Это был маленький разрушитель. Он ползал по тонкому синтетическому греческому ковру – голый, в одном памперсе, и уничтожал все, что ему попадалось. Он сталкивал грузовые и легковые автомобили, разбивая их вдребезги, подбирал никелированные осколки и крупные части от машин и снова бил их друг об друга. Они с грохотом и треском переворачивались и, казалось, с ужасом подрагивали в ожидани новых ударов. Потом он принимался за диковинных, движущихся на элементах, китайских зверей и тоже их разбивал. Они тщетно пытались скрыться от него под столом или под диваном, судорожно дрыгая многочисленными конечностями, он доставал их за сверкающие перемигивающиеся усы и бил о стены, пока жужжащие механические внутренности не вываливались через разбитый панцирь. Но на этом он не успокаивался, он хватал еще вращающиеся механические блоки и ударял о пол, пока, наконец, из них не выскакивали сине-белые японские батарейки. Тогда только он терял интерес… Потом он вытаскивал мягкие игрушки, того же китайского производства и начинал методично ковыряться пальцами в швах. Расковыряв большую дырку в их телах, он добирался до белых ватных внутренностей и начинал вытаскивать пушинку за пушинкой. Через некоторое время поле побоища начинало покрываться белым, как снег ватным пухом. Снег ложился на разбитый китайский танк с оторванными гусеницами и цифрой 174 на башне, на голубого слона с вывернутым бивнем, на исковерканный джип-мерседес, на развороченный мост, на огромную, навеки умолкшую гитару с рассыпанными вокруг разноцветными пластмассовыми клавишами, на желтый в черную крапину панцирь жука-паука, на зелено-золотые и сине-белые японские батарейки, на запотевшую, слегка помятую, стянутую со стола, но наполовину полную бутылку «Ноя», на множественные обломки, которые, и не поймешь сразу, каким игрушкам и когда принадлежали, на тень от большого письменного стола, на изорванные, почти неисписанные листы бумаги. Пушинки витали у окна, где было желтое солнце, ереванская горячая пыль, шум улицы и большая двуглавая гора с дымящимся над ее вершиной мглистым облаком.
Разрушитель уничтожал не только, что плохо лежало, но и мои литературные замыслы. Я совершенно не мог писать. И не потому, что отдался целиком заботе о ребенке, или что тот создавал невыносимую атмосферу грохота, треска и невыразимого воя, мешая мне во время моих творческих поисков. Вовсе нет. Вернее, не все было так просто. Видите ли, между мною и ним сложилась какая-то совершенно невыразимая, даже сказал бы, болезненная психологическая связь. Стоило мне только взять ручку и привести себя в то особое творческое состояние духа, когда должен писаться рассказ, Разрушитель разражался совершенно диким плачем. Причем происходило это, как правило, глубокой ночью, когда все уже давно спали. Метания моей невротической души как-то совершенно напрямую задевали младенческую душу Разрушителя, заставляя его проснуться в диком вое и уж тут делалось не до литературы. Причем и здесь все было не просто. Вот и говорите теперь о невинности занятий творчеством. Сам этот процесс может стать опасным для окружающих. Вам может показаться совершенной бессмыслицей то, что я сейчас скажу, но ряд совпадений меня совершенно уверил в этой мысли. Теперь уже мне невозможно отрицать, что существует некая творческая энергия, которая сохраняется раз вылившись на бумагу. Тот заряд мысли и эмоций, которые Вы готовы выплеснуть вместе чернилами – он совершенно материален. Он может преобразить окружающий мир. Так что может произойти, если он будет копиться, копиться и не находить естественного для себя выхода? Ясно, что его потенциал может достичь очень большой величины. И что будет если этот заряд будет уходить не на творчество, а перейдет к такому вот Разрушителю, который связан с Вами каждой клеточкой души. А? Вот то-то и оно. Вы только не подумайте, будто я не люблю своего сына…
