Сборник миниатюр

Настоящее

Посвящается TIME.

— Я вижу свет!
— Но здесь темно.
— Я вижу свет звёзд!
— Но небо затянуто тучами.
— Они отражаются в каплях воды!
— Но здесь сухо.
— Они со мной!
— Здесь никого нет.
— Скоро наступит день…
— Он закончится ночью.
— Но родится во свету!
— Всё, родившееся во свету, умрёт в темноте.
— Я вижу тьму!
— Теперь верю. Свет лучше виден во тьме. Чтобы видеть невидимое и предполагаемое, надо научиться видеть то, что есть…
— Я ВИЖУ свет!

Огненный мир

Каждый вечер, ложась спать, я зажигаю квадратную красную свечу и ставлю на окно. Я очень боюсь заблудиться в лабиринтах снов и остаться там навечно. Мне не нужно такое бессмертие! Обратную дорогу я всегда нахожу по свету пламени, такому живому и прекрасному. Моё маленькое солнце… Мой новый день…
Горит моя свеча, слегка подрагивая от сквозняка, смеётся и плачет вместе со мной… Я далеко. В других мирах. Они все раскрашены по-разному. Чёрные, жёлтые, фиолетовые, зелёные… А я ищу красный, кроваво-пламенный. Память о нём хранит горящий фитиль, шепчущий древние сказания моего народа. Знаю, что в тёпло-красном мире будет счастливо, любовно, бесконечно…
Настаёт утро. Вздохи пламени становятся тише, воск застывает огненной лавой с кратером-фитилём посередине. Я в очередном из миров бросаю прощальный взгляд на чёрный горизонт, за который не успело проникнуть моё блуждающее сознание, и вижу… Я вижу розовую полоску рассвета. Но здесь не бывает рассветов! Не бывает!
Я очень рискую… Если слишком замешкаюсь, мой огонь — моя нить Ариадны — погаснет. Но ведь и шанса увидеть рассвет в чёрном мире может не выпасть более!
Наращиваю себе пару, две, три дополнительных крыл и мчусь навстречу розовой полоске. Она разрастается, распространяясь по небу всё дальше и дальше, проникая в воздух и в меня. Но вместе с усиливающимся светом я наполняюсь блаженством… Кто я? Какая разница! Этот сгущающийся в красное свет и есть я. Мы с ним — единое, неразделимое целое. Мы…

* * *

Свеча в последний раз вздрогнула и погасла. На подоконник упал первый солнечный лучик, пробежал по горке красного расплавленного воска, потанцевал в пыльном воздухе комнаты и остался на цветном одеяле. Робко двинулся по ткани вверх, коснулся заострённых скул и неестественно-белых улыбающихся губ…

Модем

The line is busy. Линия занята. Минуту. Две. Пять. Десять. Полчаса. Час…
Гудки резкие, будто каждый даёт мне пощёчину. А я молча подставляю другую щёку…
No answer. Это другое. Вначале длинный звук, дающий надежду. Один. Другой. Третий. Нет ответа…
Так безнадёжно. Выматывающее. Изощрённая пытка нервов. Бежишь на кухню, умирая от жажды. Пьёшь, будто в последний раз, также бегом возвращаешься, но от этого ничего не меняется. Попытка за попыткой, десяток за десятком…

* * *

Я сидела в кафе и пила сладкий чай с лимоном. Всё сидела и сидела… За моим столиком сменялись люди — одни обедали, другие выпивали 100 грамм, закусывали и быстро уходили. А я всё грела руки чашкой с кисло-сладким чаем… Моё сердце пыталось дозвониться.
Dialing…
The line is busy. No answer. No answer. The line is busy…

