На днях принесли мне в ремонт интересные часы. Очень дорогие и сложные.
И вдобавок весьма редкие. Я сам себе казался хирургом, у которого на операционном столе оказался пациент с сердцем с правой стороны, — в принципе всё знакомо и известно, но весьма необычно. И мастер, который их принёс, как хирургическая сестра, понимая меня с полуслова, подавал мне инструменты, так как я не имел возможности оторваться от микроскопа. Сходство с хирургом было особенно явным, когда он салфеткой вытирал выступившую у меня от напряжения испарину.
Два часа за микроскопом — это не девять часов стоя за операционным столом, и человеческая жизнь несоизмерима с двенадцатью тысячами долларов (стоимостью этих часов), но от напряжения и навалившейся усталости потом часа полтора руки дрожали. Нельзя было ошибиться, и всё время ушло на подготовку тонкого проводочка (в пять раз тоньше человеческого волоса и длиной всего 1 миллиметр) к тому, чтобы приложить к нему стык в стык такой же и один раз коснуться их тонким, как игла, жалом паяльника и спаять намертво. Но спаять с первого раза, иначе второе касание паяльника сожжёт проводочки и безнадёжно испортит работу. То есть потом часы, конечно, можно будет починить, и варианта два: либо заказывать деталь в Швейцарии на заводе-изготовителе и ждать минимум два месяца (заплатив за деталь до 10% от стоимости часов), либо, разобрав механизм, изготавливать деталь заново, со всем соблюдением технологии, производя потом при сборке сложную и нудную настройку всего механизма (это, в принципе, нужно было бы делать и в первом случае), и потерять на этом около недели.
Но… всё получилось.

А ещё позабавил меня один случай, когда принесли часы, не очень дорогие (около 200 долларов) с потерянным верхним ободочком (рантиком ) и, соответственно, без стекла и попросили подобрать рант… Не получилось. Нестандартная форма и размер.
Это было год назад, и тут ко мне вновь обращаются и приносят те же часы, говоря, что измучились, что обращались почти во все крупные мастерские Москвы, что возили часы в Швейцарию, но и там не смогли помочь, ибо модель устарела и снята с производства (я думал, врут, но по ответам на мои вопросы понял, что правда возили). И вот обратились ко мне как к последней надежде — вдруг я что придумаю. Я ответил, что проблем-то особых нет изготовить этот рант , проблема одна — его стоимость. Из латуни или стали никто не будет точить, а вот из золота — пожалуйста, но стоить это будет вместе со стеклом (а хозяин непременно хотел стекло из сапфира) 175 долларов. Почти столько же, как новые (не проще ли вообще купить новые, более интересную и новую модель?). Хозяин возопил : \»Хочу!\» И часы были готовы через пять дней. Они сверкали нарядным семиграммовым золотым рантиком и нецарапаемым сапфировым стеклом. Для меня навсегда осталось загадкой, чем они были так дороги хозяину, который и через год мытарств по мастерским, потеряв надежду, не хотел с ними расставаться. (Я общался не конкретно с ним, а через его секретаршу.)

А вот самый грустный случай, который мне запомнился:
Это было лет 12 назад, может, чуть больше, — вскоре после землетрясения в Армении. Ко мне пришёл клиент, армянин, и принёс часы \»Citizen\». Это были электронно-механические часы (то есть с экранчиком и стрелками), и на них можно было записывать через встроенный микрофон музыку или голос. Всего пятнадцать секунд. И на этих часах был записан голос его маленького сына, погибшего вместе с матерью под обломками в Спитаке. У мужчины никого больше не осталось из родных, и он слёзно, чуть ли не на коленях просил поменять батарейки в часах таким образом, чтобы сохранить звучание детского голоса.
Осмотрев часы, — они вместе с хозяином попали под рухнувшую стену, — я увидел , что от удара камнем повреждена кнопка, запускающая воспроизведение речи — её просто заклинило. \»Да, — сказал он, — после трагедии я уже не мог слушать запись\». Я объяснил, что не знаю конструкцию часов и не могу быть уверенным, что получится сохранить информацию, но… делать было нечего, ведь батарейки \»издыхали\» (стрелки уже остановились и цифры на дисплее едва были различимы), да и он настаивал на том, чтобы рискнуть и вскрыть заднюю крышку.
Открывал я осторожно, по миллиметру, стараясь поймать момент и прижать батарейки, чтобы они не выскочили и не обесточили микросхему.
Однако всё было напрасно — предыдущий часовой мастер, устанавливая батарейки, не нашёл нужных по стандарту и поставил большего размера, и, для того чтобы закрыть крышку с такими крупными батарейками, он снял специальную фиксирующую пластину и вместо неё роль контакта стала выполнять сама крышка. При минимальном поднятии крышки и под действием пружинок батарейки \»отстреливались\» уже внутри корпуса, цепь размыкалась… и из памяти микросхемы всё стиралось.
Я отремонтировал часы, и они стали полностью работоспособны. Но никогда не забуду глаза этого армянина, который смотрел на меня как на злейшего врага, когда я отдавал ему часы. Он с такой брезгливостью и отвращением взял их в руки, как будто это была ядовитая гадюка. Часы \»умерли\» в его понятии и стали ему ненавистны, — эти часы, и я вместе с ними, оборвали последнюю ниточку с теми, кого он любил, и остались лишь блестящим напоминанием о его горе.
Я взял с него деньги за работу, чтобы он не швырнул мне их в лицо. Я не обиделся на него и всё понял. Было бессмысленно объяснять ему мою непричастность к произошедшему и указывать пальцем на предыдущего мастера. Для него именно в моих руках умерло то самое дорогое, что он доверил мне как специалисту.
Я не обиделся, мне просто стало очень грустно. Я много думал потом об этом случае, всё ставил себя на его место… Пожалуй, моя реакция была бы такой же. Но если бы знать, что схениматику механизма изменили, я лучше бы просто распилил корпус напополам. Хотя, с другой стороны, меня просили починить часы…

