Закадычные приятели Колька Рулькин и Васька Печкин сегодня не пошли на урок русского языка, потому что не выучили правило, из-за которого еще в прошлый раз Колька схлопотал пару за диктант.
— Опять отец выдерет! — вздохнул он обреченно, и друзья прибавили шагу.
Колька шел уверенно, засунув до отказа грязные кулаки в карманы брюк и надвинув кепку прямо на глаза, откуда два его черных глаза озорно поблескивали. Он то и дело сплевывал себе под ноги сквозь дыру в выбитом зубе (в честном бою, за правое дело). Вася, как завороженный семенил рядом, не сводя с друга восхищенного взгляда.
Их путь был недалек. Прямо сразу за деревней, пройдя через неглубокий овраг, мальчишки вышли к лесу, по пути тихо разговаривая о жизни, школе и прочих интересных вещах.
— Слышь, Вась, а вот в давние времена люди больше заботились о природе, лесе. Они вручную окапывали лес оврагом, чтобы и засуха была не страшна и талая вода надолго задерживалась, питая корни деревьев. Представляешь, сколько им пришлось пахать вручную, ведь тогда, двести лет назад, не было ни машин, ни тракторов…. Вот ведь были молодцы. Трудяги! — рассудительно объяснял он другу, — Я передачу смотрел по телеку. Уж давно!
Как раз в этот самый момент друзья вошли в лес.
Лес- красавец, что в нем только не растет – и березы с соснами и ели. Даже дубовая роща имеется. Мальчишки любили в густоте ее чащи строить шалаши. А то и просто поиграть в войнушку, оккупируя противника подручными средствами: бусинками рябины, еловыми шишками и просто обычными палками, добытыми тут же, на поле брани.
В лесу легче дышалось, воздух от сырой листвы и травы был таким терпким, что щекотал ноздри.
— Коль, может костерок запалим? – робко спросил Вася своего старшего друга, общепризнанного авторитета всех пацанов.
— А че, можно! Щас чуток передохнем. Глянь, Василь, красотища-то какая!.
И друзья в сотый раз залюбовались родными красотами, усевшись здесь же на поваленное дерево.
Осень осторожничала, неслышными шагами пробираясь в глубь леса и по пути покрывая желтыми и красными пятнами низкорослые кустарники бузины, орешника. Она все никак не решалась заявить в полной мере о своем визите, будто боялась, что ее не примут полноправной хозяйкой этого времени года. Осень все продолжала играть с детьми в пятнашки, помечая всего лишь кусты и оставляя траву изумрудно-зеленой, по утрам всю в мокром жемчуге, который мерцал и подергивался при малейшем дуновении ветерка. А паутинка подрагивала блестяшками, зацепившись между ветками, и раскачивалась, как «тарзанка» из детской игры, только во много раз тоньше и хрупче.
Мальчишкам нравилась ранняя осень, когда воздух становится таким прозрачным и звонким, что кажется, что он вот-вот зазвенит сам по себе. Небо становится выше, торжественней. Его еще не гнетут тяжелые, мрачные облака, все оно окрашено в беззаботно-голубой цвет, от которого так радостно на душе, что хочется полной грудью втянуть в себя эту голубизну и громко-громко, на весь лес закричать: «Ур-ра!».
Между тем, друзья начали собирать сухой хворост для костра, которого кругом было просто завались, куда ни плюнь.
Для того чтобы быстро и хорошо разжечь костер, мальчикам понадобилась сухая березовая кора, которая сразу же зашипела, свертываясь в трубочку, не успев толком коснуться зажженной спички. Вскоре языки пламени начали облизывать трещавшие сухие ветки, палки и тонкой струей смешиваясь с дымом, все стало подниматься вверх, в воздух.
Ребята, довольные своей работой, растянулись вдоль костра, отгоняя руками назойливый дым, который тихий ветерок навевал в их сторону. Мальчишки мечтательно огляделись вокруг.
— Смотри, Колян, как мы высоко забрались – все село, как на ладони! — Вася первым нарушил тишину. И Колька тут же начал объяснять, что в данный момент они находятся значительно выше села. Он всегда отличался рассудительностью, знанием многих интересных вещей, практичностью, поэтому и пользовался уважением, держась степенно, с достоинством. Васе, робкому мальчику, с ним было легко и спокойно.
