НОКТЮРН

…на флейте водосточных труб?

В. Маяковский

Вступление: Закон автобана

« А у д и » н а с н е б е р у т. Это закон автобана. Выведен эмпирическим путем.
За две недели активного хич-хайкинга мы, тогда еще бодрые студенты, волею счастливого случая впервые выброшенные за пределы родины, перекатались на таком количестве транспортных средств всех размеров и цветов, что у меня в конце концов закружилась голова, и я запросилась домой. Причем желательно на паровозе. Резких возражений я не услышала. Видимо, укачало и затошнило от переизбытка впечатлений не меня одну. Напоследок мы собрались заскочить в Прагу, куда добраться решили все-таки еще автостопом, а там уже пересесть на железную дорогу.
Сама я статистикой не занималась, но Владик, мой попутчик, волею, наверное, того же случая временно исполнявший несложные обязанности моего молодого человека, к автомобилям питал тайную безответную страсть, и это именно он обнаружил странную в своей несгибаемости закономерность.
– Слушай, – сказал мне как-то Владик, – ты заметила, что нас еще ни разу не подобрала ни одна «ауди»? Черт-те на чем только не ездили, а на «ауди» – ни разу! Сговорились они все, что ли? Как будто бы им запрещает профсоюз! Короче, милая, как бы то ни было, но « а у д и » н а с н е б е р у т !
Я пожала плечами. Честно говоря, мне было все равно. А, говоря еще честнее, марки машин я различала только с того расстояния, с которого можно было разглядеть написанное название или эмблему. Правда, зрение у меня всегда было отменное, поэтому периодически мне удавалось сойти за знатока и пустить пыль в очки какому-нибудь «зоркому соколу» типа Владика.
Смирившись с тем, что «ауди» нас не берут, мы махнули на них всеми своими руками и даже не помышляли о том, чтобы их тормозить. Как вдруг в предполагаемый последний вечер нашего утомительного путешествия откуда-то из темноты, словно из сказки, возникла ярко-красная, божественно сверкающая «ауди». Ослепив нас дальним светом, машина плавно прошуршала по асфальту и, не дожидаясь особого приглашения, остановилась метрах в пяти.
Мы с Владиком обалдело переглянулись. «Ауди»! Сама пришла! Не веря глазам своим, мы однако же кинулись на переговоры. Переговоры, впрочем, оказались весьма затруднительными в связи с тем, что ни я, ни Владик совершенно не говорили по-немецки, а приветливый пожилой господин за рулем невероятного автомобиля говорил по-английски еще хуже, чем мы, выпускники советской средней школы. Наконец-таки мы смогли донести до немца смысл по крайней мере одного слова – «Прага», – которое мы с Владиком, как попугаи, выкрикивали с разными интонациями, остервенело при этом жестикулируя и всем корпусом демонстрируя свое стремление на восток. И как только смысл этого единственного слова дошел до почтенного бюргера, улыбка сползла с его лица, уступив место извиняющейся озабоченности. Немец помотал головой, развел руками, быстро что-то залепетал, видимо, в свое оправдание, и не менее суетливыми жестами, чем наши, изобразил крутой вираж и даже слегка пожужжал для пущей убедительности. Помимо этого жужжания я как девушка вежливая посчитала необходимым так же уловить смысл, как минимум, одного слова. Ключевым в речи аборигена мне показалось «zwanzig», повторенное дважды и смутно напомнившее мне куда более родное «twenty». Я еще раз глупо улыбнулась, пробормотала «sorry» и буквально за уши оттащила Владика от «ауди», куда он засунул свою бестолковую голову практически по пояс.
– Пойдем, – строго произнесла я, – «ауди» нас не берут. Ты знаешь это лучше меня.
– Что-то я не совсем понял…
– Он сказал, что километров через двадцать сворачивает, – с уверенностью полиглота пояснила я.