На днях принесли мне в ремонт интересные часы. Очень дорогие и сложные.
И вдобавок весьма редкие. Я сам себе казался хирургом, у которого на операционном столе оказался пациент с сердцем с правой стороны, — в принципе всё знакомо и известно, но весьма необычно. И мастер, который их принёс, как хирургическая сестра, понимая меня с полуслова, подавал мне инструменты, так как я не имел возможности оторваться от микроскопа. Сходство с хирургом было особенно явным, когда он салфеткой вытирал выступившую у меня от напряжения испарину.
Два часа за микроскопом — это не девять часов стоя за операционным столом, и человеческая жизнь несоизмерима с двенадцатью тысячами долларов (стоимостью этих часов), но от напряжения и навалившейся усталости потом часа полтора руки дрожали. Нельзя было ошибиться, и всё время ушло на подготовку тонкого проводочка (в пять раз тоньше человеческого волоса и длиной всего 1 миллиметр) к тому, чтобы приложить к нему стык в стык такой же и один раз коснуться их тонким, как игла, жалом паяльника и спаять намертво. Но спаять с первого раза, иначе второе касание паяльника сожжёт проводочки и безнадёжно испортит работу. То есть потом часы, конечно, можно будет починить, и варианта два: либо заказывать деталь в Швейцарии на заводе-изготовителе и ждать минимум два месяца (заплатив за деталь до 10% от стоимости часов), либо, разобрав механизм, изготавливать деталь заново, со всем соблюдением технологии, производя потом при сборке сложную и нудную настройку всего механизма (это, в принципе, нужно было бы делать и в первом случае), и потерять на этом около недели.
Но… всё получилось.

А ещё позабавил меня один случай, когда принесли часы, не очень дорогие (около 200 долларов) с потерянным верхним ободочком (рантиком ) и, соответственно, без стекла и попросили подобрать рант… Не получилось. Нестандартная форма и размер.
Это было год назад, и тут ко мне вновь обращаются и приносят те же часы, говоря, что измучились, что обращались почти во все крупные мастерские Москвы, что возили часы в Швейцарию, но и там не смогли помочь, ибо модель устарела и снята с производства (я думал, врут, но по ответам на мои вопросы понял, что правда возили). И вот обратились ко мне как к последней надежде — вдруг я что придумаю. Я ответил, что проблем-то особых нет изготовить этот рант , проблема одна — его стоимость. Из латуни или стали никто не будет точить, а вот из золота — пожалуйста, но стоить это будет вместе со стеклом (а хозяин непременно хотел стекло из сапфира) 175 долларов. Почти столько же, как новые (не проще ли вообще купить новые, более интересную и новую модель?). Хозяин возопил : \»Хочу!\» И часы были готовы через пять дней. Они сверкали нарядным семиграммовым золотым рантиком и нецарапаемым сапфировым стеклом. Для меня навсегда осталось загадкой, чем они были так дороги хозяину, который и через год мытарств по мастерским, потеряв надежду, не хотел с ними расставаться. (Я общался не конкретно с ним, а через его секретаршу.)

А вот самый грустный случай, который мне запомнился:
Это было лет 12 назад, может, чуть больше, — вскоре после землетрясения в Армении. Ко мне пришёл клиент, армянин, и принёс часы \»Citizen\». Это были электронно-механические часы (то есть с экранчиком и стрелками), и на них можно было записывать через встроенный микрофон музыку или голос. Всего пятнадцать секунд. И на этих часах был записан голос его маленького сына, погибшего вместе с матерью под обломками в Спитаке. У мужчины никого больше не осталось из родных, и он слёзно, чуть ли не на коленях просил поменять батарейки в часах таким образом, чтобы сохранить звучание детского голоса.
Осмотрев часы, — они вместе с хозяином попали под рухнувшую стену, — я увидел , что от удара камнем повреждена кнопка, запускающая воспроизведение речи — её просто заклинило. \»Да, — сказал он, — после трагедии я уже не мог слушать запись\». Я объяснил, что не знаю конструкцию часов и не могу быть уверенным, что получится сохранить информацию, но… делать было нечего, ведь батарейки \»издыхали\» (стрелки уже остановились и цифры на дисплее едва были различимы), да и он настаивал на том, чтобы рискнуть и вскрыть заднюю крышку.
Открывал я осторожно, по миллиметру, стараясь поймать момент и прижать батарейки, чтобы они не выскочили и не обесточили микросхему.
Однако всё было напрасно — предыдущий часовой мастер, устанавливая батарейки, не нашёл нужных по стандарту и поставил большего размера, и, для того чтобы закрыть крышку с такими крупными батарейками, он снял специальную фиксирующую пластину и вместо неё роль контакта стала выполнять сама крышка. При минимальном поднятии крышки и под действием пружинок батарейки \»отстреливались\» уже внутри корпуса, цепь размыкалась… и из памяти микросхемы всё стиралось.
Я отремонтировал часы, и они стали полностью работоспособны. Но никогда не забуду глаза этого армянина, который смотрел на меня как на злейшего врага, когда я отдавал ему часы. Он с такой брезгливостью и отвращением взял их в руки, как будто это была ядовитая гадюка. Часы \»умерли\» в его понятии и стали ему ненавистны, — эти часы, и я вместе с ними, оборвали последнюю ниточку с теми, кого он любил, и остались лишь блестящим напоминанием о его горе.
Я взял с него деньги за работу, чтобы он не швырнул мне их в лицо. Я не обиделся на него и всё понял. Было бессмысленно объяснять ему мою непричастность к произошедшему и указывать пальцем на предыдущего мастера. Для него именно в моих руках умерло то самое дорогое, что он доверил мне как специалисту.
Я не обиделся, мне просто стало очень грустно. Я много думал потом об этом случае, всё ставил себя на его место… Пожалуй, моя реакция была бы такой же. Но если бы знать, что схениматику механизма изменили, я лучше бы просто распилил корпус напополам. Хотя, с другой стороны, меня просили починить часы…

