ДРУГОЙ МИР
Белый, холодный свет, густой, словно туман, скользил по глянцевой поверхности грязного кафеля, отражаясь странными, переливающимися образами, словно смотрящими на меня аморфными глазами сквозь тонкую границу, отделяющие мой мир от их обиталища. Низкий потолок, металлические столы, сверкающие, словно помутневшие зеркала, гул ламп и холод, мёртвый и пронизывающий, словно исходящий из самого ада. Высокий человек в синеватом халате, местами проступающем бурыми потёками, он молчит, словно стыдясь меня, глаза его, скрытые за тонкими стёклами очков, прозрачными, как родниковая вода, будто прячутся от моего взгляда, опустившись к полу, покрытому серой плиткой. Пальцы его, белые и длинные, словно щупальца спрута, заползают под жёлтую простыню, накрывающую один из столов, они приподнимают её край и…. Нет! Я не хочу опять этого видеть.
Большой, хрустальный фужер соскальзывает с края стола, и я наблюдаю, как он медленно опускается на пол, покрытый тёмно-красным ковром, он касается его и разлетается тысячью хрустальных брызг, словно капля воды, упавшая на камень, и звук этот, как тихий шелест серебряных листьев, окончательно выдёргивает меня из очередного сна.
Я опять в своей комнате, в своём кресле. Тьма, словно огромная, чёрная кошка, обволакивает меня своим лохматым телом, а за чугунной решёткой тихо тлеют угли, отбрасывая на пол и стены странноватые тени, похожие на десятки неведомых существ, толпятся вокруг меня, ждут.
Сон, это был всего только сон. Но почему я вижу его вновь и вновь, стоит мне только закрыть глаза. Почему, Господи?! Почему снова и снова ты заставляешь меня возвращаться туда, опять видеть её лицо, за что?! Её прекрасное лицо. Да, оно прекрасно. Бледное лицо, тёмно-синие губы, кожа, рассечённая от брови до скулы, открывшая белую, покрытую какой-то плёнкой, кость, но её волосы, её волосы остались прежними, только волосы. За что ты караешь меня? Почему ты хочешь, чтобы я запомнил её такой? Почему?
Пьянящий запах вина поднимается от ковра, и я с наслаждением вдыхаю его, он наполняет мои лёгкие, обволакивая их изнутри. Что-то двигается там, в темноте, что-то страшное, чёрное, словно сама тьма. Это они, я знаю, они пришли за моей душой, чтобы схватить её своими длинными когтями и утащить в ад, но подождите, подождите ещё немного, самую малость, я скоро.
Холодное дерево, холодное, будто сталь, в моей руке. Красноватый свет, неожиданно разгоревшихся углей, отражается от блестящего клинка, словно тот покрыт тонкой плёнкой крови. Холодная сталь, ещё холодней дерева, словно лёд, и остро заточенная, словно бритва. Её холод касается запястья, лишь одно движение, и всё будет кончено, лишь одна секунда.
Я смотрю на отполированную поверхность стола покрытую слоем белого порошка и улыбаюсь: в моих руках дорога в ад, он же – в рай, но, сколько бы я там ни находился, ад всё равно заберёт меня. Мой смех разносится под тёмным потолком, словно хрип сумасшедшего: ««Кроули, ты был не прав.»» — Говорю я, или только думаю, велика ли разница между мыслью и словом теперь, между жизнью и смертью?
Клинок касается лакированной плоскости и медленно движется по ней, оставляя плавные разводы, сливающиеся в жуткие образы, видоизменяющиеся в дрожащем свете, словно хохочущие лица демонов, сжимаются и вытягиваются в длинную линию, длинную белую линию – дорожку в рай.
Неожиданно быстро пальцы свободной руки находят на столе тонкую трубочку, плотно скрученную из бумаги. Всё, что мне нужно сейчас, перед долгой дорогой, тудааа…
Горький порошок заполняет мою голову, словно проникая в самый мозг, растворяя его, поглощая боль и страх, делая их лёгкими, словно туман, уносимый лёгким дуновением ветерка. Потолок, стены, огонь, расплываются и уходят куда-то в темноту, уступая место тьме, приобретающей совершенно новые очертания и цвет, будто ставшей плотнее. Сталь уже не кажется такой холодной, а прикосновения её даже приятны. Острая кромка скользит по запястью и стоит лишь нажать, и никогда я больше не вернусь в прежний мир, никогда. Лишь немного надавить, и я почувствую, как жизнь горячим потоком покидает моё тело, как я растворяюсь в собственном сознании, в этой густой темноте, ласковой, словно тёплая шерсть.