Владик вздохнул, с тоской посмотрел туда, откуда уже успела улетучиться наша красная мечта и проныл:
– Может, надо было хотя бы эти двадцать километров с ним проехать…
– Владик, я тебя умоляю! Двадцать километров не спасут отца русской демократии! И потом, еще не известно, где бы он смог нас высадить, и можно ли оттуда в принципе уехать. Зачем испытывать судьбу? Ведь давно уже кто-то зачем-то придумал это железное правило: «ауди» нас не берут.
Владик вздохнул еще раз, и мы отправились спать в кусты, а утром, наспех затолкав теплые вещи в рюкзаки, прыгнули в обшарпанный фургончик. Его водитель оказался венгром, который соответственно ни на одном из полутора известных нам языков не изъяснялся. Впрочем, это уже совсем другая история…

Часть первая: Энциклопедия расставаний

С момента открытия первого закона автобана прошло восемь лет. Но годы оказались над ним не властны. Спрашивается, и зачем было снова испытывать судьбу? Ведь знала же, что « а у д и » н а с н е б е р у т ! И чего полезла? Неудивительно, что меня ждал большой облом. Похоже, жизнь все-таки ничему не учит. Смешно же было предполагать, что с человеком, нещадно эксплуатирующим «ауди», я смогу хоть куда-нибудь уехать. Так и получилось! Уехала я, действительно, недалеко. Наверное, даже до волшебной метки «zwanzig» не дотянула.
И здесь уместнее, пожалуй, было бы говорить не «уехала», а всего лишь «выехала». Но этого оказалось достаточно. Потому что на «ауди» я выехала из той части своей биографии, которую официально именуют «брак». И хозяину машины заколдованной породы уже за одно это можно поклониться в ножки при жизни. И неважно, что едва мы выехали, как меня тут же, без объяснений, выставили на обочину.
И хотя недоумению моему не было предела, но особенно расстраиваться вряд ли имело смысл. Во-первых, в миллионный раз подтвердилось, что против закона автобана не попрешь. Даже закон джунглей – м ы с т о б о й о д н о й к р о в и – оказался здесь бессилен (а с Денисом по батюшке Львовичем, владельцем двух бультерьеров-чемпионов и машины марки «ауди», как ни странно, у нас обнаружилось достаточное количество взаимных кровных интересов). Все-таки урбанизация сделала свое грязное дело: джунгли проиграли – автобан победил.
Во-вторых, несмотря на стремительное исчезновение в лучших английских традициях, Денис Львович свою основную функцию, а именно – амортизирующую, все ж таки выполнить успел. Это, знаете, как когда, собираясь падать, подстилаешь соломку: помогает, конечно, не очень, но морально становится как-то легче. Так было и со мной. Одно дело – пытаться уйти от мужа «в никуда», даже если, в общем-то, реально давно с ним вместе не живешь, но взять и уйти просто так, да еще и действительно н а в с е г д а и там, в пустоте, пережевывать старые сопли – занятие, согласитесь, не из приятных. А вот красиво уехать на «ауди» – это уже совсем другой коленкор! И неважно, что в итоге остаются те же сопли, только в профиль. Всмятку раскатанные по асфальту узорчатыми протекторами шин.
Но сдирать их с поверхности трассы и бережно заворачивать в платок я не намерена. Было б отчего печалиться! В конце концов, разве это в первый раз? Да вся моя жизнь, если хотите, это сплошная история расставаний. Да я, если бы задалась такой целью, могла бы уже по этому поводу энциклопедию написать.
А что? Возьмем, к примеру, букву «А». О, буква «А» – это, несомненно, Андрей. Все наше раннее младенчество мы провели практически в одной коляске. Переезд семьи Андрея в другой район города для ребенка с менее устойчивой психикой, чем у меня, мог бы обернуться настоящей трагедией. На прощанье Андрей подарил мне свою любимую игрушку – резинового индейца с оторванной левой рукой. Я в ответ не подарила ему ничего. То ли сработала элементарная детская жадность, то ли горькая обида на безвозвратно покидающего мою песочницу Андрея. А может, уже тогда я интуитивно предчувствовала, что при расставании с мужчиной гуманнее не цеплять его, казалось бы, безобидными фетишами. Никаких фотографий, зубных щеток и коробок из-под совместно съеденных конфет. Уходя – убирайся. Нечего зазря насиловать чуткую эмоциональную память. Индеец без руки и без Андрея был мне не нужен, я похоронила его в песочнице соседнего двора.
