Не любо — не слушай, а врать не мешай!
Небо над чащей перечеркнула молния. Прогремел гром. В окно стоявшей у лесной дороги хижины брызнули первые капли дождя. За ними еще и еще. Обычный в эту пору ливень.
Старик-хозяин задумчиво ворошил угли в очаге. Наверняка, и сегодня не обойдется без гостей, шагающих к графскому замку, и одураченных кажущейся его близостью.
По прямой от Мены, ближайшего селения, до замка рукой подать — по курантам Часовой башни менские торговцы узнают который час. Да только идти напрямик через чащу да болота дураков нет — выйдешь ли? По дороге же пешему за день до замка не добраться. И все же, хоть при каждом менском трактире есть конюшня, где недорого — за медяк-другой — можно нанять повозку или оседланного скакуна, всегда находятся те, для кого предупреждения, что путь вовсе не так близок, кажутся уловкой местных хитрецов, пытающихся вытянуть из их кошелей лишнюю монету. Они, не внимая советам, отправляются к замку пешком. И ночь застает путешественников, рассчитывавших добраться до него засветло, в самом сердце весьма негостеприимного леса.
…В дверь постучали. Нет, род человеческий не умнеет. Ради иллюзорной выгоды готовы презреть вполне реальные опасности, на которые щедра ночь…
Ворча, старик открыл.
На пороге стояли двое. Одному около тридцати — усы, аккуратная бородка, волосы до плеч. На шее — лекарская цепь. Ого! Дипломированный медик в такой глуши! Не иначе, ищет места при графе. При себе — кожаная сумка. Довольно вместительная, и при этом набитая до отказа. Второму гостю лет пятнадцать, наверное. Усов еще не брил… Стоит, обняв, чтоб не намокла, зачехленную лютню. Большего в дрожащем свете очага не углядеть.
— Входите скорей. На улице-то вон что творится…
— Не боитесь пускать незнакомцев? А что если мы — лесные разбойники?
— Я прожил немало, и не раз глядел в глаза смерти. В юности она меня пугала, в зрелости -отталкивала, сейчас же я нахожу старуху вполне достойной парой. Но если вас так тревожит моя безопасность — что ж, оставайтесь мокнуть за порогом. И потом, а с чего вы взяли, что я — честный человек? Может, сижу и поджидаю припозднившихся путников, которые сами просятся в мое логово…
Старший расхохотался:
— Все же мы с охотой воспользуемся вашим гостеприимством. Этот дождь убьет нас гораздо вернее.
— Ну, вот и отлично. Плащи повесьте ближе к очагу, пусть просушатся хорошенько. А сами ложитесь вон хоть на мои нары. Сам-то я, что называется, совин — ночью гуляем, днем сопим. Посижу, пригляжу за огнем.
-…Нет, нет, ложиться мы не будем. Мы и без того вас стеснили. И коль вы тоже не собираетесь спать, не угодно ли скоротать ночь беседой за бутылочкой дивного эликсира?
Старик усмехнулся про себя: «Небось, испугались, не прирезал бы спящими». Вслух же произнес:
— Ну что ж, коли путь вас не утомил, отчего бы и не поболтать.
Гость жестом ярмарочного факира извлек из сумки оловянную фляжку:
— Две части spiritus vini второй возгонки, три части — ключевая вода. Я, знаете ли, медик, так вот средство это — просто чудо: моментально излечивает хандру и простуду, трусов делает смельчаками, молчунов превращает в остроумных рассказчиков, а дамы, окружающие пьющего, хорошеют фантастически…
Хозяин поставил на стол три кружки. Медик разлил:
— По чуть-чуть. Здесь главное — не увлекаться.
Подняли кружки, сдвинули. Хозяин подождал, пока выпьют гости, затем глотнул сам. Мало ли, могут и отравить. Запах у жидкости был мерзейшим. Вкуса не почувствовал — обожгло рот. Но потом по телу разлилось тепло, мысли стали рыхлыми и мягкими, и мир, показалось, стал раем.
— Вы, стало быть, медик. А спутник ваш, очевидно, бард?
