350 ШАГОВ
Гомеровская Ламоса, Сюмболонь Лимпе у древних эллинов, генуэзская крепость Чембало и турецкая Балык-Юве («Рыбье гнездо») – всё это разные названия современной Балаклавы, притаившейся в 12 км от Севастополя среди пушистых гор, у синей бухты.
Добравшись автобусом до центра – площади 1-го Мая, делаешь несколько шагов и, попав на набережную, в изумлении замираешь…
Каменная мостовая несколькими ступеньками сбегает к воде. Слева – ряд белых домов с краснокирпичными крышами: бывшая гостиница «Гранд-Отель», бывшие дачи, бывший кинотеатр и библиотека. Но в эту сторону даже не смотришь. Нет сил, оторваться от картины, что каждому, кто хоть раз побывал в Балаклаве, запоминается на всю жизнь.
Посередине стекающих к морю гор – бухта, извилистая, надежно закрытая от сильных штормов и ветров. Здесь всегда спокойно и тихо. Вода зеленоватая, прозрачная, у берега хорошо видны серые камни на дне и мелькающие среди них любопытные рыбешки. Вообще, море здесь самое главное, как магнитом притягивающее и людей, и птиц, всё живое и неживое. Даже горы стекают здесь к морю неровными складками застывшей много миллионов лет назад лавы. Лишь один из местных великанов, на спине которого высятся остатки крепости Чембало, а на голове, на месте бывшего города Св. Николая с консульским дворцом, проросла антеннами пограничная вышка – лишь он попытался когда-то восстать, оторваться, уйти от моря. Но лишь поднялся, дёрнулся, рванулись вековые связи, сдирая кожу земли и выкручивая сустав камней. Взвыл от чудовищной боли и покорно лёг назад к воде, смиренно прикрыв глаза и прижав уши. Так и остался у выхода из бухты покорённым «динозавром-крокодилом». Море – вольная стихия, и любит себе подобных – свободолюбивых, гордых, ищущих. И не берет грубо в плен, а, как и всё мудрое, покоряет иначе, постепенно приручая и очаровывая своими неземными богатствами.
Теснятся у причала набережной катера, баркасы, лодки. Местные листригоны не представляют себе жизни без них. В городе авто, здесь – лодка. «Наша маленькая Венеция» — горделиво говорят сами балаклавцы. И, попав сюда, проникнувшись этим духом, соглашаешься. А ведь и впрямь что-то есть! А люди сведущие, сравнивая Крым с Критом или французской Ривьерой, без колебаний делают ставку на первое. И природа побогаче, и ландшафт поинтереснее, да и потом, наше это всё, родное. Как уж тут не восхититься наличием таких сокровищниц на нашей земле!
Полдень… Разбежались по набережной витые фонари. Снуют вдоль бухты ялики, катая туристов, набирает желающих на Золотой и Серебренный пляжи катер «Меркурий», проносятся группы туристов к Чембало и обратно. Городок маленький – кроме набережной, генуэзской башни, музея ВМФ, недавно открытого, где подлодки когда-то стояли, — и показать вроде нечего. Неспеша выделывает странные па красно-черный катер с плоским, похожим на надутую шину дном. Это мусоросборщик. Кружит такой по бухте, мощным насосом засасывая внутрь воду, как пылесос. Вода, пройдя сквозь фильтры, очищается, а бутылки, банки, пакеты, листья остаются внутри.
«Юбилей, — как тонко подмечено в местном путеводителе, — хороший повод вспомнить своё прошлое, осмотреться вокруг и благоустроить свой город!». А юбилей солидный. Этим сентябрем 2500 лет отмечают. Хотя и спорят многие: что за дата? Ни к чему не присоединить. Самые первые стоянки человека, раскопанные на западном берегу, 2800 годом датируются, а если верить всё тому же Гомеру – «Одиссея» 3200 лет назад была. Никак не меньше. Да и самому балаклавскому району недавно 80 лет отмечали, хотя присоединен он был к Севастополю лишь в конце 50-х. Но все эти несуразицы балаклавцы воспринимают с улыбкой. 2500 так 2500! К празднику готовятся, дачи отстраивают, набережную перекрывают красивой кладкой, новые кафе и клубы возводят. Так что изменится вскоре «Крымская Венеция», возрастет поток туристов, желающих посетить это красивейшее место и постигнуть его древние тайны. А ведь здесь все удивительно соседствует рядом. Какое-то смешение веков. Сверхсекретный завод по ремонту подлодок рядом с обнаруженной стоянкой легендарных киммерийцев. Башня Чембало, 14 век, — с советской погранзаставой (середина 20 века) и дачей, где жила Леся Украинка в начале всё того же прошлого века.
