С людьми, если и случается что-то необычное, то, скорее всего, не каждый день. Не вдаваясь в предположительные рассуждения о том, отчего и почему происходят подобные вещи, я без обиняков поделюсь случившимися со мной несколькими странными историями или состояниями, как их лучше-то назвать, не придумаю, а то не было бы поздно, все мы ходим, как говорится, под Богом.
1. Дедушка Коля
В детстве я очень любил животных. Дворовый пёс Уголёк так и бегал за мной хвостом. Мне было всего лет семь, когда однажды, уж не помню зачем, ушёл я с Угольком в степь. Мы с ним баловались и играли, без конца гонялись друг за другом. Потом пёс засунул свой любопытный нос в земляную норку в траве и основательно занялся её исследованием. А я запыхался, упал на спину и стал смотреть в небо на переменчивые облака. Меня удивляло, что при полном безветрии сегодняшнего дня, там — в небе, ветер гнал облака, непрерывно придавая им новые причудливые формы. Моё воображение угадывало в них знакомые мне образы живых существ реальных или фантастических. Смотрел я, смотрел и вдруг вижу, как одно облачко вроде снижается и плывёт ко мне. А потом оно легонько так подхватило меня и куда-то понесло быстро-быстро. Перед глазами всё замелькало, ничего не понять. А как мелькания прекратились, я огляделся и увидел, что лежу в траве на лужайке. Прямо от неё начинается прекрасный яблоневый сад. Высокие раскидистые яблони увешены крупными румяными яблоками. Я поднялся и увидел скамью, на которой сидел старик. Перед ним пестрели левкои и флоксы, у нас тоже такие цветы растут в палисаднике, только наши не настолько пышные.
Старик обернулся и с улыбкой посмотрел на меня. Что-то знакомое в нём мелькнуло, и я смело направился к скамье. Уже на подходе вгляделся, проверяя себя. Вот так да! Так это же дедушка Коля! Но как же так, ударило мне в голову, ведь он умер?!
А он мне и говорит:
-Я рад тебя видеть, Костик! Иди ко мне, внучек.
-Деда, как у тебя тут хорошо! Ты попал, что ли, в Рай? – спросил я, припомнив, как дедушка, когда он ещё живой был, объяснял мне про Рай, в то время как мы с ним собирали райские яблоки для бабушкиного варенья.
Я забрался к нему на скамью без всякого страха, ожидая, что он ответит.
-Нет, милый, всё, что у меня здесь есть, я сделал сам.
-А как же ты смог, деда Коля, ведь ты умер?
-Внучек, я умер для вас, а для себя я продолжаю жить. Тут я могу создать всё, чем по своей охоте занимался в жизни. Ты помнишь, я любил возиться с яблоньками и сажать цветы?
-Дедушка, но таких больших яблок и ярких цветов как здесь у нас нет.
-Это не важно, Костик. Тут всё немного по-другому выглядит. Ты тоже можешь сделать, что пожелаешь, но только из того, что ты действительно любишь. Давай, смелей, представь то, что больше всего хочешь увидеть!
-Деда, а коня можно?!
-Можно, если ты его любишь.
-Я очень люблю нашего Орлика! И я хотел бы с ним подружиться, — ответил я и даже зажмурился, изо всех сил представляя Орлика. Потом открыл глаза и вскрикнул: — Ой, деда, так вот же наш Орлик!
Удивлённый, что у меня получилось, я засмеялся, подбежал к Орлику и обнял его за шею. Дедушка тоже обрадовался Орлику, подошёл к нам и потрепал коня за холку. Тут я вдруг заметил у Орлика на спине пониже гривы два крыла.
-Деда, откуда у Орлика крылья взялись, разве у коней бывают крылья?
-Видишь ли, внучек, тут нет таких дорог как на Земле и с крыльями ему удобнее.
-Дедушка, а почему у тебя нет крыльев?
-Потому что я могу передвигаться куда угодно и без крыльев. Я только представлю, как следует, где хочу быть, и сразу оказываюсь там. Мысли быстрее крыльев.