На днях принесли мне в ремонт интересные часы. Очень дорогие и сложные.
И вдобавок весьма редкие. Я сам себе казался хирургом, у которого на операционном столе оказался пациент с сердцем с правой стороны, — в принципе всё знакомо и известно, но весьма необычно. И мастер, который их принёс, как хирургическая сестра, понимая меня с полуслова, подавал мне инструменты, так как я не имел возможности оторваться от микроскопа. Сходство с хирургом было особенно явным, когда он салфеткой вытирал выступившую у меня от напряжения испарину.
Два часа за микроскопом — это не девять часов стоя за операционным столом, и человеческая жизнь несоизмерима с двенадцатью тысячами долларов (стоимостью этих часов), но от напряжения и навалившейся усталости потом часа полтора руки дрожали. Нельзя было ошибиться, и всё время ушло на подготовку тонкого проводочка (в пять раз тоньше человеческого волоса и длиной всего 1 миллиметр) к тому, чтобы приложить к нему стык в стык такой же и один раз коснуться их тонким, как игла, жалом паяльника и спаять намертво. Но спаять с первого раза, иначе второе касание паяльника сожжёт проводочки и безнадёжно испортит работу. То есть потом часы, конечно, можно будет починить, и варианта два: либо заказывать деталь в Швейцарии на заводе-изготовителе и ждать минимум два месяца (заплатив за деталь до 10% от стоимости часов), либо, разобрав механизм, изготавливать деталь заново, со всем соблюдением технологии, производя потом при сборке сложную и нудную настройку всего механизма (это, в принципе, нужно было бы делать и в первом случае), и потерять на этом около недели.
Но… всё получилось.

А ещё позабавил меня один случай, когда принесли часы, не очень дорогие (около 200 долларов) с потерянным верхним ободочком (рантиком ) и, соответственно, без стекла и попросили подобрать рант… Не получилось. Нестандартная форма и размер.
Это было год назад, и тут ко мне вновь обращаются и приносят те же часы, говоря, что измучились, что обращались почти во все крупные мастерские Москвы, что возили часы в Швейцарию, но и там не смогли помочь, ибо модель устарела и снята с производства (я думал, врут, но по ответам на мои вопросы понял, что правда возили). И вот обратились ко мне как к последней надежде — вдруг я что придумаю. Я ответил, что проблем-то особых нет изготовить этот рант , проблема одна — его стоимость. Из латуни или стали никто не будет точить, а вот из золота — пожалуйста, но стоить это будет вместе со стеклом (а хозяин непременно хотел стекло из сапфира) 175 долларов. Почти столько же, как новые (не проще ли вообще купить новые, более интересную и новую модель?). Хозяин возопил : \»Хочу!\» И часы были готовы через пять дней. Они сверкали нарядным семиграммовым золотым рантиком и нецарапаемым сапфировым стеклом. Для меня навсегда осталось загадкой, чем они были так дороги хозяину, который и через год мытарств по мастерским, потеряв надежду, не хотел с ними расставаться. (Я общался не конкретно с ним, а через его секретаршу.)

А вот самый грустный случай, который мне запомнился:
Это было лет 12 назад, может, чуть больше, — вскоре после землетрясения в Армении. Ко мне пришёл клиент, армянин, и принёс часы \»Citizen\». Это были электронно-механические часы (то есть с экранчиком и стрелками), и на них можно было записывать через встроенный микрофон музыку или голос. Всего пятнадцать секунд. И на этих часах был записан голос его маленького сына, погибшего вместе с матерью под обломками в Спитаке. У мужчины никого больше не осталось из родных, и он слёзно, чуть ли не на коленях просил поменять батарейки в часах таким образом, чтобы сохранить звучание детского голоса.
Осмотрев часы, — они вместе с хозяином попали под рухнувшую стену, — я увидел , что от удара камнем повреждена кнопка, запускающая воспроизведение речи — её просто заклинило. \»Да, — сказал он, — после трагедии я уже не мог слушать запись\». Я объяснил, что не знаю конструкцию часов и не могу быть уверенным, что получится сохранить информацию, но… делать было нечего, ведь батарейки \»издыхали\» (стрелки уже остановились и цифры на дисплее едва были различимы), да и он настаивал на том, чтобы рискнуть и вскрыть заднюю крышку.
Открывал я осторожно, по миллиметру, стараясь поймать момент и прижать батарейки, чтобы они не выскочили и не обесточили микросхему.
Однако всё было напрасно — предыдущий часовой мастер, устанавливая батарейки, не нашёл нужных по стандарту и поставил большего размера, и, для того чтобы закрыть крышку с такими крупными батарейками, он снял специальную фиксирующую пластину и вместо неё роль контакта стала выполнять сама крышка. При минимальном поднятии крышки и под действием пружинок батарейки \»отстреливались\» уже внутри корпуса, цепь размыкалась… и из памяти микросхемы всё стиралось.
Я отремонтировал часы, и они стали полностью работоспособны. Но никогда не забуду глаза этого армянина, который смотрел на меня как на злейшего врага, когда я отдавал ему часы. Он с такой брезгливостью и отвращением взял их в руки, как будто это была ядовитая гадюка. Часы \»умерли\» в его понятии и стали ему ненавистны, — эти часы, и я вместе с ними, оборвали последнюю ниточку с теми, кого он любил, и остались лишь блестящим напоминанием о его горе.
Я взял с него деньги за работу, чтобы он не швырнул мне их в лицо. Я не обиделся на него и всё понял. Было бессмысленно объяснять ему мою непричастность к произошедшему и указывать пальцем на предыдущего мастера. Для него именно в моих руках умерло то самое дорогое, что он доверил мне как специалисту.
Я не обиделся, мне просто стало очень грустно. Я много думал потом об этом случае, всё ставил себя на его место… Пожалуй, моя реакция была бы такой же. Но если бы знать, что схениматику механизма изменили, я лучше бы просто распилил корпус напополам. Хотя, с другой стороны, меня просили починить часы…