Буква «Б». Борисов. Моя первая «настоящая» физиологическая страсть. Борисов сделал свое дело, Борисов может уходить. Всем спасибо, все свободны. Заостряться на этой теме не будем, лучше сразу перейдем к букве «В».
Это Вова. Он же – мой первый и пока единственный бывший муж. Зачем мы поженились, до сих пор ума не приложу. Ну, повод, скажем, был полуфиктивный – Вовке требовалось каким-то неведомым мне образом решить какие-то квартирно-обменно-наследственные вопросы. Иначе, полагаю, до загса мы бы так и не добрались. В загсе, кстати, состоялся наш первый крупный «семейный» скандал. Вызван он был тем, что я наотрез отказалась менять фамилию. «Зачем мне фамилия мужа? Мне чужого не надо!» – сказала я. В итоге жениху пришлось смириться. Но что-то нехорошее, видимо, с той самой минуты он против меня в себе затаил. Хотя не думаю, что это была основная причина, по которой у нас сразу все пошло наперекосяк. Наверное, нам с Вовой просто не надо было жениться. Мы же так классно с ним дружили. Да мы, собственно, и сейчас дружим недурственно. Короче, у нас с Вовкой всегда была дружба, только раньше – с осложнениями, а теперь – без.
«Г» – это отдельная статья. Условно я бы назвала ее «группа товарищей». Группа товарищей, которые в разное время (как до свадьбы, так и после нее) и с разным, но всегда, очевидно, недостаточным эффектом по мере своих сил и возможностей помогали мне избавиться от Вовы.
Особенно среди них преуспел (а может, просто подытожил коллективные усилия и взял финальный аккорд) Денис Львович. Как нетрудно было догадаться, в моей энциклопедии расставаний это раздел на букву «Д».
Пригласив меня в свою почти новенькую «ауди», Денис тем самым швырнул мою персону по градации уровней жизни – «дешево и сердито» (как прозябали мы с Вовкой) – «скромненько, но со вкусом» (что, вероятно, всегда было наиболее свойственно мне) – «дорого и стильно» – сразу на верхнюю ступень. Не знаю насчет «стильно», но дорого это мне, действительно, обошлось. Пробило двенадцать, и «ауди» превратилась в тыкву. Денис Львович – в Дениса Крысевича. Хлопнул дверцей и оставил после себя только легкое покалывание в области диафрагмы.
Список можно было бы продолжать. Покопаться в закоулках прошлого, дойти до буквы «Я» и выползти на второй круг. А если к своему личному подключить опыт окружающих, то энциклопедия раздуется до нескольких томов.
Ну, не хотят люди идти навстречу друг другу, не желают напрягаться, чтобы договориться о чем-нибудь между собой. Конечно, решать проблемы нелегко. Гораздо проще от них отказаться. Проще развернуться и пятой точкой этот самый знак препинания и поставить.
Но почему? Почему-почему-почему?!! Бесполезно кричать и призывать человечество к ответу. Да и имею ли я на это право? Разве я сама поступаю иначе? Пыталась ли я хоть раз в жизни хоть кого-нибудь вернуть или остановить? Да боже упаси! Уходишь? Отлично! Вали! Индеец мертв, его могила давно утеряна в недрах бетонных плит. Вот так-то. С сентиментальными воспоминаниями я церемониться не привыкла.
