Часть первая.
________________
Розово-желтый свет фонарей в жидкой черноте мегаполисной ночи похож на слово «флегмона».
У меня прихотливые ассоциации, пограничные отношения, зависший возраст и розово-желтый световой ветер в голове. Возможно, просто температура.
Я – женщина, найденная мужчиной.
На мне метка, каждый расшифровывает ее как «моё», но подлинное значение сокрыто от разумения, и хорошо, что так.
Метка прикрывает дыру в спине между лопаток. Если метку чуть сдвинуть, откроется подобие дверного глазка. Розово-желтый световой ветер в голове услужливо подсветит картину изнутри. Там ребра или каркас? Вены или провода? Кровь или ток? Мне не заглянуть…
Иногда задумываюсь над своим происхождением.
Возможно, я выросла из семечка — розовой бусины — брошенной в трещину желтого суховатого грунта.
А может, меня выдохнул Стеклодув.
А может, я – голем с табличкой во рту, и, если табличку никто не подменил, то на моей изначально написано «любовь»…
Я живу в довольно плотно утрамбованном пространстве. Мягкие на вид и на ощупь предметы соседствуют с твердыми. Очень много углов. Кругов меньше. Овалы почти не встречаются. Люди похожи на предметы. Некоторых совсем трудно отличить.
В этом пространстве как-то рвано ощущается время. В темноте оно почти исчезает. Я закрываю глаза и перестаю быть. Только нужно слегка приоткрыть рот, чтобы перформанс поцелуя начался сразу, как только поползёт в стороны тяжелый занавес ожидания.
Вчера я слушала звуки голоса. Запомнила их последовательность. Но не знаю, как конвертировать звуки в знаки. Дигитальность — таинство Исчислителя.
Вчера он, спрятав в карман островерхий колпак волхва, прогуливался со мной по черным улицам, рассказывая о тайне привязи любой кривой линии к кресту абсциссы и ординаты.
На слух, абсцисса похожа на слово «абсцесс» гораздо больше, чем свет фонарей на слово «флегмона».
Ордината похожа на ординарность.
Значит, любая извилистость — всего лишь воспаленная обычность. Я – еретичка, да.
Перформанс изгиба любой линии мог бы рассчитать Исчислитель, но его не пустят в Академию без островерхого колпака. А тот унесло речным ветром за три моста, когда тонкие пальцы Исчислителя прочертили бороздки в моих волосах: восемь симметричных линий от висков к затылку. В тот миг пространство уподобилось черному бархату фона для перформанса белого мима — Луны. Луна исполнила прилив-отлив. Время зависло заглючившей программой.
Reset.
……………………….
Иногда лицо в зеркале кажется мне знакомым. Его линии в каком-то из миров уже были просчитаны Исчислителем.
Он светит бирюзовым взглядом мне в лицо, его губы шевелятся в припоминании древних формул. Восстановленные кванты памяти он передает мне — рот в рот.
Я хочу посмотреть в себя глазами Исчислителя сквозь дыру, прикрытую меткой .
Мне нужно повернуться к нему спиной. Спустить с плеч тунику. Обнажить метку между лопаток.
Исчислитель приникнет бирюзовым глазом к тайне.
Насмотрится и расскажет мне.
Насмотрится и нарисует провокации формул на полусферах груди.
Возьму зеркало, чтобы прочесть формулы, и не разберу ни знака.
И снова Исчислитель передаст мне знания рот в рот…
Розово-желтая флегмона моей муки омоется в свете фонарей.
Фонари по всей рампе огромного города-сцены.
Любовь – тоже грандиозный вселенский перформанс.
Помню, кто-то сказал мне про кастинг.
Поэтому, я тут.
_____________________
Часть вторая.
У Исчислителя каждая ресничка – курсор, который можно навести на меня. При этом я краснею, как активная гиперссылка, готовая открыться и изукрасить экран бисером черных букв, и вынести знамена баннеров, и смущенно подставить еще множество новых ссылочек под курсоры ресниц Исчислителя…
— Скажи мне, — раздумчиво произносит он, — скажи, откуда ты берешь слова, Женщина. Я долго смотрел в тебя сквозь неровный «глазок» метки между лопатками. Внутри тебя нет слов. Там – молчание.
— Молчание? Молчание это слова со знаком «минус» – непроизнесенные слова.
— Нет. Молчание внутри тебя – отказ вынашивать слова. Мысли свободно проходят сквозь тебя, не окрашиваясь ложным цветом суждения.
— Я устала, — говорю я, — можно поговорить об этом позже?