На днях принесли мне в ремонт интересные часы. Очень дорогие и сложные.
И вдобавок весьма редкие. Я сам себе казался хирургом, у которого на операционном столе оказался пациент с сердцем с правой стороны, — в принципе всё знакомо и известно, но весьма необычно. И мастер, который их принёс, как хирургическая сестра, понимая меня с полуслова, подавал мне инструменты, так как я не имел возможности оторваться от микроскопа. Сходство с хирургом было особенно явным, когда он салфеткой вытирал выступившую у меня от напряжения испарину.
Два часа за микроскопом — это не девять часов стоя за операционным столом, и человеческая жизнь несоизмерима с двенадцатью тысячами долларов (стоимостью этих часов), но от напряжения и навалившейся усталости потом часа полтора руки дрожали. Нельзя было ошибиться, и всё время ушло на подготовку тонкого проводочка (в пять раз тоньше человеческого волоса и длиной всего 1 миллиметр) к тому, чтобы приложить к нему стык в стык такой же и один раз коснуться их тонким, как игла, жалом паяльника и спаять намертво. Но спаять с первого раза, иначе второе касание паяльника сожжёт проводочки и безнадёжно испортит работу. То есть потом часы, конечно, можно будет починить, и варианта два: либо заказывать деталь в Швейцарии на заводе-изготовителе и ждать минимум два месяца (заплатив за деталь до 10% от стоимости часов), либо, разобрав механизм, изготавливать деталь заново, со всем соблюдением технологии, производя потом при сборке сложную и нудную настройку всего механизма (это, в принципе, нужно было бы делать и в первом случае), и потерять на этом около недели.
Но… всё получилось.

А ещё позабавил меня один случай, когда принесли часы, не очень дорогие (около 200 долларов) с потерянным верхним ободочком (рантиком ) и, соответственно, без стекла и попросили подобрать рант… Не получилось. Нестандартная форма и размер.
Это было год назад, и тут ко мне вновь обращаются и приносят те же часы, говоря, что измучились, что обращались почти во все крупные мастерские Москвы, что возили часы в Швейцарию, но и там не смогли помочь, ибо модель устарела и снята с производства (я думал, врут, но по ответам на мои вопросы понял, что правда возили). И вот обратились ко мне как к последней надежде — вдруг я что придумаю. Я ответил, что проблем-то особых нет изготовить этот рант , проблема одна — его стоимость. Из латуни или стали никто не будет точить, а вот из золота — пожалуйста, но стоить это будет вместе со стеклом (а хозяин непременно хотел стекло из сапфира) 175 долларов. Почти столько же, как новые (не проще ли вообще купить новые, более интересную и новую модель?). Хозяин возопил : \»Хочу!\» И часы были готовы через пять дней. Они сверкали нарядным семиграммовым золотым рантиком и нецарапаемым сапфировым стеклом. Для меня навсегда осталось загадкой, чем они были так дороги хозяину, который и через год мытарств по мастерским, потеряв надежду, не хотел с ними расставаться. (Я общался не конкретно с ним, а через его секретаршу.)

А вот самый грустный случай, который мне запомнился:
Это было лет 12 назад, может, чуть больше, — вскоре после землетрясения в Армении. Ко мне пришёл клиент, армянин, и принёс часы \»Citizen\». Это были электронно-механические часы (то есть с экранчиком и стрелками), и на них можно было записывать через встроенный микрофон музыку или голос. Всего пятнадцать секунд. И на этих часах был записан голос его маленького сына, погибшего вместе с матерью под обломками в Спитаке. У мужчины никого больше не осталось из родных, и он слёзно, чуть ли не на коленях просил поменять батарейки в часах таким образом, чтобы сохранить звучание детского голоса.
Осмотрев часы, — они вместе с хозяином попали под рухнувшую стену, — я увидел , что от удара камнем повреждена кнопка, запускающая воспроизведение речи — её просто заклинило. \»Да, — сказал он, — после трагедии я уже не мог слушать запись\». Я объяснил, что не знаю конструкцию часов и не могу быть уверенным, что получится сохранить информацию, но… делать было нечего, ведь батарейки \»издыхали\» (стрелки уже остановились и цифры на дисплее едва были различимы), да и он настаивал на том, чтобы рискнуть и вскрыть заднюю крышку.
Открывал я осторожно, по миллиметру, стараясь поймать момент и прижать батарейки, чтобы они не выскочили и не обесточили микросхему.
Однако всё было напрасно — предыдущий часовой мастер, устанавливая батарейки, не нашёл нужных по стандарту и поставил большего размера, и, для того чтобы закрыть крышку с такими крупными батарейками, он снял специальную фиксирующую пластину и вместо неё роль контакта стала выполнять сама крышка. При минимальном поднятии крышки и под действием пружинок батарейки \»отстреливались\» уже внутри корпуса, цепь размыкалась… и из памяти микросхемы всё стиралось.
Я отремонтировал часы, и они стали полностью работоспособны. Но никогда не забуду глаза этого армянина, который смотрел на меня как на злейшего врага, когда я отдавал ему часы. Он с такой брезгливостью и отвращением взял их в руки, как будто это была ядовитая гадюка. Часы \»умерли\» в его понятии и стали ему ненавистны, — эти часы, и я вместе с ними, оборвали последнюю ниточку с теми, кого он любил, и остались лишь блестящим напоминанием о его горе.
Я взял с него деньги за работу, чтобы он не швырнул мне их в лицо. Я не обиделся на него и всё понял. Было бессмысленно объяснять ему мою непричастность к произошедшему и указывать пальцем на предыдущего мастера. Для него именно в моих руках умерло то самое дорогое, что он доверил мне как специалисту.
Я не обиделся, мне просто стало очень грустно. Я много думал потом об этом случае, всё ставил себя на его место… Пожалуй, моя реакция была бы такой же. Но если бы знать, что схениматику механизма изменили, я лучше бы просто распилил корпус напополам. Хотя, с другой стороны, меня просили починить часы…