Много интересных фактов узнала я от местного Леона – человека молчаливо-грубоватого. Особенно с чужими. Но если зацепить удачно за балаклавскую тему, он начинал рассказывать охотно и с интересом. Росту он был небольшого и чем-то походил на славного генуэзца Сальваторе Трампа. Не только едва уловимым внешним, но и глубоким внутренним рисунком: «сдержанной приветливостью и ленивой веселостью». Познакомилась я с ним благодаря подруге и соседке Лены, хозяйки квартиры, которую мы снимали – Оле. Оля оказалась улыбчивой, жизнерадостной женщиной, с которой было очень приятно попить вечером чайку на балконе, послушать о жизни, не вполне гладкой и простой. Друзей и знакомых у неё было много, а с Леоном учились когда-то в одной школе. Нравилось мне слушать их разговор — полушутливый, полусерьезный.
Должна признаться, что такого радушного, удивительного в своей искренности гостеприимства, как в Балаклаве, я нигде не встречала. То ли сама природа виновата, наделяя своих крестников, небывалой, жизненной искрометностью, солнечной доброй энергией и таким же солнечным характером. То ли близость легендарного Севастополя, сказывается. В какой – то душевной стойкости и своеобразной внутренней чистоте его обитателей. «Житель Севастополя», это ведь, как «житель Одессы»! Не просто в крови – в генах, даже в пятом поколении проявиться.
Чего стоила «наша» Ольга Петровна, у которой мы год за годом снимали жилье! С поразительной точностью она подмечала наши маленькие
« технические неполадки», устраняя их так легко и решительно, что мы в конечном чете отступали, позволяя ей невозмутимо поддерживать быт юных туристок.
Конечно, взгляд со стороны поверхностен и, возможно, неточен. Оттого, что уже пристрастен. И причастен ко многим людям и судьбам. Мы приехали и уехали, ухватив только щепотку из жаркого, летнего гарнира, а им «питаться» этим весь год. Я слушала ее рассказы на веранде ночью, или на маленькой кухне, где на подоконниках сочно зеленели бегонии, и, была поражена — как невнимательны мы, друг к другу, насколько часто поверхностно судим, быстро обижаемся и, оттого замкнуто живем. И как насыщена эта земля, интересными, по-своему, увлеченными, неунывающими людьми, с поразительным дружелюбием встречающих гостей из ближнего и дальнего зарубежья – удивительное горячее радушие, встречающееся только здесь.
Увлеченно рассказывал моряк, с азартом пересыпая фамилиями и датами. Он поведал мне о ночных дозорных маяках на горе, объяснил значение опознавательных огней по бокам яхты. По левому борту всегда красный, по правому – зелёный. Показал развалины дачи грека-винодела и «Фата-морганы» — причудливого когда-то строения в мавританском стиле с балкончиками, террасками и даже минаретом. Что осталось от этого — можно увидеть и сейчас рядом с новым яхт-клубом «Мрія» на другой стороне бухты. Рассказал о том, что глубина в бухте от 15 до 25 метров, а возле выхода из неё достигает 38. Дно илистое, всё оседает в него как в перину и столетиями может храниться. От фрагментов греческих амфор с античных кораблей до немецкого трайлера времён ВОВ. Как грозное напоминание о войне старой и страшной, попадаются до сих пор осколки мин, снарядов, гильз. И рядом с этими «творениями рук человеческих» беспечно плавают бычки, гнездятся колонии рапанов и черно-синих мидий. Упомянул Леон и о «Черном Принце», английском судне, затонувшем у входа в балаклавскую бухту во время шторма в 1854 году. С тех самых пор не было покоя ни историкам, ни авантюристам. Ведь долгое время считали, что вёз «Принц» несколько миллионов золотом для уплаты жалования английским солдатам. Организовывалось несколько поисковых экспедиций, но более всего повезло японцам. Своей чувствительной техникой обшарили они всё дно, от Головы Кентавра, у входа в бухту, до мыса Айя. Нашли 7 золотых монет, 3 забрали себе, а 4 монеты и всё снаряжение оставили у нас. Более чем через сто лет раскрылась тайна «Принца», который, как, оказалось, вёз всего-навсего продовольствие и одежду для англичан.
