Жизнь каждого отдельно человека вовсе не богата яркими событиями, и случается, что то, что покажется по прошествии лет самым важным, а другое – самым странным и загадочным, происходит как-то между делом, проходит тихо и незаметно рядом с тобой. Пройдет – и не успеешь оглянуться, только смотришь вслед с тоской.
Так случилось и со мной.
А ведь теперь, оглядываясь назад, понимаю – было у меня какое-то затаенное, глубинное предчувствие событий. Но не остановился, не вслушался в себя.
А впрочем, что бы я понял, если и теперь еще не разобрался во всем? Если даже сейчас не знаю – было ли то в действительности, или привиделось, пригрезилось, выдумалось и прошло?
Но до сих пор помню тот необычайно яркий сон, что приснился мне, когда я впервые прошел по Белой дороге. Он был так ярок, как редко бывает ярка сама жизнь.
Я иду по белым камням. И все столь удивительно выпукло и реально вокруг меня. Из диковинного леса веет ночной прохладой, сквозь ветви деревьев пробивается лунный свет. Очень тихо. Даже мои шаги не слышны. Дорога вьется передо мной, и я выхожу к утесу.
Он полог, весь поросший удивительно ровной, густой травой. Часть его слегка выдается над обрывом, и там, внизу, видны бесконечные кроны деревьев. Они неподвижны, словно замершее море.
И на утесе неподвижно же лежит зверь.
Он чем-то похож на лиса, этот зверь, и в то же время, он не может быть им. Он слишком велик. Его голова – несколько странной формы, и что-то странное есть и в его великолепной стати, в том, как он лежит там, на утесе, не шевелясь, и смотрит в море лесных крон.
Я останавливаюсь. Я разглядываю его. А он все так же неотрывно смотрит на лес под своими скрещенными лапами. Я не испытываю страха, пока он, наконец, не поворачивает ко мне свою лобастую, удлиненную морду.
На меня пристально, не взблескивая, смотрят осененные разумом глаза.
***
Шел 1991 год. Неуемной честолюбие младшего научного сотрудника забросило меня в Лигуан, небольшую деревушку на юге Сычуаня. В ней и ее окрестностях мне следовало провести два года: на то была рассчитана моя стипендия для изучения местного фольклора и наречий. Прижиться в Лигуане мне стоило большого труда. Светлокожих чужеземцев тут видели очень редко, и поначалу со всей округи стекался народ поглазеть на меня. Но постепенно ко мне все же привыкли, и жизнь здесь вновь вошла в свою колею.
Угасла последняя императорская династия, отгремела культурная революция, в Пекине сменялись на партийных должностях поколения вождей, где-то далеко к северу от нас наголо вырубали леса – но здесь, в глухих затерянных деревушках, жизнь шла своим чередом, подчиняясь выверенному столетиями укладу. Нас плотной стеной окружал лес. Нас от всего защищали горы. Конечно, влияние внешнего мира ощущалось и здесь, но оно было едва заметно. В Лигуане не было даже электричества, а до ближайшей проезжей дороги было полных четыре дня ходьбы.
Вечерами жизнь у дома семьи Чжао, самой зажиточной и уважаемой в деревне, била ключом. Собирались старики, расставляли вокруг себя клетки с певчими птицами и играли в маджонг. Зубоскалила молодежь, перекликаясь, бегали дети, и, сложив изработавшиеся руки на коленях, пронзительными голосами разговаривали женщины. Тогда начиналось время историй. Я подсаживался к старикам, вокруг меня как-то сам собой образовывался плотный круг, и кто-нибудь из стариков начинал рассказ, или притчу, или всем хорошо памятную историю. Блестели глаза подростков; приоткрыв рты, сидели возле меня дети. И каждый раз кто-нибудь толкал меня локтем в бок и шептал со стороны:
– Запиши, запиши.
И старики степенно кивали головами, и все следили, чтобы стакан мой был постоянно полон…
Белая дорога пролегала к северу от деревушки. Я открыл ее для себя не сразу, наверное, уже месяца два спустя своего прибытия в Лигуан. Натолкнулся на нее случайно, как, бывает, наталкиваешься на чудо. Это была древняя дорога, искусно вымощенная белым камнем. У ее извивов нередко покоились валуны с выгравированными сутрами, строками стихов и глубокомысленными изречениями, как это обычно бывает на дорогах в священных горах, ведущих от храма к храму. Но Белая дорога вела из ниоткуда в никуда. Она начиналась в лесу неподалеку от деревушки, проходила мимо нее и шла дальше, чтобы оборваться опять же в лесу. Когда я спросил о ней в деревне, мне ответили, что, наверное, она была когда-то частью одного из великих путей, по которому шли паломники, направляясь к священной горе Эмей-Шан (1). Ответили неохотно, отводя глаза. Но тогда я счел – это потому, что от Лигуана по ней было легко добраться до кумирни, посвященной Богу Подземелий, а об этом божестве, воплощении смерти, вообще избегают говорить. Избегали говорить и о Дао Сане, старом хранителе кумирни.
