Сегодня мне исполнилось шестнадцать, и у меня сегодня праздник. Я шагаю по улице с букетом полевых цветов, и на мне яркое розовое платье, а мои белокурые волосы, собранные в жгут, заправлены в очаровательную соломенную шляпку – мечту всей моей жизни. И выгляжу я «на все сто», я просто чувствую это, потому что на меня глазеют все, кому не лень, особенно наши деревенские парни, а некоторые из них даже спрашивают:
— Свет, а по какому случаю мы такие нарядные?
— Потому что сегодня у меня – день рождения, — гордо отвечаю я и небрежно поправляю шляпку на голове.
Я подхожу к своему дому и в окне вижу маму, она подзывает меня к себе и тихонько, будто выдавая страшную тайну, говорит:
— Виктор пришел.
— Как пришел? – спрашиваю я, — Он же в армии.
— В отпуск, в отпуск пришел, — говорит она и добавляет: – В матросской форме… красивый такой, и по-моему, – с медалью. В общем, не Витька – а загляденье одно!
— Мама, о чём ты говоришь, какая медаль?.. Ты забыла, как он бросил меня под деревом в ту февральскую ночь? Забыла?.. Где он сейчас?
— Да на крыльце сидит. Тебя ждёт.
Я открываю калитку и во всём своём великолепии предстаю перед Витькой. На его кителе блистают значки, а матросская бескозырка, оттеняющая его загорелое лицо, просто обворожительна. Не отрываясь, он смотрит на меня и, конечно, замечает и моё шикарное платье, и мою прелестную шляпку, и цветы, и то, как я изменилась и похорошела… Какое-то время он молчит, потом подходит, берёт за руку и говорит:
— Свет, помнишь, о чём я говорил тебе, когда уходил в армию?
— Помню, — отвечаю я. – И что?
— Сегодня я хочу повторить то же самое…
Но я не слышу его, или почти не слышу, потому что мне снова и снова вспоминается та февральская ночь, когда я, стоя в глубоком снегу под деревом, протягивала к нему свои руки…

Наше небольшое село со ста тридцатью дворами состояло всего из двух улиц и по существу ничем не отличалась от таких же сибирских сёл, разбросанных среди Васюганских болот. Правда, в каждом из них находились всё же и свои маленькие достопримечательности, например, наше – отличалось полуразрушенной церковью, которую затем колхоз приспособил под зерновой склад и в которую мы, бывало, частенько лазили, чтобы поиграть в прятки. Но это так, к слову.
Школа в селе была только начальной, и уже с пятого класса мы покидали родительский дом и уезжали в райцентр, где располагалась ближайшая средняя школа. Размещались мы на квартирах, и почти каждую субботу после окончания уроков уходили домой пешком. В воскресенье, во второй половине дня, с запасом продуктов, который укладывался в заплечные котомки, так же пешком возвращались обратно. Наше колхозное начальство, сжалившись, нет-нет, да и выделяло нам какую-нибудь подводу с возницей. Но это бывало крайне редко.
Осенью и весной пятнадцатикилометровый путь мы пробегали часа за три, а зимой, когда замерзали Васюганские топи, эта дорога сокращалась до десяти километров и преодолевалась нами за пару часов.
Учились мы по сменам, и было очень хорошо, если кому-то из нас попадалась первая: ведь зимний день короток, заканчивался он быстро и мгновенно, почти без перехода, уступал место долгой сибирской ночи.
За короткий световой промежуток времени, что оставался от занятий до вечера, ребята из первой смены успевали добраться до дома, а вот второсменники оказывались в наихудшем положении, потому что занятия для них оканчивались тогда, когда на дворе стояла уже ночь. И, решаясь на столь позднее путешествие, ребята из второй смены заранее обговаривали все его нюансы и, собираясь в группу по несколько человек, отправлялись в путь.

Как-то субботним февральским вечером, когда после занятий мы собрались домой, вдруг выяснилось, что из второсменников нас осталось всего лишь двое: я и Витька Жёлтиков, или попросту Желток, остальные сбежали с уроков и ушли с первой сменой.
А путешествие предстояло опасное: во-первых, нужно было преодолеть десять километров дороги, и во-вторых, волки в наших краях – не редкость. И перед нами встала дилемма – идти или остаться. Посовещавшись, мы выбрали первое, и около семи вечера с пустыми котомками за плечами ступили на зимник*.
Огромное снежное болото, залитое голубым сиянием полной, величественной луны, беспредельно царившей в яркозвёздном и почти безоблачном небе, предстало перед нами во всей своей пугающей красоте, и та внутренняя тревога, которая острым гвоздём буравила наш мозг, вдруг вырвалась наружу и заставила остановиться. Пустыни сверкающего снега, отрешённо светившая луна, настороженно темнеющие рямы* – всё было наполнено таинственным и пугающим содержанием, и всё это предстало перед нами, как некая отстранённость и как бы неучастие Чего-то или Кого-то в нашей маленькой, незащищённой судьбе.
Я чувствовала, что Желток тоже боится, мне даже показалось, что он хочет вернуться. Наконец, не глядя в мою сторону, он резко и отрывисто бросил: «Ну, – пошли!»
И мы – пошли.