— Полагаю, да. Я повстречал его в Мене, он тоже направлялся в замок. Предложил ему отправиться в путь вместе… Вот, шагаем одной компанией.
— Молодой человек, видимо, рассчитывает занять место придворного поэта?
— Скорее, собираюсь попытаться… — улыбнулся юноша.
— Может, сыграете что-нибудь?..
— Позже, если позволите. Пальцы закоченели…
— Что же вы, пересядьте-ка сюда, поближе к очагу…
— Выпей-ка еще, — медик плеснул в его кружку эликсира.
— Угораздило же вас попасть под такой ливень, да еще ночью. Вас что, не предупреждали в Мене, что засветло до замка не добраться?.. Вам еще повезло, что шли вы не быстро… Бывают такие торопыги, что умудряются миновать мою хижину, когда еще довольно светло. Да и пугаются многие попроситься ко мне на ночлег… Ночь застает их вдали от всякого жилья. Во тьме же в лесу случиться может всякое…
Как-то, в стороне от дороги, я наткнулся на останки двух женщин. Сколько они пролежали там — одному Богу известно. Истлевшие кости молчат…
— С чего же вы взяли, что это были именно женщины, если остались лишь кости?
— Ну, вам-то, как медику, полагаю известно, что дщери Евы, сотворенной из ребра Адама, имеют на одно ребро больше мужчин…
— Да-да, — сконфузился лекарь. — В анатомический театр нашего университета свозили все больше тела каких-то калек, то без руки, то без ноги… Составить по ним представление о нормальном человеческом теле довольно сложно. И потому зная теоретически, на практике удостовериться не имел возможности… От того и позабыл…
— В Мене я слышал о том, что в прошлом году здесь пропали знатная дама со служанкой… — задумчиво произнес бард. — Досадно, что будь они убиты каким-то злодеем, призвать его к ответственности не удастся…
— Даже если преступник не изобличен, возмездие порой все равно настигает его. — Убежденно заявил медик. — И я говорю отнюдь не о воздаянии после смерти… В одном из винных погребков, коих в изобилии в университетском квартале столицы, в изрядном подпитии священник, лишенный сана, рассказал мне вот что.
Служил он в одном из разбросанных по восточному рубежу королевства монастырей. Обитель эта примечательна лишь тем, что стояла в аккурат на пути отряда армии нашего доблестного монарха. Возглавлял отряд рыцарь с библейским именем Хам и прозвищем Смиренный. Истинный защитник веры, в походе он не мог обойтись без священника, но прежний его капеллан сбежал, едва представилась такая возможность.
Мой собеседник был настолько нерасторопен, что не успел, завидев приближающееся войско, скрыться за монастырской стеной. Тщетно взывал он к милосердию солдат и братьев за плотно закрытыми воротами. Его присутствие в отряде плюс дюжина бочек из винного погреба стали откупной за то, что благородный сэр Хам не отдал приказ штурмовать обитель. Впрочем, разгоряченное вином, которому так и не суждено было стать кровью Христовой, мужичье попыталось обойтись и без приказа. Но к тому времени они были уже столь пьяны, что ограничились непристойным, как им казалось, рисунком на стене монастыря. Что они хотели изобразить, так и осталось тайной — наутро монахи так и не смогли разобрать хаотичного сплетения линий. Авторы же произведения давно уже скрылись в густых лесах порубежья.
Хмель или сам Дьявол кружил их лесными дорогами, но, в конце концов, утомленные солдаты вышли-таки к какой-то варварской деревушке.
Жители приняли пришельцев благосклонно. Старейшина позволил отряду встать лагерем недалеко от селения. Командир хотел было показать, что спрашивать разрешения ни у кого не намерен, и занять для примера хижину старейшины. Но рассудив, что демонстрировать силу и настраивать местных против себя заблудившемуся отряду ни к чему, согласился. Более того, распорядился, чтобы солдаты его не мародерствовали и селян не обижали. Деревенские же охотно делились с пришельцами всем, чем могли. Мужчины и не помышляли о драке, женщины же охотно дарили свою любовь. Правда, не все.