Это был занятный человек. Угрюмый, немногословный, необыкновенно образованный – последнее было особенно странно в этой глуши. Мое почтительное внимание ему было явно приятно, и нам случалось подолгу беседовать вечерами. И вот так, задержавшись как-то дольше обычного у Дао Саня, я впервые прошел по Белой дороге ночью.
И тогда она запала мне в душу. Днем с нее открывались изумительные по своей красоте виды. Но идти по ней ночью – это было непередаваемо. Здешний лес не был густ, сквозь резные ветви проникал лунный свет, и казалось, будто от листвы до земли протягиваются тончайшие хрустальные нити. Белые камни дороги словно вбирали в себя лунный свет и становились еще белее, почти светились. Все замирало вокруг, на лес опускалась глубокая, задумчивая тишь, и удивительное отдохновение охватывало душу.
Я стал часто наведываться к Дао Саню, и больше удовольствия бесед с ним мне стало удовольствие пройти ночью по Белой дороге.
И вот так-то я повстречал Мейар.
Помню, я заметил ее еще издали: это было на одном из немногих отрезков дороги, что шел прямо. Поначалу она показалась мне белесым пятном в отдалении – пятном, словно притягивающим к себе лунный свет. Это было призрачно. Я невольно остановился. Но замешательство не успело перейти в испуг, потому что почти сразу я различил отголоски звонкого смеха. Где-то там впереди шла женщина и, разговаривая с кем-то, кого я не различал, от души хохотала. Меня охватило раздражение: на этой дороге мне хотелось быть одному. Но потом к раздражению примешалось любопытство – мне почему-то только теперь пришло в голову, что на этой дороге я действительно всегда был в одиночестве. И так убыстрил шаги.
Белесое пятно скрылось за поворотом.
Когда я свернул, она вдруг оказалась прямо передо мной, словно поджидала меня – тонкая девушка в светлой вышитой накидке. Лицо ее было неразличимо в ночной тени.
– Стой, кто идет?! – повелительно крикнула она.
Я остановился, сбитый с толку. Казалось, она несколько мгновений вглядывалась в меня, потом негромко рассмеялась.
– Я знаю вас, – сказала просто. – Вы – тот светлокожий чужестранец, который живет в деревне у Толстяка Лью и записывает местные истории. Вы сбились с пути?
– Нет. Я иду в деревню.
Она откинула голову и звонко расхохоталась.
– Что ж, пойдемте вместе, – предложила сквозь смех. – Нам по пути.
Развернулась и пошла дальше. Поколебавшись, я нагнал ее.
Некоторое время мы шли молча. Я гадал про себя, кто она. Ее голос был мне незнаком, но что она шла из какой-то соседней деревушки, было маловероятно – слишком далеко было до них. Мне надо было увидеть ее лицо, чтобы узнать. Но моя нежданная попутчица словно старалась не смотреть на меня и шла отвернувшись, глядя в сторону, в лес. Платок, который женщины в этой местности обычно накидывают себе на голову, выходя из дома, почти целиком скрывал ее лицо.
– Вы знаете, когда я заметил вас, мне показалось, будто вы с кем-то разговариваете, – сказал я, чтобы завязать беседу.
– Иногда бывает неплохо поговорить с собой, – ответила она.
Я замолчал.
– И не страшно вам идти здесь ночью одной? – сделал все же вторую попытку.
– Это дорога духов и обитателей леса, – произнесла серьезно она. – Люди по ней не ходят. А опасаться следует только людей.
Наверное, у меня было настолько огорошенное выражение лица, что она рассмеялась и впервые слегка повернулась ко мне.
– Меня Мейар зовут, – сказала дружелюбно. – Мы не встречались раньше, Гао И, но мне доводилось слышать о вас. Я – местная целительница. Моя семья живет выше в горах, и мы редко спускаемся вниз, к людям. Только если позовут, или дело какое, ну, или если скучно станет. Сейчас вот смотритель кумирни к бабушке Дао Ар заглянуть попросил, что-то у нее стряслось.
Я кивнул, но сколько бы не напрягал память, не мог припомнить, чтобы кто-нибудь в Лигуане хотя бы мельком упомянул о семье целителей.
– Не обижайтесь на местных, – произнесла Мейар мягко, словно угадав мои мысли. – Не забывайте, вас привезли сюда люди из города. А чем меньше они знают, тем лучше. Они и без того грозились смотрителя кумирни с собой забрать. А что делать без него людям? Кто им волю местного лесного хозяина передавать будет? Вот и не говорят вам всего люди. Боятся, как бы вы случайно городским не обмолвились. Так что вы тоже молчите в деревне, что со мной повстречались – всем спокойней будет.
Я вновь кивнул. Мы дошли уже почти до самого Лигуана и сошли с белых камней.
– А мне по этой дороге ходить можно? – спросил я, невольно улыбаясь.
