-то раз в лавку завезли два \»студебеккера\» с китайскими мандаринами и все накупили, у кого сколько денег хватало. Каждый плодик был завернут в рисовую бумажку, открываешь ее и неземной запах разносится по чадному от керосинового перегара коридору. Потому, наверно и райская страна представлялась нам сплошь мандариновой…
К июню лужа уменьшалась, но все равно оставалась огромной, только теперь из нее торчали всякие предметы — лень было выносить куда-нибудь подальше, а зашвыривалось в лужу. Плавать на плоту уже было мелковато, да и ходить без ботинок боязно — внизу и гвозди и железяки всякие Вон, Колька из седьмого барака так распорол ногу, до сих пор на костыле ходит, ступню чуть не отрезали. Но все равно лужа была главной достопримечательностью наших мест Я слышал, что в Москве есть настоящие пруды, чистые, ухоженные, там на настоящих лодках катаются… Эх, туда, бы…
Зато у нас была Обь. Могучее и любимое чудовище. Мощное течение, волны с барашками при ветре, накаты воды на берег, иногда оставляющие на песке причудливые ракушки. Всего-то четыре километра, если между зонами, а в обход побольше будет. Но мы знали все до единой дыры в колючке на километры вокруг, так что добраться до желанной реки было пустяком.
Не уметь плавать считалось позором, большим позором, вроде, как обмочиться ночью, хотя от вечной простуды \»рыбку ловил\» в постели почти каждый. Но об этом ведь не признаешься, а потом, кто знает, что ты там ловил, в постели. А тут река, вот она. Зайдешь по пояс — сносит, глубже — на ногах не устоять, надо плыть. Так и учились вдоль берега, потом отплывали все дальше и дальше, а уж потом с кем-нибудь из старших — на ту сторону. Но одних маломерков старшие не пускали, утонут, а вот при старшем вроде и плыть не так страшно, хоть слово есть кому сказать, да и на помощь, хоть себе и не признаешься, но надеешься. У нас друг друга в беде не бросали. Мы просто не знали, что так бывает вообще….
Васька был среди нас самым большим и сильным. Это он потом мне по секрету рассказал, что когда их забирали, мать сказала неправильный возраст, чтобы оставили с ней, он тогда после оккупации дохляк был, а тут вымахал во весь свой возраст. Я был горд, сам Васька со мной плывет, а за ним, как за каменной стеной. Вдруг на середине, где самая стремнина, Васька охнул и скрылся под водой…. У меня разом замерли руки, ноги и все остальное. Я крутил головой и истошно орал: \»Васька! Васенька! Где ты? Васенька!\», когда рядом вспенилась вода и на поверхность вынырнула русая васькина голова.
— Эх, ты, что не знал, что такое испытание полагается каждому, кто в первый раз плывет? Ага, небось, никто не рассказывал, как в сам штаны наложил.
Я испуганно схватился за трусы — ничего не было. Васька улыбнулся и подбодрил:
—Молодец! Орал мало, на воде держался, по сторонам смотрел. Так и надо. Главное, не сдрейфить. Обь, ведь она сама тебя к берегу вынесет, ты только ее не бойся. Но и не шути, она баба грозная.
У меня было так хорошо оттого, что Обь сама вынесет, хоть и грозная, что рядом улыбающаяся Васькина рожа и меня охватило веселье. Я что-то орал, выпрыгивал из воды, смеялся… Васька добродушно посматривал.
— Давай, давай, веселись, можно сказать, первый раз смертушку свою в глаза увидал.
С тех пор я уже переплывал Обь один, потом стал брать младших на \»стажировку\», но с той поры по-настоящему полюбил реку, стал относиться к ней вежливо и очень уважительно.
Весна была теплая, но в Оби вода греется медленно, так что заплывы мы устраивали в июле, а в мае, разве что быстренько окунались и бегали по берегу, согреваясь. Зато тут было приволье играть в футбол. Мяч был латанный-перелатанный, на камере заплатка сидела на заплате, его приходилось поддувать раза три-четыре за игру, но никто не жаловался, что было скучно. У нас даже были свои Старостин и Бобров, на правой ноге которого красовалась самодельная красная повязка \»Ударю-убью!\». Играли без команд — делились поровну, вот и вся команда.
— Горшок или черепок?\»
— Черепок.
— Иди налево.
— Вода или песок?
— Песок.