В тот злополучный день все начиналось, как всегда. Я проснулся, потолкался с женой на кухне, о чем-то с ней в шутку ругался, держал Разрушителя, когда она ставила завтрак, курил на балконе… Потом куда-то бежал, ехал сначала в метро, потом на трамвае, трясся в маршрутном такси. С кем-то здоровался, кому-то просто улыбался, кому надо подмигивал. Потом пил противный «бразильский» кофе. Потом выкуривал еще по одной с сотрудниками в коридоре, около грязноватой фаянсовой урны, обсуждая перипетии чемпионата мира по футболу. Потом снова усаживался за старенький пентиум, потом начинал валить народ – народ всякий… Нужно было жать руку, кого отфутболивать сразу в другую редакцию, кого спускать этажом ниже, а у кого и принимать «рукопись», чаще отщелканную по старинке на печатной машине. Потом перерыв, потом звонок жены, потом вызов «шефа», потом нужно бло снова покупать сигареты… Потом снова перекур в коридоре, смешной анегдот, последние сплетни. Но в мыслях я был далеко. За время этой дневной суеты в душе выкристализовывалось нечто сложное, что просилось на бумагу. Оно обретало форму и прозрачность кристалла, оно пореломляло свет и человеческие отношения. Просматривая мир сквозь эти множественные призмы-грани, я наполнялся радостью – радостью предстоящего творчества. И сделать это можно было только ночью, когда все будут спать, когда угаснет свет и утихнет шум улицы, когда уснет Разрушитель. Когда никто не станет мешать, когда можно будет спокойно смотреть с балкона в пестрящее звездами небо и знать, что ты тоже вечен, вечен…
И снова давка в маршрутном такси, тряска на трамвае и поездка в метро. Покупки в продуктовом магазине, звонок в дверь, жена и Разрушитель. На полу в комнате – следы дневного побоища и вконец замученные механические пластмассовые твари. С письменного стола стянут зарядник от сотового и безжалостно забит в самый дальний угол. Вечерние новости и мягкий диван. Угол его основательно разворочен – торчит кусок недокорчеванного поролона. Цунами на Яве, война в Газе, голод в Африке. Финал: Франция – Италия. Зидан бьет головой Матераци. Дикое завывание Разрушителя под колыбельную. Телевизор приходится вырубить, иначе Разрушитель не заснет. Бог с ним с финалом – узнаю завтра, в коридоре, у грязной фаянсовой урны…
Наконец я остаюсь один. В глубине души вращается прозрачный голубоватый кристалл. В нем уже больше граней. Каждая искрится и преломляется по-своему. События недели, мысли и чаяния, желания и надежды сливаются в странную круговерть. Что-то зреет в моей душе, что могло бы стать романом или повестью. Но для этого нужен покой, покой… Выхожу покурить на балкон. Звезды сияют ярко, смешиваясь с прозрачностью моего кристалла, выпускаю струю голубоватого дыма, на горизонте темнеет Арагац. Кажется, можно идти работать. Включаю настольный лампу, вынимаю несколько листов чистой бумаги. В ушах еще стоит звон цикад. Пишу ровным мелким почерком первую строчку. Потом вторую. Кровать сына угрожающе начинает раскачиваться. Чтобы не сбиться, я увеличиваю скорость, бешено вылетает из-под пера строка за строкой, смешиваясь с ужасным воем. Он уже стоит на кровати, деревянные стропила ему по пояс. И в диком порыве тянет ко мне руки. Просыпается жена, сосед за стенкой, весь дом. Ото всюду слышится яростная ругань, грохот мебели. В доме напротив один за другим зажигаются огни. Под окном слышится визг тормозов, страшный удар и перезвон рассыпающегося стекла. Я уже не пишу, но вращающийся кристалл уже набирает бешенную скорость сам по себе. Слышится вой полицейских сирен и пространство между домами заполняется страшноватым мигающим сине-красным светом. Бегу к жене и ребенку, но все тонет в черной мгле. За окном горит подстанция. Зачем-то выскакиваю на балкон. Кажется, перезвон цикад заглушают крики людей. На горизонте видно странное зарево. В его свечении ясно выделяется контур громадной горы. Вдруг я с ужасом понимаю, что свечение источает сам вулкан. О Господи! Я поднимаю глаза наверх но и там что-то неладно. В черном небе виден яркий страшный блеск сверхновой звезды. Еще немного и мир, пожалуй, начнет разваливаться на куски. Я делаю неимоверное, нечеловеческое усилие. Кристалл в моей душе разлетается на звенящие осколки, разрывая сознание. И наступает темнота, но не такая, как когда отключилась подстанция – а кромешная, вечная…
Ночью мне снилось, что я обнимаю сына, а тот почему-то большой-большой и заслоняет от меня весь мир. Я хочу что-то разглядеть за его спиной, а он не дает и в огромной рученке мне, все улыбаясь, протягивает что-то…
Проснулся от шипения и запаха жарящегося мяса, с неприятным ощущением бестолку проведенного вечера за письменным столом. Да, писать мне не дали. Делать нечего, надо вставать. Потолкался с женой в тесной ванне. Надел чистый костюм. Закапал его соусом. Жена долго оттирала пятно. Потом снова была бесконечная тряска в транспорте. На десять минут захожу позже «шефа». А он мне вдруг: «Видел вчера, как Зидан стукнул этого итальяшку!»
июль, 2006
Классный рассказ.
Спасибо, Сергей!
Интересный рассказ. Рассказ-противопоставление.