– Ходите, – ответила Мейар спокойно. – Если бы здешний хозяин не разрешили, вам бы по ней уже и в первый раз пройти не захотелось. Наверное, вы из тех, кто может слиться с дорогой.
Я не понял ее слов, повернулся переспросить – и мы как раз вошли в полосу лунного света, и она тоже слегка повернулась ко мне. Я различил ее лицо лишь на миг, и вот Мейар уже досадливо отвернулась, прикусив губу – но мой бог, это лицо было нереально. Оно было столь совершенной, утонченной красоты, что причиняло почти боль. Я решил, что зрение подвело меня, обманутое лунным светом.
У первых же домов мы простились.
– Хороших вам снов, – сказала Мейар.
– И вам тоже, – ответил я, все же невольно ища ее взгляда. Но она только плотнее обернулась платком и быстро зашагала прочь.
Я был настолько под впечатлением ночной встречи, что на следующее же утро, невзирая на просьбу Мейар, пошел к соседям. Старуха Дао Ар как раз развешивала во дворе белье.
– Да ты, верно, на голову упал, Гао И, – проворчала она в ответ на мой вопрос. – Нет в округе никакой Мейар, да и никогда не было. Что, сам не знаешь, что ли? Поди лучше моих лепешек отведай – только что испекла.
Прошло несколько дней. Я ходил как потерянный, и все валилось у меня из рук. Я был словно зачарован. Где бы я не был, что бы не делал, меня неотлучно преследовало то видение совершенного, прекрасного лица. Пусть оно было всего лишь игрой моего воображения, но – небо! – как же мне хотелось увидеть его вновь. В деревне я не отваживался более спрашивать о Мейар, и даже с Дао Сань не заговаривал о ней. Потому едва я объявился после той ночи у его дома – помнится, старик Чжао как раз был у него в гостях, – он посмотрел на меня прозорливо и сказал:
– Да ты никак в лесу с демоном повстречался, Гао И. У тебя глаза человека, одержимого демоном.
– Скорее, глаза влюбленного, – сказал Чжао, и пыхнул приплюснутой трубкой.
– Любовь ли, демоны, все одно, – проворчал Дао Сань. – Об этом еще мудрецы древность говорили. Ну, Гао И, признавайся, кто она? И когда свадьба?
И они оба рассмеялись.
Я поспешил уйти, оправдавшись каким-то незначительным предлогом. И, уходя, мне все казалось, будто они усмехаются мне вслед.
И по Белой дороге я теперь отчего-то не ходил. Случалось, бывал где-нибудь поблизости, но к белым камням не приближался.
Наконец, я не выдержал. Дао Сань любил вечером поиграть со мной в маджонг, и вот однажды, уже в сумерках, я отправился к нему, и отправился по Белой дороге, решив на этот раз непременно расспросить о Мейар. Мне казалось, будто именно от старика я скорее вытяну что-нибудь о ней.
Белый камень словно ластился ко мне. В сумеречном лесу было благостно. Я шел недолго, но чувство умиротворения и удивительной, светлой и радостной задумчивости уже очень скоро опустилось на меня. И я почти не удивился, когда меня окликнул знакомый голос:
– Гао И!
Я обернулся.
Раздвигая руками пышную поросль какого-то очень похожего на папоротник растения, ко мне со стороны шла Мейар. На спине ее была приторочена объемная торба.
– Доброго вечера вам, – сказала она, выбравшись на дорогу.
– И вам, – отозвался я.
Сдув со лба длинную прядь волос, она встала возле меня. Я смотрел на нее во все глаза, не отрываясь. Искал в ее лице, сверяясь с памятью. И не ошибся. Должно быть, той ночью зрение действительно подвело меня. В лице Мейар не было и намека на ту совершенную, почти нечеловеческую красоту, что пригрезилась мне. Это было подвижное, достаточно привлекательное лицо, в котором странно смешивались задор и удивительная одухотворенность. Но той холодной, лунной красоты, что почти причиняла боль, в нем не было.
И мне стало отчего-то легче на душе.
– Как-то вы странно смотрите, – произнесла Мейар, выгнув бровь.
Я поспешно отвел взгляд и извинился.
– Да ничего, смотрите себе на здоровье, – усмехнулась она. – От меня не убудет.
И рассмеялась. Блеснули мелкие, белые зубы.
Мы вместе пошли дальше.
– Удивительно, не правда? – заметил я. – Уже второй раз мы встречаемся на этой дороге.
– Я очень люблю ее, – сказала она серьезно. – Всякий раз, когда у меня есть возможность, я стараюсь побывать на ней. Вы замечали, она особенно хороша ночью? В старину ее величали Лунной дорогой, потому что когда идешь по ней ночью, кажется, будто луна и сверху, и снизу. А ведь луна – это самое чудесное, что только есть на свете. Жаль, что люди плохо чувствуют ее.
Она подумала и добавила:
– Люди вообще плохо чувствуют красоту.