Море, как и прежде, кормит жителей и приезжих. Рыбаки редко приходят пустыми. Ставрида, пеленгас, морской окунь, кефаль, которая, случалось, косяками заходила в штольню подземного завода, гонимая дельфинами, и местная ребятня ловила её чем придётся – сетями, сачками, вёдрами, чуть ли не руками. Иногда по весне в бухту забредают стаи дельфинов. Покувыркавшись на поверхности и показав красивые черные спины, они вновь уходят в открытое море, провожая катера и яхты. Уж очень им нравится на разбегающихся волнах кататься.
Если пройти по улице Кирова, третьей от набережной, вверх до конца, а затем, чуть спустившись к подножию Чембало, ухватившись за нужную тропинку пройти по ней примерно полкилометра, откроется вид неповторимой красоты. Балаклава уже не видна, впереди лишь складки мыса Айя в сосново-можжевеловом великолепии. Справа – обрываются горы в сверкающие на солнце морские пучины. Тропа удобная, идти легко. Тенистые дубки и сосёнки обеспечивают кратковременное убежище от раскалённых лучей. Вот мелькнул внизу серебристо-серой галькой Ближний пляж. Примерно ещё через полкилометра тропа раздваивается: одна ведёт наверх, к шоссе, другая спускается вниз, на Золотой или Дальний пляж. Но до входа в заповедник ещё далеко. А вот и ярко-зелёный щит базы лесников, значит уже почти пришли. Проверенная ногами многих путешественников тропка весело бежит по урочищу, уводя всё дальше и дальше, в самое сердце этой живой сокровищницы. Красивейшее место, где и дышится, и поётся, и думается совсем по-другому. Возможно, дело в очень чистом воздухе благодаря обилию хвойных лесов, целительного моря и жизнедательного солнца.
А какие вокруг краски! Если синий, то до одури, до черноты. Зелёный – обжигающий, буйный! И всё удивительно сплетается с ржавчиной иглового покрова под ногами, запорошившей серо-белые камни, словно взбитыми облаками над головой и противоречивой палитрой горных вершин и склонов. А какая неповторимая здесь музыка тишины!!
И она во всём. Среди покачивания весёлой стайки шишек на верхушке сосны, шорохе юркой ящерицы по нагретому пепельному камню. В шептании волн или их бурной ссоре (такой агрессивной и нескончаемо-дикой, что подключается к ней и всё остальное – камни и сосны, дождь и ветер), обжигающей правде солнца в стоячей и почти ощутимой воздушной массе или любовно-томном проглядывании сквозь ветки рассеянных его лучей, рассерженном негодовании ветра или робком заигрывании его с малахитово-жёлтыми соснами, давно ожидающими подобной ласки.
А бесконечный как эти горы стрекот цикад!
А заливистое треньканье птиц, то там, то тут, так быстро и невидимо порхающих с ветки на ветку, что, кажется, будто сами сосны так поют!
А шелест кузнечика, запутавшегося в клеёнке!
Шум проходящей моторки и лишь изредка потревожит слух, отдалённый разговор или окрик. Всё в одном созвучии, так слажено, чисто, точно и просто, что диву даёшься, как удалось Великому Дирижёру не только собрать, но и настроить на общий лад всё, что видишь вокруг: море, сосны, горы, птиц, насекомых, дожди, ветра, камни? Поручить солнцу обогревать, и живить это и, отдать, благословив, человеку.