Спазмалгон

Руки дрожали крупной дрожью. «Похмелье!» — кто-то обрадованно догадается. «Просто так», — возразит нерешительный внутренний голос. И так же, беспричинно, похолодеет всё внутри, и сердце, не выдержав напряжения, остановится. Но на лету нельзя, нельзя останавливаться! Крылья всегда должны толчками перегонять послушный воздух, иначе… А что же иначе? Неизведанная встреча с другим измерением, имеющим иной состав, нежели я? Насильственное соединение с этим измерением с чуждой плотностью? Нельзя останавливаться…
Во рту стало терпко и сухо. И в левом боку боль. Вначале совсем маленькая, новорожденная. Постепенно она учится сидеть, говорить «Я твоя» и ходить в школу. К тому времени, как она оканчивает университет, моё тело скручивается замысловатой арабской буквой. И она начинает биться. Биться во мне. Любая боль — это птица. Или не так: любая боль — птенец, который хочет вылупиться из надоевшей до зелёных глюков скорлупы.
Скорлупа… Маска, скрывающая боль. Но я-то знаю тебя в лицо! Вавилонская блудница, ещё не родившаяся, но уже развратная. А ведь это… А ведь это я скорлупа! Временное убежище для неокрепшего птенца.
Как странно! Жила, думала, любила, но, оказывается, только выращивала эту боль, отдавая ей свои жизненные, энергетические соки через пуповину нервов.
Скоро, потерпи, маленькая, уже скоро. Ласковая моя, пушистая, нежная. Тёплая… Вот уже глаза укрыты туманом, на вкус отдающим железными опилками, вот уже наманикюренные алые ногти впились, смяли своим наглым цветом снежно-хрустальную простыню, вот уже сознание выбралось, осмотрелось, слегка прищурясь близорукими глазами, и сделало первый пробный виток над телом.
Всё готово. Удар! Ещё удар! Какой же ты сильный, птенец! Сильный и гордый… И ещё удар! И вот, наконец, время опрокинулось, беспомощно и нелепо шевеля онемевшими пальцами, внутренний голос зашелестел, закричал, забился на все лады, изображая из себя толпу, и лопнула внутри струна, длинной и тягучей, как кагор, нотой ми.
В последний раз попыталось остановиться сердце, опустившись куда-то в район желудка, но уже телом управляло не оно, а тот самый послушный воздух, внезапно превратившись в деспота, но почему-то со светящимся лицом. И где-то, в самом отдалённом и паутинном уголке моей галактики — той, что внутри головы, всплыли странные и чужие слова: «Спазмалгон». Помог, наконец…»

Русская рулетка

Посвящается Е. И.

У неё была своя собственная, внешне отличная от других, концепция русской рулетки. Но внутренне суть была та же, как ни крути.
Она каждый день выходила из дома и играла. Она играла всё время. Чтобы дойти до остановки и сесть на полуразвалившийся вонючий автобус, надо было перейти широкую дорогу с нескончаемым потоком машин, двигающихся непоследовательными толчками: светофор — желтый — успели — светофор — красный — остановка — светофор чуть подмигнул, намекнул только на возможность зелёного, и вот уже опять нескончаемый поток несётся вперёд, не замечая препятствий на своём пути.
Она медленно, не глядя, пересекала пропасть дороги. Ей очень хотелось узнать, когда же и чем всё закончится. Но максимум, что случалось, был пронзительный крик шин и давно уже изученный мат водителей. Так было всегда.
Она из принципа никогда не брала с собой деньги. Просто доходила до остановки и садилась в автобус. Очередная игра, лотерея — иногда она удачно доезжала до нужного ей места, иногда её высаживали на полпути, иногда сразу же — и тогда она никуда не ехала и медленно шла обратно. А однажды контролёр хотел отвести её в милицию, но она сказала, что сбегает домой за деньгами, чтобы заплатить штраф, а в залог оставит свой студенческий билет. Больше этот контролёр никогда её не видел, зато получил синие, со странными разводами, корочки, внутри которых было Удостоверение гиганта мысли.
А ей было всё равно. И только когда крик шин, изнывающих от боли и жара внезапного торможения, перерос в иной, раскатисто-сиренный, только тогда она удивилась. Точнее, край амёбообразного сознания затащил это удивление откуда-то извне, из непонятного и странного мира, где можно играть в русскую рулетку и носить с собой удостоверения в синих корочках.
Потом она нашла в своей голове, кроме удивления, ещё одну вещь. Это была темнота. Почему-то светлая, тёплая и пахнущая вишней. Но удивление было найдено ранее, поэтому она просто смотрела. Она смотрела долго и чутко, пока чей-то голос где-то далеко, дальше неё самой, не произнёс слова. Они покружились в воздухе и постепенно стали обрастать смыслом. На это неприятно было смотреть, но она почему-то знала: так надо. Просто у них тоже своя игра, в которую они могут играть с полным на то правом. Наконец, словам надоело вертеться, и они упали, окунулись в её темноту, пахнущую вишней и светом.
«Кажется, приходит в себя…» Точно! Правильно! Как это здорово звучит: «Приходит в себя»! Значит, раньше её здесь не было, она куда-то уходила — то ли за хлебом в магазин, то ли в очередные гости. А теперь она пришла. Вернулась. Вернулась домой.
Она больше не играла. Ей это было не нужно. Ведь она дома. Она не появлялась здесь так долго — целую вечность и ещё пару застывших на окне морозом дней. Но теперь она здесь. ОНА ПРИШЛА В СЕБЯ.