Я не нашелся что ответить.
– Давайте, понесу, – сказал наконец, кивнув на ее ношу. – Тяжело, наверное.
– Ничего, мне в самый раз, – ответила она, и вновь отчего-то усмехнулась. – Только давайте прибавим шагу. Вы ведь тоже к дедушке Дао идете? У меня с собой очень редкие коренья. Они отдают свою целебную силу только ночью, с восходом луны. Поэтому надо поторопиться положить их в спирт, чтобы настой за ночь особую силу приобрел, а спирт у старика.
– Луна делает всякую тайную суть явной, – добавила, помолчав.
И вновь, как когда-то, я не понял ее слов.
Мы шли очень быстро, поначалу молча. Но потом разговорились. Она спросила меня о жизни в большом городе. Я начал рассказывать, но почувствовал, что мои слова не слишком интересуют ее. Тогда спросил о жизни в лесу. Мейар заговорила охотно, очень интересно. Но только начала – и мы уже пришли. Время пролетело незаметно.
На поляну перед кумирней я вышел первым. Дао Сань сидел на ступеньках кумирни и ожидающе смотрел в лес. Завидев меня, он удивленно, радостно приподнялся. Но тут за мной появилась Мейар – и старик замер. На лице его промелькнуло какое-то сложное выражение, потом оно стало непроницаемо.
Он поднялся и тщательно отряхнул свои ветхие штаны.
– Добрый вечер, Гао И, – сказал он. – Доброго вечера и тебе, Мейар. Давно ты не появлялась у нас.
– Здравствуй, дедушка, – сказала она, подходя к нему и опуская ношу. – Вот то, о чем ты просил.
– Семья Чжао будет очень признательна, – произнес старик очень ровно. Взгляд его вопрошающе перешел с нее на меня и обратно, и я вспомнил, что Мейар не хотела, чтобы кто-нибудь в деревне знал про наше знакомство. Но раз она сама не вспомнила о том, то ничего зазорного в нашем совместном появлении, вроде бы, не было…
Тем не менее в разговоре возникла неловкая пауза.
– Ты, верно, со мной в маджонг поиграть пришел, Гао И? – произнес наконец старик. – Уж не обессудь, занят я буду сегодня. Травами займусь. Ты лучше в Лигуан возвращайся.
И я понял, что он был сердит. Так сердит, что, вопреки закону гостеприимства, даже не предложил мне с дороги чаю.
– Как скажешь, дедушка, – сказал тогда. – Я как-нибудь на днях загляну.
Он степенно кивнул, и я попрощался.
– Подождите, я провожу вас немного, – сказала неожиданно Мейар мне в спину.
– Мейар, останься, – сразу же произнес старик. Я изумленно обернулся. Кажется, Мейар была удивлена не меньше, как сурово прозвучал его голос.
– Мне надо поговорить с тобой, – произнес старик мягче.
По ее лицу прошла тень. Она усмехнулась.
– Как скажешь, дедушка, – сказала негромко, и столь же негромко пожелала мне доброго пути.
И я ушел.
Я шел по Белой дороге и размышлял над происшедшим. Следующее утро не разрешило моего недоумения, потому что едва я проснулся, как ко мне вошла мать Толстяка Лью и сказала, что в соседней комнате меня ждет Дао Сань.
Я умылся и вышел к нему. Старик как раз пил чай.
– Гао И, – ровно произнес он вместо приветствия. – Ты – хороший человек. И ты чужестранец. Ты мне друг и я всегда рад видеть тебя под моим кровом. Но я не хочу, чтобы ты встречался с Мейар. Она еще девчонка – ветер в голове. Ей забава, тебе – боль. Я же вижу, она уже вскружила тебе голову. Так что если хочешь оставаться моим другом – чтобы не встречался с ней больше.
И он придвинул мне чашку.
Я сел к нему, пригубил чаю.
– Дао Сань… – начал было я.
– И слышать ничего не хочу, – отрезал он. – Ни вопросов, ни объяснений. Я свое слово сказал. Ты услышал. Теперь следуй услышанному.
Чай мы допили молча.
Прошло, наверное, недели три. К кумирне я не ходил – не возникало желания, но к Белой дороге меня тянуло неумолимо. И каждый раз я внутренне замирал на знакомом повороте: не мелькнет ли впереди белесое пятно? Но дорога оставалась пуста.
Долго избегать старика Дао я, впрочем, не мог. И это был старший сын из семьи Чжао, который все-таки вынудил меня вновь появиться в кумирне.
– Не занят? – только и спросил он, когда я проходил мимо по улице, и, сунув мне без долгих разговоров шест, к обоим концам которого были прикреплены клети с несушками – другой уже был у него на плече, – потянул за собой.
– Кому куры? – спросил я, оглядывая свою ношу. Куры были как на подбор – рыжие, откормленные, явно привезенные с городского рынка.