Желток учился в девятом классе, и для своих пятнадцати лет был не в меру высок и широк в плечах и поэтому, размахивая своими длинными ручищами, зашагал сразу широко и быстро. Я же, будучи хрупкой девочкой, не шла, а почти бежала за ним. Леденящий страх заставлял меня без конца оглядываться назад – мне всё представлялось, что за нами гонятся волки, хотя, в случае нападения зверей, нас вряд ли что-то могло спасти.
Но оставалась ещё надежда: мне казалось, что нас кто-нибудь да нагонит – этакий добрый путник на розвальнях с быстрой лошадкой. Как маячок, она теплилась в моей душе, и придавала мне силы.
Но увы… Надежда эта была напрасной.
В общем, пять километров по болоту мы не прошли, а пробежали. Оставалось ещё пять.
Но вот последние метры зимника остались позади, и мы, наконец, вошли в густой березовый лес. Не сговариваясь, остановились на его кромке, отдышались и затем, также не сговариваясь, в полном молчании двинулись дальше.
Желток темпа не сбавлял, и я уже едва поспевала за ним. Спотыкаясь от усталости, я продолжала бежать, падала, поднималась и снова бежала.
— Что ты плетешься, как не знаю, кто! Давай быстрее! — покрикивал на меня Желток, не оглядываясь.
Ах, если бы знать, что самый большой и жуткий страх был всё ещё впереди!
И вот он… этот страх… Ударил больно и неожиданно, в самое сердце! Обвил липкой и холодной паутиной и сковал душу, будто клещами, да так, что руки и ноги перестали двигаться.
Огоньки… Я увидела огоньки. Один… второй… третий… четвёртый… Они мелькали в самой гуще березняка. Будто молния пронзила меня с головы до пят! Выбиваясь из последних сил и не помня себя от ужаса, в мгновение ока я преодолела разделяющее нас расстояние, и догнав Желтка, сдавленным шёпотом просипела:
— Витька!.. – Волки!!
Но Желток и сам заметил эти страшные огоньки – согнувшись в три погибели и не оглядываясь на меня, он прыгнул резко вправо и, проваливаясь в сугробах, рванул к ближайшему высоченному дереву. Не знаю, откуда взялись у меня силы, только я во весь дух помчалась за ним. Заваливаясь в глубокий снег и стараясь попасть в его следы, я кое-как осилила это рыхлое, снежное расстояние и увидела, как Желток, сбросив мешок, ухватился за ветку берёзы и одним махом взлетел на неё. Приподнявшись на цыпочки, я протянула к нему руку и в совершенном отчаянии закричала:
— Витька! А – я?!..
Он наклонился и протянул было свою, но мои попытки дотянуться до неё оказались тщетными.
Итак, всё было кончено, по крайней мере, для меня. Желток сидел на дереве, я – на снегу, рядом валялись наши сумки, огни приближалась. И всё происходящее в моём сознании стало размываться и исчезать. Я не чувствовала холодного снега, не видела леса, не слышала Желтка, который, сидя на дереве, пытался что-то говорить, и самое главное, я почти не чувствовала себя. Всё это исчезало и появлялось… исчезало и появлялось, как в кадрах немого кино, когда обрывается лента.
Но в какое-то мгновение сквозь это непонятное, размытое состояние я вдруг почувствовала, как меня встряхивают. Это был Желток. Он тормошил меня и кричал:
— Очнись, очнись, это не волки! Слышишь, это не волки, это машины, тракторы… они дорогу чистят. Вставай, ну, пожалуйста, вставай! Пойдём на дорогу. Быстрей… Да быстрее же!
Открыв глаза, я посмотрела на Желтка, и тут же, будто освободившись от пелены, я услышала раскатистый треск моторов. Прыгающие снопы света, наконец, высветили нас и замерли. Машины остановились. Двое мужчин в полушубках и валенках направились к нам.
— Вы чегой-то, ребята? – спросил один из них.
— Да, всё ясно, — сказал другой. – Вишь, как напугались, особенно Светка! Дрожит, как осиновый лист.
— М-мы… М-мы думали, это волки, — стуча зубами, сказала я.
— Давай-ка разворачиваться, Василь, а то этим путешественникам самим теперь не добраться.

В кабине было тепло и хотелось спать. Тракторы натружено урчали, и мне казалось, что вместе с их гулким урчанием куда-то далеко-далеко улетает и только что пережитый страх, а душа, освобождаясь от него, наполняется радостью и покоем.

И вот, спустя четыре года, Витька признался мне в любви, но его клятвы и заверения не тронули меня, потому что волки из этой февральской ночи разъединили нас навсегда.

*Зимник – дорога по замерзшему болоту
*Рям – островок леса на болоте