— Шагай направо
Вот так и играли, пока не пришла кому-то в голову гениальная мысль — провести чемпионат среди бараков. Соорудим кубок, сделаем грамоты, чтобы все было, как у настоящих футболистов. Но даже детский чемпионат, вещь организованная, значит попадающая под особую статью, и за разрешением надо было идти к начальнику спецпоселения майору Грымову. Он был тяжело ранен где-то под Кенигсбергом и как сюда попал, никто не знал, да и видели его на зоне нечасто — с работы, на работу, но шнырять, высматривать, придираться, этого за ним не водилось. Вот мы втроем и пошли к майору Грымову, положили перед ним лист из ученической тетради:
\»Гражданин майор Грымов! Мы просим вас разрешить провести чемпионат по футболу среди бараков нашего спецпоселения\»
Подписей было немного, некоторые наотрез отказались подписывать, другие просто не явились, но с десяток все-таки набралось. Майор повертел в руках бумажку, словно собираясь ее выбросить в мусорку, но неожиданно рассмеялся.
— А ведь дело придумали, мальцы. Тут у нас никаких культурных развлечений, а футбол… Что ж, футбол штука не политическая, безобидная. Играйте.
Он подмахнул наш листочек и оставил у себя на столе. Для учета. Вне себя от радости, мы выскочили из спецкомендатуры, только Юрка упал, часовой, подставил ножку, и теперь захлебывался хохотом, глядя на перепуганного мальчишку. Но и это не омрачило общей радости. Стали ходить по баракам, агитировать, собирали всех пацанов и объясняли, чего хотим. Калмычата, что-то бормотали по-своему, но все-таки согласились. Немцы из пятого барака хором крикнули \»ура\», других тоже долго уговаривать не пришлось. Дело стало за полем. Пляж был хорош, но узок, там настоящей игры не покажешь, а тут, на наше счастье солнце засветило вовсю и пока мы бегали и агитировали, от лужи остался крошечный островок метров тридцать на пятьдесят, уже и лужа не лужа…
На освобожденном лужей пространстве стали собирать мусор, бутылки, и все остальное, что успели накидать местные жители в период лужьего половодья. Сделали ворота без сеток, зато раскрасили мелом полосами, как настоящие.
Главным, бессменным и единственным судьей назначили Ваську. Он был упрям и справедлив. Ему было доверено судить честно и беспристрастно. Тем более, что он чуть не в два раза был выше любого заморыша из нас, так что играть против него, все равно, что с рогатиной на танка ходить.
Нам бы и форму хотелось, чтоб, как у настоящих игроков, да где ж было ее взять. Все ходили в одинаковых клифтах, то есть подрезанных, подогнанных матерями под наши тщедушные спортивные телеса, фуфайки, или перекроенные отцовские пиджаки, кое у кого были настоящие урезанные гимнастерки. С лохматыми нестриженными головами и серыми лицами мы походили друг на друга, как какие-нибудь старорежимные бурсаки. (это я в одной книжке вычитал). Но Васька, всемогущий Васька нашел выход: \»Ищите тряпки, красные и синие, дома у мамаш поспрошайте, авось дадут\».
Родители с одобрением смотрели на наши забавы, на организацию чемпионата. Все-таки лучше, чем ежедневные походы стенка на стенку. Об этом знали в \»соцгородке\» все, когда мы собирались посреди зоны, наши бурные обсуждения слышали даже те, кто сидел там, за забором с колючей проволокой, порой даже вертухаи с вышек давали советы..
Теперь все было по-настоящему — одна команда была с синими повязками, другая — с красными. Правда, всем хотелось иметь красные, но делились они строго справедливо — по жребию….
Игра получилась жаркой. Наш смешанный белорусско-еврейский барак заколотил немцам три гола, а я бегал в своих воротах сухонький и в прямом и переносном смысле. Но немцы были не те ребята, чтобы так легко сдаваться. Мои ворота стояли почти у кромки лужи, и первый мяч мне пришлось выуживать из грязной воды, едва начался второй тайм. А потом еще один. Наши грозили мне кулаками, обещали утопить, в случае чего, но ничто не помогло — третий раз я полез в лужу после очередного гола. Наши явно приуныли, зато немцы бегали, как заведенные, будто и не жрали, как и мы, картофельные очистки и полупротухшую камбалу.
Они опять начали атаку. Мой друг Макс, маленький, юркий, проскользнул по правому краю и перед ним из наших не осталось никого. Все, конец! Я уже не верил, что смогу отразить удар и ненавидел своего друга за такую лихость владения мячом. Но удара не последовало.
На поле появились новые игроки. Все знали их в \»соцгородке\» — вертухаи Степан Кацара и Вася Рылаткин. Один — здоровенный мужик, так что шинель чуть не лопалась на спине, и маленький смешливый Рылаткин, вечный балагур и матерщинник Ни одна женщина не проходила мимо него, чтобы не получить вслед какую-нибудь скабрезную шутку.. Но парень он был добрый, веселый, да и женщины на него не обижались, шутки были, хоть и грубоватые, но не обидные, не оскорбительные. Да и женщины у нас в соцгородке\» за словом в карман не лазили, тоже были не их \»барынь\», а те, кто и был из настоящих \»господ\», давно постарались забыть это страшное слово.