А я подумал, подумал и спросил дедушку:
— Деда, а что, я тоже умер?
— Нет, конечно, нет, внучек, это у тебя такой сон.
— Как же это, деда? У меня таких взаправдашних снов ещё не было.
Мне не верилось, что я сплю, потому что всё было не так путано как во сне, а как среди обычного дня.
— Это другой сон, — стал объяснять дедушка. — Там, в степи ты сейчас спишь, как обычно, а здесь разговариваешь со мной. Мне хотелось с тобой повидаться, и я так сделал, что мы встретились. Сны, внучек, бывают разные. Когда ты проснёшься, то будешь помнить всё, о чём мы говорили. Ты только про нашу встречу никому не говори, а то другие люди тебя не поймут. Будь здоров!
Когда я очнулся в степи, я помнил всё, всё, всё и про дедушку, и про мой разговор с ним, каждое словечко. Как же мне хотелось, когда мы с Угольком вернулись в село, рассказать домашним и другим мальчишкам о встрече с дедушкой, и особенно о том, что люди, оказывается, живут и после смерти, и даже яблони и цветы сажают! Но деда Коля не велел про это никому говорить, потому что домашние испугаются, а мальчишки станут смеяться, предупредил он. Раньше к дедушке Коле в деревне все прислушивались за его догадливый ум. И я изо всех сил держал язык за зубами. Я только Угольку каждое словечко пересказал ещё в степи. Он слушал, склонив голову на бок и откинув ухо вверх, будто и вправду понимал. После этого моя тайна стала нашей общей с ним тайной, и уж мне не так хотелось ещё с кем-то делить наш секрет. Уголёк не проболтается, и я обещал ему тоже молчать.
Тремя или четырьмя годами позже Уголька случайно задавили на дороге. Я очень переживал и убежал в степь, чтобы побыть одному и погоревать об утрате, не стыдясь своих слёз. Там я лёг на траву и забылся. И опять оказался у дедушки Коли. Это была моя вторая и последняя с ним встреча. Он сначала утешал меня, как мог, а после и говорит:
-Я скажу тебе, Костя, не слишком понятные вещи, но ты уже не тот маленький мальчик, как при первой нашей встрече. В тебе есть чувство сострадания к тем, кто слабее нас. Животные тебя любят, и ты поймёшь меня. Видишь ли, мой милый, существуют природные законы, они действуют независимо от того, вполне ли их понимает человек, а тем более — животное. В мире всё живое получает однажды частицу вечной жизни для постепенного взросления духа. Дух разумен, и чем он выше находится, тем более он разумен.
-Дедушка Коля, как много ты всего тут узнал, — удивился я, не понимая его объяснений.
Да тут не всякий взрослый сообразил бы, как его слова толковать, для меня и теперь в них много загадки…
-Да, Костик, — продолжал он, всё же пытаясь донести до меня то, что ему хотелось, — здесь весь мир разумен. А на Земле, когда человек не знает, как правильно поступить, что выбрать, тогда надо спросить у души.
И опять загадка, как душу-то спросишь? Но, прожив жизнь, я так теперь думаю, что это значит, надо свою совесть спросить. Если против совести не шёл, то и на душе спокойно. А где она, душа-то? Никто не знает. И всё равно для слуха привычно слышать от людей, как кто-то жалуется, что на душе у него тревожно, будто кошки скребут, или грустно, а другой радуется, что на душе легко и спокойно, а иногда так весело, что хочется весельем своим с другими поделиться. Испокон веков среди людей, где я рос, чувства душе приписывали. Но в те юные мои годы, я был уравновешенным парнем, и про душевные терзания не очень-то и думал.
В ответ на рассуждения деда Коли тогда в мыслях у меня своя работа совершалась.
-Дедушка! — вспомнил я, — твои цветы после тебя долго скучали и болели. А потом, когда сестра Анютка начала за ними ухаживать и разговаривать с ними, как ты это всегда делал, цветы снова стали такими же, как при тебе. Деда, а у растений тоже есть душа?
