Ностальгия

Я не видела ничего красивее, чем закат солнца в море. Особенно, если завтра будет ветер. Тогда прячущееся за горизонт солнце — и без того тёмно рыжее — приобретает глубокий красноватый оттенок. Цвет какой-то густой, мерцающий в жидком золоте. А, если очень повезёт, то закат вдруг становится ярко-алым и всё вокруг на короткое, совсем короткое время покрывается еле уловимыми огненными всполохами. Когда я первый раз прочитала «Алые паруса», то сразу поняла, какого цвета шёлк выбирал Грей — человек, влюблённый в море. Конечно, он искал именно этот – цвет морского ветреного заката, цвет восторга, надежды и мечты.

Я скучаю по этим закатам. Я скучаю по плеску волн и по никогда неповторяющемуся узору белоснежных барашков. Я скучаю по тихому, усыпляющему шипению отлива.
Я скучаю по тёмному фиолетово-синему бархату ночного неба, усыпанного огромными, ослепительными звёздами, так похожими на осколки бриллиантов. И мне не хочется придумывать новые слова и фразы для того, чтобы вновь и вновь признаваться в любви к этой вечной, надеюсь, вечной красоте.

* * *

Мне было пять лет, когда я впервые увидела звёзды и море. Нет, не так – мне было пять лет, когда я впервые ПОНЯЛА, что они есть. Они заворожили меня раз и навсегда.

* * *

Я лежала около спящей мамы, прижатая к дверце нашей старенькой Волги с серебреным оленем на капоте и никак не могла уснуть. Мы остановились на ночёвку где-то недалеко от Воронежа, на берегу узенькой речушки, полной маленькими, прожорливыми рыбками.
Я никак не могла уснуть и, скуки ради, принялась смотреть в небо.

И вдруг я их увидела. Все сразу. Россыпь ослепительных точек на чёрном, многослойном небе. Я почему-то сразу поняла, что все звёздочки находятся от меня на разном расстоянии, и принялась искать самую близкую. Мне казалось, что она должна быть и самой большой. Я сравнивала и сравнивала, мне не хватало уже того кусочка неба, который помещался в автомобильном окне и я, нажав на маленькую чёрную кнопочку, открыла дверь, тихонько выползла из машины и пошла туда, где звёзд было больше всего – к реке. Прямо над ней широкой полосой мерцал Млечный путь, отражаясь в чуть ребристой водной глади. Звёздочки подмигивали и меняли цвет, они трепыхались, пульсировали и вздрагивали. Я точно знала, что от холода. Я точно знала, что в космосе не может быть иначе – только холод и прекрасная, тёмная ночь.

Не могу теперь вспомнить, которая из звёзд показалась мне самой большой. Может быть, это была Полярная, или Альтаир…

Не могу теперь вспомнить, которая из них позвала меня, поманила сыграть с ней в прятки…

Я вошла в воду и попыталась поймать её отражение, но оно неизменно ускользало, пролазило сквозь растопыренные пальчики и принималось подмигивать откуда-то сбоку.
Конечно, это были не звёздочки, это были лунные блики, но заманивать они умели никак не хуже. Наверное, если бы я не умела плавать, то так бы и ушла навсегда за звёздами… Но я умела и просто поплыла. Легла на спинку, как учил папа и двинулась вниз по течению. Медленно-медленно. Глядя в небо.

Меня выловили неутомимые ночные рыболовы, мимо которых я важно спокойно продефилировала, напугав их чуть не до смерти. Меня вернули с неба их испуганные крики, я очнулась, огляделась по сторонам и не увидела ни нашей машины, ни знакомого берега с кривой берёзой у самой воды. Ох и испугалась же я. И заорала. Рыболовы втащили меня в лодку, укутали в огромный ватник и кое-как успокоили. А потом, поразмыслив, повезли вверх по реке, велев внимательно глядеть на берег, пока не увижу знакомые места. Я плакала и канючила прощение, сама не понимая за что. «Там звёзды, — причитала я, стуча зубами, — они красивые, они звали и звали…»

Та самая берёзка обнаружилась буквально через несколько минут, всё-таки течение в тех местах было слабеньким и далеко меня унести река так и не смогла. Не успела. Или не захотела.

Меня высадили, строго-настрого велели не сворачивая идти к машине, пригрозили побить по попе в случае непослушания и долго ещё не отчаливали, всё обсуждая между собой маленькую, странную девчонку, которая плавает за звёздами.

