Падения.

Падения….
Окидывая взглядом своё прошлое, я не могу не отметить эти особые эпизоды, которые, каждый по-своему, сыграли определённую роль в моей жизни. К одним я отношусь с трепетом; другие так, прикол, смешок над собой. Итак…..

Однажды я шла по Дерибасовской, очень красивая ( а как же иначе?), на высоких каблуках, чтобы быть не только выше, но и ближе к небу. Споткнулась, и, извините, упала.
Люди были поражены. Смотрели на меня. Особенно другие девицы на каблуках. Тогда я громко им всем сказала:
— Так проходит слава земная.
А что мне было делать? Вставать, поспешно отряхиваясь, ругая мэрию за плохие дороги?
На самом деле мне было весело.
Чудесный полдень, солнце яркое , тепло, я осматривала картины, одна мне понравилась. Захотелось. Шла, размышляя, будет ли смотреться одинокая сосна на западной, неосвещенной стене… Ну, приземлилась маленько… Ну, сказала. А это уж моё дело. Хочу – падаю молча, хочу – не молчу.
Но в то время я была уже опытной.
В самом падении нет ничего страшного. Другое дело – эти ехидные взгляды…. Нельзя позволить им повергнуть себя из состояния весёлости в состояние униженности. Нельзя опустить под ними голову.
Ничего страшного. Жизнь продолжается.

Вот, раннее падение. Мне ещё нет семнадцати. Коротенькая джинсовая юбочка, свежекупленные, джинсовые же ботиночки. Магазин «Торговый центр» на ул. Ильфа и Петрова. Спускаюсь по ступеням вслед за мамой. Предательская решётка подстерегает мои тоненькие каблучки. Застряв одной ногой, уже понимая, что в процесс движения вмешалось постороннее завихрение, делаю следующий шаг, и второй каблучок благополучно застревает в решетке. Максимально сохраняя изящество, заваливаюсь набок.
Нежная лань в капкане действительности.
Мамины круглые глаза. Чадо рухнуло!
Вы когда-нибудь вытаскивали каблуки из решетки, лежа в короткой юбке на боку? Вокруг толпа наблюдателей и советчиков, под углом каблук не идёт, а садиться в открытую как-то совестно…. Мама вспотела….
А я знаю, что такое капкан.

Или другое.
Лето, июнь.
Бегу на работу. Как всегда, опаздываю.
Надо нырнуть в один подземный переход, через пятьдесят метров – в другой, и я почти на месте.
Прибавляю скорости.
Надо сказать, на мне такие открытые босоножки на высоком, металлическом каблуке. Мама называла их колотушками. И то правда. При таком количестве металла – оружие что надо.
Так вот, бегу я, ныряю в переход, а ступеньки такие скользкие… Начинаю падать. Подворачивается какой-то мужик. Хватаю его. Он падает, а я удержалась. Бегу дальше, на ходу крича назад: »Простите, я опаздвааю-у-у».
Следующий переход точно такой же. И я опять поскальзываюсь.
В принципе, я люблю эту жизнь за то, что в трудную минуту рядом запросто может оказаться мужчина с крепким плечом…. Порой от неожиданности он падает… Ещё один рухнул. Два ноль в мою пользу! Я бегу! Простите, простите, я не хотела ронять людей, но моя заведующая своей жестокостью сделала из меня опасный снаряд ….

К слову сказать, эти «колотушки» я в конце концов выбросила.
Июль. Жара. Асфальт плавится.
Площадь перед вокзалом.
Моя соседка тётя Валя, энергичная женщина восьмидесяти семи килограммов, судорожно сжав мой локоть, тащит меня по этой площади, как на буксире. Я в той же обувке.
Асфальт как тесто. Один каблук увязает в нём напрочь. Нога легко выскальзывает, и дальше я иду босиком. А я иду, потому что тётя Валя рассказывает, что она купит из мяса, и не обращает внимания на мой лепет. Попытка приостановить этот ходячий бульдозер тоже не была замечена, как слон не замечает укуса комара. Наконец, метров через пятнадцать, мне удалось прервать её монолог.
— А! Что такое! – кричит она. – Боже! Туфля! Рита! Что с твоей ногой! Где она?! Где туфля? Боже! Её украли!
Под дружное хихиканье таксистов босоножек обнаруживается.

Второй раз я погрузилась в них же на трамвайной остановке. Время было ещё советское. Или почти советское… Короче, с транспортом была напряжёнка.
Нас собралась немалая толпа. Все ругались. Где этот чертов трамвай? И вот он, желанный, появился. Все ринулись к нему, а я осталась стоять. Поток людей обтекал меня, а я пыталась выдернуть каблуки. Не снимая босоножек. Но такая обувка не располагает к подобным фокусом. Подёргавшись немного, я сошла с пьедестала, коснувшись своими нежными пятками сурового одесского асфальта, и выдернула этих маленьких предателей. Потом чинно прошла к ещё стоявшему трамваю, в котором мне тут же и отдавили ногу.
Доковыляв до квартиры, я спешно расправилась со сволочной обувкой, невзирая на её красоту и дизайн, потому как душевное равновесие дороже. Парочка полетела в мусорное ведро, звякнув на прощание своим презренным металлом.

