Им…
А ты любишь говорить, что хочешь простого денежно-любовного счастья? Нет? По тебе не скажешь, кажется, само это счастье только для тебя и рождалось, растилось и зрелось, а сейчас лежит на серебряном блюдечке, ты взять не желаешь. Обидно за него, блохастое оно, конечно, но блохи из чистого злата сделаны, вместо глазок брюлики вставлены, на гвоздики изумрудные приколочены. Головой вертишь, а ведь слушаешь меня, еще немного и по пятками моим ходить будешь, слушаться, тогда-то я тебе и спихну его, счастье твое. Поймаешь, обрадуешься, на зуб пробовать железо станешь, а я уйду. Знаешь, ты ведь долго еще не поймешь, сверкну плащом, исчезну, не вернусь, потом завоешь, распробуешь решетку дома своего, проклянешь и меня, и блох золотых, и жизнь свою вроде только-только начатую. Услышу тебя, ухмыльнусь и еще одно блохастое из твоих проклятий сделаю Им…
Вам…
Пугливые вы, боитесь прямо смотреть, только с броней черной на глазах показываетесь. Отчего же это? Кто в ребячестве пуганул вас так, что искры из глаз посыпались, что с тех пор два подштанника носите – одни на глазах, другие – запасные в кулаках. Чем больше бьете меня, тем менее страшными становитесь. Кривляетесь много, как будто в пустоту смотрите, росинки грудно-глазные быстро срываете, чтоб не видел никто, в траву бросаете. Думаете, что стальными из-за этого станете, нет – камнем вам не стать, а вот щебнем, что кучи создает из крошек, быть может…
Но вы так стремитесь к различности между одинаковостью стайной, что и щебнем-то трудно представить. Возьмешь вас за шиворот, а вы сквозь пальцы сыпетесь. Песок.
Нам…
Носы бы наши подровнять, а то глаз из-за них не видно наших. Только в небо глядеть остается, спотыкаемся, на землю под ногами не смотрим, умными считаем, «обойдется» говорим. А когда по окнам своим разбредемся, тогда и думаем, что глупо, что по-другому надо бы Нам. Спать ложимся. На утро забываем, совесть спит, к ночи только просыпаемся.
Тебе…
Много говоришь их у тебя? Верю, вижу, чувствую их, своими-твоими щипками. Не прячь глаз, все равно сворую. Не поймешь, люблю, на черной своей тебя подбираю, да только пока рыжих, как ты не получается, одни белые, да черные, белые и черные, бело-черные. Ты только сном не остановись, не умирай во мне, успеть хочу, пока с тобой дышу, сочинить тебя в огне небесном, заткнуть тобой солнце, чтоб не для меня одной, для всех светила, своей челкой. Смеялась, по плечу хлопала, гривила гриву и в небо смотрела. Облака за тобой ходили, не замечала, пока не сказала тебе. Испугалась, спряталась, не идти просила, не вытаскивать. Нелепо. Не бойся, это ко мне в дверь стучали, это за мной пришли.
Не сиди в углу, он плесенью пахнет, крыс разводит с одуренно длинными хвостами, а ты ведь крыс не любишь, как многие из нас. Вылазь, они больше не придут, не испугают, бу-букать не будут, Тебе обещаю…
Ему…
Беги от дыма, от тумана, он заволакивает и сердце, и легкие, и голову. Будешь потом с головой покрытой под дождем ходить. Забудешь, что это такое, когда капельки пота небесного по голове стриженной текут. Забудешь, Ему, же говорю! Не слышит…
Мне…
Я тоже сказала, сглотнула я, а вдруг не как я? Напыжилась, испугалась. Мне боязно, я почти коснулась нас. Зачем так быстро? Я же просила, тебе говорила. Не ищу виноватого…