Создание энциклопедии – длительный трудоемкий процесс. Этим хорошо заниматься на пенсии. Для начала я могла бы размяться сочинением кратких пособий. Или вести благотворительные курсы. Типа: «Как безболезненно расстаться». «Как разойтись без суда и следствия». Или: «Как остаться лучшим другом с бывшей женой». И так далее, и тому подобное. А что? Все равно я всю жизнь свою, по большому счету, только это и практикую. Кто-нибудь другой на моем месте заработал бы кучу денег. А я готова так – из любви к искусству. Только кому это надо?
А вот, скажем, сделать что-нибудь действительно социально-экономически полезное и написать методическое руководство «Как удачно выйти замуж» или «Как сохранить здоровую семью» – я бы уж точно не смогла. Не буду врать – не знаю, не умею, не люблю. Не мой жанр литературы.
Поэтому, обрызганная с ног до головы отъезжающей от обочины «ауди», я, не долго думая, пересела на «БМВ».
Так начался период моей жизни, который я так и называю: «Эпоха «БМВ»».

Часть вторая: Розовые линзы

Называю, надо сказать, с излишней самоуверенностью. Дело в том, что «БМВ» было ровно полторы штуки, причем на первой я проехалась всего раз (от дома до работы) и то, если бы она не была моего любимого темно-синего цвета, что очень подходило к моему любимому темно-синему пальто, я бы и близко к ней не подошла.
Вторая машинка, вообще, оказалась собственностью дальнего родственника мальчика-Славика (внимание: ведущая скрипка части второй), и через неделю мы и вовсе лишились колес. Но все ж таки это была «БМВ»! И то бодрое начало, и та скорость, с которой я сменяла транспортные средства, сохраняя при этом удивительное постоянство, позволили мне определить нынешний этап моей жизни как «эпоху «БМВ»». Пусть условно. Пусть с большой натяжкой. Но стоит отметить, что железный бог «БМВ», несмотря на общие этнические корни с «ауди», проявил ко мне гораздо больше чуткости.
Во многом, конечно, это была моя личная заслуга. Я хорошо подготовилась. К тому моменту я порядком подустала от отношений по типу: «ты меня не трогаешь – я тебя не трогаю». Захотелось мне вдруг чего-нибудь обыденного. Простого и теплого. Поэтому, прежде чем прыгнуть в распахнутую дверцу «БМВ», за рулем которой улыбался мне милый мальчик-Славик, я нацепила розовые очки.
Вернее, вставила розовые линзы. Очки – слишком заметный на лице предмет. А мне пока не резон выдавать свои истинные намерения.
Однако не надо думать, что я затеяла с мальчиком-Славиком жестокую игру. Я не столь коварна. И в общем-то я не играю. Сейчас мне, действительно, хорошо. Не трогайте меня. Я в домике! У меня есть мальчик-Славик. Славненький, приятненький, удобненький. Ну, простенький. И что с того? Сколько ж можно биться головой о чью-либо сложную нервно-психическую организацию? У меня перерыв. Маленькие слюняво-эротические каникулы. А ты, Вовочка, разлюбезный экс-супруг, и ты, Дениска Львович со своей поганой «ауди», и всякие прочие буквы алфавита – отдыхайте. Идите к черту! Крупными размашистыми шагами.
А мы с мальчиком-Славиком будем изображать двух пушистых зайчиков. И мне нужно проявлять особое усердие. Зачем кому-то знать, что на самом-то деле я скользкий серенький ужик?
А мальчик-Славик, похоже, пребывает в сладостном полусне и даже не подозревает, что он совершенно мне не пара. Да и как он может это понять, если я внешне этого никак не обнаруживаю? Если я с удовольствием ему подыгрываю и, пусть в шутку, но все же поддерживаю пусть шутливые, но все же разговоры на тему нашей возможной женитьбы.