Или вот, падение моей сестры.
Мы едем в город на автобусе. Мама, я и сестра.
На сестре мои шикарные шелковые брюки. Дала ей по торжественному случаю. Сестра сидит чинно, разглаживает складочки на коленках. Я свечусь от собственной доброты.
Мы подъезжаем к улице Ленина. Мама с сестрой идут к выходу, а я еду дальше. Слежу за ними глазами, потом отвлекаюсь. Вдруг вижу, что впереди сидящие пассажиры с интересом смотрят в окна. Смотрю и я . Боже, что это? Моя сестра рухнула под ступеньки автобуса. Вижу её смущенное личико, беспомощное движение ногой… Вспоминаю Карела Чапека: «Повержен в пыль надломленный тюльпан…» Мелко трясусь от истеричного, беззвучного хохота. Я ещё не знаю, что на дорогих шелковых брюках, на самой коленке, образовалась дырка.
Добро наказуемо.
После я ниспадаю до страшного гнева.
Да, это тоже падение.
И это низко, потому как сестра дороже брюк.

Отвлекаясь, вспомню ещё про сестру. О, эта сестра… Однажды, пока я спала крепким сном здоровой молодости, сестра, тайно от меня, надела в школу мою безумно модную фиолетово-малиновую куртку из сверхблестящей ткани.
Был выходной, и я, проснувшись поздно, слонялась по дому. В дверь позвонили, и мама открыла. Вошла сестра, как-то боком, со странными бездонными глазами. Я-то знаю, когда глаза моей сестры становятся бездонными, что-то не так… Поскольку было одиннадцать часов, такой ранний приход со школы казался подозрительным. Я спросила её, в чем дело, но она, не отвечая, ушла с мамой на кухню. Я была в полном недоумении. Но скоро пришла мама. На её лице было смешанное выражение растерянности и веселья. В руках она держала мою яркую куртку. Молча протянув её мне, мама закрыла лицо рукой, и то ли со смешком, то ли с рыданием покинула комнату.
Один рукав моей курточки был полностью оплавлен. Множество дырок покрывало мою красавицу, больших и маленьких…
После нескольких минут праведного гнева и воплей я успокоилась и спросила, что, чертова школа наконец сгорела, и сестра с риском для жизни спасала моле имущество? Что, дать ей медаль, или всё-таки пинка? Оказалось, это чистейшей воды химия. Куртки сложили на последней парте. Сестра сидела на предпоследней. Они с подругой решили посмотреть, что будет, если смешать в колбе какие-то вещества. Вещества не выдержали такой близости, и вырвались из колбы с шипением. После чего колба была брошена на мою куртку.
Да, с сестрой я часто впадала в грех гнева….
Но это так, отвлекаясь.

Всё-таки в падении есть своя прелесть. Во-первых, это встряска всего организма. Во-вторых, небо становится ближе.
Падаю на ещё тёплый песок…. Море еле дышит. Жары нет, люди потихоньку собираются домой.
Я лежу. Нет, не встану.
Небо огромное. От края до края. Я протягиваю руку, и рука погружается в него. Небо мягко опускается на меня. Нет, я не встану… Небо лежит на мне, такое лёгкое и ласковое, и мне хорошо. Небо, ты желанно мной… всегда…

Падаю, чтобы никого не видеть. Лицом в траву.
И никто не видит меня. Голоса всё дальше, всё глуше.
Они уходят.
Этот свежий запах… Маленькая букашка карабкается по стебельку… Спокойно и тихо. Никаких слёз, никаких сожалений. Я не вижу тебя, ты не видишь меня, мы погрузились в разные миры, разлетелись на огромные расстояния. Я падаю в зелёную траву…

Маленький воробей учился летать, и упал. Моя собака убила его.
Жаль.
Просто ему не повезло. Он бы всё падал, падал, но однажды…..

Падать можно, разбиваться нежелательно.
Надо сохранять свою целостность.

От сильного ветра сломалась и упала старая, любимая вишня.
Если дерево упадёт, ничто ему не поможет.
Нельзя так привязывать себя к земле.
Нельзя бороться с ветром. Надо ускользать, танцевать вместе с ним, податливо подставляя ветви, и тут же отбрасывая его назад.
Гибкой надо быть.