Красотка, которую наметил для себя рыцарь, заметив его недвусмысленный интерес, спряталась в хижине. Он бесцеремонно вошел следом. Девушка выскочила и побежала в лес. Едва нагнав, Хам попытался схватить беглянку, и тут же угодил под град ударов маленьких кулачков. Посчитав это местной формой кокетства, он не принимал протестов всерьез. Однако девушка и не думала сдаваться, и вывернувшись, укусила насильника за руку.
Распаленный сопротивлением, он ударил наотмашь. Шея девушки хрустнула. Хам схватил строптивицу за плечи. Голова ее запрокинулась, уголок губ заалел кроваво.
Оставив жертву лежать средь вековых сосен, рыцарь торопливо зашагал к лагерю.
…Все это он выложил моему собутыльнику на исповеди, а тот, не связанный больше никакими обетами — мне за бутылью рейнского вина.
Наутро тело девушки нашел ее жених.
Жители деревни видели жертву в обществе командира отряда пришельцев, и полагали, что убийцу следует искать в их лагере. Понукаемый требованиями соплеменников, старейшина отправился к солдатам.
Сэр Хам, едва сдерживая ярость — он давал отчет какому-то язычнику — не стал отрицать, что уединился с девушкой. И, черт возьми, уединился не для душеспасительных бесед. Да, их связь была грехом. Но не преступлением! У нее был жених? Да хоть муж — в конце концов, рыцарь взял ее не силой… Пусть осудит его Господь, но он дал ей то, чего не умел дать этот дикарь. Который, наверняка, и убил ее. Из ревности.
Старейшина, молча выслушав все, удалился. Всю ночь он взывал к своим богам и духам предков. Капитан истово молился.
Утром следующего дня старейшина объявил, что убийца найден и что в полдень он будет казнен.
Едва солнце оказалось в зените, сэр Хам с дюжиной крепких молодцов из отряда явился в селение. На площади у страшноликих идолищ собралась вся деревня. К одному из истуканов был привязан жених погибшей. Вокруг с костяным ножом отплясывал старейшина, выкрикивая что-то нечленораздельное. С каждым воплем лезвие ножа вонзалось в грудь несчастного.
Все были поглощены кровавым зрелищем, и потому никто не заметил, как схватился за грудь капитан. Палач же тем временем продолжал наносить удар за ударом. И с последним, направленным точно в сердце жертвы, капитан рухнул наземь. Холщовая рубаха его вся была залита кровью, грудь — исполосована. Слева зияла глубокая рана.
Старейшина перерезал веревки, которыми связывали безвинного варвара, тот стоял, как ни в чем не бывало. На нем не было ни царапинки…
— Колдовство… — выдохнул старик.
— Те, что пришли с Хамом, решили так же, — кивнул, чуть заметно усмехнувшись, рассказчик. — Они бросились на жителей деревни. Подоспевшие из лагеря солдаты не дали уйти никому.
Затем, решив, что их поход закончен, двинулись в обратный путь. Священник же остался, чтобы молиться за души убитых и убийц.
Через год его, оголодавшего, едва не лишившегося рассудка нашли жители одной из пограничных деревень. Об отряде же сэра Хама Смиренного никто с тех пор ничего не слышал.
…Вновь зажурчал, наполняя кружки, эликсир.
— Но не всегда преступник виновен в своих злодеяниях, — выпив, заявил бард. Старик и медик уставились на него, ожидая продолжения.
— История это давняя. Когда-нибудь я сложу о ней балладу. Но пока мой слог годен лишь, чтоб кровь рифмовать с любовью, а корону — с драконом. Потому, расскажу так, как слышал сам.
Случилось это задолго до того, как владетели нашего графства дали вассальную клятву монархам королевства, мы жили по своим законам. Один из них гласил: «На владение замком и всеми землями может претендовать любой, кто осмелится бросить вызов его хозяину, и с мечом в руках отстоять право называться Властителем». Случилось так, что хозяином графства стал тогда человек, в фехтовании вовсе не искушенный, одолевший предшественника лишь по причине изрядного возраста того.