На днях принесли мне в ремонт интересные часы. Очень дорогие и сложные.
И вдобавок весьма редкие. Я сам себе казался хирургом, у которого на операционном столе оказался пациент с сердцем с правой стороны, — в принципе всё знакомо и известно, но весьма необычно. И мастер, который их принёс, как хирургическая сестра, понимая меня с полуслова, подавал мне инструменты, так как я не имел возможности оторваться от микроскопа. Сходство с хирургом было особенно явным, когда он салфеткой вытирал выступившую у меня от напряжения испарину.
Два часа за микроскопом — это не девять часов стоя за операционным столом, и человеческая жизнь несоизмерима с двенадцатью тысячами долларов (стоимостью этих часов), но от напряжения и навалившейся усталости потом часа полтора руки дрожали. Нельзя было ошибиться, и всё время ушло на подготовку тонкого проводочка (в пять раз тоньше человеческого волоса и длиной всего 1 миллиметр) к тому, чтобы приложить к нему стык в стык такой же и один раз коснуться их тонким, как игла, жалом паяльника и спаять намертво. Но спаять с первого раза, иначе второе касание паяльника сожжёт проводочки и безнадёжно испортит работу. То есть потом часы, конечно, можно будет починить, и варианта два: либо заказывать деталь в Швейцарии на заводе-изготовителе и ждать минимум два месяца (заплатив за деталь до 10% от стоимости часов), либо, разобрав механизм, изготавливать деталь заново, со всем соблюдением технологии, производя потом при сборке сложную и нудную настройку всего механизма (это, в принципе, нужно было бы делать и в первом случае), и потерять на этом около недели.
Но… всё получилось.

А ещё позабавил меня один случай, когда принесли часы, не очень дорогие (около 200 долларов) с потерянным верхним ободочком (рантиком ) и, соответственно, без стекла и попросили подобрать рант… Не получилось. Нестандартная форма и размер.
Это было год назад, и тут ко мне вновь обращаются и приносят те же часы, говоря, что измучились, что обращались почти во все крупные мастерские Москвы, что возили часы в Швейцарию, но и там не смогли помочь, ибо модель устарела и снята с производства (я думал, врут, но по ответам на мои вопросы понял, что правда возили). И вот обратились ко мне как к последней надежде — вдруг я что придумаю. Я ответил, что проблем-то особых нет изготовить этот рант , проблема одна — его стоимость. Из латуни или стали никто не будет точить, а вот из золота — пожалуйста, но стоить это будет вместе со стеклом (а хозяин непременно хотел стекло из сапфира) 175 долларов. Почти столько же, как новые (не проще ли вообще купить новые, более интересную и новую модель?). Хозяин возопил : \»Хочу!\» И часы были готовы через пять дней. Они сверкали нарядным семиграммовым золотым рантиком и нецарапаемым сапфировым стеклом. Для меня навсегда осталось загадкой, чем они были так дороги хозяину, который и через год мытарств по мастерским, потеряв надежду, не хотел с ними расставаться. (Я общался не конкретно с ним, а через его секретаршу.)

А вот самый грустный случай, который мне запомнился:
Это было лет 12 назад, может, чуть больше, — вскоре после землетрясения в Армении. Ко мне пришёл клиент, армянин, и принёс часы \»Citizen\». Это были электронно-механические часы (то есть с экранчиком и стрелками), и на них можно было записывать через встроенный микрофон музыку или голос. Всего пятнадцать секунд. И на этих часах был записан голос его маленького сына, погибшего вместе с матерью под обломками в Спитаке. У мужчины никого больше не осталось из родных, и он слёзно, чуть ли не на коленях просил поменять батарейки в часах таким образом, чтобы сохранить звучание детского голоса.
Осмотрев часы, — они вместе с хозяином попали под рухнувшую стену, — я увидел , что от удара камнем повреждена кнопка, запускающая воспроизведение речи — её просто заклинило. \»Да, — сказал он, — после трагедии я уже не мог слушать запись\». Я объяснил, что не знаю конструкцию часов и не могу быть уверенным, что получится сохранить информацию, но… делать было нечего, ведь батарейки \»издыхали\» (стрелки уже остановились и цифры на дисплее едва были различимы), да и он настаивал на том, чтобы рискнуть и вскрыть заднюю крышку.
Открывал я осторожно, по миллиметру, стараясь поймать момент и прижать батарейки, чтобы они не выскочили и не обесточили микросхему.
Однако всё было напрасно — предыдущий часовой мастер, устанавливая батарейки, не нашёл нужных по стандарту и поставил большего размера, и, для того чтобы закрыть крышку с такими крупными батарейками, он снял специальную фиксирующую пластину и вместо неё роль контакта стала выполнять сама крышка. При минимальном поднятии крышки и под действием пружинок батарейки \»отстреливались\» уже внутри корпуса, цепь размыкалась… и из памяти микросхемы всё стиралось.
Я отремонтировал часы, и они стали полностью работоспособны. Но никогда не забуду глаза этого армянина, который смотрел на меня как на злейшего врага, когда я отдавал ему часы. Он с такой брезгливостью и отвращением взял их в руки, как будто это была ядовитая гадюка. Часы \»умерли\» в его понятии и стали ему ненавистны, — эти часы, и я вместе с ними, оборвали последнюю ниточку с теми, кого он любил, и остались лишь блестящим напоминанием о его горе.
Я взял с него деньги за работу, чтобы он не швырнул мне их в лицо. Я не обиделся на него и всё понял. Было бессмысленно объяснять ему мою непричастность к произошедшему и указывать пальцем на предыдущего мастера. Для него именно в моих руках умерло то самое дорогое, что он доверил мне как специалисту.
Я не обиделся, мне просто стало очень грустно. Я много думал потом об этом случае, всё ставил себя на его место… Пожалуй, моя реакция была бы такой же. Но если бы знать, что схениматику механизма изменили, я лучше бы просто распилил корпус напополам. Хотя, с другой стороны, меня просили починить часы…