Оба были навеселе, сегодня, все знали, в зоне была получка. Степан размахнулся и изо всех сил треснул по мячу. Белогага не выдержал удара яловым сапогом здоровенного бугая и , негромко пшикнув, лопнул. Мы замерли. Игра закончилась. Теперь надо будет снова просить Ляо Кху, старого китайца, чтобы зашил дратвой новую дырку, а уж на камеру, наверняка, надо будет скидываться, кто сколько может, и попытаться купить. Она целых восемь рублей стоила. Две с половиной буханки хлеба, по карточкам если…
Вася Рылаткин засмеялся свои звонким голоском.
— Вот это удар! Бобров! Федотов! Один удар и мяча нет. Учитесь, шкеты.
Васькина грубая лесть подтолкнула здоровяка Степана на новые спортивные подвиги.
— Да я кого хошь на ту сторону лужи по воздуху одним ударом доставлю. Спорим?
Пьяненький Вася плохо соображал, о чем речь, но радостно согласился.
— Заметано, Степа, спорим? А на что?
— А на две бутылки \»сучка\»!
— Идет!
Степан поманил громадным плоским пальцем к себе меня и Макса.
— Идите сюда. Как вы делитесь на команды?
Мы объяснили.
— Вот и загадывайте, кто попрыгунчик, а кто стрекоза из вас будет.
Долго решать нечего было, какая разница… Пошептались для порядку и подошли.
Вася не выдержал первый.
— Моя стрекоза.
Я посмотрел на Макса, стрекозой был он. На меня же уставился налитой пьяный глаз Степана.
— А ты, значит, будешь у меня попрыгунчиком. Вася, ты начинаешь. Значит так, ставишь свою стрекозу на линию ворот и…зафундыриваешь подальше в лужу. Только пыром не бить, а то прибьешь пацана, мороки потом не оберешься. И каблуком тоже. Всей подошвой, понял. А потом мериться будем, кто дальше.
Василий, все еще смеялся и что-то наговаривая Максу в ухо, повел к воротам. Мой друг стал, спиной к Ваське. Степан вмешался.
— Э, нет! Нагнись пацан, а то он тебе спину пополам переломит, стань раком.
Макс покорно согнулся и даже издалека было видно, как он съежился в ожидании удара.
Васька разбежался, как заправский форвард и с размаху вломил сапожищем в хилую максову задницу.. Удар получился сильный, бежать на карачках оказалось трудно, так что Макс пробежал всего шесть-семь шагов, а затем, как бы заскользил вперед, падая ничком в грязную лужу и еще немного проплыл по инерции. Да так и остался лежать на воде. Немногочисленные зрители, в основном ребятишки, большинство взрослых благоразумно поспешили убраться от греха подальше, забеспокоились, не захлебнулся ли, но Макс встал на колени, потом с трудом — на ноги. С него стекала грязная мутная вода нашей лужи.
Васька ржал, по обыкновению, а Степан, подоткнув полы шинели под пояс, деловито мерил шагами \»полет\» Макса.
— Одиннадцать! Пенальти! Слабовато. Васька! Смотри, как надо!
По дороге из лужи Степан лично установил меня на линии ворот, пригнул голову к земле и успокоил.
-Не боись, со всей силы не буду. Мне только того дурачка на две бутылки выставить и все. Стой и не шевелись, а то еще промажу, попаду, куда не надо, век детишек не заимеешь.
Все еще смеясь своей шутке, Степан не стал далеко разбегаться и изображать из себя футболиста. Он сделал три шага и что-то черное, огромное и больное обрушилось на меня, перехватив дыхание. Как я двигался, летел ли, бежал, катился, полз или плыл, не помню. Все заглушила боль и наступившая вдруг тишина…..
Степан уж не смотрел на меня, он знал, что победил и теперь в обнимку с Васькой они шли за выигранными Степаном бутылками.
Меня кто-то тряс, изо рта у меня бежала грязная лужная вода, я кашлял, сморкался и исходил соплями, казалось, из меня выливается сама лужа со всеми ее нечистотами. Что было в штанах? Наверно, то же самое. Я хотел что-то сказать, но не получалось, какая-то дрянь во рту мне мешала. Васька поднимал мне голову, но она у меня никак не хотела подниматься.
— Ребя, он на гвоздь от доски напоролся, насквозь прошел. Ну-ка, держите ему голову, я сейчас выдерну, а то заражение будет.