А может, что вернее, прежний граф, чувствуя приближающуюся старость, сговорился с ним, что уступит в поединке. Победитель получил бы при этом все положенные графу привилегии, побежденный же продолжил управлять графством, но тайно… Так или нет, но прежний вскоре скончался, и новый владетель остался один на один с огромным хозяйством. И тут же получил вызов от очередного претендента. Поскольку тот был гораздо искуснее во владении мечом, титул и замок вновь поменяли хозяина.
В том же законе была оговорка: «Если бывший хозяин замка, пожелает вернуть себе утраченное, поединок должен закончиться смертью одного из противников». Так умерялись амбиции не слишком удачливых экс-графов, чьи притязания могли бы вынудить победителей без конца сражаться, вместо того, чтобы управлять обретенным владением.
Новый же хозяин, рассудил, что шансы на победу неискушенного бойца над более искусным, хоть и малы, все же отличны от нуля. И, решив обезопасить себя, подослал к сопернику убийц. Тот же не мог даже встретить их с оружием в руках: закон объявлял момент, когда проигравший вновь брал в руки оружие, сигналом к началу второго — и последнего — поединка. Не желая погибать ни от руки нового графа, ни от рук наемных убийц, наш герой спешно покинул замок, надеясь хотя бы на время затеряться на просторах отечества, а если будет нужда, то и покинуть его пределы…
…Убийцы же и не думали отставать. Угадав намерения жертвы, они затеяли игру — гнать безоружного до самой границы графства и лишь там прикончить его.
Утомленный погоней, беглец решил искать спасения в лесу. Продираясь сквозь чащу, подгоняемый шумом не отстававших ни на шаг преследователей, он наткнулся на древнее капище. У алтаря древнего храма лежал человек. Из его груди торчал меч. Рукоять меча была украшена ярко-красным камнем…
Погоня приближалась. «Если суждено умереть — умру с оружием в руках, если же выживу, то закон не преступлю. Вернусь в замок и либо верну его себе, либо…»
Едва бывший властитель схватился за рукоять меча, мир запел: «Убей! Убей!! Убей!!!». Все вокруг, показалось, погрузилось в мед. И, словно, мухи в этом меду, его преследователи барахтались во внезапно загустевшем воздухе, его же движения стали быстрыми и четкими, будто не неумелый фехтовальщик орудовал мечом, но многоопытный клинок, познавший на своем веку немало битв, управлял телом бойца.
Он взрезал тела противников, как бурдюки с алым вином, те же были не в состоянии ни отразить его удары, ни ударить сами…
…Вот пал последний из убийц. Обессиленный, беглец вогнал меч в ножны. Исполняя данный перед битвой обет, передохнув, отправился обратно в замок. Он не сомневался — с таким клинком графский титул у него в кармане…
…Вовсе не радостно встречал замок бывшего хозяина. Стража поначалу не хотела даже открывать ворота: не ведавшие худого от бывшего властителя солдаты считали, что тот вернулся на верную смерть, желали ему блага. Наконец, новому хозяину доложили, что явился претендент на его место. Взглянув на смельчака, он был немало удивлен, увидев своего предшественника живым, и при этом упорно требующим нового поединка.
…И поединок состоялся незамедлительно. Прямо у ворот, на подъемном мосту через замковый ров. Бой длился считанные мгновения. Первый выпад волшебного меча граф отбил, но глаза его наполнились страхом. С ужасом таращась в пустоту, голова его, снесенная вторым молниеносным ударом, покатилась, оставляя за собой кровавый след. Едва она сверзилась с моста, сгинув в мутной воде глубокого рва, над стенами замка, славя нового графа, зазвучали фанфары.
…Его правление было самым долгим за всю историю графства. Немало претендентов лишились жизней, дабы их последователи, наконец, уяснили для себя всю бессмысленность их амбиций. Волшебный меч занял почетнейшее место в изрядно разросшейся сокровищнице. Как-то, изнывая от хандры, граф отправился проведать друга своей молодости, давшего ему неуязвимость в бою, а вместе с ней даровавшего богатство и власть.
