Билет в одну сторону

После 73-ей ночи

Тошнота неохотно отступила. Я смог выкарабкаться из кресла и доковылять до иллюминатора.
Назад смотреть не буду: я дал себе этот зарок еще там. Не буду – и все.
Я выглянул. Бесконечное черное пространство без верха и низа, без «право» и «лево». Словно россыпь пластинок слюды, впаянных в черное вулканическое стекло, посверкивают звезды. Пропади они все пропадом, кроме вон той… Сверлит меня единственным красноватым глазком, ждет…
Ничего, скоро все кончится…
Голова страшно кружится. Проклятье: укачивает, будто младенца… Пожалуй, приберу за собой, потом отосплюсь.
Голова моя, голова… Лихая голова…

После 74-й ночи

Снов не было. Вообще. Я так хотел.
Тут я сообразил, что по-прежнему веду отсчет от ТОЙ ночи… Но та ночь того стоит.
Впервые в жизни не бунтую. Вот странно – бешенство не поднимается из середины груди и не бьет в затылок, как это частенько бывало со мной…
Обрати внимание, ты уже разговариваешь с собой. Впрочем… с кем же мне еще говорить в этом челноке? Ближайший разумный источник сейчас уже, наверное, в четырех биллионах локтей от меня. Связь – односторонняя. И никто не захочет говорить со мной. Да как и я с ними. Я счастлив тем, что больше никогда не увижу их.
Они мягко поступили со мной. Если собрать в кучу все, что я натворил за последние несколько лет, да присовокупить к этому ту ночь, отделенную теперь от меня роковым числом «74», то меня мало препарировать в живом виде, набить жмыхом и выставить на всеобщее оплевание. По крайней мере, я именно так бы и сделал. Там я выделывал шуточки и похуже этой.
Небо, небо… Рубин, освещенный Солнцем, стал сегодня еще ярче. Сколько же еще ночей до него? Пять? Шесть?

После 76-й ночи

Как бы там ни было, выбор я сделал сам. Любого другого на моем месте просто и быстро приговорили бы к казни и привели бы ее в исполнение безболезненно и чисто. Но я жил не как все – так почему бы мне и не умереть таким же образом? Там, где я хочу… Я никогда не искал простых путей. Даже захоти они вернуть меня и челнок, у них не хватило бы ресурсов на такой маневр.
На рассмотрение моего дела у них ушла уйма времени – тоже не как у других преступников.
Сегодня рубиновый шарик в иллюминаторе астронавта-смертника стал еще больше. Ждет меня…
Проклятье. Ноет что-то. Робость? Наконец-то я узнал, что это такое, если это оно. Правда ли я боюсь увидеть то, что сегодня начало было мне сниться – своими глазами узреть то, с чем ни в какую не соглашался разум? Ну братец, это смешно. И нелепо.

77-я ночь

Решил не спать. Капсула автоматически отключила свет, но я прекрасно вижу и в темноте – как все бывшие заключенные. Мне ли жаловаться после трех месяцев одиночки?
Вполне сносно различаю свое отражение в медном зеркале у ассенизатора. Свет рубинового шарика дружески помогает мне: после тюрьмы моя кожа посерела и утратила тот замечательный красновато-бронзовый цвет – отличительную черту, свойственную только моему народу. Теперь, в обманчивом свете, я готов верить, что восемнадцать лет вынужденного изгнания почти не изменили бывшего священнослужителя и, как признали на суде, исключительно талантливого ваятеля – то есть, меня. Хм, всегда приятно услышать, пусть это скажут тебе и перед самой казнью…
Я понял, что смеюсь. Чего только не делают люди от безделья и желания убежать от главного! Даже думают о внешности! Ну да ладно: все равно мне об этом больше никогда не придется думать…

После 80-й ночи

Мой рубиновый шарик уже вовсе не рубиновый. Он занимает все пространство во всех фронтальных иллюминаторах челнока.
Мой шанс. Мой. И я им воспользовался. Наверное, теперь эти недоноски жалеют, что дали мне его. Я подох бы от зависти, глядя на себя оттуда, откуда молча взирают сейчас на меня они. Может, они думают, что я раскаялся? Тогда это самая большая их ошибка.
«…и сделает все, что от него зависит, для того, чтобы отметить наше существование перед будущими поколениями. Иными словами, то, что не успели сделать мы».
Сейчас! Как бы не так! Дай только ступить на рыжевато-бурый грунт, погладить высохшую траву… все равно запасов воздуха хватит ровно на неделю. Веселенькую смерть уготовили мне сородичи!

