Вольдевей
Посвящаю Наталье Дмитриевне в благодарность за идею
ЧУШЬ СОБАЧЬЯ
Рассказ
— Каждый из нас – машина времени!
Автор этой реплики уважаемый автор многих пьес, которые ставит наш театр, отхлебнул большой глоток пива.
Я не люблю философии, но каждый раз, когда у нас заканчивается репетиция по пьесе Мышлакова «Каким я нахожу этот мир», мы собираемся в буфете, и этот самый Мышлаков заводит спор. Он это может, словно он постановщик! Видите ли, эту сцену сыграли не так, как ему представлялось, а та реплика прозвучала двусмысленно, а вот этот неожиданный пассаж героини, представляете, обогатил роль! А что значат подобные замечания в присутствии артистов, разгоряченных понуканиями режиссера и раздраженных задержкой аванса?
Вообще этот буфет находится прямо под гримерной и играет в нашей жизни исключительную роль. Особенно, когда перед спектаклем слышны крики буфетчицы Клавы (а как вы догадались, что ее так зовут?). И еще слышен шум передвигаемой посуды, собранной на подносы. И еще нас иногда достают запахи гриля, установленного там полгода назад. Вот философия: мы не богатеем, а буфет, представьте себе, развивается!
— Чушь собачья, — герой-любовник Мананков неестественно засмеялся (это у него в крови), — точнее, чушь мышлаковская! Машина – это инженерное сооружение. А мы кто? Мы – человеки!
— Ах, так! – Мышлаков завелся. Это нормально, он работал литсотрудником в многотиражке закрытого КБ. Газета и закрытая система – несовместимо! – Вы хоть что-нибудь слышали о нанотехнологиях? Так вот, человечество это биороботы, так как клетка — это наномашина, ДНК — управляющая программа, а все многоклеточные организмы — сеть наномашин или, иными словами — клеточный автомат в самом прямом смысле слова.
После этого прозвучало эффектное бульканье. Это Мышлаков покончил с кружкой пива.
— Клава, еще кружечку! – Лишь на мгновенье Мышлаков взглянул в сторону буфетчицы, а затем пронзил Мананкова взглядом патологоанатома, словно примериваясь, с чего начать потрошение человека, который столько раз произнес слово «любовь» в своей жизни, что оно должно было ему опротиветь по немогу! – Без человека не существовало понятие времени. Или попросту времени не было!
Мышлаков торжествующе обвел взглядом всю нашу компанию любителей бочкового пива, разливаемого руками Клавы. Думается, так смотрел Эйнштейн на мир из окна кабинета, когда придумал теорию относительности.
— Безвременье – вот причина, по которой Бог создал человека! У Бога – вечность. А это противная вещь, если ее не разбивать на световые года! На земные столетия и часы! На дни и минуты! И от делать нечего позволил себе, да и нам, иногда менять их местами! Но только человек сначала по кругу на песке наблюдал за бегущей тенью от палочки, воткнутой в центр этого круга, затем по различным механизмам, называемым часами, и наделял ожидание прихода того или иного момента чувствами. Вот вы, господа хорошие, перед премьерой изводите весь мир этим ожиданием. Ваши домашние стонут, ходят на цыпочках, пьют бочками валидол, чтобы не тревожить вас. А ради чего? Чтобы этот момент принес вам новые или обновленные чувства…
— Интересная теория!
Это прозвучало в буфете так, словно здесь каким-то образом поместился стадион, а на старте раздался хлопок пистолета и бегуны рванули по дорожкам, проклиная жребий, выдавший им ту или иную из них.
Из-за столика, стоящего в углу, поднялся гражданин Замытин, известная личность, охаивающая в прессе все спектакли мира. Иначе, критик от газеты «Культура» и телепрограммы «Театральная площадь» на десятом канале.
— Теорийка даже блестящая. И сводится она к банальному в жизни каждого из нас.
Замытин приблизился к нашему обществу, подтащил к столику свободный стул и плюхнулся своим широким задом, о котором шло больше легенд, чем их было на свете по поводу выдающихся личностей всех стран и народов.
— Сводится она к убийству времени.