…В самом-самом тайном уголке подвалов замка отдыхал тот, скучая без дела. Словно почуяв старого друга, меч, будто младенец запросился на руки… Но что это!? Камень на рукояти — бесцветен. Неужели клинок украден и заменен жалкой подделкой?!
Не веря своим глазам, граф схватился за меч.
Знакомое «Убей! Убей!! Убей!!!» застучало в мозгу.
Меч взвился смертоносным вихрем…
…И, не видя иной жертвы, устремился в грудь поднявшего его.
Камень на рукояти из бесцветного вновь стал кроваво-красным…
В последний раз были наполнены кружки. Фляга опустела. Задумчиво вертя в руках предназначенный ему сосуд, старик вымолвил:
— Да, не всегда убийца в ответе за содеянное. Иногда убивают просто затем, чтобы жить…
…О Дивном народе рассказывают разное. Говорят, будто проклято их племя. Сильно-де прогневали они Создателя, закрыл тот их душам дорогу в Небесный Град и вычеркнул имена их из Книги Жизни. Оттого и не приходит им срок покинуть земную юдоль, и ведома им единственная смерть — смерть от ран. Но и та не приносит им успокоения, тело их истлевает, а дух, неприкаянный, остается бродить средь живых. Говорят, что всеми гонимы, более всего усовершенствовались они в искусствах боя и музыки. Оружие хранит им жизнь, а музыка — покой. Печаль, излитая в песне, оставляет сердце, а радость, песней принесенная, поселяется в нем. А еще случается, уводят они с собой встреченного человека, и больше того не встречает уже никто…
Что в этих россказнях правда, что вымысел, судить не берусь. Но вот, что говорит баллада, весьма популярная в моем родном краю.
…Позвольте? — старик принял из рук барда лютню. — Я конечно не столь искусен, но…
Эльф был стар, стар по-настоящему…
Кто знает, что было тому причиною?
Но время, Дивных обычно щадящее,
Красу его скрыло морщин паутиною.
А может то были — могильный холод —
Шрамы — следы легендарных сражений,
Бушевавших, когда был мир еще молод,
И эльфы не знали в боях поражений?
Голос старика был красив. Да и струны он перебирал с большим искусством.
Старый эльф умирал… Умирал не от старости —
Такая смерть их народу неведома —
Устал он бремя бессмертья века нести,
Тоскою и тело, и дух его были изъедены.
Когда дни и ночи становятся пресными,
И сердце столетья устало биться,
Известно средство — влаги чудесной
Из кубка эльфийского вдоволь напиться.
Медик поднял вопросительно брови, но перебить певца не решился.
…Тоска убивала, с ума сводила,
И эльф за кубком отправился в путь…
Эльфийская жажда его томила —
Из кубка испить — иль навеки уснуть…
Долго ль, коротко ль брел старый эльф — кто знает,
Но вот на одной из забытых дорог,
Из тех, по которым лишь ветер гуляет,
Он встретил ценнейший из божьих даров…
Тот кубок был женщиной… девою юною,
Эльф ею решил утолить свою жажду, и
Стал хладнокровно ждать полнолуния,
Чтоб кубок испить ритуалу следуя.
— Послушайте, — заговорил лекарь — по вашему выходит, что эльфы — суть какие-то вампиры…
— А что вас смущает? Что говорят в народе о вампирах? Выглядят они как люди, разве что чуть бледноваты. Живут вечно, если их не убить, что довольно трудно проделать. На охоту выходят ночью. Встреченные ими жертвы становятся одними из них, по крайней мере, среди людей их больше не видят. По-моему, то же самое говорят и о дивном народе. Ну а то, что слово «вампир» мы произносим с суеверным ужасом, а «эльф» — романтически мечтательно… — Старик пожал плечами.