Вася рос в благополучной семье, где все заботятся друг о друге. Даже о вредной маленькой сестричке Гальке, что совершенно несправедливо. Какая от нее польза? Станет пол мести, так мусора еще больше становится. Посуду моет – половину перебьет, а спихнет все на него, Васю. Да еще личико такое жалобное сделает. Ух, прибил бы ее! И за что ее все так любят? Отец не успеет после работы толком переодеться, как тут же ее на колени усаживает. А то и подбрасывать кверху начинает. Ох, и подлиза же она, эта Галька! А родители знай, твердят: «Она еще маленькая. Вот вырастет, и будете вместе в кино ходить!». «Жди, когда она вырастет! Да и не хочу я с девчонкой ни в какое кино ходить»,- тихонько ворчал про себя Василий. Но все же в садик за ней ходил и на санках зимой катал, даже приходилось от мальчишек защищать.
А в семье у Коли все было по-другому. Да и семьи-то как таковой нет: бабушка да сам Колька.
После смерти матери, доброй и тихой женщины, отец, вечно пьяный, не растерялся и ушел к чужой, бойкой тетке Зои. Колька не любил к ним ходить, где общение с отцом ограничивалось кулаками в чисто воспитательных целях: за двойку, за первую выкуренную сигарету, за ненормативную лексику. Мальчишка стал второгодником и шпаной. Детям из приличных семей общение с ним запрещалось. Хотя все мальчишки так и тянулись к нему, стараясь во всем походить на него. А Кольке было больно и обидно, почему все так вдруг изменилось? Почему он живет с доброй бабушкой в старом и ветхом доме. Настолько ветхом, что напоминает картинку из детской книжки про трех поросят: точно такой же домишко, дунь — разлетится во все стороны. И правление колхоза на спешит им с бабушкой на помощь? Вообще никто не спешит.…
Еще Колька все никак не может понять, как такое может быть — мамы уже три года нет, а все ее платья в шкафу целы. Зачем они нужны… без нее? Колька любит тайком от бабушки забраться в шкаф и дышать мамиными запахами, такими родными, близкими. Только прикроет глаза, а мама, будто руку ему на голову положит, так нежно, ласково. Тепло так и разливается по всему телу!
— Коль, смотри, вон твоя баб Даша на огороде копается. Уже весь перекопала, наверное, клад ищет! Так что скоро разбогатеешь! — важным тоном закончил Вася. И мальчишки дружно расхохотались, представляя Колю богачом, с огромным животом и лоснящейся лысиной на голове.
— Ой, Колян, умора! — все взвизгивал Васька.
А Колька уже, как ни в чем ни бывало, трудился над костром, нанизывая на гибкую ветку куски черного хлеба, извлеченные из тайника и предназначенные для поджарки над костром. Медленно поворачивая вертел над дымом и, стараясь не коснуться самого огня, чтобы не подпалить хлеб, у мальчишки текли слюнки от запаха и предвкушения трапезы.
Наконец, хлеб стал румяным, и ребятишки набросились на еду. «Эх, вкуснота!», — поглаживая себя по животу, Колька развалился рядом с костром и сладко потянулся.
Ну, до чего же красиво кругом! Листья на деревьях скоро тоже станут разноцветными, затем пообтреплются на ветру и начнут опадать, обнажая коричневые стволы. А пока, пока.… Вот березки выстроились кругом и чуть пожелтевшими ажурными кружевами тихонечко трепещут от легкого ветерка. А осинка, еще почти зеленая, мелко – мелко подрагивает всеми ветками, как испуганный зайчонок. И все рябинки выстроились в ряд, раскрасневшись яркими бусинами, которые склевывают прилетевшие маленькой стайкой вечно голодные воробьишки.
Колька не мог налюбоваться этим зрелищем. Он бы насовсем в лес ушел жить, да вот бабушку жалко.
— А что, построю землянку, запасу пропитание и …живи сколько душе угодно! — размышлял мальчишка.