Васька рванул за доску, гвоздь выскочил из моей щеки. Боль оказалась несильной, наверно, по сравнению с той, что жгла мне задницу. Меня на руках вынесли на берег. Васька скомандовал:
— Давай, снимай с него штаны, ж..у посмотрим, может он че там сломал…
Даже сквозь боль, я чувствовал стыд, когда с меня прилюдно снимали штаны. Но великий доктор Васька, бегло осмотрев мои тощие ягодицы, авторитетно заявил:
— Синюха будет — во!. А так, вроде все цело.
На меня натянули штаны. Макс подошел и подал мне белоснежный платок.
— На, приложи к ране. Ее надо обеззаразить, а у кого есть йод? У тебя дома есть?
— Есть, но мамки дома нет,
— Пошли к китайцу, у него все есть.
Мы пошли, вернее шли мои друзья, а я висел у них на плечах. Ноги не шли, а ягодицы будто онемели, так бывает, когда отлежишь руку или ногу. Старый китаец все понял сразу, хотя по-русски почти не умел говорить, зато все понимал. Он быстро свернул свой сундучок с сапожными принадлежностями, перекинул пояс на лоб и посеменил. Жил он в китайском бараке, как все взрослые китайцы, промышляли сапожным делом в городе, торговали пихтовыми жвачками или сахарными петушками. Наши сверстники, уставились на нас настороженно. Между нашими бараками часто происходили драки, но сейчас все понимали — время перемирия…..
Ляо быстро разжег керогаз, вскипятил кружку воды, потом взял палочку, которыми они едят, обкрутил ватой и засунул в кипяток. Я со страхом наблюдал за китайскими манипуляциями, но старик знал свое дело. Откуда-то из-за шкафа появилась громадная бутыль с йодом. А йода я сейчас боялся, больше, чем Степана Кацару!
. Китаец туже обмотал вату вокруг палочки, засунул ее в бутыль и вдруг, неожиданно, воткнул мне ее в щеку! Я пытался заорать, но полноценного крика не получилось, палка во рту мешала развернуться, так, получилось жалкое повизгивание с некоторыми переливами. А китаец начал безжалостно шуровать туда-сюда, туда- сюда…Мне показалось, что я помираю уже второй раз за день, когда китаец вытащил палочку и приложил чистые тряпочки снаружи и изнутри.
— Дерзи язикома!
Когда страшная процедура прочистки раны закончилась, я огляделся. На лицах моих друзей читался такой же страх, как, наверно, и у меня. Они за меня переживали. И боялись, наверно, тоже, немного….
Мы стали благодарить старого китайца, но тот только отмахивался руками. Достал с полки бутылочку и велел каждые полчаса полоскать рот и смачивать ранку снаружи.
Кровь уже почти не сочилась, боль ягодицах становилась все тупее и терпимее, я уже, хоть и нараскоряку, мог идти сам. Васька в порыве благородства схватил китайский сундук, который оказался не уж таким легким, но Ляо легко перехватил его, снова закинул широкий ремень на лоб и мы пошли обратной дорогой. К нашей луже.
Вдруг Васька остановился.
— А игра! Мы же на закончили игру?
Макс вопросительно посмотрел на меня. Я протянул другу руку.
— Ничья?
— Ничья!

К старости у меня возникла причуда — стал носить бороду. Наверно, от лени — меньше работы, да и не так часто можно бриться. Но один кусок своей физиономии я брею с особой осторожностью. Даже самый безопасные бритвы в мире иногда срезают кусочек кожи с плохо сросшегося шрама на правой щеке. И тогда на ослепительный кафель умывальника падает капля крови. Только мне она не кажется красной, а мутной и ржавой, как вода из нашей лужи.

Лужа была громадная. Каждый год с начала мая по середину июня она украшала главную \\\»площадь\\\» нашего \\\»соцгородка\\\», как издевательски назывались ряды бараков, заселенных теми, кого перевели сюда из зоны. А зона вот она, с одной стороны ограждает \\\»соцгородок\\\», с трех других сторон — колючка, но старая, ржавая, больше для проформы, чем препятствие для бегства. Да и зачем бежать, если ежедневно тебя через проходную выпускают \\\»на волю\\\», взрослых на работу, детей, кто постарше, в школу.
Но лужа была нашим любимым местом. Если насобирать досок от старых заборов, то по ней можно было даже плавать на плоту, можно было мастерить кораблики с парусами и запускать наперегонки. Бывало, кораблик застревал от безветрия, тогда, напустив на себя самый жалостливый вид, приходилось идти к конвоиру, которые для порядку разгуливали между бараков. Они были и милицией, если возникала свара из-за керогаза или выпачканного белья, разводили драчунов и следили, как бы из главной зоны не просочился враг народа. Но зато у них были сапоги, настоящие, яловые, воду не пропускающие. Вот мы и слезно умоляли: \\\»Дядя, достань кораблик\\\». Выругавшись, большинство все-таки шагали по мелкой луже и приносили наши суденышки. Мальчишки так радовались, так громко кричали \\\»спасибо\\\» , что даже суровые тридцатилетние дядьки не выдерживали и улыбались сами.