Закон ключей

Сквозь замочную скважину проникал разный свет. Разный, потому что исходил от разных людей. Одни светились пастельно, мягко и возвышенно. Другие отливали лиловым, и потому казались похожими на обиженных гномов. Третьи напоминали об обратной стороне луны — может быть, и светились, но только в одиночку, для себя.
Интересно, что люди менялись. Никто не знал, отчего всё происходит так, а не иначе. Стоило только замочной скважине закрыться очередным ключом, как свет менялся. Может быть, он просто боялся меняться тогда, когда на него смотрят.
Ключи тоже были разными: ржавые, с зазубренными краями, блестяще-новые, но были и никакие. Никто о них не мог сказать что-то определённое. Когда эти ключи перекрывали собой замочную скважину, свет мигал, словно не мог определиться — есть он или его вовсе тут и не было. Можно сказать, что это были безотносительные ключи, данность которых рассматривалась как нечто неизбежное и пустое.
Но свет всё же менялся, чтобы всегда быть разным.
И только никакие ключи знали, что ржавчина и новизна других — лишь переходный этап к безотносительности, а пастельный, лиловый и обратно-лунный свет — проявления одного и того же лица, которому скучно просто быть, но хочется проникать разным светом сквозь замочную скважину в те моменты, когда ключи далеко и не могут закрыть собой все его превращения…

Снежный лабиринт

Я заблудилась между бесконечно повторяющихся шестиугольников снежинок. Мне не откреститься от бешеного ритма дня и плотной монотонности ночи. Мне не отжениться от целого роя проблем, назойливо жужжащих в уши, не отказаться от привычек, превратившихся в бесполезный ритуал, от гудков пытающихся проехать сквозь меня машин, от замёрзшего города и сквозного ветра… Каждый пункт поминутного списка моей жизни — шестиугольная снежинка.
Я заблудилась…
Так можно блуждать всю жизнь ДО и бесконечные превращения ПОСЛЕ в одной метели…

В домах горели редкие огни. Снег перестал стервозно кружиться и теперь медленно и устало прятал следы. В этой ночи никого не было, а ей так хотелось общения. Но со снежинками она уже переговорила обо всём, да и некогда им было разговаривать.
Вдруг справа послышался плач ребёнка. Но откуда ребёнку взяться среди этой мёртвой ночи?
Она пошла на звук. Завернув за угол некрасивого дома, увидела мешок. Плач доносился оттуда. Она, не обращая внимания на грязь ткани, ломая ногти, развязала мешок. Там был белый щенок и по-детски плакал.