Я даже живо представляю себе текст приглашения на наше торжественное бракосочетание: «Дамы и господа! Вы будете чрезвычайно изумлены, но меня снова угораздило выйти замуж! Не верите? Хотите убедиться лично? Тогда подходите такого-то числа по такому-то адресу. Не пожалеете. В программе вечера выпивка и танцы». И Подпись: «Я и мальчик-Славик». Мое имя непременно должно стоять первым. Иначе я себе и не представляю. Как будто мальчик-Славик здесь вовсе и ни при чем.
Конечно же, он ни при чем. И хотя реально именно мальчик-Славик может быть инициатором нашей свадьбы, но ее осуществление вероятно исключительно при окончательном переполнении ресурсов моей и только моей фантазии. А он здесь ни при чем. И о том, чтобы взять его фамилию, разумеется, не может быть и речи.
Но пока моя фантазия дальше текста пригласительной открытки, слава богу, не распространилась. Единственно, иногда посещают мысли, кого бы пригласить в свидетели. И выходит так, что вроде и некого! Но с другой стороны, не все ли равно? Я вот сама, например, была дружкой целых два раза, хотя, имея в виду мое отношение к половому воздержанию, моя гарантия невинности невесты всегда выглядела сомнительно.
Боже, бедный мальчик-Славик! Он еще не знает, во что ввязался. Он еще уверен в искренности своей ко мне любви. А меня это еще не очень сильно бесит. Но надолго ли?
Честно говоря, хочется удовольствие от сознания собственной значимости растянуть. И я тяну изо всех сил. Но тут главное – не перестараться. А то, чего доброго, лопнет. И будем мы с мальчиком-Славиком стоять, оплеванные розоватыми ошметками нашего некогда счастливого союза.
А пока я стараюсь не перестараться, но при этом ожиданиям соответствовать. И если от меня ждут сцен ревности, я их с готовностью устраиваю. Тренируюсь, смотрю сериалы, репетирую у зеркала, а потом заявляю: «Ну-ка, ну-ка, что это за тетка, которая в десять вечера тебе звонит?!»
И мальчик-Славик с неменьшей готовностью отвечает мне тем же.
Как-то раз по объективным, связанным с работой, причинам он не смог сопроводить меня на концерт. По субъективным, правда, он тоже вряд ли бы пошел: не думаю, что мальчика-Славика всерьез заинтересовала бы музыка, в которой больше четырех аккордов. Но в любом случае повода огорчаться у меня не было: компанию мне уже любезно согласились составить некоторое количество подружек и друзей. В их числе был и Вова. И мальчик-Славик об этом знал.
– Я буду ревновать! – лукаво-демонстративно надув губки, предупредил меня он.
– Ревнуй, – разрешила я, – значит, ты ко мне не равнодушен.
И, чмокнув мальчика-Славика в прохладный носик, я упорхнула развлекаться.
Надо сказать, что в своих опасениях мальчик-Славик был и прав, и не прав. Прав, потому что меня, действительно, нельзя пускать в места большого скопления мужчин. А не прав, потому что конкретно к Вове это уже не имеет никакого отношения. Ведь мы с ним теперь – прям-таки идеальная пара. Нас вдвоем можно отпускать хоть на край света, хоть в бордель. Мальчику-Славику надо было бы догадаться, что сегодня Вова для меня безопаснее, чем даже самый родной брат. Мало того, что мы друг для друга более не составляем острого эротического интереса, но мы еще и прочих лиц противоположных полов от себя отпугиваем. Зачем, разумеется, неясно. Вовка, видимо, блюдет мою нравственность по устаревшей привычке, а мне приходится просто ему в отместку изображать этакую сучку на сене и с шутками и прибаутками, но все же отгонять от него моих беспардонных подруг.
А что касается мальчика-Славика, то к нему я их вообще не подпускаю. Честно говоря, я до сих пор тщательно скрываю мальчика-Славика от зорких глаз общественности. Хрупкую субстанцию наших милых отношений я изо всех сил лелею и берегу. Нечего таращиться и перемывать нам позвонки. Мальчик-Славик – прибор исключительно моего индивидуального пользования. И дело даже не в том, что я боюсь, что кто-нибудь это сокровище у меня уведет. Просто я не хочу, чтобы посторонние грязные пальцы залапали нежно-розовые стекла моих очков.