Но иногда и грозили кулаками, не балуйте, мол. Мы в ответ только звонко хохотали. На улице весна, такая долгожданная в Сибири, и наша лужа. Она нам казалась морем, если построить большой корабль, то можно вообще уплыть отсюда, из загаженных бараков, колючей проволоки, беспрерывного лая голодных собак. Уплыть туда, где тихо и тепло, нет комаров, дождик льет только теплый, а кругом растут одни мандарины. Как-то раз в лавку завезли два \\\»студебеккера\\\» с китайскими мандаринами и все накупили, у кого сколько денег хватало. Каждый плодик был завернут в рисовую бумажку, открываешь ее и неземной запах разносится по чадному от керосинового перегара коридору. Потому, наверно и райская страна представлялась нам сплошь мандариновой…
К июню лужа уменьшалась, но все равно оставалась огромной, только теперь из нее торчали всякие предметы — лень было выносить куда-нибудь подальше, а зашвыривалось в лужу. Плавать на плоту уже было мелковато, да и ходить без ботинок боязно — внизу и гвозди и железяки всякие Вон, Колька из седьмого барака так распорол ногу, до сих пор на костыле ходит, ступню чуть не отрезали. Но все равно лужа была главной достопримечательностью наших мест Я слышал, что в Москве есть настоящие пруды, чистые, ухоженные, там на настоящих лодках катаются… Эх, туда, бы…
Зато у нас была Обь. Могучее и любимое чудовище. Мощное течение, волны с барашками при ветре, накаты воды на берег, иногда оставляющие на песке причудливые ракушки. Всего-то четыре километра, если между зонами, а в обход побольше будет. Но мы знали все до единой дыры в колючке на километры вокруг, так что добраться до желанной реки было пустяком.
Не уметь плавать считалось позором, большим позором, вроде, как обмочиться ночью, хотя от вечной простуды \\\»рыбку ловил\\\» в постели почти каждый. Но об этом ведь не признаешься, а потом, кто знает, что ты там ловил, в постели. А тут река, вот она. Зайдешь по пояс — сносит, глубже — на ногах не устоять, надо плыть. Так и учились вдоль берега, потом отплывали все дальше и дальше, а уж потом с кем-нибудь из старших — на ту сторону. Но одних маломерков старшие не пускали, утонут, а вот при старшем вроде и плыть не так страшно, хоть слово есть кому сказать, да и на помощь, хоть себе и не признаешься, но надеешься. У нас друг друга в беде не бросали. Мы просто не знали, что так бывает вообще….
Васька был среди нас самым большим и сильным. Это он потом мне по секрету рассказал, что когда их забирали, мать сказала неправильный возраст, чтобы оставили с ней, он тогда после оккупации дохляк был, а тут вымахал во весь свой возраст. Я был горд, сам Васька со мной плывет, а за ним, как за каменной стеной. Вдруг на середине, где самая стремнина, Васька охнул и скрылся под водой…. У меня разом замерли руки, ноги и все остальное. Я крутил головой и истошно орал: \\\»Васька! Васенька! Где ты? Васенька!\\\», когда рядом вспенилась вода и на поверхность вынырнула русая васькина голова.
— Эх, ты, что не знал, что такое испытание полагается каждому, кто в первый раз плывет? Ага, небось, никто не рассказывал, как в сам штаны наложил.
Я испуганно схватился за трусы — ничего не было. Васька улыбнулся и подбодрил:
—Молодец! Орал мало, на воде держался, по сторонам смотрел. Так и надо. Главное, не сдрейфить. Обь, ведь она сама тебя к берегу вынесет, ты только ее не бойся. Но и не шути, она баба грозная.
У меня было так хорошо оттого, что Обь сама вынесет, хоть и грозная, что рядом улыбающаяся Васькина рожа и меня охватило веселье. Я что-то орал, выпрыгивал из воды, смеялся… Васька добродушно посматривал.
— Давай, давай, веселись, можно сказать, первый раз смертушку свою в глаза увидал.
С тех пор я уже переплывал Обь один, потом стал брать младших на \\\»стажировку\\\», но с той поры по-настоящему полюбил реку, стал относиться к ней вежливо и очень уважительно.