— Давай же, лишь одно мнгновение, и всё будет кончено, ты же этого хочешь.
Я открыл глаза. Высокая, чёрная тень стояла передо мной, словно глядя на меня, ожидая моего решения.
— Кто ты? – Произнесли мои пересохшие губы.
— Зачем тебе знать это? – Он был недвижим, будто статуя. – Ты, ведь, собрался покинуть этот Мир, не так ли? Лишь немного решимости, и он не догонит тебя, ты же сам об этом только что думал. Сделай это.
— Ты прав, — клинок надавил на кожу, погружаясь в неё глубже и глубже, — здесь меня больше ничего не держит, пусть я уйду сейчас, пока открыта дорога в рай.
— Конечно. – Его голос шелестел по комнате, подобно крыльям сотен летучих мышей. – Дверь в рай открыта, но не лжива ли надпись на вратах?
Я рассмеялся, хотя не слышал собственного смеха, может потому, что сделал я это только в мыслях:
— Мне уже всё равно, что за ними, главное, чтобы они захлопнулись за моей спиной, и я больше не смог оглянуться.
— О да, ты снова прав. Каждого ожидает такая участь, так стоит ли делать путь к ней ещё более невыносимым, ведь в конце, всё равно, тебя ожидает одно – сырое дно могилы и то место, которое вы называете адом. Так иди туда, чего ты ждёшь?
Боль пронзила левую руку, я с ужасом отдёрнул нож и поднёс запястье к глазам. Лишь тонкая, красная полоска пересекала его, и ничего более. Но боль, откуда боль, откуда этот ужас, что заставляет так биться моё сердце, что это?
— Она была красива, — сказал он, не обращая на меня внимания, — я понимаю твою боль, но чего ты хочешь? В этом Мире ты один, но там ты надеешься встретить её?
Я поднял на него глаза, полные, наверное, ужаса и ненависти, но он лишь рассмеялся, и только теперь я мог увидеть его лицо, такое же тёмное и бездонное, как и тьма, окружавшая его:
— Наивный глупец. – Сказало оно. – Так ты на это надеялся? Овцы, двухтысячалетним рабством ведомые на заклание, вы готовы поверить в любую ложь, какую предложит ваш пастух, лишь бы не видеть правды.
— А что же правда, во что верить? – С надеждой спросил я, словно вымаливая ответ.
— А ты как думаешь? Тысячи лет вы живёте в мечтах о рае и страхе ада, тысячи лет вы стремитесь попасть туда, где обретёте вечную и беззаботную жизнь, где встретитесь с теми, кого потеряли, где не будет больше боли и горечи утрат. Об этом ты думал? Я прав? Я прав, ты хочешь попасть туда. Ты хочешь знать правду? Она очевидна: подумай, о чём ты мечтаешь, после того, как твоё тело потеряет четверть крови, после той черты, из-за которой уже нельзя вернуться, подумай об этом, обратное и есть правда.
— Зачем ты пришёл? – Простонал я. – Почему ты мне это рассказываешь?
— Представь себе вечность, протекающую в абсолютной пустоте, тянущуюся, словно бесконечная ночь, проведённая в одиночной камере, но ещё хуже. Тьма и полное одиночество, не это ли ад? А рай?, ты хочешь сказать. Рай – это чушь, придуманная вашими священниками, равно как зло и добродетель, Бог и Дьявол. Тысячалетиями лжи вы сами загнали себя в ловушку, из которой не выберетесь уже никогда.
Затуманенным взглядом я вновь взглянул на нож, переливающийся в изменяющемся свете огня, словно сталь его каким-то непостижимым образом превратилась в жидкую ртуть, остриё клинка медленно опустилось на лакированную крышку стола, и на миг мне показалось, что если я сейчас отпущу позолоченную рукоять, то нож не двинется с места и останется стоять, словно воткнутый в свою зеркальную опору. Но лишь я попытался разжать ладонь, холодное дерево выскользнуло из неё и, если бы я снова не сжал пальцы, нож, непременно, упал бы на ковёр.
— Почему она умерла? – Тихо прошептал я, словно адресуя этот вопрос самому себе.
— Кто знает? – Раздалось в ответ. – Жизнь каждого – огромная загадка, и её невозможно ни разгадать, ни изменить, поверь мне, лучше, чем есть, навряд ли может быть.