Они сидели на кухне и пили горячее молоко. Щенок, напившись, уснул у неё на коленях, и во сне его тельце подрагивало. Простуженный нос сопел, щенок пару раз чихнул.
— Ничего, маленький, всё будет в порядке. Завтра к ветеринару сходим, вылечим тебя. Спи, снежный мой, спи…

Снежинки падали, задерживаясь у окна. Их дитя мирно спало на коленях пожилой женщины. Шестиугольники перешёптывались и смеялись тихим хрустальным звоном. Их грани блестели розовым в ответ восходящему солнцу.

Она подошла к окну. Уже светало. Снежинки всё падали, устало и медленно. А прямо перед ней снег образовал белый коридор — прямо к юному солнцу. Она улыбнулась, пошла в спальню, забрав с собой снежно-белого щенка, и впервые спокойно уснула.

А во сне маленькая девочка, растрёпанная и свободная, вместе со своим большим белым псом, бежала по коридору прямо к солнцу, оставив позади лабиринты, в которых заблудилась так же оставшаяся где-то там пожилая женщина…

Последнее письмо

Сегодня я проснулась с намерением оборвать свою жизнь. И это письмо — последнее — вам, тем, кто прочтёт. И если вы его читаете, значит, меня здесь больше нет.
Моя жизнь во многом была тусклой и бесцветной. Я жила вполсилы, думала вполоборота, любила вполнакала. Я плакала, но слёзы мои не были солёными, я переживала, но сердце моё оставалось спокойным.
Я много писала, но так и не нашла поклонников своего таланта. Да и был ли талант? Или всего лишь умение разбрасывать по тексту красивые слова? Я отсылала свои рукописи во множество издательств, но всегда получала вежливые отказы или совсем ничего не получала. Видимо, я была мёртвой писательницей по сути. Таковой и должна стать в реальности…
Меня никто не любил. Некоторые лишь делали вид любви, пытаясь что-то от меня получить, некоторые боялись меня и уходили. Возможно, они видели в моей душе пустоту, наполненную цветным пенопластом…
Вряд ли вы огорчитесь, узнав, что меня больше нет с вами. Ведь меня с вами никогда и не было.
Я хочу прекратить этот бессмысленный фарс, озаглавленный «Моя жизнь», чтобы он не зашёл слишком далеко.
И я никого не хочу обвинить, потому что во всём виновата лишь я. Слепоглухонемая кукла — я позволила себе быть такой, перестав бороться после первой же неудачи.
Прощайте же! И, хотя это не положено, помяните меня — пусть хоть раз нарушатся правила, сковывающие меня при жизни. Я ухожу, чтобы всё начать с начала. Я ухожу, чтобы не продлевать эту бесполезность, отдающую мазохизмом.
Прощайте!

* * *

Её душа невидимым облачком покружилась над телом, некрасиво раскинувшимся в покрасневшей воде, и улетела прочь.
Она уже не могла видеть, что в конверте, лежащем в старом почтовом ящике, был договор с издательством… Её работы приняли!
Она не сняла звенящую трубку, чтобы услышать признание в любви… Её любили!
Она не чувствовала, что после этого e-mail’а в далёком городе заплакал человек… Её помнили!
Она не знала, что она жила…

Цветы неба

Окно. День, своей темнотой больше напоминающий тёмный вечер. Облака. Чёрно-белые цветы неба.
Некто, носящий тысячи имён и не имеющий ни одного лица, с чуткими руками и невидимой кистью… Этот некто ежесекундно пишет на голубом холсте картины, которые никогда не повторяются. Сегодня это цветы… Из бесформенного мазка серой золы набухает бутон. Он растёт в размерах, укутываясь туманом и роняя на землю капли росы. Порыв ветра — и бутон распускается, растекается сине-чёрными красками, выпуская на волю прозрачный нектар. Постепенно края размываются, лепестки умирают, а жизненную силу небесного цветка забирают уже другие новорожденные дети неба… Все они прекрасны и индивидуальны, как всё, созданное чуткими руками Невидимого Художника.
И ведь на эти шедевры можно смотреть совершенно бесплатно. Вот только почему этим преимуществом пользуются единицы? Почему так мало посетителей в неповторимой и естественно-прекрасной Небесной Галерее?..