В центре мысль: трансформация творческой энергии в энергию разрушения. С одной стороны, поражаешься силой творческой энергии автора, с другой – понимаешь, что сама суть разрушительной энергии преобразуется в «переходнике» — ребенке – сыне. Что же во всем этом кроется, где же выход? Встает и другой вопрос: действительно ли созидание в любой своей форме (творчество, любовь, жертвенность, служение на благо людям и пр.) носит позитивный характер? Или оно, как и все в этом мире – дуально? Может быть, то, что зреет в душе и напоминает прозрачно-чистый кристалл, на самом деле нечто иное? И только незамутненная жизненным опытом и незасоренная обидами и горечью – чистая душа ребенка – есть истинный приемник, отражающий суть «голубого кристалла»? Не будем говорить, что любую энергию надо контролировать (во всяком случае, желательно), как атомную, как… энергию любви, созидательную и разрушающую одновременно, как творческую… Но именно это желание возникает, когда кристалл начинает набирать бешенную скорость.
Рассказ построен на очевидном противопоставлении. Казалось бы, достаточно последовательное и приземленное описание быта (здесь и кухня, и балкон с сигаретой, описание дороги, давка, бесконечная суета, сослуживцы, сплетни и пр.) постепенно перерастает в невероятную, почти мистическую катастрофу. Предвкушение чего-то значительного начинается постепенно, словно медленно входишь в прохладную воду, смывая с себя шелуху повседневности и текучки, отдаваясь невольно внутренним порывам и не задумываясь при этом, к чему «омовение» может привести.
«За время этой дневной суеты в душе выкристализовывалось нечто сложное, что просилось на бумагу. Оно обретало форму и прозрачность кристалла, оно пореломляло свет и человеческие отношения. Просматривая мир сквозь эти множественные призмы-грани, я наполнялся радостью – радостью предстоящего творчества». – Да, читатель уже с трепетом принимает правила игры, начинает «ждать» — ждать чуда творчества, чуда рождения. Автор ведет нас дальше, все нагнетая наше ожидание и ситуацию вокруг себя – ведь он же центр, вулкан этой энергии – хозяин голубого кристалла – «Наконец я остаюсь один. В глубине души вращается прозрачный голубоватый кристалл. В нем уже больше граней. Каждая искрится и преломляется по-своему. События недели, мысли и чаяния, желания и надежды сливаются в странную круговерть. Что-то зреет в моей душе, что могло бы стать романом или повестью. Но для этого нужен покой, покой… Выхожу покурить на балкон. Звезды сияют ярко, смешиваясь с прозрачностью моего кристалла, выпускаю струю голубоватого дыма, на горизонте темнеет Арагац. Кажется, можно идти работать».
Далее события развиваются стремительно, как в хорошо снятом фильме – нарастающая катастрофа и ее финал – переданы виртуозно. – «Я делаю неимоверное, нечеловеческое усилие. Кристалл в моей душе разлетается на звенящие осколки, разрывая сознание. И наступает темнота, но не такая, как когда отключилась подстанция – а кромешная, вечная…».
Но катастрофа – катастрофа в душе, жизни, казалось бы, во всем, — мнимая. Сон, туман, намек на очень важную жизненную тему, словно приоткрывается дверь в четвертое измерение, в пятое время года, где все называется своими именами.
Но герой просыпается снова в своем стабильном мире от «запаха жарящегося мяса», снова реальность. Вот они две параллельные линии, не допускающие пересечений: энергия творчества и энергия реальности – голубой кристалл, ночное небо, Арагац и тряска в транспорте, шеф и Зиган.
2. Образ ребенка.
Собственно этот рассказ об отношениях отца и сына, их «мертвой» завязке — «Видите ли, между мною и ним сложилась какая-то совершенно невыразимая, даже сказал бы, болезненная психологическая связь». Они как сообщающиеся сосуды, в которых жидкость, перетекая из одного сосуда в другой, успевает изменить окраску и заряд. И вот уже рожденный «Разрушитель» — «Метания моей невротической души как-то совершенно напрямую задевали младенческую душу Разрушителя, заставляя его проснуться в диком вое…». Здесь даже интересен не сам маленький разрушитель, как образ, сколько его реакция на отцовскую энергию творчества. Что это? Отражение или «собственная» трактовка, сыновья «интерпретация» – покажет время. «Отражение» есть путь мистический, вертикальный, вскрывающий суть энергии и ее корни. «Интерпретация» есть путь родственных отношений, горизонтальный, направленный на взаимопонимание отцов и детей: отец-сын – поймут ли друг друга, покажет время. И это мысль невольно, бессознательно присутствует в рассказе, волнует автора судьба Разрушителя и, в частности, их отношения.
Успехов автору.