В заповедник мы уходили на целый день, последним катером возвращаясь назад, в Балаклаву. Однажды я стала свидетелем очень поразившей меня сцены. Была половина восьмого. «Меркурий» заводит мотор и потихоньку отчаливает от Золотого пляжа. Разморенные купанием и солнечными ваннами отдыхающие, вяло переговариваясь, стоят у бортиков. Уже не так жарко. Солнце, уплывая за гору, готовит напоследок царский сюрприз, желая, чтобы и этот сгоревший день запомнился таким вот особенным закатом. Выйдя на глубину, катер разворачивается носом в сторону бухты и перед всеми, занявшими место на корме, предстает громада мыса Айя в кроваво-закатных лучах, как в предсмертной исповеди.
Неровные складки гор закутаны в сине-фиолетовую шерстяную накидку, которая явно им мала. И, прорастая, прорывается пушистое покрывало во многих местах, вздувшись тёмно-красной живой плотью. От боли надулась и «Спящая красавица», закусив губу и закрыв в изнеможении глаза. О, Боже, скорее бы пришла ночь! Открывает она рот, хватая воздух, да так и замирает до рассвета. Оглядываюсь на нос катера. Мы мчимся к всё быстрее падающему за гору солнцу, рассекая бархатистую гладь моря. От ярких лучей слепит глаза и всё сливается: и небо, и море. Кажется, что чайки – рыбки, а камни – облака. Удивительно, как всё соединено здесь с морем. Так тесен и могуч этот симбиоз, что вот, убери одно – и полноты картины уже не будет. Так и хочется, взяв кисть, дорисовать или брызги розово-белых губчатых камней или расстелить у их подножия морской батик. Мельком замечаю над «крокодилом» тысячи мелких точек. Это стрижи атаковали склон Чембало, охотясь за мошками с громкими «чирками» на безумных виражах.
Чьи-то удивлённые возгласы отвлекают меня от стрижей. Прижавшись к бортику, наклоняю голову и замираю в восхищении. Несколько десятков белоснежных чаек, разведя мощные крылья, парят над разбегающейся дорожкой позади катера. Со странными криками некоторые падают к воде и, грозно щёлкая клювами, вовсе неделикатно пытаются вырвать друг у друга куски хлеба, бросаемые с палубы. Умудрившись отхватить свой кусок и, мигом проглотив его, несколько секунд птица сидит на воде, наверное, для приличия. Затем, взмахнув крыльями, вновь догоняет уплывающую столовую. Надо заметить, что участвовали в этой погоне лишь самые быстрые и наглые особи. Остальные, поленивее или поскромнее, шарили по берегу, выискивая среди камней остатки еды и устраивали там себе тоже неплохие пиршества.
Завораживающим было это зрелище. Белые, сильные птицы на фоне почти малиновых гор и ярко синего неба. Запасы хлеба вскоре иссякли, и стая стала рассеиваться. Лишь одна, самая большая снежно-белая чайка с массивным мраморным клювом издавала низкие хриплые звуки, упрямо продолжая сопровождать катер. У входа в бухту она сделала резкий хрен и, блеснув переливающимися перьями, ушла на запад, к Фиоленту. Довольно низко паря над водой, она почти касалась её своим телом и вскоре слилась с розово-золотистой далью, также как соединилось там, через минуту, небо с солнцем, упавшем в море цвета фламинго.
Совсем иная Балаклава вечером, когда на набережную сходятся со всего города. Как и прежде, пьют пиво, едят султанку или пеленгаса, обмениваясь новостями, неспеша бродят вдоль ярко освещённых ступеней.
Невелика сама набережная – шагов 350, может 400 будет, а столько успеть можно, столько вложено сюда, в эти 350 шагов, не перестаёшь удивляться! А под конец так и просто устаёшь. Огоньки на дальнем берегу редки и мелки – здесь бурлит жизнь, там уже спят. Хотя и днём там не особо людно.
Солнце падает за гору, и море начинает тосковать. Поднявшаяся со дна голубизна усиливается, обретая насыщенность и плотность. Изумрудно-серебряная вода на поверхности рябит розовыми мазками, словно кто-то рассыпал в бухте миллион лепестков роз. Очень тактично, даже робко, шуршит море о камни, не отвлекая людей, отдыхающих на скамейках, а так – лишь издали, напоминая о себе. Такое удивительное состояние моря я видела только здесь.