-Конечно, ведь они живые, — без всяких колебаний ответил он.
-Дедушка, а Уголёк был такой умный, он много слов понимал, только сказать не умел, он даже улыбался!
-Не горюй, Костя, разве ты забыл, что здесь ты можешь снова увидеть Уголька. Ну, давай, вспомни его таким, каким ты его любил.
Я легко представил Уголька весёлым и резвым. Как кубарем катился он мне под ноги с заливистым лаем, а после подскакивал, пританцовывая и заглядывая мне в глаза, если я куда-то надолго отлучался.
-Ну, вот он твой Уголёк. Хороший, хороший пёс, — приговаривал деда, гладил его по шерсти и почёсывал за ушами.
От удовольствия Уголёк лёг на спину, перебирая перед собой лапами и подставляя дедушке бока.
-Но теперь, Костя, он останется здесь со мной, а ты, мой милый, возвращайся в свой привычный мир. И помни, с тобой будет Орлик. Ты дружи с ним. А я буду с вами.
Очнувшись на этот раз, я всё-таки никак не мог понять последних слов дедушки Коли, как ни старался. Как же здесь в обычной жизни он будет со мной и с Орликом? Подумал, что это он, наверное, просто так сказал.
Скоро мы стали с Орликом настоящими друзьями. Я кормил своего друга, поил его, чистил стойло, следил, чтоб подковы были в порядке. Сколько раз я с ним разговаривал, будто с человеком, а как же иначе, Орлик всё понимал, это так очевидно. Ходил с ним в ночное. В ночное мы водили лошадей целой мальчишеской компанией. И нам весело, и кони отдыхали от жары, оводов и слепней. Щиплют себе конский щавель и всё, что пожелают. И отдыхают. Дикое лесное зверьё нас обычно не беспокоило. В лесу летом всем корма хватало.
А однажды пошёл я подсобрать веток для костра. Незаметно отдалился от ребят. И тут я услышал характерный шум, когда тяжёлый зверь несётся через кусты. И ветки уже рядом со мной затрещали. Я вздрогнул, опасность дышала мне в лицо. Ещё мгновение, и я увидел страшного волка и его безумные глаза. Я закричал, готовый к самому худшему. Волк дико зарычал, изготовившись к прыжку. Не знаю, как могло случиться, но только Орлик в тот же миг будто вырос из-под земли и оказался передо мной. Не то, чтоб, услышав мой крик, нет, он должен был раньше броситься мне на помощь, чтобы успеть. И когда волк прыгнул, Орлик со всей силы ударил его копытом по голове, даже кость ему проломил.
Волк, как после выяснилось, бешеным был. В другой деревне он одного парня покусал, и тот парень заболел бешенством. А потом умер. И я бы пропал. Не подоспей Орлик вовремя, волк сильно бы меня порвал, скорее всего, насмерть задрал бы. Или как с тем парнем.
Уж как я благодарил своего коня за спасение! Это только потом я догадался, что какая-то сила вела Орлика. Ведь лошади обычно панически боятся волков. Тогда я и вспомнил, как дедушка Коля сказал, прощаясь, что будет рядом со мной и с Орликом.
И вот я стою молодой и здоровый, а рядом конь, мой друг и он спас мне жизнь. И сколько б я ни думал про этот случай, а всё к словам дедушки Коли возвращался: «Помни, с тобой будет Орлик. Ты дружи с ним. А я буду с вами». Наверное, его дедушка Коля научил, уж не знаю как. И ничего другого в голову не приходило и не приходит.