Да и что, в конце концов, они все могут мне сказать? Разве могут все они сказать мне что-нибудь такое, о чем не знала бы я сама?
То-то же. И чего ради, спрашивается, я буду знакомить мальчика-Славика со своими друзьями-подружками? Чтобы услышать, что это не мой уровень? Я и так прекрасно понимаю, что это уровень не мой. Ну и что? Ну, не принц, конечно. Ну, не семь растопыренных пальцев во лбу. И что с того? Кого это должно, помимо меня, беспокоить? Никого. Да я и сама беспокоиться пока не собираюсь. Отстаньте от меня. Я в домике. У меня на носу – розовые очки.
Но не отстанут. Я же знаю. Я даже отчетливо представляю себе, что сказал бы мне, например, мой интеллектуально замороченный Вова. Мой интеллектуально замороченный Вова, безусловно, сказал бы мне: «Фи!» И я даже знаю, что я бы ему на это ответила: «А кто, по-вашему, со мной спать будет? Пушкин? Или, может быть, ты, Вова?» А Вова тогда сказал бы: «А что? В принципе, я бы мог…» Но я бы возразила: «Я знаю, Вова, что бы ты мог и что бы не мог. Но дело в том, дорогой, что с тобой я уже спала и, можно сказать, проспала все на свете…»
Но не бойся, Вова. И вы не бойтесь, все мои сердобольные подружки и друзья. Мальчик-Славик по своему определению безобиден. И ближе, чем на расстояние презерватива, я к нему не подойду.

Кода: Стакан холодной воды

Странно, но я совсем не удивилась. Да и в самом деле, чего удивительного в том, что тебе среди глубокой ночи звонит твой бывший-пребывший муж? В самом деле, наверное, ничего удивительного в этом и нет. Вот я и говорю, что совсем не удивилась. Я только забралась с трубкой обратно под одеяло, чтобы не замерзнуть. Уж я-то знаю, как бывает красноречив Вова, особенно, если его единственным предыдущим собеседником была бутылка коньяка.
– Ну, как ты? – осторожно начал он. – Как жизнь?
– У меня, может быть, все не так хорошо, как мне бы хотелось, но и не так плохо, как хотелось бы тебе, – ответила я, устраивая подушку поудобней.
– Ну, зачем ты так? Ты же знаешь, что я желаю тебе только добра. В отличие от тебя…
– Я тоже желаю себе только добра, – ухмыляясь, возразила я.
– Брось, – отказался подстроиться под мой шутливый тон Вова, – ты же прекрасно поняла, что я имею в виду. Боюсь показаться глупым, но…
– Вова, родной, – перебила я, – не бойся показаться глупым – это не страшно!
– Опять смеешься? Вот то-то и оно! Я же говорю, от тебя ничего, кроме язвы мозга, не дождешься.
– Слушай, Вова! – тут уж и я потеряла последнее терпение. – Если ты позвонил мне, чтобы пререкаться, то до свиданья! Портить себе настроение я не намерена.
– Да нет… – еле слышно выдохнул Вова, и в его голосе послышалась такая искренняя тоска, что я немедленно простила ему все небрежные высказывания в мой адрес.
– Вова, иди спать, – мягко, даже немного ласково предложила я, – к чему весь этот онанизм по телефону?
– В том-то и дело… Надо бы встретиться…
– Что, прям сейчас? – уже предчувствуя, чем это пахнет, вздохнула я.
– А чего тянуть?
– Зачем? – бросила риторический вопрос я.
– Ну, не по телефону… – начал юлить Вова.
– Хотя бы намекните, – тупо упорствовала я.
– Не могу, – так же тупо упрямился он.
– Тогда – нет, – категорично подытожила я.
– Почему нет? – аж вздрогнул от удивления Вова.