А что начинается потом – для самых выдержанных и терпеливых. На небе проступают мириады звёзд, большие и маленькие глаза которых с удивлением и радостью смотрят вниз, с высоты своего недоступного шатра. И там, где начинается море, особенно если наблюдать с вершины Чембало, словно проваливаются они в бездну, сливаясь с Мировым Океаном. Так подвалы Морского дворца соединяются с Небесным, манящие стены которого бережно окутывают горы своей блестящей накидкой.
Странное здесь место! Какой-то перекрёсток миров. Практически откуда не посмотри. Например, впереди будет ложбинка меж двух вспушенных гор, где серые камни вперемешку с пучками зелёных кустов. Слева – россыпью огни Балаклавы, заботливо обнимаемой горным выступом. Вправо отойдёт громада мыса Айя и бархатистая гладь моря. А за спиной высится, уходя в звёздное небо, чернь башни с кариесными проёмами и обвалами.
Человеческий разум не в силах понять и передать всю красоту и многогранность этого. Лишь душа может почувствовать и раскрыться навстречу неведомому. И так и произойдет, и заволнуется она, прикоснувшись к какой-то большой и древней истине. Даже не по себе становится. Суетен и мелок человек, стремясь выпятить свое «Я», доказать свое превосходство и силу? Какую и над чем? Ведь настоящая красота, как и все настоящее, молчаливо и скрытно. Все, что истинно, не требует пояснений, замечаний, оправданий и инструкций. Надо только замолчать прислушаться к голосу более ясному и тонкому чем логика разума со скупыми фактами очевидного. Ведь как часто мы смотрим, но не видим! В погоне за материальными удобствами и сиюминутными наслаждениями не всегда удается помнить, что человек ведь создан по образу и подобию Божьему. А стало быть, кроме пяти определяющих чувств есть еще одно-то самое, что исходит от Божьей искры, внутри каждого из нас. Ведь и человек может быть Творцом и не только в художественном плане. Творить можно и себя самого. Свое здоровье, хорошее настроение, теплые дружеские встречи, подарки любимым, увлеченность каким-то делом и т. и т. п. Лишь придя на такой-вот перекресток, начинаешь задумываться, как мало времени, отпущенного для этого. Несоизмеримо с запросами и желаниями! Все объять не удастся, а главное выделить – трудно. Но весь мир это тайна- Тайна Творца Мироздания. И, пусть на таких перекрестках, как Балаклавская бухта, будет возможность задуматься, восхититься и довериться Божественному замыслу о твоей душе, и, тогда, великая и главная Тайна вечных вопросов и ответов, источник которой неисчерпаем и велик, откроется в тебе самом и совершится в простых движениях вокруг: восходе солнца, шуме морского прибоя, трепетанье листьев на склонах гор или задумчиво-тревожном трещании цикад.
И напоследок. Славиться Балаклава еще и тем, что почти восемь месяцев прожил здесь А.И. Куприн, влюбленный в этот райский уголок с самого первого приезда. Дача его не сохранилась, только фундамент, на котором стоит теперь новый дом. Есть мемориальная доска в самом начале улицы с его именем, на которой в беспечном туристе-любителе в балаклавке и галстуке почему-то трудно узнать известного писателя, автора блистательных «Листригонов». Причудливо сплелась нить и, волею судеб, я поселяюсь в доме напротив двухэтажной хибарки Коли Констанди, грека-рыбака, близкого друга Куприна. Дом в таком же состоянии, как и раньше и, выглядит вполне респектабельно, как бывшая кофейная на углу. Возле него подолгу останавливаются экскурсионные группы, не сводя глаз с белых стен и кирпичных крыш, слушают о рыбацкой артели, с которой ходил на белугу сам писатель, о написанном и пережитом им здесь в 1904-1905г. А, отойдя, тут же забывают, переключившись на другое. И о Коле, и о докторе Аспизе, о тайнах рыбного промысла и «бешеном вине»…
Может поэтому я и пишу. Чтобы, даже покинув этот дружелюбный край, долгими зимними вечерами не заглушить, не стереть, не уменьшить в памяти значения и тайну влюбившего в себя Ямполя (как называли греки Балаклаву – «города здоровья»). Тайну, к которой я только попыталась прикоснуться.
Балаклава, июль 2004г.