По прошествии 3-х часов

Но все пошло не так, как я думал.
Капсула грохнулась в пыль как раз посреди руин города. Моего города. Они сделали это нарочно…
Когда багровые клубы осели и улеглись, а рыжий туман рассеялся, я понял: из всех построек остались только самые большие наши храмы…
Я выкарабкался наружу, тяжело дыша в свой шлем – больше от волнения, нежели от плохой подачи кислорода.
По правую руку от меня в почве зияла дыра – почти идеально круглая, в полторы-две тысячи локтей в диаметре, со вздыбленными краями – как огнестрельная рана на трупе.
Слева, за меньшим храмом, плевалась огнем непонятно откуда взявшаяся там гора, гигантская даже на таком чудовищном расстоянии. В ее лаве утонули руины того местечка, в котором когда-то стоял мой дом. Здравствуй, моя мертвая родина!
Тут я посмотрел под ноги и облился ледяным потом: ни сухой, ни живой травы, которую я самонадеянно ожидал потрогать прежде, чем сдеру с себя шлем, не было под подошвами моих громадных сапог. Впервые за эти 18 лет я воспользовался своими способностями «не во зло». И понял, что теперь наверняка обречен на кошмары. Я видел, как после страшного удара, от которого мы бежали за четыре ночи до этого, сокрушается все. С земли срывает покровы, воду, воздух, куски скал. И все это швыряет в никуда, в ледяную пустоту. И ведь я знал, что не весь мой народ успел уехать вместе с нами. Как-то не приходилось над этим раздумывать… Теперь я это видел собственным внутренним зрением. Это было всего 18 лет назад…
Дунул ветер, сшиб меня с ног. В защитном костюме я так и не узнал, холодный он или раскаленный. Еще узнаю. Обязательно узнаю.
Я покатился, надеясь, что случай хлопнет меня о какой-нибудь камень, расколет шлем и все кончится, не начавшись…
Солнце тоже кувыркнулось перед глазами. Это мне только кажется после третьей планеты, или оно действительно стало куда меньше, чем прежде?
Я лежал, распластавшись в пыли. Мне было легко, я не чувствовал своего тела – вообще.
«…Твоя звезда ждет тебя!..»
Лежал и просто смотрел на буровато-серебристый неровный шар, который вставал над горизонтом по другую сторону садящегося за вулкан солнца. У нашей планеты никогда не было спутников… Или это один из тех осколков, собратья которого убили ее?
Закрыл глаза, сосредоточился. Картина возникла почти сразу. Нет, это не чужеродное тело… Этот спутник – плоть от плоти ее, содранной жестоким ударом…
Голова буквально трещала и лопалась. Я повернулся на бок, подтянул колени к подбородку и отключился после нескольких бессонных дней и ночей.

После неизвестно какой ночи

Я умышленно решил потерять счет времени. Пусть бесятся, глядя на меня.
Один раз я чуть было не отыскал их в небе, но вовремя отвернулся и прикрыл стекло рукой в огромной перчатке.
За «завтраком» я уничтожил половину оставшихся запасов.
Нет, теперь-то я сделаю это. Не для них, нет. И не для пафосного жеста – знать я не хочу никаких потомков, в назидание которым все это затевалось. Для себя и своего мертвого города.
И это правильно, верно, справедливо – плоть от плоти…
Бред. Сон…