______
Откуда я беру слова?
Когда-то — давно – во мне жили колонии слов. Полнили моё нутро. Но однажды поднялся сильный ветер. Ветер с севера. Одновременно у меня появился стигмат – о, совсем неканонический! – метка между лопаток. Появился в точке, откуда бы мог выйти кончик копья – того, что вошло под ребра Искупителю — случись стражнику ударить сильнее.
Мой стигмат открылся — так открывает проход отжатая клавиша саксофона — и сильный ветер вывел колонии слов из меня, как мальчик вывел из города крыс…
Внутри стало тихо. Я осталась без штаммов готовых штампов. Стало нечем говорить. Молчание.
С тех пор не хочу впускать в себя слова. И розово-желтый ветер во мне создает обратную тягу. Я — больше не воронка, засасывающая знания в корпускулах слов. Мой ветер стремит равнообратную спираль, творя тишину и молчание. Ноль. Ноль слов внутри, ноль.
____________________
Я бы хотела промолчать на вопрос Исчислителя, но не могу.
Без него не было бы меня —
— так без Пифагора не было бы Платона —
— иногда я расчленяю слова по привидевшимся мне ложным суставчикам —
-«Пи-figure» неловко рассекаю я «Пи-фагор» —
— но Исчислитель забирает у меня топорик – «не отвлекайся».
— Откуда ты берешь слова? – напоминает он вопрос, и поправляет мне жетон метки между лопаток чуткими пальцами шамана.
— Снаружи постоянно творятся мистерии, слышишь? – спрашиваю я Исчислителя.
— Продолжай, – не отвечает он, расширяя зрачок.
— Мистерии слов, желающих быть сказанными, совершаются беспрерывно. Я просто высвобождаю их от побегов плюща, от напластований глины, от удушения арфовой струной…
Освобожденное слово живет совсем недолго.
Оно распадается в доли секунды, и потому велик искус поглотить его, как Кронос сжирает своих детей…. Но моего искуса нет: ветер во мне не позволит ни одному слову войти. Он толкает меня на перформанс со словом. Я устраиваю ритуал, ведомая наитием ветра. А реальность сама творит мгновенный слепок с этого действа. Так получается текст.
Но само слово свободно повести себя дальше как угодно ему, понимаешь? Оно свободно мутировать и отречься от получившегося у меня текста. Как свободно и прильнуть к занимаемому промежутку, оставшись в нем навек. И я не могу ничего с этим поделать, и никто не может…
До сих пор слова предпочитали оставаться на местах – видимо, в благодарность за то, что я чту их священную свободу…
— я поцелую следы слов на губах, — улыбается Исчислитель, и творит свой перформанс.
Мой рот полнится волнами.
«Лемниската», — проникает в голову слово, но я выпускаю его на волю, оставляя себе сладость волн от произнесения: лем-ни-ска-та.
Лемниската — бантик, которым закрепляю лавровый венок победителя на голове Исчислителя.
Ибо любить победителя сладко. Неважно, что в роли побежденного – я.
Таков мерцательный перформанс этого мига времени.
__________________________
Часть третья.
Сон, приснившийся под утро почти вытеснил тот, другой, захвативший меня в широкоформатный долгий плен ночью …
Но утро понуждало вспомнить и записать произошедшее в ночном сне, а я всё тянула с этим, зная, что каждое слово придется либо отвоёвывать, либо выторговывать, и в любом случае шагать по пустоте духа, без страховки, без посоха, без даже целеполагания, ибо какой смысл в припоминании сна…
Кучка скомканных оберточных слов примостилась рядом со мной. Я полна «съеденными» образами из сна, но как рассказать их вкус, если я уже «проглотила» их…
… и только бирюзовые кольца вокруг черных солнц зрачков Исчислителя убеждают меня вспомнить всё.
— Определенно, это был перформанс. Я творила во сне некий ритуал, как-то связанный с … шоколадом. Вот, вспомнила маленький фрагмент, и именно фрагмент – сам! — выбрал слово «голем», чтобы поведать о себе.
— Итак, передо мной лежал голем. Не знаю откуда он взялся. Возможно, я сделала его сама на практических (?) занятиях, возможно, мне прислали его в подарок, возможно, он составлял собой мое ЗАДАНИЕ. У голема были ноги… словно из пористого шоколада — такие ноги, но сам он был светел.
Раздался голос, повелевающий неким силам прийти на помощь, потому что мне предстояло свершить нечто не деланное прежде. Нечто, очень напоминающее балет, и станцевать партию должен был голем.