На днях принесли мне в ремонт интересные часы. Очень дорогие и сложные.
И вдобавок весьма редкие. Я сам себе казался хирургом, у которого на операционном столе оказался пациент с сердцем с правой стороны, — в принципе всё знакомо и известно, но весьма необычно. И мастер, который их принёс, как хирургическая сестра, понимая меня с полуслова, подавал мне инструменты, так как я не имел возможности оторваться от микроскопа. Сходство с хирургом было особенно явным, когда он салфеткой вытирал выступившую у меня от напряжения испарину.
Два часа за микроскопом — это не девять часов стоя за операционным столом, и человеческая жизнь несоизмерима с двенадцатью тысячами долларов (стоимостью этих часов), но от напряжения и навалившейся усталости потом часа полтора руки дрожали. Нельзя было ошибиться, и всё время ушло на подготовку тонкого проводочка (в пять раз тоньше человеческого волоса и длиной всего 1 миллиметр) к тому, чтобы приложить к нему стык в стык такой же и один раз коснуться их тонким, как игла, жалом паяльника и спаять намертво. Но спаять с первого раза, иначе второе касание паяльника сожжёт проводочки и безнадёжно испортит работу. То есть потом часы, конечно, можно будет починить, и варианта два: либо заказывать деталь в Швейцарии на заводе-изготовителе и ждать минимум два месяца (заплатив за деталь до 10% от стоимости часов), либо, разобрав механизм, изготавливать деталь заново, со всем соблюдением технологии, производя потом при сборке сложную и нудную настройку всего механизма (это, в принципе, нужно было бы делать и в первом случае), и потерять на этом около недели.
Но… всё получилось.

А ещё позабавил меня один случай, когда принесли часы, не очень дорогие (около 200 долларов) с потерянным верхним ободочком (рантиком ) и, соответственно, без стекла и попросили подобрать рант… Не получилось. Нестандартная форма и размер.
Это было год назад, и тут ко мне вновь обращаются и приносят те же часы, говоря, что измучились, что обращались почти во все крупные мастерские Москвы, что возили часы в Швейцарию, но и там не смогли помочь, ибо модель устарела и снята с производства (я думал, врут, но по ответам на мои вопросы понял, что правда возили). И вот обратились ко мне как к последней надежде — вдруг я что придумаю. Я ответил, что проблем-то особых нет изготовить этот рант , проблема одна — его стоимость. Из латуни или стали никто не будет точить, а вот из золота — пожалуйста, но стоить это будет вместе со стеклом (а хозяин непременно хотел стекло из сапфира) 175 долларов. Почти столько же, как новые (не проще ли вообще купить новые, более интересную и новую модель?). Хозяин возопил : \»Хочу!\» И часы были готовы через пять дней. Они сверкали нарядным семиграммовым золотым рантиком и нецарапаемым сапфировым стеклом. Для меня навсегда осталось загадкой, чем они были так дороги хозяину, который и через год мытарств по мастерским, потеряв надежду, не хотел с ними расставаться. (Я общался не конкретно с ним, а через его секретаршу.)

А вот самый грустный случай, который мне запомнился:
Это было лет 12 назад, может, чуть больше, — вскоре после землетрясения в Армении. Ко мне пришёл клиент, армянин, и принёс часы \»Citizen\». Это были электронно-механические часы (то есть с экранчиком и стрелками), и на них можно было записывать через встроенный микрофон музыку или голос. Всего пятнадцать секунд. И на этих часах был записан голос его маленького сына, погибшего вместе с матерью под обломками в Спитаке. У мужчины никого больше не осталось из родных, и он слёзно, чуть ли не на коленях просил поменять батарейки в часах таким образом, чтобы сохранить звучание детского голоса.
Осмотрев часы, — они вместе с хозяином попали под рухнувшую стену, — я увидел , что от удара камнем повреждена кнопка, запускающая воспроизведение речи — её просто заклинило. \»Да, — сказал он, — после трагедии я уже не мог слушать запись\». Я объяснил, что не знаю конструкцию часов и не могу быть уверенным, что получится сохранить информацию, но… делать было нечего, ведь батарейки \»издыхали\» (стрелки уже остановились и цифры на дисплее едва были различимы), да и он настаивал на том, чтобы рискнуть и вскрыть заднюю крышку.
Открывал я осторожно, по миллиметру, стараясь поймать момент и прижать батарейки, чтобы они не выскочили и не обесточили микросхему.
Однако всё было напрасно — предыдущий часовой мастер, устанавливая батарейки, не нашёл нужных по стандарту и поставил большего размера, и, для того чтобы закрыть крышку с такими крупными батарейками, он снял специальную фиксирующую пластину и вместо неё роль контакта стала выполнять сама крышка. При минимальном поднятии крышки и под действием пружинок батарейки \»отстреливались\» уже внутри корпуса, цепь размыкалась… и из памяти микросхемы всё стиралось.
Я отремонтировал часы, и они стали полностью работоспособны. Но никогда не забуду глаза этого армянина, который смотрел на меня как на злейшего врага, когда я отдавал ему часы. Он с такой брезгливостью и отвращением взял их в руки, как будто это была ядовитая гадюка. Часы \»умерли\» в его понятии и стали ему ненавистны, — эти часы, и я вместе с ними, оборвали последнюю ниточку с теми, кого он любил, и остались лишь блестящим напоминанием о его горе.
Я взял с него деньги за работу, чтобы он не швырнул мне их в лицо. Я не обиделся на него и всё понял. Было бессмысленно объяснять ему мою непричастность к произошедшему и указывать пальцем на предыдущего мастера. Для него именно в моих руках умерло то самое дорогое, что он доверил мне как специалисту.
Я не обиделся, мне просто стало очень грустно. Я много думал потом об этом случае, всё ставил себя на его место… Пожалуй, моя реакция была бы такой же. Но если бы знать, что схениматику механизма изменили, я лучше бы просто распилил корпус напополам. Хотя, с другой стороны, меня просили починить часы…