— Вы хотите сказать, к убийству чувств? – Мышлаков ненавидел Замытина. Да и мы тоже не были в восторге от его статей, порой перечеркивающих наши надежды на хорошие сборы. Вы знаете, эти критики как ржавые замки. Сегодня вставил ключ, все нормально. А завтра — бейся над этим замком, никакого эффекта! Одни проклятья, тяжелый подмышечный пот и всякое такое, что не назовешь прелестью жизни. – Вот, видите, господа хорошие, что значит спешить с похорон на свадьбу? Наш критик забыл главное – нельзя убить то, что сначала необходимо родить. И мы, каждый из нас, рождает свой век времени, и становится его хозяином. И вся наша жизнь – это распределение времени. Сначала в нас родители вкладывают его. Затем мы – в своих детей… Постойте!
— Клава, бутылку коньяка! — Это редко, но метко со стороны уважаемого нами автора. — Ну, того, что из солнечной Армении!
Буфетчица тут как тут. С целым подносом рюмок, графином коньяка (подозрительное, однако, это дело, переливать из бутылки в графин, придуманное проказистыми приказчиками трактиров) и улыбкой-калькулятором, освобождающей кошельки завсегдатаев ее буфета.
— За ваше, за ваше, за ваше, и… упаси Господь, пить за ваше…
Это автор пьес тянулся с рюмкой ко всем нам, но наткнулся на критика и сплюнул.
Было весело и мы все засмеялись. Затрясся и знаменитый зад Замытина, когда он тоже встал и потребовал еще графинчик, но только грузинского коньяка. После такого жеста критик выглядел симпатичным парнем.
— Так вот, что такое любовь?
Мышлаков обвел нас всех взглядом инквизитора, моментально подсчитавшего, сколько поленьев выложено вокруг жертвы суда, приговоренной к сожжению. По-моему так должен был посмотреть на нас Замытин. Но, увы, пиво с коньяком – это еще тот преобразователь чувств!
— Любовь – это уделенное время объекту обожания. Мы, любя, дарим время друг другу! Разве это не прекрасно? Чем больше дарим, тем больше любим…
— Ах, какие точные весы! А не отнимаем ли как раз время у своих любимых тем, что все время щебечем о любви?
Это Замытин, который закурил сам и предложил нам, каждому, по своей знаменитой гаванской сигаре. Вскоре буфет превратился в полигон для испытаний противогазов. Или склада для висячих топоров.
Спор между критиком и автором пьес превратился в турнир. Но всему бывает конец. И мы разошлись. Через два дня премьера «Каким я нахожу этот мир».
Удивительно, как она подгадывает такие моменты, но на выходе из театра ко мне подошла Татьяна Аркадьевна и шепнула: «Ко мне, на дачу!». Словно я какой-то кобелек!
Я кивнул головой и вышел на свежий воздух. Лично я нахожу этот мир прекрасным. После провинциального театрика попасть на подмостки столичной сцены – еще та удача! Прошло семь лет, как я играл в самых различных спектаклях в нашем небольшом городке, равноудаленном от двух больших городов России, и три года здесь, в Москве. Меня заметила актриса Пономаренко, жена известного режиссера. Татьяна Аркадьевна была в гостях у своей дальней родственницы в Камаринске и забрела на спектакль, где я играл Отелло. Кучерявые волосы, намазанное лицо, сверкающий оскал белых зубов. Ах, как я душил!
Актриса пригласила меня в номер гостиницы, который срочно специально сняла для этой встречи (весь Камаринск обсуждал такой поступок). Мои первые объятья не были театральными. Я знал, кого обхватили мои руки!
Но со временем сила чувств куда-то уходит. А сейчас я должен был подъехать к Татьяне на дачу. Это недалеко, и лучше это сделать с помощью метро.
Москва удивительный город. Но этот город требует максимального внимания ко времени, которого с каждым спектаклем становится все меньше и меньше. Вот и сейчас при спуске в метро ко мне подошла девушка с просьбой дать автограф. Мы спускались на эскалаторе, я, подписывая, посмотрел на стены, украшенные рекламой и подумал, что будет время, и плакаты с моим лицом окажутся и здесь. А когда возвращал альбом девушке, то увидел ее призывный взгляд, обещавший море прекрасного времени вдвоем. И во мне включился некий механизм, вырабатывающий время для любви, но только с этой девушкой. И плевать мне на мироздание и желание высших сил упорядочить развитие Вселенных. Я почувствовал свою Вселенную. В себе!
