Заблестело в небе каплями. Или снегом. Как-то странно выкладывался рой смешных мыслей. Музыка не давала спокойно жить и дарила минуты просветления. Когда первые звуки Morricone с его темой к шедевру киноискусства. Флейта. Нет, армянский рожок. В музыке – целая жизнь, жизнь целых поколений убийственно просто летит мимо времени, мимо песочных часов, выброшенных на помойку. Забавляясь, смеясь и смеша окружающее. Дико холодно бывает в эти минуты.
— Ты занят? Подожди, скажи мне… ведь ты же сегодня посветлее? – Она смотрит и не видит. Смотрит в себя, мимо себя. Даже мимо себя. Улыбнуться и не сметь показать этого, когда она поднимет взгляд.
— Да… хотя на улице дождь… сплошной… как из ведра-ведрышка, — затесались не озвученные междометия. Как в музыке Morricone.
— Значит, я чувствую тебя и без слов. И даже не слыша твоих слов. – Она поднимает глаза, темные, глубокие, наполненные тем самым, жутким.
— Это плохо? – Плохо рождать пол-улыбки, как всегда что-то недоношенное.
— Нет, конечно, это неплохо, — она дополняет улыбку до целой, и теперь ее не прекратишь, пока она тянется, пока существуют минуты взвешенного ожидания.
— Работы много? Понимаю, навалилось.
Творчество встречи. Так непонятно. Откуда соприкосновение, рожденное еще до того, как я смог видеть ее? Секунды доносятся ветерком, отсчитывают время до близости, до касания. Тянуться минутой к преждевременному катарсису. Пусть. Пусть минуты будут секундами, но спешить… невозможно.
— Ты читал моё «не хулиганское» эссе? Сегодня утром мне позвонил мой приятель с совершенно дурацким вопросом: «Что ты там вытворяешь?». О чем он, понять не могу…
Небрежность по отношению ко времени уже чудилась. Впереди прозрачность и, не может быть! – пустота. Поэтому – вокруг. Теснее. Удаленнее. Но честнее. Играя и смакуя, даря и отнимая.
— Классическое воспроизводство тайных желаний большей части мужского населения планеты. И не объясняй никому! – Словно встал во весь рост и сказал: «Не пущу!»
— Да? Ты думаешь, у меня получилось? – Оборачивается, протягивает руку, отдергивая тут же ее.
— Мне казалось, что можно было бы сделать все менее прозрачным… но, после второго прочтения понял, что это оттого, что… я знал. – Да, я знал, и не попался. Но шаг сделал. Пусть.
— Менее? Еще — менее? Да там, по-моему, речь просто идет об авокадо. – Играя интонациями, пробуя на вкус минутную паузу восторга от приближения игры и победы в ней. — А что там про мужское население какое-то было?
— Ну, так, а почему-то звонят, а?
— А… Он просто знает, какая я хулиганка… Решил, наверное, подстраховаться…
Остановились, замерев. Слышится возглас собачника. Букинист явно перестарался и слишком долго искал ей книгу о Кельнском соборе. Пыль была даже на кончиках ушей! Запорошила. Представил, как заблестели ее глаза, когда она взяла запыленный фолиант в руки и открыла проложенные пергаментом страницы…
— Мне кажется, то, что ты задумывала, то и получилось…
— Хорошо, что получилось. Только тебе не кажется, что после отдельных моих выплесков на народ нападает какое-то остекленение? Где танцы?
— Спроси лучше, где музыка?
— А напеть? Можно же напеть, если знаешь тему…
— Почему мы с тобой всегда разговариваем на эзоповом языке?! Не знаешь?
— А зачем упрощать? Жизнь и так проста. Так лучше пусть проекция ее на наш внутренний мир будет неоднозначной. Интереснее, когда не можешь разгадать загадки, поставленные самим собой.
— Притворяться — это способ жить весело?
— Интересно…
Машина подъезжала к аэропорту. Найдя место для парковки, я въехал на нее и затормозил. Прислушался. Двигатель пел ровно, грел и убаюкивал. Ночь без сна давала о себе знать. Провожать всегда, как оборвать.
— Чтобы петь, нужно что-то внутри иметь… Пока не поется, — сказал я, глуша двигатель.
— Подождем. Подождем? – Спросила она у себя. А потом повернула голову ко мне. Я молчал.
Людей перед зданием аэропорта было мало. Вечер играл первыми сумерками, как вор отмычками перед дверью в ночь.
— Ты влюблен? – Ее голос оказался как-то стразу севшим, треснутым.
— «В лесу раздавался топор дровосека…», — усмехнулся я, наблюдая за стартующим самолетом и затягиваясь его гулом. — А ты?
— Да… – Быстро ответила она. — А ты?
— Да. – Только так. «Нет» сказать было невмоготу. — Вместе мы — влюбленные люди! В мужа?
— А ты в кого?
— Расскажи о нем.