– Местному хозяину, – ответил он серьезно. – Слышал, поди – сынишка у меня упал в прошлом году, потом на ноге нарост появился, и он ходить не мог. Ничто не помогало. А потом Дао Сань попросил лесного хозяина, и тот помог, снадобье прислал. Теперь нарост спал, и сын снова ходить начал. Поблагодарить надо.
– И кто же этот лесной хозяин? – спросил я.
Джао И не ответил.
Вскоре мы сделали привал: видимо, мой спутник щадил меня. Сам-то он, жилистый, поджарый, до костей высушенный солнцем, мог бы идти весь день без перерыва, но в деревне справедливо считали, что от книг мне сил было не набраться. Я не устал, но все же присел на камень. И тут увидел Белую дорогу. Ее светлый камень проглядывал в просветах деревьев.
Чжао И проследил мой взгляд и нахмурился.
– Послушай, это правду говорят, будто ты здесь часто бываешь? – спросил он, понизив голос и сделав охранный знак. – Будто эта дорога тебе приглянулась, а ты ей, и что ты даже ночью по ней один ходишь?
– Не делал бы ты этого, – сказал он еще тише и заглянул мне в лицо, не дождавшись ответа. – Старики говорят, что неподалеку от нашей деревни издревле было поселение хулигуи, демонов-лис. И хотя они не в пример своим сородичам всегда жили с нами в мире и никакого лиха не чинили, кто знает, что демону на ум взбредет? А ведь они все еще временами на этой дороге объявляются… Смотри, не подпади их чарам.
И он, словно сказал что-то лишнее, смущенно отвернулся. Я попытался вытянуть из него больше, но он отмалчивался, и так мне пришлось оставить свои попытки.
Идя ему следом, я все думал о его словах. Легенды о демонах-лисах стары, как стара сама эта земля, и что же удивляться, что они столь живучи в народе. Каждый раз, когда я в дальних деревнях просил рассказать местные истории – мне непременно рассказывали и о хулигуи. Они рождаются в обличье зверей, говорили мне, и звери эти внешне сходны с обычными лисами. Все живое наделено стремлением к высшему, но эти звери в особенности. Их разум темен и остр, непонятен и чужд, и уже с самого рождения они обладают удивительными силами. Они могли бы принять любое обличье по своему желанию, но считают, что во всей Поднебесной, во всем здешнем мире лишь одним людям изначально открыто высшее, и потому нет смысла обращаться в иных существ или неодушевленные предметы. Постигая высшее, они постигают человека – и обращаются для того в людей. Племя их хитро и лукаво, но каждый подобный демон столь же отличен от других, как разнятся между собой и сами люди. Одни хулигуи обращаются к учению Будды, другие – к учению о Пути (2). Доподлинно известно, говорили мне, что некоторые известные мастера и наставники этих учений были в действительности хулигуи, ровно как и некоторые мудрецы, поэты, мастера каллиграфии, знатоки наук и меча, воспетые дамы из кварталов удовольствий. Но в большинстве своем взрослые демоны, стремясь постичь человеческую природу, выбирают следующий путь: обратившись в прекрасных женщин или мужчин, они поджидают запоздалых путников на проезжих дорогах и очаровывают их своей неземной красотой, стремясь вступить с ними в связь. Ибо суть всякого живого существа под небом заключена в его силе продолжения рода, в силе змеи (3), и суть людей тоже. Оттого-то, случись хулигуи полюбить человека и последовать ему, вступив в брак – убить такого демона, и он, мертвый, не до конца обратится обратно в зверя, потому что много уже воспринял от сути людей через свою любовь и сожительство. Но редки союзы по любви между демонами и людьми, и потому ночи с ними хотя и полны неизъяснимых удовольствий, но опасны и могут вести к болезни и гибели, потому что в усладах пьют демоны человеческую силу продолжения рода. Жизненный срок, отмеренный хулигуи небом, исчисляется столетиями. Но все равно многие из них не успевают познать суть человека, и потому пьют силу людей еще и для того, чтобы избежать преждевременной смерти. Тот же хулигуи, что познал сущность человека, становится бессмертным, обретает высшую мудрость и, достигнув просветления, возносится в небо.
Да, что только не рассказывали мне о хулигуи в деревнях, и сами рассказчики не могли сойтись в одном мнении о них – разве только что в том, что демоны эти любят подшутить над людьми, и что шутки их не всегда безобидны. А что уж говорить о тех бессчетных ученых и чиновниках, что писали о хулигуи на протяжении столетий. Наверное, если собрать воедино все труды, истории и романы о них, то можно вымостить весь Тиэнанмэн (4).
Вот только не рассказывали мне в Лигуане о демонах-лисах. И никто, кроме Чжао И, ни разу не обмолвился о них ни словом.
В молчании дошли мы до кумирни. Старик Дао радушно поприветствовал нас и предложил чаю.
– Ты иди, сынок, – сказал он потом моему спутнику. – Нам с Гао И еще в маджонг сыграть надо.