Да, рябиновая ягода еще горчит, а вот когда ударит морозец, тогда она в самый раз будет и птицам и людям. И Колька зажмурил глаза, представляя, как он будет объедать красные мороженые ягоды, срывая их прямо ртом с ветки. От теплого Колькиного дыхания ягода сначала подернется инеем и может даже показаться, что она оттаяла, но нет, — это всего лишь иней, который тут же снова превращается в тонкий слой льдинки… Ягода будет вкусно хрустеть, как сухари из печки, что вечно сушит бабушка к чаю. Вот только вкус другой – живой, терпкий. Язык вяжет. Для Кольки нет ничего слаще этих зимних рябиновых ягод и … бабушкиных сухарей.
От костра веяло теплом, уютом и мальчишки придвинулись к нему ближе, подставляя для обогрева слегка озябшие руки. Как приятно было ощущать теплые струйки, вливающиеся в тело через руки, шею, лицо! А костер медленно угасал, становясь ниже и мельче. Друзья, как завороженные, смотрели на уже догорающие угли, на то, как они ярко вспыхивали, а потом еще долго мерцали в сгущавшихся лесных сумерках. Поистине завораживающее зрелище!
Но со временем глаза мальчишек устали, посоловели, а все лесные звуки, в том числе и пенье птиц и трескотня сороки на соседнем дереве, все ушло на задний план, куда-то провалилось и, сами того не заметив, мальчишки заснули крепким, здоровым сном. Во сне Колька повернулся на бок, лицом к костру.…
Еще долго всполохи огня освещали лицо мальчика, отбрасывали чьи – то огромные тени, отделившиеся вон от той самой высокой сосны в лесу.… Где-то на ее верхушке отчаянно охнула сова. Колька подошел ближе, задрал голову и увидел, что это лунь, седой лунь.
— От слова – «луна»!» — пробормотал он и вдруг на небе, чуть правее верхушки дерева, на него взглянуло круглое, как блин на бабушкиной сковороде лицо. Оно озарило таким дивным светом все вокруг: лес, верхушки деревьев, огромные камни, притаившиеся за елями, костер и…Васю, спящего на боку и оттого не видевшего той неземной красоты, которая простерлась вокруг леса, поляны.…
Затем послышалось вкрадчивое, еле заметное шуршание чего-то нежного, как шелк маминого любимого платья, которое она надевала по очень большим церковным праздникам и которое теперь одиноко висит в шкафу, рядом с Колькиной кроватью в их маленькой избенке…
Мальчишка почувствовал, что этот тонкий звук льется за его спиной и медленно, очень медленно, боясь все спугнуть, он начал поворачивать голову… Что-то невесомое, как дымка, как курение ладана в батюшкиной кадиле, стало постепенно сгущаться, приобретая все более четкие контуры.
Прямо сверху зазвучала знакомая мелодия, которую певчие поют на клиросе… «И-и-и-и-же… Хе-ру-ви-мы-ы. Та-а-а-ай-ну об-ра-зу-ю-ще…», — и Колька тут же бухнулся на колени, опустив голову на землю, а сверху все лилось: «И-и-и-и-живо-творя-ще…о-о-о-тло-жим по-пе-че-ние… А-а-а-а-а-ли-лу-у-й-я»…..
И Колька, стоя на коленях и, не смея даже поднять головы, потихонечку тянул «Херувимскую», как в прежние времена, стоя рядом с мамой среди теплившихся зажженных свечей в церкви они потихонечку подпевали, а по маминым щекам струились слезы.
Когда закончилась «Херувимская», тишина сковала все вокруг, а Колька все стоял на коленях, низко склонив голову.