2. Отец, Егор Николаевич
Однажды в дни поздней осени возвращались мы с отцом с предзимней ярмарки. В городе-то вроде тише было, а как выехали в поле, налетел ветер и закружил вьюгу, колючие снежные вихри заметались в разные стороны, снег слепил глаза и нам и лошади. Дорогу засыпало, в двух шагах ничего не видно, куда ни глянь, всюду сплошная белая стена. И никого вокруг, ни единой души, ни огонька, ни человеческого голоса. Лошадь потеряла под собой твёрдую опору, ушла в сторону. Спасения ждать неоткуда. Отец спрыгнул с воза и лошадь чуть в сторону повлек. Шагов с десять продвинулся и наткнулся на неровный холм: вытянутый в одну сторону вроде длинного пологого склона, а с другой стороны холм обрывается, как большой щит. Пристроились мы за него. Кругом вьюга бесится, а здесь затишек. Отец и говорит мне: «Сынок, не оставил нас Господь», — и перекрестился. А я прикрыл глаза и задремал.
Так, укрывшись на возу, переждали мы, пока вьюга окончательно стихла, и тьма просветлела. Когда после осмотрели мы холм, оказалось, что это обыкновенное дерево с раскидистыми корнями, вывернутыми из земли. Плотно укутанные обильным снегом они и сыграли роль щита. «Откуда здесь этот выворотень? — удивлялся отец. — Вроде не было раньше в поле никаких деревьев». Да и после, как ездил отец мой на ярмарку, никак не мог найти тот толстый ствол с корнями наружу. Другие, слушая его рассказ, рассуждали и так, и сяк, строя предположения. Мол, может, не замечал ты, Егор, того дерева, что после ветром свалило. А уж выворотень этот утащил кто-нибудь потом за надобностью. Сам же отец мой, Егор Николаевич, относил тот случай исключительно на счёт чуда. «Видно сам Никола Угодник, спасающий путников, помог нам с Костей в пути», — говорил он. Он твёрдо верил в волю Провидения.
А я снова понял, какая-то непонятная сила помогла нам.
3. Иван Петрович…
Когда я стал взрослым и уже работал преподавателем в техникуме, я встретил Ивана Петровича. Этот человек преклонных лет выполнял у нас в заведении некоторые хозяйственные обязанности, а начальство, не приближая его к себе, нет-нет да в чём-то с ним советовалось или, если, к примеру, надо было особо грамотно составить бумагу в более высокую инстанцию, тоже звали его, чтоб подсказал. Я же, как только впервые приступил к занятиям с учениками, понял, что неплохо бы посоветоваться с толковым дедом, говорили, он раньше в городе преподавал.
Я подошёл к нему и слово за слово разговорился с приветливым стариканом. Он пригласил меня к себе. Я чувствовал, что он с охотой меня позвал и иногда как-то особенно внимательно всматривался в меня. Я тогда ни о чём не спросил, а только очень обрадовался его доброму расположению. Постепенно мы крепко с ним сдружились, несмотря на громадную разницу в возрасте.
От него я узнал, что Иван Петрович доживал свой век один. Уже лет пять, как похоронил он жену, а недавно и единственную сестру, проживавшую с ним в последнее время, тоже предал земле. Его сын, будучи молодым офицером флота, трагически погиб на пике военных волнений на Балтике от матросской пули в марте 1917 года. Скорее всего, пуля предназначалась, как предполагал Иван Петрович, морскому офицеру более высокого ранга, а судьба выбрала его сына Андрея. Сына он очень любил. Как-то старик признался мне, что внешне я напоминаю ему погибшего Андрея. Вот и секрет его особого тяготения ко мне. Иван Петрович был из профессорской семьи, а потом и сам успешно занимался наукой, преподавал студентам, часто бывал в экспедициях в Сибири и на Дальнем Востоке. Он поведал мне, что одно время сочувствовал кадетам, их много было в учёной среде, но в подпольной борьбе он сам никогда не участвовал. Однако от науки и преподавания он давно был отстранён властью. На этот счёт он в подробности не вдавался, а я не спрашивал.
Дома у Ивана Петровича чудом сохранилась богатая библиотека. Я никогда раньше не видел такого количества книг. Меня же более всего привлекли всякие альбомы, и каталоги о мехах, и меховых изделиях. И это не просто так. Тут я должен пояснить свой давний интерес к мехам. И снова вернуться к детским годам и памяти об отце.