И мы играли с ним до вечера, словно и не было между нами размолвки.
Обратно я вновь пошел по Белой дороге, на этот раз с совершенно особенным чувством. Я смотрел на белый камень у себя под ногами, словно отражающий луну, и мне казалось, что сейчас непременно что-нибудь произойдет. Что оживут старые сказания, и где-нибудь по пути мне выступит навстречу из темноты облаченная в старинные одежды фигура и поведет странные, обольстительные речи. Но ничего не произошло, и я благополучно добрался до дома.
Шло время, но странно, чем больше уходил в прошлое тот неожиданный визит старика Дао, тем больше я думал о Мейар. Всего два раза виделись мы с ней, и так кратко – но те встречи никак не желали сглаживаться в памяти. Что-то было в них, что-то больше незначительных и случайных встреч, которыми полна наша жизнь. Взбалмошная девчонка со странной манерой не смотреть на собеседника, смеяться непонятно чему и говорить загадками запала мне в душу. И каждый раз, выходя вечером на Белую дорогу, я – едва признаваясь себе в том – загадывал себе новую встречу с ней.
Меж тем, внизу в долине заканчивали сбор урожая. Стояли теплые, ясные дни. Осень, пока что заметная в этом теплом климате только по окрасу листвы, давно вступила в свои права и постепенно приближалась к середине. А значит, подходил по срокам и праздник луны (5). Хозяйки уже начали заготавливать лунные пряники. В деревушке появилось множество незнакомых людей, все больше юные влюбленные из округи, хотя приходили и целыми семьями – всем было известно, что в окрестностях Лигуана луна кажется особенно прекрасной. Заразившись общим праздничным настроением, стреляла по пыльным улицам голосистая ребятня, о чем-то шептались, хихикая, девушки, и украдкой переглядывались с парнями.
И вот он пришел, праздник луны. Вся деревня высыпала на окружные просторные поляны. Важно сидели во главе семей матроны, любуясь луной. Кто-то пел в несколько голосов, и пьяняще, вольно пахло лесом. Я бродил следи общего веселья, вглядываясь в людей – у меня была своя причина радоваться празднику. Традиция велит встречать его в кругу семьи и с теми, с кем родственен душой. Все путники стараются вернуться к его сроку домой, все семьи воссоединяются. И я думал – неужели у семьи Мейар нет родни? Неужели они не спустится на всеобщее празднество? Ведь даже старик Дао, который, выбрав путь мудреца (6), жил особняком, пришел на этот срок в деревушку и сидел сейчас несколько в стороне от своей бывшей семьи, погрузившись в раздумья. Но Мейар нигде не было. Быть может, ее семья была родом из другой деревни?
И я ушел от веселья. Ушел недалеко, но так, чтобы стало потише. Полнотелая луна стояла в небе, и была действительно прекрасна, волнующа и ясна как никогда. В мягком свете ее деревья отбрасывали тень. И вольно и невольно, я тоже начал подпадать магии полнолуния, его особенному настрою.
Неожиданно, я наткнулся на кого-то. Вздрогнул, остановился. Потом вгляделся – и облегченно вздохнул. Это была старуха Дао Ар. Устроившись в тени одинокого отца-гингко (7), она сидела совершенно прямо и неподвижно, как истукан, и глаза ее, обращенные к луне, странно блестели.
Я подсел к ней – казалось, она не замечает меня – и почувствовал крепкий дух перегара. Старуха, верно, немало опрокинула в себя ячменной настойки, но по ней это было незаметно.
– Сегодня встречаются в духе все не встретившиеся влюбленные, все, кто далеко друг от друга в пути, – произнесла она вдруг совершенно ясным голосом. – Был у меня милок, Ли Ву его звали. Дровосеком был. Давно нет его среди живых, а вон гляди ж, придет ко мне сегодня ночью миловаться. Уж я-то знаю и жду.
И она забормотала что-то, потом махнула на меня рукавом.
– Иди, иди, не мешай.
– Бабушка, где Мейар? – спросил я вдруг каким-то наитием.
– У своих твоя Мейар, – ответила она немедленно. – С родичами пляшет. У них сегодня великие пляски, великая ночь, великий праздник, как только раз в году то бывает. Поди прочь, что привязался-то? Еще дружка мне спугнешь…
И она вновь замахала на меня длинными рукавами. Я оставил ее одну.
В лесу раздавался топоток, веселые вскрики и возня милующихся. Я вдруг как-то устал, и мне все стало безразлично. Возвращаться к деревушке не хотелось, хотя там сейчас как раз должен был начаться самый праздник. Надо было бы поприсутствовать, посмотреть, записать. Но я на все махнул рукой. Лег в траву, накрылся с головой курткой и сразу же заснул, кажется, даже во сне всем телом чувствуя мягкие лунные волны, обнимающие меня.
И мне приснился большой рыжий зверь, упоенно пляшущий в лунном свете, играющий с лунными тенями. Ладное тело его легко изгибалось, словно в каком-то древнем, магическом танце, и я не мог оторвать от него глаз.