Весна была теплая, но в Оби вода греется медленно, так что заплывы мы устраивали в июле, а в мае, разве что быстренько окунались и бегали по берегу, согреваясь. Зато тут было приволье играть в футбол. Мяч был латанный-перелатанный, на камере заплатка сидела на заплате, его приходилось поддувать раза три-четыре за игру, но никто не жаловался, что было скучно. У нас даже были свои Старостин и Бобров, на правой ноге которого красовалась самодельная красная повязка \\\»Ударю-убью!\\\». Играли без команд — делились поровну, вот и вся команда.
— Горшок или черепок?\\\»
— Черепок.
— Иди налево.
— Вода или песок?
— Песок.
— Шагай направо
Вот так и играли, пока не пришла кому-то в голову гениальная мысль — провести чемпионат среди бараков. Соорудим кубок, сделаем грамоты, чтобы все было, как у настоящих футболистов. Но даже детский чемпионат, вещь организованная, значит попадающая под особую статью, и за разрешением надо было идти к начальнику спецпоселения майору Грымову. Он был тяжело ранен где-то под Кенигсбергом и как сюда попал, никто не знал, да и видели его на зоне нечасто — с работы, на работу, но шнырять, высматривать, придираться, этого за ним не водилось. Вот мы втроем и пошли к майору Грымову, положили перед ним лист из ученической тетради:
\\\»Гражданин майор Грымов! Мы просим вас разрешить провести чемпионат по футболу среди бараков нашего спецпоселения\\\»
Подписей было немного, некоторые наотрез отказались подписывать, другие просто не явились, но с десяток все-таки набралось. Майор повертел в руках бумажку, словно собираясь ее выбросить в мусорку, но неожиданно рассмеялся.
— А ведь дело придумали, мальцы. Тут у нас никаких культурных развлечений, а футбол… Что ж, футбол штука не политическая, безобидная. Играйте.
Он подмахнул наш листочек и оставил у себя на столе. Для учета. Вне себя от радости, мы выскочили из спецкомендатуры, только Юрка упал, часовой, подставил ножку, и теперь захлебывался хохотом, глядя на перепуганного мальчишку. Но и это не омрачило общей радости. Стали ходить по баракам, агитировать, собирали всех пацанов и объясняли, чего хотим. Калмычата, что-то бормотали по-своему, но все-таки согласились. Немцы из пятого барака хором крикнули \\\»ура\\\», других тоже долго уговаривать не пришлось. Дело стало за полем. Пляж был хорош, но узок, там настоящей игры не покажешь, а тут, на наше счастье солнце засветило вовсю и пока мы бегали и агитировали, от лужи остался крошечный островок метров тридцать на пятьдесят, уже и лужа не лужа…
На освобожденном лужей пространстве стали собирать мусор, бутылки, и все остальное, что успели накидать местные жители в период лужьего половодья. Сделали ворота без сеток, зато раскрасили мелом полосами, как настоящие.
Главным, бессменным и единственным судьей назначили Ваську. Он был упрям и справедлив. Ему было доверено судить честно и беспристрастно. Тем более, что он чуть не в два раза был выше любого заморыша из нас, так что играть против него, все равно, что с рогатиной на танка ходить.
Нам бы и форму хотелось, чтоб, как у настоящих игроков, да где ж было ее взять. Все ходили в одинаковых клифтах, то есть подрезанных, подогнанных матерями под наши тщедушные спортивные телеса, фуфайки, или перекроенные отцовские пиджаки, кое у кого были настоящие урезанные гимнастерки. С лохматыми нестриженными головами и серыми лицами мы походили друг на друга, как какие-нибудь старорежимные бурсаки. (это я в одной книжке вычитал). Но Васька, всемогущий Васька нашел выход: \\\»Ищите тряпки, красные и синие, дома у мамаш поспрошайте, авось дадут\\\».
Родители с одобрением смотрели на наши забавы, на организацию чемпионата. Все-таки лучше, чем ежедневные походы стенка на стенку. Об этом знали в \\\»соцгородке\\\» все, когда мы собирались посреди зоны, наши бурные обсуждения слышали даже те, кто сидел там, за забором с колючей проволокой, порой даже вертухаи с вышек давали советы..
Теперь все было по-настоящему — одна команда была с синими повязками, другая — с красными. Правда, всем хотелось иметь красные, но делились они строго справедливо — по жребию….
Игра получилась жаркой. Наш смешанный белорусско-еврейский барак заколотил немцам три гола, а я бегал в своих воротах сухонький и в прямом и переносном смысле. Но немцы были не те ребята, чтобы так легко сдаваться. Мои ворота стояли почти у кромки лужи, и первый мяч мне пришлось выуживать из грязной воды, едва начался второй тайм. А потом еще один. Наши грозили мне кулаками, обещали утопить, в случае чего, но ничто не помогло — третий раз я полез в лужу после очередного гола. Наши явно приуныли, зато немцы бегали, как заведенные, будто и не жрали, как и мы, картофельные очистки и полупротухшую камбалу.