Кажется, спустя еще одну ночь

Это я определил, посмотрев на индикатор. Воздуха у меня осталось чуть больше, чем на 75 часов. Трое местных суток. Нужно поспешать. Жаль, пища у меня закончилась. Плевать, управлюсь и без нее!
Я показал челноку неприличный жест. Уверен, что они наблюдали. А вы думали, я тут покаюсь и стану богобоязненным творцом? Как бы не так! С теософией я выяснил все отношения еще в бытность мою священнослужителем…
До самого заката я хозяйничал на скале, что правее городских руин и малого храма. Собирая в кулак все силы, концентрировался и поднимал тучи пыли и мелких обломков. Основа была готова. На рассвете примусь за детали. Не так-то это просто – ведь расстояния умопомрачительные даже для такого безумца, как я.
Меня мутило от голода. Забравшись в челнок и прочитав сообщение, что воздух в ней исчерпан, я готов был отрезать себе руку или ногу, изжарить и сожрать.
Я посмотрел на начатое «творение» со стороны, освещенное спутником. Мертвый свет придавал ему, даже не готовому, какое-то величие. Или это я уже нафантазировал себе это величие? Что ж, по крайней мере, это лучше, чем непрестанно думать о еде… Мне совсем не улыбалось свихнуться с голода и постепенно задыхаться, не постигая, что происходит. Вот уж это была бы пытка так пытка – на радость моим палачам.

Утром

Теперь я знал, кто это будет. Это веселее, чем неприличный жест перед камерой. В стране теней я посмеюсь над тем, как они станут метаться от досады, не в силах что-то изменить. И как им достанется за это, тоже увижу…
Полдня я потратил на выламывание и выветривание породы вокруг основания, зато головной убор получился точно такой, какой носили у нас.
Работал я все медленнее: сильно кружилась голова, от бессонницы трудно было концентрироваться, да и кислород нужно было беречь, так что дышал я в прямом смысле через раз.
Думаю, они все еще не поняли моих замыслов. А меня словно охранял покровитель вдохновения, ибо голод во второй половине дня начал притупляться и не мешал сосредоточиваться. Сердце мое ухало от силы раз десять в минуту, а мозг между тем работал четко и отлаженно.
Когда начало темнеть, я принялся уже за глазницу. Жаль, что ночью много не поваяешь: пыль и днем мешает несказанно, а во мраке и подавно забудешь, в каком направлении находишься в данный момент. Если бы я вытесывал абстрактное лицо, это было бы еще полбеды. И если бы я за эти 18 лет хоть раз удосужился попрактиковаться.
Я усмехнулся: интересно, что одну и ту же технику я использую и для того, чтобы уничтожать, и для созидания. Вот так всегда в моей дурацкой жизни…

За 13 часов

Легкие горели, как и глаза. Я дышал уже больше каким-то дерьмовым осадком со дна баллона, нежели воздухом.
Время от времени я все же ощущал себя стоящим то там, то здесь на возвышенности с поднятыми руками. Вздергивать руки все выше мне приходилось дабы камень слушался меня – взгляда уже не хватало.
Я знал, что вышло похоже. Но хотел бы посмотреть с высоты.
Четко очерченные полные губы я заставил слегка усмехаться – горькой такой усмешкой. Нос вытесал безупречно. Огромные провалы глаз с навеки остановившимися зрачками глядят в черную пустоту космоса…
Но явно, явно чего-то не хватало во всем этом…
Мне показалось, она видит свое лицо через безумные расстояния. Видит, если еще жива. По крайней мере, здесь я ее навсегда умертвил.
Тут мой угасающий разум оживился: его озарило идеей. Я снова напряг тело, поднял руки и прикрыл глаза, отлично зная, что волна энергии уже вспарывает ее щеку…
Проклятье! Я не брал последнего слова, потому что мне не хотелось ни с кем из них говорить… Но разве мне не будет простительна первая и последняя сентиментальная глупость?!
Не знаю, чем я дышал все эти минуты. Может статься, не дышал вовсе.
Когда я разожмурил сначала один, потом – другой глаз, то увидел бесформенное возвышение на щеке изваяния. И я точно знал, каким оно выглядит для них.
Вытянутая капля катилась из ее правой глазницы. Единственная слеза.
Ноги подкосились, и я упал в ложбинку между носом и верхней губой статуи жены моего правителя. Эта ложбинка была широким каньоном по сравнению со мной. Попытался выкарабкаться, но задохнулся.
Кажется, голова сама повернулась в сторону большой голубоватой звездочки, всходившей над горизонтом в отсветах потухающего вулкана.
Сейчас выясню, какой тут ветер…
И я отстегнул шлем.