— О ком из…?
— А ты влюблена в… нескольких?
— А ты как думал?
— О самом ярком…
Секунды смешивались в слой временного пирога, раскатывались будущим, посыпались приправами-мелочами окружающего и ставились в печку. Шутник – кулинар! Смешно.
— Видишь. О самом? Так нельзя.
— А как можно? Хорошо. Не ярком, а близком. Как правило, самый яркий – это далеко не самый близкий.
— Я не рассказываю. Но ты можешь рассказать. Смело.
— Я тоже… почти не рассказываю, если только кто-то не догадается сам. Все… хочу кофе.
— Что ж. Обидно, знаешь. Пойдем – попьем.
Мы вышли из машины. Запах леса и весенней свежести перемешивался с ее духами. Легкий щелчок дверей, почти одновременный. Писк сигнализации. И несколько шагов вперед. Она взяла меня под руку, одновременно провела пальцами второй руки по моей ладони, прижала.
***
Мы пили Davidoff на втором этаже здания аэропорта. Когда я был с ней, никогда не хотелось спешить. И в движениях, и в мыслях, и в сексе и, вот сейчас, когда мы пили кофе. Две маленькие чашечки их тонкого фарфора и раскраской под Пикассо, в них 30 граммов кофе. И больше ничего было не нужно! Все остальное было вокруг. Внутри…
— Он знает. Ну, или догадывается. Может быть.
— Он… — всегда, когда мы говорили о своих «любимых», я иронизировал, защищаясь от более глубокого проникновения мыслей. Именно мыслей, не чувств. Чувств хватало, чтобы знать. — Вряд ли он знает, если ты ему не сказала. Чувствовать можно, конечно. А встреча была?
— О, да разве ж ты любопытен? – Лукавая, перехватывает инициативу.
— Ты же знаешь, что нет… это почти профессиональное. Ладно, не о том говорим, ты права. Но ты тоже любопытна. Ужас как…
— А-ха… — Она делает глоток, закрывая глаза. — Но я умею сдерживаться…
Еще один глоток. Что-то она заспешила. Придумывает!
— Стараюсь, во всяком случае. Потому что я любопытна, как обезьяна.
— Анализировать по мелочам-черточкам и делать некоторые выводы… значительные. Потом, да?
— Нет-нет-нет… — Вот и засмущалась.
И я знаю, что она вспоминает сейчас. И пытается это скрыть, и не может. Ее старания перехлестывают через край даже жизненной лодки откровений. Словно в ней пробоина, словно она вычерпывает вдруг накрывшую лодку волну, старательно, убедительно, ловко, но… ковшик дырявый и уже отслуживший свой срок.
Ночь…
Да, ночь.
И этот чертов Morricone с его темой.
***
— Тебе важно быть в состоянии влюбленности постоянно?
— Нет. Это же не самоцель. Я просто люблю…
— Просто любить… сложно. А любить можно только тогда, когда это любовь.
— …
— Речь не о самоцели. Речь о состоянии. И о необходимости этого состояния тебе. Тебе внутренней. Не разуму, а естеству.
— Конечно. Наверное, каждая женщина должна любить. Постоянно. Одна влюбленность переходит в следующую… в следующую.
— Порочный круг? Порочный не в смысле \»порок\», а в смысле – не разрубить. Наркотик: необходимость острее чувствовать, ярче существовать… и?
Отвечать было нечего. Узоры смысла, петельки новообразований, цветовая гамма ореолом, вокруг, навязанный смысл – все это бредило, остывая. Сдавило горло. Обнять! Срочно обнять и не выпускать ее, уже дрожащую, испуганную последней точкой прощания, там, где-то у «зеленого коридора» под заинтересованные… всегда заинтересованные мужские взгляды, теперь уже пограничников и таможенников. Провожу пальцами, кончиками пальцев по ее лицу, словно запоминая. Она ловит пальцы губами, задерживая движение.
— На самом деле я очень постоянна, Валер. До неприличия… – Серьезные глаза застывают.
— Как это ни странно, я тоже, — говорю я, замечая банальность, но уже вдогонку, по выстроенному ею мостку.
— Что же тут странного, это Дева. Если тебя любит Дева, то ты обречен…
Слова, слова… кругом слова. Словно в паутине. Мне казалось, что она знает, что мы расстаемся не на неделю. Всплывает в памяти другое. Давнее. Далекое. Полузабытое. Почти начало.
«- Лис…
— Да, Лиса.
— Ты занят? Подожди, скажи мне, ведь ты же сегодня… посветлее?
— Да… хотя на улице дождь… сплошной… как из ведра-ведрышка.
— Значит, я чувствую тебя и без слов. И даже не слыша тебя…
— Это плохо, Лиса?
— Нет, конечно, это неплохо.
— И не хорошо?
— …
— Ты задумалась?
— Нет, я уже занята…
— А я уезжаю…»