Они опять начали атаку. Мой друг Макс, маленький, юркий, проскользнул по правому краю и перед ним из наших не осталось никого. Все, конец! Я уже не верил, что смогу отразить удар и ненавидел своего друга за такую лихость владения мячом. Но удара не последовало.
На поле появились новые игроки. Все знали их в \\\»соцгородке\\\» — вертухаи Степан Кацара и Вася Рылаткин. Один — здоровенный мужик, так что шинель чуть не лопалась на спине, и маленький смешливый Рылаткин, вечный балагур и матерщинник Ни одна женщина не проходила мимо него, чтобы не получить вслед какую-нибудь скабрезную шутку.. Но парень он был добрый, веселый, да и женщины на него не обижались, шутки были, хоть и грубоватые, но не обидные, не оскорбительные. Да и женщины у нас в соцгородке\\\» за словом в карман не лазили, тоже были не их \\\»барынь\\\», а те, кто и был из настоящих \\\»господ\\\», давно постарались забыть это страшное слово.
Оба были навеселе, сегодня, все знали, в зоне была получка. Степан размахнулся и изо всех сил треснул по мячу. Белогага не выдержал удара яловым сапогом здоровенного бугая и , негромко пшикнув, лопнул. Мы замерли. Игра закончилась. Теперь надо будет снова просить Ляо Кху, старого китайца, чтобы зашил дратвой новую дырку, а уж на камеру, наверняка, надо будет скидываться, кто сколько может, и попытаться купить. Она целых восемь рублей стоила. Две с половиной буханки хлеба, по карточкам если…
Вася Рылаткин засмеялся свои звонким голоском.
— Вот это удар! Бобров! Федотов! Один удар и мяча нет. Учитесь, шкеты.
Васькина грубая лесть подтолкнула здоровяка Степана на новые спортивные подвиги.
— Да я кого хошь на ту сторону лужи по воздуху одним ударом доставлю. Спорим?
Пьяненький Вася плохо соображал, о чем речь, но радостно согласился.
— Заметано, Степа, спорим? А на что?
— А на две бутылки \\\»сучка\\\»!
— Идет!
Степан поманил громадным плоским пальцем к себе меня и Макса.
— Идите сюда. Как вы делитесь на команды?
Мы объяснили.
— Вот и загадывайте, кто попрыгунчик, а кто стрекоза из вас будет.
Долго решать нечего было, какая разница… Пошептались для порядку и подошли.
Вася не выдержал первый.
— Моя стрекоза.
Я посмотрел на Макса, стрекозой был он. На меня же уставился налитой пьяный глаз Степана.
— А ты, значит, будешь у меня попрыгунчиком. Вася, ты начинаешь. Значит так, ставишь свою стрекозу на линию ворот и…зафундыриваешь подальше в лужу. Только пыром не бить, а то прибьешь пацана, мороки потом не оберешься. И каблуком тоже. Всей подошвой, понял. А потом мериться будем, кто дальше.
Василий, все еще смеялся и что-то наговаривая Максу в ухо, повел к воротам. Мой друг стал, спиной к Ваське. Степан вмешался.
— Э, нет! Нагнись пацан, а то он тебе спину пополам переломит, стань раком.
Макс покорно согнулся и даже издалека было видно, как он съежился в ожидании удара.
Васька разбежался, как заправский форвард и с размаху вломил сапожищем в хилую максову задницу.. Удар получился сильный, бежать на карачках оказалось трудно, так что Макс пробежал всего шесть-семь шагов, а затем, как бы заскользил вперед, падая ничком в грязную лужу и еще немного проплыл по инерции. Да так и остался лежать на воде. Немногочисленные зрители, в основном ребятишки, большинство взрослых благоразумно поспешили убраться от греха подальше, забеспокоились, не захлебнулся ли, но Макс встал на колени, потом с трудом — на ноги. С него стекала грязная мутная вода нашей лужи.
Васька ржал, по обыкновению, а Степан, подоткнув полы шинели под пояс, деловито мерил шагами \\\»полет\\\» Макса.
— Одиннадцать! Пенальти! Слабовато. Васька! Смотри, как надо!
По дороге из лужи Степан лично установил меня на линии ворот, пригнул голову к земле и успокоил.
-Не боись, со всей силы не буду. Мне только того дурачка на две бутылки выставить и все. Стой и не шевелись, а то еще промажу, попаду, куда не надо, век детишек не заимеешь.