Это покажется странным, но я не разболелся, проведя ночь на холодной земле. Наоборот, когда меня разбудили первые лучи солнца, я поднялся продрогший, замерзший, во влажной, липнущей к телу одежде – но никогда еще мне не доводилось испытывать такого ощущения прилива сил, как в то утро. Словно луна и земля сняли с меня какой-то невидимый груз, исцелили дремлющие, пока еще неприметные хвори.
Праздник кончился, и вокруг стояла удивительная тишина. Деревья заметно поблекли и желтели, а некоторые гингко – и то, под которым сидела ночью Дао Ар – разом, за одну прошедшую ночь, сбросили листву. В воздухе появился едва уловимый, прелый аромат зрелости.
В деревне тоже была разлита тишина – все приходили в себя после праздника. Дворы словно опустели, только скрипела где-то на ветру калитка, да квохтали вечно занятые куры.
Я сел за книгу, и с удовольствием читал до самого вечера. Но и к вечеру деревушка не оживилась. Меня же потянуло на Белую дорогу. И так я захлопнул книгу, перекусил, и отправился на прогулку.
Смеркалось. Небо было окрашено в удивительные сиреневые тона. Прозрачная, лишь едва-едва потерявшая в полнотелости луна набирала силу, и свет ее странно смешивался с последними, совсем слабыми лучами заходящего солнца – на горизонте едва виднелся его край. Проступали первые звезды.
Я шел по Белой дороге, и привычное, задумчивое отдохновение охватывало меня. Исчезали мысли, и было только покойное, глубокое сосредоточение. В нем словно ширилась душа, и обнимала все окружающее меня, и сливалось с ним. Прислушаться – будто различаешь дыхание леса, ток сил в его глубинах…
Так я гулял до глубокого вечера. Сходил до кумирни, задержался у нее – старик Дао все еще не вернулся, – сыграл сам с собой в маджонг, и пошел обратно. Звенела тишина. Из леса не доносилось ни звука, и даже мои шаги были не слышны, поглощаемые мягким белым камнем.
Я дошел до поворота, за которым как-то повстречал Мейар, повернул – и отчего-то не удивился, увидев ее. Гордо вскинув голову, она стояла неподвижно в тени деревьев, и между нами пролегала широкая лунная полоса.
Я остановился.
Мы молчали. Между нами звенела уже не тишина, но сам воздух. Какое-то ясно уловимое напряжение повисло в нем – такое, что дыбом, как наэлектризованный, поднимался по спине волос.
И тогда Мейар пошла ко мне. Она шла очень медленно и очень твердо. А я неотрывно смотрел на нее. Мне не было страшно. Я вообще не испытывал никаких чувств, но если и стоял под чарами, так только идущими из моей души и от белых камней дороги – ничто дурное не могло произойти на них. Они были так же святы, как свята для паломников гора Эмей-Шан. Не знаю, откуда я это знал – просто чувствовал, и чувствовал давно.
Мейар вступила в лунный свет и стала.
«Луна делает всякую суть явной» – сказала она мне когда-то, и теперь происходило по ее словам.
Все обыкновенное исчезало из ее лица и фигуры, смываемое волнами лунного света, и тончайшие черты невыразимо прекрасного, нечеловеческого проступали в ней. Ее лицо стало прозрачно-бледно, глаза потемнели, и кажется, сама кожа ее едва заметно светилась, и этот неуловимый свет напоминал отсветы на белом жемчуге или перламутре. Передо мной словно сошла с небес сама луна.
И у ног ее легла бесформенная, колеблющаяся тень – и я понял, что еще вчера, в единственную ночь наибольшей силы луны, на белых камнях покоилась бы тень зверя. Быть может, даже отблескивая рыжиной от его великолепной шкуры.
Так мы стояли друг против друга, и таково было напряжение между нами, что не требовалось слов. Само настроение, не рождаясь мыслями, шло в меня от нее.
И я понял, что силой своего рода, который в мгновение ока узнает обо всем происходящем в округе, она видела мой вчерашний сон. И видела себя в нем.
И я осознал, как страстно тянет этих странных существ, что от века рождаются демонами и зверями, к людям. Что на непонятном нашему приземленному разуму их пути – пути от зверя к божественному – они ищут прежде всего истинной любви, которой просветляются и люди. И понял, кто стоял передо мной: безумно юное создание (8) – как прав был в том старик Дао! – в своем стремлении к человеку более Человек, чем многие люди; отыскавшее меня по первому намеку того сна и сейчас стоящее передо мной с внутренней дрожью – а вдруг, это оно, то редкое чувство, которое, как говорят, предопределено самими небесами и способное вознести на небеса…
И потом Мейар сделала шаг.
И еще один.
Ее лунное лицо придвинулось ко мне белесым пятном, закрыло лес, закрыло небо. Горячее сухое дыхание легло на мои губы, горячие губы коснулись моих губ – и замерли, и все закружилось у меня перед глазами, закружилось в голове.