На днях принесли мне в ремонт интересные часы. Очень дорогие и сложные.
И вдобавок весьма редкие. Я сам себе казался хирургом, у которого на операционном столе оказался пациент с сердцем с правой стороны, — в принципе всё знакомо и известно, но весьма необычно. И мастер, который их принёс, как хирургическая сестра, понимая меня с полуслова, подавал мне инструменты, так как я не имел возможности оторваться от микроскопа. Сходство с хирургом было особенно явным, когда он салфеткой вытирал выступившую у меня от напряжения испарину.
Два часа за микроскопом — это не девять часов стоя за операционным столом, и человеческая жизнь несоизмерима с двенадцатью тысячами долларов (стоимостью этих часов), но от напряжения и навалившейся усталости потом часа полтора руки дрожали. Нельзя было ошибиться, и всё время ушло на подготовку тонкого проводочка (в пять раз тоньше человеческого волоса и длиной всего 1 миллиметр) к тому, чтобы приложить к нему стык в стык такой же и один раз коснуться их тонким, как игла, жалом паяльника и спаять намертво. Но спаять с первого раза, иначе второе касание паяльника сожжёт проводочки и безнадёжно испортит работу. То есть потом часы, конечно, можно будет починить, и варианта два: либо заказывать деталь в Швейцарии на заводе-изготовителе и ждать минимум два месяца (заплатив за деталь до 10% от стоимости часов), либо, разобрав механизм, изготавливать деталь заново, со всем соблюдением технологии, производя потом при сборке сложную и нудную настройку всего механизма (это, в принципе, нужно было бы делать и в первом случае), и потерять на этом около недели.
Но… всё получилось.

А ещё позабавил меня один случай, когда принесли часы, не очень дорогие (около 200 долларов) с потерянным верхним ободочком (рантиком ) и, соответственно, без стекла и попросили подобрать рант… Не получилось. Нестандартная форма и размер.
Это было год назад, и тут ко мне вновь обращаются и приносят те же часы, говоря, что измучились, что обращались почти во все крупные мастерские Москвы, что возили часы в Швейцарию, но и там не смогли помочь, ибо модель устарела и снята с производства (я думал, врут, но по ответам на мои вопросы понял, что правда возили). И вот обратились ко мне как к последней надежде — вдруг я что придумаю. Я ответил, что проблем-то особых нет изготовить этот рант , проблема одна — его стоимость. Из латуни или стали никто не будет точить, а вот из золота — пожалуйста, но стоить это будет вместе со стеклом (а хозяин непременно хотел стекло из сапфира) 175 долларов. Почти столько же, как новые (не проще ли вообще купить новые, более интересную и новую модель?). Хозяин возопил : \»Хочу!\» И часы были готовы через пять дней. Они сверкали нарядным семиграммовым золотым рантиком и нецарапаемым сапфировым стеклом. Для меня навсегда осталось загадкой, чем они были так дороги хозяину, который и через год мытарств по мастерским, потеряв надежду, не хотел с ними расставаться. (Я общался не конкретно с ним, а через его секретаршу.)

А вот самый грустный случай, который мне запомнился:
Это было лет 12 назад, может, чуть больше, — вскоре после землетрясения в Армении. Ко мне пришёл клиент, армянин, и принёс часы \»Citizen\». Это были электронно-механические часы (то есть с экранчиком и стрелками), и на них можно было записывать через встроенный микрофон музыку или голос. Всего пятнадцать секунд. И на этих часах был записан голос его маленького сына, погибшего вместе с матерью под обломками в Спитаке. У мужчины никого больше не осталось из родных, и он слёзно, чуть ли не на коленях просил поменять батарейки в часах таким образом, чтобы сохранить звучание детского голоса.
Осмотрев часы, — они вместе с хозяином попали под рухнувшую стену, — я увидел , что от удара камнем повреждена кнопка, запускающая воспроизведение речи — её просто заклинило. \»Да, — сказал он, — после трагедии я уже не мог слушать запись\». Я объяснил, что не знаю конструкцию часов и не могу быть уверенным, что получится сохранить информацию, но… делать было нечего, ведь батарейки \»издыхали\» (стрелки уже остановились и цифры на дисплее едва были различимы), да и он настаивал на том, чтобы рискнуть и вскрыть заднюю крышку.
Открывал я осторожно, по миллиметру, стараясь поймать момент и прижать батарейки, чтобы они не выскочили и не обесточили микросхему.
Однако всё было напрасно — предыдущий часовой мастер, устанавливая батарейки, не нашёл нужных по стандарту и поставил большего размера, и, для того чтобы закрыть крышку с такими крупными батарейками, он снял специальную фиксирующую пластину и вместо неё роль контакта стала выполнять сама крышка. При минимальном поднятии крышки и под действием пружинок батарейки \»отстреливались\» уже внутри корпуса, цепь размыкалась… и из памяти микросхемы всё стиралось.
Я отремонтировал часы, и они стали полностью работоспособны. Но никогда не забуду глаза этого армянина, который смотрел на меня как на злейшего врага, когда я отдавал ему часы. Он с такой брезгливостью и отвращением взял их в руки, как будто это была ядовитая гадюка. Часы \»умерли\» в его понятии и стали ему ненавистны, — эти часы, и я вместе с ними, оборвали последнюю ниточку с теми, кого он любил, и остались лишь блестящим напоминанием о его горе.
Я взял с него деньги за работу, чтобы он не швырнул мне их в лицо. Я не обиделся на него и всё понял. Было бессмысленно объяснять ему мою непричастность к произошедшему и указывать пальцем на предыдущего мастера. Для него именно в моих руках умерло то самое дорогое, что он доверил мне как специалисту.
Я не обиделся, мне просто стало очень грустно. Я много думал потом об этом случае, всё ставил себя на его место… Пожалуй, моя реакция была бы такой же. Но если бы знать, что схениматику механизма изменили, я лучше бы просто распилил корпус напополам. Хотя, с другой стороны, меня просили починить часы…