Все еще смеясь своей шутке, Степан не стал далеко разбегаться и изображать из себя футболиста. Он сделал три шага и что-то черное, огромное и больное обрушилось на меня, перехватив дыхание. Как я двигался, летел ли, бежал, катился, полз или плыл, не помню. Все заглушила боль и наступившая вдруг тишина…..
Степан уж не смотрел на меня, он знал, что победил и теперь в обнимку с Васькой они шли за выигранными Степаном бутылками.
Меня кто-то тряс, изо рта у меня бежала грязная лужная вода, я кашлял, сморкался и исходил соплями, казалось, из меня выливается сама лужа со всеми ее нечистотами. Что было в штанах? Наверно, то же самое. Я хотел что-то сказать, но не получалось, какая-то дрянь во рту мне мешала. Васька поднимал мне голову, но она у меня никак не хотела подниматься.
— Ребя, он на гвоздь от доски напоролся, насквозь прошел. Ну-ка, держите ему голову, я сейчас выдерну, а то заражение будет.
Васька рванул за доску, гвоздь выскочил из моей щеки. Боль оказалась несильной, наверно, по сравнению с той, что жгла мне задницу. Меня на руках вынесли на берег. Васька скомандовал:
— Давай, снимай с него штаны, ж. посмотрим, может он че там сломал…
Даже сквозь боль, я чувствовал стыд, когда с меня прилюдно снимали штаны. Но великий доктор Васька, бегло осмотрев мои тощие ягодицы, авторитетно заявил:
— Синюха будет — во!. А так, вроде все цело.
На меня натянули штаны. Макс подошел и подал мне белоснежный платок.
— На, приложи к ране. Ее надо обеззаразить, а у кого есть йод? У тебя дома есть?
— Есть, но мамки дома нет,
— Пошли к китайцу, у него все есть.
Мы пошли, вернее шли мои друзья, а я висел у них на плечах. Ноги не шли, а ягодицы будто онемели, так бывает, когда отлежишь руку или ногу. Старый китаец все понял сразу, хотя по-русски почти не умел говорить, зато все понимал. Он быстро свернул свой сундучок с сапожными принадлежностями, перекинул пояс на лоб и посеменил. Жил он в китайском бараке, как все взрослые китайцы, промышляли сапожным делом в городе, торговали пихтовыми жвачками или сахарными петушками. Наши сверстники, уставились на нас настороженно. Между нашими бараками часто происходили драки, но сейчас все понимали — время перемирия…..
Ляо быстро разжег керогаз, вскипятил кружку воды, потом взял палочку, которыми они едят, обкрутил ватой и засунул в кипяток. Я со страхом наблюдал за китайскими манипуляциями, но старик знал свое дело. Откуда-то из-за шкафа появилась громадная бутыль с йодом. А йода я сейчас боялся, больше, чем Степана Кацару!
. Китаец туже обмотал вату вокруг палочки, засунул ее в бутыль и вдруг, неожиданно, воткнул мне ее в щеку! Я пытался заорать, но полноценного крика не получилось, палка во рту мешала развернуться, так, получилось жалкое повизгивание с некоторыми переливами. А китаец начал безжалостно шуровать туда-сюда, туда- сюда…Мне показалось, что я помираю уже второй раз за день, когда китаец вытащил палочку и приложил чистые тряпочки снаружи и изнутри.
— Дерзи язикома!
Когда страшная процедура прочистки раны закончилась, я огляделся. На лицах моих друзей читался такой же страх, как, наверно, и у меня. Они за меня переживали. И боялись, наверно, тоже, немного….
Мы стали благодарить старого китайца, но тот только отмахивался руками. Достал с полки бутылочку и велел каждые полчаса полоскать рот и смачивать ранку снаружи.
Кровь уже почти не сочилась, боль ягодицах становилась все тупее и терпимее, я уже, хоть и нараскоряку, мог идти сам. Васька в порыве благородства схватил китайский сундук, который оказался не уж таким легким, но Ляо легко перехватил его, снова закинул широкий ремень на лоб и мы пошли обратной дорогой. К нашей луже.
Вдруг Васька остановился.
— А игра! Мы же на закончили игру?
Макс вопросительно посмотрел на меня. Я протянул другу руку.
— Ничья?
— Ничья!

К старости у меня возникла причуда — стал носить бороду. Наверно, от лени — меньше работы, да и не так часто можно бриться. Но один кусок своей физиономии я брею с особой осторожностью. Даже самый безопасные бритвы в мире иногда срезают кусочек кожи с плохо сросшегося шрама на правой щеке. И тогда на ослепительный кафель умывальника падает капля крови. Только мне она не кажется красной, а мутной и ржавой, как вода из нашей лужи.