Он к ней обратился с такими словами:
«Путь дальний таит немало опасностей…»
Он предложил ей свою компанию,
Она ответила благодарностью…
…Бредут они, близится ночь полнолуния,
Приступы жажды сильней и сильнее,
Эльф поравнялся с девою юною
Вонзить готовясь клыки в ее шею…
Она же к нему протянула руки,
Сомкнула ладони в объятье нежном,
Шепнула: «Любимый…» в эльфийское ухо,
Щекою прижалась к власам белоснежным…
Таким обхождением эльф ошарашен —
Вскипает веками дремавшая кровь,
И в сердце, столетия биться уставшем,
Рождается к спутнице юной любовь…
Удары по струнам стали жестче. Голос — тверже.
…Вдруг сумрак ночной диким шумом наполнился,
Дева с мольбою на эльфа глядит:
«Спаси меня, это за мною гонятся…» —
Ему еле слышно она говорит.
Оглашая округу кличем победным,
Солдаты бегут, обнажая клинки,
Кричат солдаты: «Хватайте ведьму!..»
Эльф деве шепнул: «Я их встречу… Беги…»
В искусстве меча эльфу не было равных,
Не людям тягаться с ним в этом. Оно
Ковалось в горниле ристалищ славных,
Легенды о коих забылись давно.
Старик перевел дух, не переставая играть. Пальцы, двигаясь с немыслимой быстротой, выдали виртуознейший пассаж. Повествование продолжилось уже в ином ритме.
Сверкнула сталь, вылетая из ножен —
Чужая кровь на эльфийской коже…
Удар… Два солдата замертво пали
Отведав холодной эльфийской стали…
Удар… Эльф отбил удар неумелый —
Душа солдата простилась с телом…
Удар, удар… В страшном танце смерти
Солдаты валятся, точно жерди…
Эльф не заметил в горячке боя
Прикосновенья клинка чужого,
Не чуял боли в пылу сраженья,
Лишь бой окончив, пал без движенья.
Мертвы солдаты, и в мясорубке
Разлита влага, разбиты кубки…
И старый эльф, истекая кровью,
Проститься спешит со своей любовью…
Она же смеется, и смех ее странен…
Она смеется: «Любимый, ты ранен?»
И к ране жадно припали губы…
…Испит был ведьмой эльфийский кубок.
…Дождь давно закончился, ветер стих, на небо, забираясь все выше, карабкалось солнце.
Медик и музыкант торопливо собрались, поблагодарили хозяина, отправились прочь. Старик постоял на пороге, провожая их взглядом, вернулся в дом.
…Лютня! Ну вот, пожалуйста, забыли инструмент.
Выскочил было за дверь, но гости уже скрылись за поворотом. Вздохнул…
Предупредить, что ли графскую стражу?
Приманил кружащего над хижиной голубя, тот послушно сел на плечо.
…Лекарь! В анатомический атлас, что ли, заглянул бы, перед тем как выдавать себя за эскулапа!
С птицей на плече старик прошел в хижину. Снова вздохнул, пошарил рукой по полке, взял берестянку.
А бард?.. — Покачал головой. — Бард, а лютню — забыл. Эх, ведь попадутся, что бы ни затеяли… А может и нет… Мне что с того? Граф — сволочь изрядная. Если самозванный медик залечит его насмерть, слезами тех, кто станет его оплакивать, не наполнить и наперстка… Да и начальник стражи все косится из-за тех потаскух, что выдавали себя за благородную госпожу со служанкой. Говорил ему уже, что я здесь ни при чем. Волки их загрызли. И не мог я ничего сделать — слишком далеко от хижины ушли. Так нет, удобней ему считать, что я виноват. Знает мою тайну, и в обмен на молчание требует, чтоб я на него работал… Требует! Давать такому вот дуболому возможность выслужиться перед хозяином? Ну уж нет…
Выпустил кусочек бересты из рук, согнал голубя. Птица, не мешкая, выпорхнула в распахнутую дверь.
Пальцы тронули струны оставленного инструмента. Старик, улыбаясь, тихо пропел.
…Приют покидали путники в спешке,
На прощание бросив: «Все врешь ты, старик…»
Усмехнулся рассказчик, в кривой усмешке
Обнажив плотоядно изогнутый клык…