Я улыбнулся, почувстсвовав, как рвётся сухая кожа губ:
— Лучше, говоришь, но для кого? Для неё, для меня, для вас?
— Не забивай себе голову подобными вопросами, мой тебе совет, от того, что ты узнаешь правду, ничего не измениться, но тебе станет лишь хуже и, может быть, не тебе одному. Я знаю, ты попросишь меня вернуть её, я могу сделать это, но не буду.
Пламя надежды на миг вспыхнуло во мне, но тут же угасло, уступив место прежней пустоте и разочарованию: глупо было надеяться, что он поможет мне, к тому же, и это, пожалуй, было наиболее существенно, я понимал, что он прав.
— Так зачем ты здесь? – Ответил я, уняв сиеминутный порыв. – Что нужно тебе от меня: моя боль, мои грехи, моя душа?
Он тихо рассмеялся, хотя фигура его оставалась недвижимой:
— Зачем мне твоя душа, что я буду делать с ней? Я пришёл, чтобы открыть тебе глаза и, надеюсь, после этого ты примешь моё предложение.
— Какое же? – Спросил я с искренним интересом.
— Ты мог бы сейчас убить себя и отправиться туда, откуда уже нет возврата, в этом случае я нашёл бы десятки других, но я пришёл к тебе, ты нравишься мне, поэтому мне было бы обидно увидеть, как ты совершаешь величайшую и, к сожалению, последнюю глупость в своей жизни. Этот мир потерян для тебя, я знаю, здесь тебя уже ничто не держит, и поэтому ты решил сделать шаг в небытие, но я могу предложить лучший выход, я могу предложить тебе другой мир.
— Так значит, ты всё же пришёл за моей душой?
— Нет, мне нужен ты сам, живой.
— Зачем же?
— После узнаешь, если примешь моё предложение, конечно, но, думаю, вечная тьма не очень хорошая альтернатива весьма долгой жизни и силе, которую я предлагаю тебе.
— Да, и какой ценой?
— Конечно, с твоей стороны было бы наивно полагать, что всё это я предлагаю тебе задаром, но я не потребую от тебя чего-то дорогого, я не демон из христианских сказок, ты будешь служить мне время от времени, в этом и заключается твоя плата. Так ты идёшь?
Отражённый свет умирающего огня плясал на тёмной плоскости стола, играя в сверкающей стали, словно нечто густое и газообразное, витающее в тяжёлом воздухе. Я поднёс нож к лицу и долго разглядывал его расплывающийся облик, раздваивающийся и тающий под моим взглядом. Холодная сталь коснулась моего лба, и я совершенно ясно услышал далёкий плеск, разносившийся под уносящимися в высь, тёмными сводами. Каким манящим он был, но каким холодным и ужасным, там, в пустоте.
— Идём. – Прошептал я в ответ и отбросил нож в сторону.
Отдалённый, звонкий звук донёсся до меня, когда я уже погружался в странное и зыбкое забытье, быстро и неотвратимо затягивающее меня во что-то серое и колышущееся, словно я лежал на водной поверхности огромного океана, скованного мглой.
Далёкий звон, звон бьющегося стекла, металла или колокола доносился до моего пробуждающегося сознания. Не открывая глаз, я почувстсвовал, что просыпаюсь, и ощущение это не было сколь ни будь приятным. Что-то смутное, похожее на далёкий сон, где я разговаривал с кем-то, всплывало в моей памяти, неся с собой чувство нестерпимой тоски, причины которой я не понимал. Но звон, пришедший из моего сна, всё не уходил, становясь лишь явственней. Открыв глаза, я сначала не увидел ничего, кроме серой дымки высыхающих слёз, понимал я лишь одно, что было светло, и этот звон…, он почти сводил меня с ума. Сильнейший удар и, последовавший за ним грохот, заставили вскочить меня на ноги и, повинуясь какому-то инстинкту, броситься в угол комнаты, чтобы схватить, лежащий у стены меч, оказавшийся довольно тяжёлым.
— Открывай, именем Церкви, иначе будешь казнён на месте! – Раздался вдруг крик, и я понял, что доносится он из-за низкой двери, что была рядом с кроватью, но, вместе с этим, я неожиданно увидел, что нахожусь вовсе не в своём большом зале, а в маленькой комнате с голыми, каменными стенами и большой деревянной кроватью, стоявшей у низкого окна, сквозь мутное стекло которого в комнату струился яркий свет восходящего солнца, и проникал тот самый звук, звук частых ударов по металлическому предмету.
28.11.02 22:02