– Ты же знаешь, я всегда была гораздо более благоразумна, чем любопытна.
И в течение трех с половиной минут мы с Вовой, словно два пенсионера, кряхтящих на лавочке, перекидывались пустыми заверениями в том, что друг о друге все давно знаем и вечно помним.
– А еще знаешь, Вова, – вдруг сказала я, – когда я поняла, что старею? Точно момент я, конечно, указать не могу, но есть один достаточно четкий критерий. Теперь, когда мне по ночам звонят пьяные мужики и говорят: «Я люблю тебя. Бери такси, приезжай», – я не приезжаю!
– О! Так мне повезло? Значит, я застал лучшие годы твоей молодости? – самодовольно захихикал Вова.
«Да. И ускорил приход моей старости», – хотела добавить я, но дипломатично промолчала.
Вовка тоже промолчал. Но его пауза к дипломатии не имела прямого отношения. Судя по булькающе-звякающим звукам, доносящимся сквозь аналого-пошаговое преобразование, он просто решил отвлечься на общение со своим лучшим другом – коньком.
Крякнув или хрюкнув (я не берусь четко идентифицировать то, что вырвалось у него из глотки), Вова продолжил:
– …Мне тут рассказали забавный случай. Шел мужик вечером по улице, к нему подошел другой мужик и попросил закурить. Тот сказал: «Я не курю». А второй ему – раз – и в морду. Ну, и убил. А потом его поймали, судили и расстреляли…
– Ну, и чего же в этом такого забавного? – не поняла я.
– Как это, чего? Ты только подумай: один умер оттого, что не курил, а другой – оттого, что хотел курить. Посылки противоположные, а результат – один!
– Слушай, Вова, – утомленно произнесла я, – если ты разбудил меня исключительно затем, чтобы сообщить, что мы все умрем, то я, в общем-то, об этом и сама догадывалась.
– Да нет, в общем-то, я позвонил не за этим… – ответил Вова и, прежде чем я успела открыть рот, повесил трубку.
Ну, и ладно. Я натянула одеяло на уши и замерла в ожидании сна. Но сон куда-то улетучился, а его место оккупировало мерзко зудящее беспокойство. Я вскочила с кровати и сделала несколько неравномерных кругов по комнате.
Черт, Вова. Принесла же его нелегкая! Вроде ничего особенного и не сказал, но все равно звонок его возымел эффект вылитого на макушку стакана холодной воды. И полетели на пол, сбитые струей, мои хваленые, изолентой перемотанные, очки с розовыми линзами.
Ну, ничего же такого особенного не сказал!
Да и не нужно было. Я и так сама все знаю. Знаю, что от себя не спрячешься ни под розовыми очками, ни под крылышком у десяти мальчиков-Славиков. Индеец жив. Вова, который позвонит мне через сто лет, и я приеду, и даже Денис Львович со своей распрекрасной «ауди», да и вся совокупная группа прочих мимолетных товарищей – вот она, моя реальная реальность. Мой жребий и мой обязательный крест. А мальчик-Славик – всего лишь миф. Дунешь-плюнешь – и не останется ни одной розовой молекулы. Красивая добрая сказочка для девочек старческого возраста.
Я ничком упала на кровать и двумя руками крепко обхватила подушку. Кто бы мог подумать, что все так переменится буквально в одну секунду? Я и сама подумать такого не могла. Еще сегодня вечером я ложилась спать, сладко убаюканная традиционным пожеланием спокойной ночи от мальчика-Славика и уверенная, что, проснувшись, тут же позвоню ему, чтобы пожелать моему пупсику доброго утра (конечно, если он сам меня не опередит). А теперь я лежу, комкаю подушку и думаю, что звонить мальчику-Славику, моему пупсику исключительно с целью пожелать доброго утра я, пожалуй, не буду.
Ни за что!
Наверное, когда играешь на водосточной трубе, ничего, кроме «р-рота, подъем!», в общем-то, и не получается.

январь 2003