Ты не успел увернуться от хищных дверей вагона.
Ты молчалив и слаб, как последний озябший лист.
Зона охвата, конечно, лучше, чем просто зона,
Но твой телефон играет лучше, чем твой флейтист.
Этот ноябрь — не место для питерской рефлексии.
В сосудах — кристаллы гриппа и плавленая Москва.
Сорок и два, и скоро тебя воспоет Россия,
И будет четвертый сон и пятнадцатая глава.
И ты попадешь в анналы и вылечишь мир от свинки,
Вышибешь дверь в постскриптум и просто сойдешь с ума,
Но а пока — ангина, испанские не-ботинки
И соло на телефоне. И скоро придет зима.
Изящно и непринужденно, как женщины кроют матом
Своих никудышных мачо и свой неуспешный век,
Питерскую \»Афишу\», питерский терпкий матэ,
Поребрик перед парадным укроет московский снег.
Булку черного хлеба ты догрызаешь молча,
А в двери стучится Швондер и с ним Москва-экзорцист.
Питер выходит из тела как грусть, как болезнь, как порча.
И корчится под ногами последний озябший лист.