Я залезла всё ещё мокрая под одеяло, отвернулась от неба, прижалась к тёплому маминому боку и уснула. Утром меня наказали. За то, что описалась во сне. А я и не писалась вовсе, но сказать об этом было никак нельзя. Это я понимала совершенно точно, ведь тогда пришлось бы рассказать о своём ночном приключении. Ужасно хотелось поскорее уехать с этого места, было страшно, что сейчас придут те рыбаки и расскажут всё маме о моей ночной прогулке. Но они так и не пришли и мои родители до сих пор не знают, что я чуть не уплыла от них в ту ночь навсегда…

А потом оказалось, что в машине сломалась какая-то деталь и папа решил ехать дальше — к морю – на следующий день. И снова я не спала почти всю ночь, и снова подмигивали мне звёзды, и пытались рассказать что-то, но я удержалась и не пошла за ними. Они ждали, ждали, и выслали за мной спутник. Что это был именно он, я узнала на следующее утро от папы, которому рассказала про странную большую и очень яркую звёздочку жёлтого цвета, выныривающего из-за во-о-о-он той ветки и прячущуюся между тремя звёздочками, которые похожи на треугольник – всегда в одном и том же месте. Папа сказал: «Отстань со своими глупостями, это был спутник!»
— А, что это такое – спутник? – спросила я.
— Это такой большой металлический шар, который люди на космической ракете запускают в небо, чтобы он летал вокруг Земли, — ответил папа.
— Его дедушка запустил?
— Наверное, — грустно сказал папа.
— А, может быть дедушка в нём летает? – спросила я.
— Может быть…

Мой дедушка и правда запускал спутники. И орбитальные корабли. Он был гений, мой дедушка и, наверное, любил звёзды. И море. Только я не знаю этого, не помню. Потому что он умер за пол года до того, как я стала понимать… За пол года до этой нашей поездки. Я очень его любила. Он был смешной, у него были самые добрые руки, их объятия я помню до сих пор. Только надо крепко зажмуриться и представить себя маленькой. Вот и всё. Я не помню его лица – только по фотографиям, а руки помню. Мне было так в них уютно. Когда его не стало, мне сказали, что он улетел на одном из своих кораблей и велели ждать. Они думали, что я маленькая и скоро забуду о нём. А я жду до сих пор… так уж вышло, что не могу не ждать.

На том самом месте мы останавливались каждый год, пока папа не купил новый жигуль, который так быстро ездил, что первая и последняя наша ночёвка устраивалась уже не под Воронежем, а под Ростовом. Но ещё лет пять я каждый год в течение одной ночи могла следить за спутником, в котором летал мой дедушка…

А потом, наконец-то, было море. Первый раз. Я помню, как папа поставил меня у кромки воды и отошёл в сторону. Было, наверное, часов пять-шесть вечера. Народу совсем мало и тишина…

Я удивилась ужасно. Так много воды. И у неё нет края, куда не смотри. Как это? Мне, конечно, говорили, что море – это, когда нет никаких краёв, но я была уверена, что они просто их не видят. Они не видят, но я-то увижу обязательно, потому что у них глазки уже старенькие и в очках, а у меня – молоденькие и видят далеко-далеко. Я смотрела, и смотрела, и смотрела, и не видела ничего, кроме воды. А так хотелось доплыть до того — невидимого берега…

И был первый закат, и, кажется, что я тогда ненадолго сошла с ума. Мама рассказывала, что я буквально заболела «закатной манией» и всё требовала, чтобы мне его показывали почаще. Я успокоилась только через несколько дней. Мне всё-таки смогли объяснить, что закатов не бывает на заказ. И я смирилась. Тем более, что обнаружилась куча других, не менее замечательных дел. Ракушки, камешки с дырочками, медузы, длиннющие, жёсткие сосновые иголки, гладкие-гладкие, отполированные морем разноцветные стёклышки, смешные мидии, водоросли, рыба кефаль – серебренная, с ярко-голубой полосой на длинном боку, страшный, круглый, ни на что не похожий морской котик, с длинным и острым хвостом…
А ещё была скала Парус с огромной сквозной дыркой, в которую вполне могла бы поместиться не только маленькая девочка, но и вполне взрослая тётенька, и родник, бивший ледяной, прозрачной, пресной водой в метре от моря, и скала Булочка, будто сложенная из только что выпеченных, с пылу-с жару пышек… А кизил! Кислый-прекислый! А ежевика! Сладкая-сладкая! И страшная змея, вдруг выползшая из-под её куста! Как же быстро я бежала тогда, подгоняемая диким ужасом… Вот интересно, откуда я знала, что змея – это страшно?

И снова звёзды! Ещё больше тех – воронежских. На небе, уже не чёрном, а то ли фиолетовом, то ли… Не знаю я слова, каким можно было бы описать это цвет. Не знаю.

На звёзды мне смотреть не разрешали. Прогоняли спать. А из окошка при свете фонарей их почти не было видно. А те, что виднелись, блекли и переставали мерцать.
Иногда случалось уговорить маму, и она вела меня на пляж, подальше от человеческих огней, смотреть на огни небесные. Мы ложились рядышком на деревянные, жёсткие лежаки и начинали хвалиться, кто больше увидит красивых звёзд. Мне всегда везло больше, чем маме, мои звёзды оказывались и крупнее, и ярче. Теперь-то я знаю, что так бывает всегда у того, кого любят…

Мама показала мне Кассиопею. И с тех пор я знаю, как пишется латинская буква «W», она показала мне Большую медведицу и не смогла показать Малую. Я так никогда и не нашла её, что очень обидно, ведь именно в ней, а вовсе не в Большой прячется от меня Полярная звезда.

* * *

Мне хочется сочинить звёздную сказку. Мне хочется сочинить морскую. И найти слова, такие же красивые, как море и звёзды, такие же сильные и опасные, такие же далёкие и близкие… Старые, старые слова…