И потом мои губы все же шевельнулись в ответ.
Наше дыхание смешалось, мое ушло в нее, а ее легко вошло в меня…
И с небес рухнула тьма.
***
Когда я пришел в себя, был все тот же самый миг. Лес был тих и неподвижен, все там же стояли в небе звезды и так же изливала свое молоко луна. Я стоял на Белой дороге, передо мной была широкая полоса лунного света, а воздух насыщен ароматом прелой земли.
Я пошевелился, огляделся, провел рукой по лицу.
Ничего.
Ничего не было.
Почудилось?
Видение?
Потемнился на мгновение рассудок…
Лес молчал. И даже неспешный ветерок не говорил с его кронами.
Разыгравшееся воображение?…
Так я стоял недолго, каких-то несколько секунд. Потом сорвался с места и быстро зашагал, почти побежал в деревню.
Долгие, долгие года я уверял себя, что то, что произошло за поворотом – мне просто привиделось. Разыгралось воображение, распаленное намеками Джао И, праздником луны, странным сном и странными встречами. Что ничего не было.
С Мейар судьба меня так больше не свела. А вскоре пришло время, и я с сожалением, с затаенным, мучительным чувством, будто что-то недоделал, не изжил до конца, покинул Лигуан и, как то и предусматривала моя стипендия, переселился дальше в долину.
Но давно уже, когда наступает полнолуние, и свет луны становится как полноводная река, меня охватывает тоска, и я неизменно спрашиваю себя – если того мгновенья не было, если тот миг не растянулся удивительным образом на всю ночь… Откуда тогда это мятущееся чувство, спирающее мне временами душу – когда случайный запах, случайный звук, какое-то невзначай оброненное кем-то слово будто напоминает мне о чем-то, что я забыл. Так что я вздрагиваю и останавливаюсь.
И отчего мне временами кажется, будто что-то действительно было в тот миг, растянувшийся на всю ночь? Будто было тепло мягкого, податливого тела, будто был мелодичный смех, а потом – лес, крепкий охват горячей руки, и негромкий голос, задушевно рассказывающий мне истории. Истории о пути к просветлению, о старых, давно забытых временах, когда люди и звери были одно. О том, как надо людям искать себя, обращаясь к своему внутреннему зверю, и как зверю искать себя, обращаясь к человеку. О временах не столь далеких, когда духовные вожди и короли еще умели обращаться в зверей, и когда отличием мудрости было такое обращение – в духе или теле. И о временах недавних, когда новым святым в странах за Большим Морем следовали звери и служили им, потому что те святые нашли своего внутреннего зверя, который есть от Того, Чье Дыхание Создало и Пронизывает Миры. Истории о священной Белой дороге, где всякая душа чувствует единение с Ним.
Да, откуда тогда эта память о том, чего не было?
Откуда эта тоска по тому, что могло бы быть?
Когда-нибудь я разберусь во всем. Я поеду в ту затерянную деревушку в покрытых лесом горах, я стану жить в ней. И быть может, вновь встречу ее – и узнаю, что было, а что не было, и можно ли наверстать то, что могло бы быть.
(1) Одна из четырех священных буддистских вершин Китая. По преданию на ней проповедовал сам бодхисаттва Самантабхадра, именуемый Всевеликодушным.
(2) Таоизм.
(3) Имеется в виду сила Кундалини.
(4) Тиэнанмэн – главная площадь Пекина.
(5) Праздник луны, он же праздник середины осени. Отмечается 15-го числа восьмого месяца по лунному календарю. Традиция велит любоваться в его ночь луной.
(6) Путь мудреца, то есть путь монаха и отшельника, путь уединения.
(7) Гингко делятся на женские и мужские растения, в народе нередко именующиеся просто «отцом» и «матерью». Материнские растения окружены кольцом молодой поросли, почитаются особо и нередко считаются священными. У отцовских кольцо молодой поросли вокруг ствола отсутствует.
(8) Предания говорят, что лисы-демоны примерно к пятидесяти годам обретают способность обращаться в женщин (а к ста – в мужчин). Пятьдесят же лет для создания, чей срок почти не отмерен, весьма невелик.
Примерное значение имен:
Гао И – Высокий (или же Высокорослый) Первый
Мейар – Прекрасное дитя
Дао Сань – Идущий путем мудрости Третий
Дао Ар – Идущая путем мудрости Вторая
Толстяк Лью – Толстяк Шесть
Чжао – одна из распространенных фамилий
Лигуан – Персиковый двор
Прим.: в некоторых (малонаселенных) местностях Китая еще в употреблении старинный обычай прибавлять к фамилии ребенка порядковое числовое значение, например: первый(ая), второй(ая) и т.д. Так можно заметить, что Дао Сань (Третий из семьи Дао) и Дао Ар (вторая из семьи Дао) состоят в близком родстве.