Он не знал, как долго длилось это молчание – может один миг, а может и целую вечность, но вслед за ним повеяло такой свежестью, благовонием, оно росло и растекалось, стелилось по земле, траве, поднималось выше. И Колька вспомнил точно такой же приятный аромат, источавшийся от раки Преподобного Серафима Саровского, когда они вместе с мамой подходили под Его благословение.… Да, тогда мама была рядом, совсем рядом. Мама…
Затем Колька почувствовал приближающее тепло и еле приметное голубое свечение, образовавшееся рядом с большим дубом, которому лет двести, не меньше… Мальчику стало как-то не по себе. Нет, животного страха не было, зато появилось ощущение какого то небывалого величия, перед которым он, Колька, был настолько несравненно мал и мелок, что благие слезы понимания своего ничтожества перед чем-то Высшим и Всеблагим начали душить его…
Между тем, сияние и тепло, исходящее Свыше, настолько приблизились к мальчику, что он не удержался и робко поднял глаза.…
Тотчас что-то светлое, проходившее сквозь лунный свет и оттого казавшееся голубым было настолько рядом, стоило ему, Кольке, только протянуть руку. Зазвучал голос. Такой мелодичный, тихий, ясный, что ком в Колькином горле исчез сам собой, а слезы начали высыхать, оставляя сухие дорожки на щеках. «Не печалься, Николай, на все воля Божья! Да хранит тебя Господь! И ныне и присно и во веки веков!», — «Аминь!»,- громко твердым голосом неожиданно для себя ответил вдруг мальчик. Тут же исчезло Видение с Его чудесными запахами, дивным голосом, мелодией.
«Это не просто чудо, это была моя… мама… и голос такой же, только этот еще выше, еще чище и сияние …голубое…. Неужто это ОНА?», — терялся Коля в догадках, по прежнему сидя на своем месте у костра и неизведанная до того радость заполняла его детскую душу ликованием….
Тут никак не усидеть на месте! И он быстро вскочил, затем опустился на колени и принялся руками шарить по тому месту, где только что было ОНО, Чудо! Но трава по-прежнему оставалась всего лишь травой – слегка жухлой и влажной, деревья тоже стояли все спокойно, будто и не были немыми свидетелями чудесного явления.
Тогда Колька, от досады, подбежал к тому самому мощному дубу, от которого и отделялось сияние, потрогал рукой его теплую, чуть шероховатую кору, затем крепко прижался к нему, как к живому и очень близкому и тоненько, протяжно заплакал, вздрагивая всем своим мальчишечьим худеньким тельцем.
Колька не мог понять причину своих слез, он и сам не любил, когда мальчишки хнычут. Но боль утраты самого близкого человека, его матери, которую, как ему сейчас показалось, он только что обрел и снова потерял, настолько сделала его бессильным, что он не стыдился своих слез, не хотел верить тому, что больше никогда не увидит ее, не почувствует ее запаха. Он страшно жалел о том, что она так и не осталась с ним. Вспомнил Колька и самые последние дни, проведенные рядом с умирающей матерью.… И острый приступ одиночества и тоски сжало его бедное, измученное сердце.
Вот и слезы уже кончились, а Колька все продолжал стоять, прижавшись к могучему дереву, будто этот огромный великан вливал в его щуплое тело такую мощную силу, которая поможет противостоять всем невзгодам.
Долго они так стояли – старый дуб и совсем еще юный, но уже так много хлебнувший горя ребенок.
Осенью солнце становится скупым. Вот его уже и не осталось, оно уползло за потемневшие деревья и все погрузилось во мрак.
Колька медленно, нехотя оторвался от дуба, как от своего старшего товарища и огляделся вокруг. Васька по-прежнему спал, безмятежно развалившись около остывшего и холодного костра. Колька наклонился, чтобы растолкать друга и тут только увидел его довольное лицо, все перепачканное золой и хлебными крошками.
— Совсем, как ребенок! Спит и все ему по барабану! — от досады на друга, Колька даже сплюнул, — Ну надо же, все-все проспал и Чуда не увидел! — сильней начал трясти Васю, с лица которого все еще не сходила улыбка.
И тут же прямо с неба громом грянули звонкие колокола, призывая весь православный люд на вечернюю службу. До чего ж Кольке захотелось сейчас стоять рядом со всеми в церковной тишине и тихонько повторять знакомые слова вместе с певчими. Как тогда, еще до маминой болезни.
От такого шума Вася проснулся, по детски поморщил нос, лениво потер глаза.
-Ты чего, Колян? — сонно спросил он.
— Вась, слышь, колокола звонят: Бежим скорее в церковь помогать отцу Владимиру кадило раздувать! — уже кричал Колька от нетерпения плохо соображавшему спросонья другу.
-Только ты мне покажи, куда надо свечки ставить!
Когда через двадцать минут друзья были в храме, на клиросе уже пели: «Аллилуйя»!
А батюшка, проходя мимо мальчишек с уже зажженным кадилом, приветливо кивнул им головой.