4. Проезжее семейство
Ещё ребёнком лет восьми, девяти я однажды увидел семью важного сановника, всю разодетую в пышные меха. Они ехали, как видно, куда-то далеко со всем скарбом, и, выйдя из экипажа, проследовали в церковь. Я всегда сопровождал отца на службу в честь Николая Чудотворца и в декабре, и в мае. Я ходил с отцом по его приглашению, потому что очень его любил. А он был человеком верующим, верил и в то, что Никола спас нас в пургу, я уж говорил.
Проезжее семейство тихо проследовало в средину храма, чтоб присоединиться к молитве верующих. И расположились они все вблизи меня, чуть правее на приступке, так что я потихоньку разглядел каждого из них. Пышные, шелковистые меха показались мне, романтичному деревенскому мальчишке, самыми драгоценными изделиями, где руки скорняка сумели сохранить видимость цельного живого зверька с пуговками блестящих глаз. До этого я видел только воротники и шапки из белки и кролика да овчинные полушубки и тулупы. Богатый мех в одежде придавал весомость мужчинам и царственную красоту женщинам. Их образы потом долго являлись мне, особенно девочка в пушистой белой шапке, как настоящая принцесса.
5. …Иван Петрович
В тот год, когда я познакомился с Иваном Петровичем, мой близкий друг по техникуму уехал, и ни у Ивана Петровича, ни у меня не оказалось рядом ни друзей, ни родных. Девушку, о какой я мечтал, вспоминая маленькую принцессу в пышных мехах, я тоже ещё не встретил. И два, три раза в неделю я обязательно забегал к старику. Мне с ним было интересно.
Меня старик с самого начала неизменно называл Константином, он говорил, что ему так больше нравится, и произносил моё имя даже несколько торжественно.
-Русские меха, Константин, самые лучшие и дорогие в мире, за ними ещё в стародавние времена приезжали торговцы из дальних стран. Пушнину как золото меняли на любой товар, — как сейчас, слышу я его завораживающий голос.
Я готов был часами его слушать, рассказчик он был превосходный. Иван Петрович без всяких книжек многое знал не только о мехах, но и о повадках пушного зверья. В другой раз он стал рассказывать мне про белого медведя, потом незаметно перешёл на повадки бурого медведя. А после, уж не помню каким образом, а только заговорили мы о любимых мной домашних животных.
И тут Иван Петрович по своей привычке, внимательно глядя мне в лицо, вдруг сказал:
-Как это удивительно, Константин, что твой конь спас тебя от бешеного волка.
Я так и сел. Я же точно помнил, что не рассказывал ему об этом случае. Память смолоду у меня была отменная. Откуда он мог знать? Я слышал, как в техникуме многие удивлялись необычайной прозорливости старика, да я и сам замечал за ним умение предвидеть некоторые события заранее. И вообще он был, как я уже говорил, очень умным и знающим человеком. Но тут было что-то совсем другое.
Долго я раздумывал после над его словами. Тогда же вспомнилось мне, как дедушка Коля являлся в мои сны. И до полной глупости я додумался, что, может, дедушка Коля и к Ивану Петровичу в сон приходил? Но как про такое спросишь? И я спросил его только, не знал ли он моего деда при жизни, хотя отлично помнил, что волк напал на меня после смерти дедушки. Но он, конечно, сказал, что не знал моего деда. Загадка осталась загадкой. И она не давала мне покоя.
Однажды в выходной день я принёс с собой кусочек льняного жмыха и сушёную морковь на заварку. После разговоров мы сели с Иваном Петровичем погреться кипятком. Он с гордостью достал пряник. Ещё в прошлый выходной старик выменял на базаре какую-то вещицу на продукты и угощал меня. Пряник мы оставили до теперешнего выходного.
Времена тогда были голодные. Молодым надо больше есть, чем старикам, уверял меня Иван Петрович. Я и вправду очень худой был, помню, что всё время хотелось есть. Мы пили морковный чай с пряником. Пряник был медовый, душистый. Превосходный пряник.