— Силы привели в движение пространство вокруг меня. Но всё это движение было равнодушно, и это безразличие передавалось мне, и там же, во сне пропал кураж, и подумалось невпопад:
«всякий из семени пророков конфронтирует с божеством, пытаясь заставить его взглянуть на людей глазами лучшего, сильнейшего и добрейшего из них же.
И не достигает этого никогда…
Но будучи media-существом, пророк не может повернуться к людям без слов божества в своих устах.
И пророк говорит за Бога. Говорит яростно, но ярость эта — попытка устыжения божества, попытка пробиться в него человековостью, шантаж, предъявлялово, провокация — что угодно, лишь бы «достучаться до небес»…»
— Думая об этом, я решила отказаться от свершения ритуала и сошла с экрана сна, оставив двухмерного, черно-белого голема с «шоколадными» ногами лежать на мраморном полу.
Шахматная клетка пола едва терпела его присутствие. Я сжалилась, и, находясь по эту сторону экрана уже, шепнула голему «балетное» заклинание, шепнула из жалости, не особенно веря, что оно сработает.
— Но голем поднялся над полом в положении «лёжа» и его «шоколадные» ноги исполнили разные балетные па горизонтально, и было не смешно, а страшно…
— Потом он исчез. Так исчезает туман. Его словно впитало пространство, с которым он договорился на языке тех чудовищных па…
— Это была я? тот голем из сна? я?
Исчислитель молчал.
— Нынче ночью в твоем сне я попробую побыть им. Спи и смотри. Возможно, ты всё увидишь и узнаешь сама.
И была ночь. Я смотрела во сне приключения Исчислителя, как смотрят старомодное безадреналиновое кино… Опять черно-белый сон. Подчеркнуто черно-белый сон. Категоричный, как крайние точки амплитуды маятника.
Из сна я поняла только, что всегда боюсь больше, чем того требует напряженность ситуации.
«Все эти любовные страхи – предчувствие того, что ты переживешь собственную любовь.
Все эти любовные страхи — попытка смоделировать жизнь после того, как теплый розово-желтый свет любви будет изъят из постановки, и партнеры по действу останутся на дощатой сцене в костюмах из крашеной марли, просвечивая несовершенствами тел, и неприятно поражая жирностью грима…
Все эти любовные страхи, постигающие при живой еще любви – суть предчувствие ужаса от того, в каком нелепом и жалком виде предстает весь мир, включая нас самих, едва энергия Перформанса покидает сердце…» – так думала я, выплывая из сна.
Из сна — безадреналинового сна — выплыла, однако, с сильным сердцебиением. Облекла смысл изнурительного сердцебиения страхом — первым, что пришел в голову: Исчислителя больше нет.
«Исчислителя больше нет» — приказала себе, готовясь к стылой голости безлюбовья.
А он стоял в изножье кровати, стараясь вобрать всю меня расширенными воронками зрачков. Две одинаковые меня — по одной в каждом зрачке.
Я бы подарила ему одну себя, насовсем, как подарила золотую ладошку — растопыренные лучи пальцев «Стой!»…
что означает это «стой»?
Возможно — «Стой, не подходи!»
Или — «Стой, не уходи!»
а может — «Стой, дальше нельзя!»
*
…протянутая моя — плотяная — ладошка и просьба шепотом «Укуси меня. сильнее. сильнее. так. да. да» …
… все прилежные любовные труды рук, ног, глаз, ртов, устьиц, как попытка заполнить пустоту невозможного неслияния — словно, пока вершатся истовые эти деяния, есть надежда достичь слияния… в одно… в неделимое…
*
да, будь меня две — подарила бы ему одну себя насовсем
…лемниската на затылке Исчислителя вдруг развязалась, лавровый венок победителя повис над головой, зазолотился легоньким черновиком нимба.
Шальная лента бывшей лемнискаты обвилась петлей вокруг шеи — примеряя Исчислителю эндорфиновое удушение — тут же развилась — скользнула по ребрам — украсила пулеметными лентами крест-накрест, словно на миг нарядила в милитари оси абсциссы и ординаты — упала к ногам — облизнула щиколотки — стреножила — успокоилась на них привычной лежачей восьмеркой…
… мне вспомнились ноги голема, свитые в балетные па, горизонтально, как ноги левитирующего йога…
«он — мой голем, моё задание, он готов им быть, ради просфоровой сладости таблички во рту, на которой написано «любовь» — догадалась я об Исчислителе
я вдруг остро возлюбила всю эту мистерию, вобравшую меня, и где-то слышались уже крики вакханок и пахло страстью, и скорым обещанием смерти, собравшейся вобрать и усвоить меня, но медлившей, медлившей…
… остановленной протянутой золотой ладошкой Исчислителя — даренной мной ладошкой-амулетом…
— Я сам, — произнёс Исчислитель, — я сам.