На днях принесли мне в ремонт интересные часы. Очень дорогие и сложные.
И вдобавок весьма редкие. Я сам себе казался хирургом, у которого на операционном столе оказался пациент с сердцем с правой стороны, — в принципе всё знакомо и известно, но весьма необычно. И мастер, который их принёс, как хирургическая сестра, понимая меня с полуслова, подавал мне инструменты, так как я не имел возможности оторваться от микроскопа. Сходство с хирургом было особенно явным, когда он салфеткой вытирал выступившую у меня от напряжения испарину.
Два часа за микроскопом — это не девять часов стоя за операционным столом, и человеческая жизнь несоизмерима с двенадцатью тысячами долларов (стоимостью этих часов), но от напряжения и навалившейся усталости потом часа полтора руки дрожали. Нельзя было ошибиться, и всё время ушло на подготовку тонкого проводочка (в пять раз тоньше человеческого волоса и длиной всего 1 миллиметр) к тому, чтобы приложить к нему стык в стык такой же и один раз коснуться их тонким, как игла, жалом паяльника и спаять намертво. Но спаять с первого раза, иначе второе касание паяльника сожжёт проводочки и безнадёжно испортит работу. То есть потом часы, конечно, можно будет починить, и варианта два: либо заказывать деталь в Швейцарии на заводе-изготовителе и ждать минимум два месяца (заплатив за деталь до 10% от стоимости часов), либо, разобрав механизм, изготавливать деталь заново, со всем соблюдением технологии, производя потом при сборке сложную и нудную настройку всего механизма (это, в принципе, нужно было бы делать и в первом случае), и потерять на этом около недели.
Но… всё получилось.

А ещё позабавил меня один случай, когда принесли часы, не очень дорогие (около 200 долларов) с потерянным верхним ободочком (рантиком ) и, соответственно, без стекла и попросили подобрать рант… Не получилось. Нестандартная форма и размер.
Это было год назад, и тут ко мне вновь обращаются и приносят те же часы, говоря, что измучились, что обращались почти во все крупные мастерские Москвы, что возили часы в Швейцарию, но и там не смогли помочь, ибо модель устарела и снята с производства (я думал, врут, но по ответам на мои вопросы понял, что правда возили). И вот обратились ко мне как к последней надежде — вдруг я что придумаю. Я ответил, что проблем-то особых нет изготовить этот рант , проблема одна — его стоимость. Из латуни или стали никто не будет точить, а вот из золота — пожалуйста, но стоить это будет вместе со стеклом (а хозяин непременно хотел стекло из сапфира) 175 долларов. Почти столько же, как новые (не проще ли вообще купить новые, более интересную и новую модель?). Хозяин возопил : \»Хочу!\» И часы были готовы через пять дней. Они сверкали нарядным семиграммовым золотым рантиком и нецарапаемым сапфировым стеклом. Для меня навсегда осталось загадкой, чем они были так дороги хозяину, который и через год мытарств по мастерским, потеряв надежду, не хотел с ними расставаться. (Я общался не конкретно с ним, а через его секретаршу.)

А вот самый грустный случай, который мне запомнился:
Это было лет 12 назад, может, чуть больше, — вскоре после землетрясения в Армении. Ко мне пришёл клиент, армянин, и принёс часы \»Citizen\». Это были электронно-механические часы (то есть с экранчиком и стрелками), и на них можно было записывать через встроенный микрофон музыку или голос. Всего пятнадцать секунд. И на этих часах был записан голос его маленького сына, погибшего вместе с матерью под обломками в Спитаке. У мужчины никого больше не осталось из родных, и он слёзно, чуть ли не на коленях просил поменять батарейки в часах таким образом, чтобы сохранить звучание детского голоса.
Осмотрев часы, — они вместе с хозяином попали под рухнувшую стену, — я увидел , что от удара камнем повреждена кнопка, запускающая воспроизведение речи — её просто заклинило. \»Да, — сказал он, — после трагедии я уже не мог слушать запись\». Я объяснил, что не знаю конструкцию часов и не могу быть уверенным, что получится сохранить информацию, но… делать было нечего, ведь батарейки \»издыхали\» (стрелки уже остановились и цифры на дисплее едва были различимы), да и он настаивал на том, чтобы рискнуть и вскрыть заднюю крышку.
Открывал я осторожно, по миллиметру, стараясь поймать момент и прижать батарейки, чтобы они не выскочили и не обесточили микросхему.
Однако всё было напрасно — предыдущий часовой мастер, устанавливая батарейки, не нашёл нужных по стандарту и поставил большего размера, и, для того чтобы закрыть крышку с такими крупными батарейками, он снял специальную фиксирующую пластину и вместо неё роль контакта стала выполнять сама крышка. При минимальном поднятии крышки и под действием пружинок батарейки \»отстреливались\» уже внутри корпуса, цепь размыкалась… и из памяти микросхемы всё стиралось.
Я отремонтировал часы, и они стали полностью работоспособны. Но никогда не забуду глаза этого армянина, который смотрел на меня как на злейшего врага, когда я отдавал ему часы. Он с такой брезгливостью и отвращением взял их в руки, как будто это была ядовитая гадюка. Часы \»умерли\» в его понятии и стали ему ненавистны, — эти часы, и я вместе с ними, оборвали последнюю ниточку с теми, кого он любил, и остались лишь блестящим напоминанием о его горе.
Я взял с него деньги за работу, чтобы он не швырнул мне их в лицо. Я не обиделся на него и всё понял. Было бессмысленно объяснять ему мою непричастность к произошедшему и указывать пальцем на предыдущего мастера. Для него именно в моих руках умерло то самое дорогое, что он доверил мне как специалисту.
Я не обиделся, мне просто стало очень грустно. Я много думал потом об этом случае, всё ставил себя на его место… Пожалуй, моя реакция была бы такой же. Но если бы знать, что схениматику механизма изменили, я лучше бы просто распилил корпус напополам. Хотя, с другой стороны, меня просили починить часы…