А как согрелись мы, я возьми и спроси у него, как же всё-таки он узнал про бешеного волка и моего коня Орлика. Момент оказался удачным для откровений. Иван Петрович в первый раз признался мне в своём удивительном и редком даре, понимание которого и ему самому, оказывается, было не очень понятно.
— В мире так много неизвестного, Константин…
— Расскажите, Иван Петрович, ну как, как это у вас происходит? – я решил не отступаться. – Ну, как сможете!
-Это, Константин, представь, случалось у меня даже при встрече с совсем незнакомым мне человеком, — наконец, сдался он.
И принялся мне старательно объяснять. Я замер, боясь шелохнуться.
— Вот начинаю я, Константин, всматриваться в черты лица, привлёкшего меня чем-то незнакомца, вслушиваться в его речь, и вдруг неожиданно вижу картинку из жизни этого человека. Это всё как-то само происходит, но длится недолго, до тех пор, пока не расплывутся черты его лица перед моим взором, и я не перестану различать даже голос говорящего, который, то есть его голос, вместе с мимикой лица незнакомца как раз и ввели меня в эпизод его жизни.
— Иван Петрович, какой вы необыкновенный! Это, наверное, оттого, что вы такой учёный и много всего знаете? – я уж и не знал, чем ещё-то можно такое объяснить.
Но он будто не услышал моего вопроса, засмотревшись на старое деревце во дворе, и, с трудом оторвав от него взгляд, сказал:
— Скоро, Константин, это деревце разобьёт молния, и наши встречи станут совсем другими…
— Иван Петрович, ну что это вы такое говорите? Я ничего не понял.
Но старик улыбнулся мне и сказал:
— Не слушай, мой милый, старческую болтовню. У нас с тобой сегодня было праздничное чаепитие. Такой славный выходной день получился!
И Иван Петрович запел свою любимую песню: «Там, где Амур свои волны несёт…», а потом: «По диким степям Забайкалья…», такое хорошее у него было настроение. Я с удовольствием пропел с ним все куплеты, мы делали это не раз, нам нравилось это занятие.
А через три дня с утра обрушилась на наше местечко гроза. Сильный ливень хлестал в окна, гремел гром, сверкала молния. Окна техникума и соседнего с ним дома Ивана Петровича выходили на общий дворик. Когда гроза утихла, я случайно сразу увидел, что молния разбила то старое деревце, о котором говорил старик мне недавно. Я скорее побежал в рабочую комнату Ивана Петровича, чтобы подтвердить его предсказание и восхититься его удивительными способностями. Но Иван Петрович не пришёл в техникум, в то время как должен был придти. У меня сразу заныло в груди. Я бросился домой к своему другу, но не застал его в живых. Иван Петрович умер скоропостижно от мозгового удара. Я тяжко переживал его смерть, долго и сильно о нём тосковал, без конца вспоминая наши встречи и разговоры.
6. После смерти Ивана Петровича
Примерно месяца через два после смерти Ивана Петровича со мной изредка стало случаться что-то для меня непонятное. Почти проснувшись, но не совсем, и, как правило, рано утром меня вдруг захватывал наплыв мыслей. Мысли эти никак не были связаны ни с моими знаниями, ни с моим жизненным опытом. Они были, откровенно говоря, гораздо умнее моих собственных мыслей, тех, что приходили ко мне в обычном состоянии, которое скоро наступало, когда я окончательно просыпался. Я даже мог в те полусны, как я их называл, предсказать последствия будущих поступков или событий, чего раньше со мной никогда не случалось. У меня было полное впечатление, что всё это мне подсказывал открывшийся во мне внутренний голос, как называют его некоторые. Мой голос словно внушал мне, что следует сделать что-то именно так, в то время как до этого я сделал бы совсем иначе. Отчего так происходило, я не мог объяснить. Вот только если я делал, как раньше думал, из этого ничего хорошего не получалось. А если поступал по велению внутреннего голоса, то всегда от этого только выигрывал. Наконец, я окончательно убедился, что голос