_______________________________________
Часть пятая
— Послушай, помнишь, я нашел тебя у Дороги?
— Я была семечком, упавшим мимо поля?
— Нет. Скорее, ты была розовым стеклярусом, ссыпанным в старую пудреницу. Почему-то мне виделась маленькая девочка в коричневом платье с белыми манжетами, подобравшая возле мусорки эту янтарно-желтую пудреницу со стертой золотой розой на крышке…
— Девочка принесла в свой унылый дом эту выпотрошенную вещь, хранящую память о прежней роскошной жизни. Вещь протестовала, надменно щелкала крышкой, гордо отбрасывая зеркалом лучи… — продолжила я видение Исчислителя.
— Девочка робела, и, словно извиняясь перед Пудреницей за несправедливость, всыпала той в плоский щегольской живот розовый бисер. Пудреница фыркнула, закрываясь…
Исчислитель вел меня по проволоке над ущельем времени так, словно сам был моими ногами. Я помнила эту плоскую янтарно-коричную коробку, но кто бы помнил ее кроме меня…
— Бисер в мертвой пудренице был твоим первым перформансом. Ты взяла изгнанную уже за пределы вещь и наполнила тем, что у тебя было лучшего — розовым бисером.
— И что-то передвинулось в природе?
— Какая книга у тебя – самая любимая? – встретил вопросом вопрос Исчислитель.
— «Игра в бисер». Но книга пришла в мою жизнь только спустя восемь лет!
— Времени нет, есть бесконечность, — пожал плечами Исчислитель, и золотая лемниската на щиколотках тускло блеснула.
____________________
Мы стояли у края стеклянного моря.
— Я жду энергию заблуждения, — произнес Исчислитель.
— Значит, Стеклодув существует, — невпопад подумала я.
— Истина так неприкасаема, что требуется огромная энергия заблуждения, чтобы обозначить ее. Как, впрочем, и счастье.
— И любовь?
— в миг острейшего со-бытия с чем-то — то есть острейшего отрешения от себя — человек бывает счастлив.
Это такое отрешение себя/поглощенность другим/возвращение в себя/и вновь отрешение мерцательно и мгновенно перетекающие друг в друга…
Вспомни — именно в такое состояние впадаешь погружаясь в театральное действо, в фильм или ритуал, словом – в некий Перформанс.
— Любовь — это перформанс?
— Любовь — это Причастие, приобщение космическому действу, столь мощному, что человек перестает существовать в одном пространстве со своими бедами и заботами – всем, что он притянул самим собой — перестаёт ощущать себя в момент со-бытия с другим человеком. Двое исторгаются из мира могучим дыханием Стеклодува, и летят над Стеклянным морем насколько хватит энергии Заблуждения…
— Мы разобьёмся?
— Нет. Стекло – горячее и мягкое, и светится розово-желтым шлейфом кометы. Как только иссякнет энергия, мы просто вернемся в море. Просто вернемся домой.
Исчислитель шагнул мне за спину, тронул жетон метки между лопаток.
— Приросла. Почти вплавилась в кожу. И знаки стерлись – не различить.
— Значит, мне больше не нужен стигмат, — улыбнулась я.
…Пальцы Исчислителя покрывают меня легчайшими отпечатками
влажными пометами рта множатся улики любви на моем теле –
некогда ссыпанный в мертвую вещь стеклярус вдруг оживает веселящими пузырьками в крови –
веселый бисер стеклянного моря бунтует под кожей —
теплое дыхание у меня на шее – это уже Стеклодув? Или еще Исчислитель?
…Исчислитель отдаёт свой светлый якорь моей вагине – якорная цепь свита из золотых лемнискат – еще успеваю обласкать пальцами янтарные мега-виноградины яичек – и яркая темнота уносит нас прочь…
…не в силах отличить полет над Стеклянным морем от возвращения в его плавильню, в которой растворится
голем моих твердынь и страхов,
цифры и графики Исчислителя,
плавкие слепки текстов,
и намоленные амулеты,
и павшие при дороге семена,
и метки-стигматы,
и неметательный бисер,
и весь невидимый мир,
и самые помыслы Стеклодува,
и дивная энергия Заблуждения – всё из одного и всё к одному, чтобы в каждый следующий миг взмыть в новом перформансе…