всегда был прав. Не будь этих переходных состояний полусна, иные из мыслей просто так мне никогда бы не явились в голову. У меня вошло в привычку доверять приходящему ко мне невидимому умному советчику, но я не мог вызвать его по заказу. Если бы мог, наверное, и вся моя жизнь сложилась бы удачливее. Иногда наплыв мыслей был таким, что я не умел или не успевал всего запомнить, однако вернуть уплывшее мне уж не удавалось. Потом много позже один поэт, с которым я познакомился, мне про свои стихи что-то подобное рассказывал, но мне стихи никогда не являлись. Мой голос всегда что-нибудь дельное про обычную жизнь подсказывал. Я скрывал свою тайну. Почему? Так я даже не сумел бы её внятно объяснить. Да и кому? Только Ивану Петровичу, будь он жив, обязательно рассказал бы. Вот кто бы меня понял, ведь с ним происходили ещё более необычные вещи. Но Иван Петрович умер. И родственную мне душу не вернуть никак…
Потом началась война, вторая мировая. Если б кто знал, как я рвался на фронт, но меня ни за что не отпускали, оставив с заданием в тылу. Это было жуткое испытание. В такое время быть в тылу?! Нет, это не соответствовало моим представлениям. Но приказ есть приказ. А мне было невыносимо стыдно, ведь я не старик, не инвалид, моё место на передовой. Это всё больше угнетало меня, и я уже готов был сбежать, нарушив приказ.
Но однажды рано утром, я впал в то своё особое состояние. Подобные моменты полусонных прозрений изредка по-прежнему случались со мной ещё с той поры, как умер Иван Петрович. Тогда в один из напряжённых дней войны я особенно отчётливо услышал свой внутренний голос. В этот раз мне казалось, будто это мой умерший друг, стоя рядом говорил мне, привычно называя меня Константином:
-Не рвись, Константин, это бессмысленно, уж поверь, ведь я не лгал тебе никогда. Да, выбор есть. Человек может полететь самолётом, а может поехать поездом, на котором произойдёт крушение. В первом случае он будет жить, во втором погибнет. Человек может изменить судьбу. Но если бы ты, Константин, всё же оказался на передовой, знай, что ты, не успев уничтожить ни одного врага, был бы убит первой же вражеской пулей, там — без выбора. А здесь ты можешь даже не ходить в бомбоубежище. Здесь тебя не убьёт, и тоже – без выбора.
Надо сказать, что я уже и без того перестал ходить в укрытие при налётах немцев на наш город, и не только я один, человек ко всему привыкает. А однажды меня срочно вызвали в другое помещение. И в это же самое время то место, откуда я не так давно ушёл, разбомбило. Мой внутренний голос снова и притом безоговорочно доказал мне свою неоспоримую правоту. О чём тут ещё рассуждать?
Мне давно хотелось открыться в том, что я долго скрывал. Что накопилось во мне. И теснило мне душу. Это и сны, в которых я вёл разговоры с умершим дедушкой Колей, и чудесное спасение конём от бешеного волка. И дар Ивана Петровича видеть эпизоды чужой жизни, всматриваясь в человека. И, наконец, мой внутренний голос, явившийся ко мне после смерти друга. А перед самой смертью за три дня до грозы Иван Петрович мне сказал: «Скоро, Константин, это деревце разобьёт молния, и наши встречи станут совсем другими», — неожиданно вдруг вспомнил я его слова, отчего-то забытые мной так надолго. Ими он предупредил, что наши встречи станут совсем другими! Как же я раньше не подумал, не припомнил этих слов? Не его ли советы с тех пор, как он умер, передавал мой внутренний голос? А иначе, откуда эти умные мысли взялись?
Вот так всё соединилось во мне таинственной связью между миром тех, кто пока остаётся здесь, и миром несчётного числа людей, ушедших в мир иной, как мы его называем. Помнится, дедушка Коля сказал мне, что тот другой мир разумен. И у меня нет оснований не верить ему.
Предвижу хор голосов, не поверивших ни единому моему слову. Успокаивает одно:
Verba volant, scripta manent*
*лат. Слова улетают, написанное остаётся.