Когда мне было два годика, я выходила погулять за калитку. Улица была тихой, этакий тупичок. Он так и назывался – Тупик Школьный.
С меловой горы падал ручей. Он протекал мимо нашего дома. К соседским домам вёл старый деревянный мостик. Я подошла к краю обрывчика, и стала смотреть на довольно стремительный бег этого немаленького ручья. Он уносил листики, веточки, по нему бегали , раскинув ножки по воде, какие-то смешные паучки… А на меня уже нацелился молодой козлик Борька. Это был наш козлик. Он подошел ко мне сзади, и боднул в беззащитную детскую попку. Пролетев метра два, я очутилась в ручье. Это было одно из самых ошеломительных, подлых падений. Я его не столько помню, сколько ощущаю. Мама рассказывала, что она видела Борькин маневр издалека, и бежала на помощь, но не успела…
Так, будучи маленькой девочкой, я уже знала, что такое козёл.
Но это меня ничему не научило.

Автобус резко тормозит, и старик, стоявший рядом, пытаясь удержаться, вцепился мне в руку костлявыми пальцами. Он увлекает меня на пол. Я терпеливо поднимаюсь, но он крепко держит мою руку, и тянет вниз. Наконец, кто-то помогает, и его ставят на ноги. Но он не выпускает мою руку. Пальцы свело судорогой. Я смотрю ему в лицо, и вижу, что глаза его пусты, он не в себе, ничего не понимает. И всё же его взгляд направлен на меня.
Я не могу справиться с его пальцами. Опять же кто-то помогает мне. Мы возимся несколько минут. Наконец моя рука освобождается. Я ухожу, выхожу на незнакомой остановке. Мне не по себе. Капканы, капканы, они не просто подстерегают тебя, они стремятся к тебе, давят, сжимают, держат…. И тут я вспоминаю. Что это уже было со мной….
Большой гастроном. Мне двенадцать лет. Стою в очереди за молочным коктейлем по четырнадцать копеек. Кто –то хватает меня за ту же, левую руку, да так крепко! Оборачиваюсь. На меня смотрит невысокий, горбатый дед. Взгляд жуткий, свирепый. Он ничего не говорит.
Так мы стоим долгие минуты. Выражение его лица не меняется. Очередь обходит нас. Кругом полно людей, но все проходят мимо. Прошу отпустить меня. Дёргаю руку. Потом начинаю разжимать его пальцы. Они холодные, и не поддаются. Я в отчаянии. Минуты идут. Наконец мимо проходит толстая продавщица, и я обращаюсь к ней:
— Тётя….
Сначала она не понимает, в чём дело. Потом грубо кричит на старика. Тот молчит. Хватает его руку, трясёт, принимается за пальцы, с азартом, садистски их выламывая… Через несколько минут иду домой. Рука выше плеча ноет.
Что это? Странные совпадения? Почему у меня? ….Почему они спрятались в траве, эти стальные челюсти, и когда я лежу, вдыхая запах свежих листьев, и глядя на маленького муравьишку, не его забавные лапки и тугой янтарный животик, они нет-нет да и клацнут железными челюстями, тихо, но отчетливо…. Двери не открываются, встречи не происходят, старики с железными пальцами и горящими глазами проходят близко, слишком близко, а небо так высоко….

Я раскрыла крылья, и смотрю вниз. Они ещё не знают… Сейчас я буду лететь. Я – женщина- Икар, смелая и свободная. Я могу летать. Эти крылья сделала я сама. Они большие, мне хотелось широкого размаха. Они белые… ну, почти белые….Я разбегаюсь, и…..
Да, я лечу!!!
Вот оно, вот оно, вот оно… Этот ветер, сумасшедший, но такой ласковый, подхватил меня, и мы танцуем над землёй. Он гладит мои крылья, трогает моё лицо, его дыхание такое страстное. Мы не можем оторваться друг от друга. Он несёт меня к солнцу. А оно ослепительно. Я лечу на него, я должна быть там, на этом опасном светящемся диске, он манит и притягивает меня, и пусть мне жарко, очень жарко, очень, очень, очень…
Я лечу….
Земля стремительно приближается. Эти клумбы, дорожки, сухая пыль, тысячи мелких осколков стекла, этот жалкий дворник с корявой метлой – они ждут меня. Они всегда ждут таких, как я. А я и не заметила, что уже давно падаю, падаю, давно уже падаю….
Боже мой, как сильно влечет к себе земля. Что это, кровь?… Слёзы?…
Я лежу на Земле. Она вертится вместе со мной, и несёт меня в моё будущее. Мы проносимся по Вселенной на сумасшедшей скорости. Я раскидываю руки, словно лежу на кресте, но это – крылья, и мой сумасшедший полёт в пространстве уже никто не остановит. Видите? Я лечу сквозь пространство на огромной скорости. Крылья мои сильны. Я делаю сотни метров в секунду, прорываю пылевые облака и туманности, ловлю сумасшедшие нейтрино, я стремлюсь вперёд… Слава земная проходит сквозь мои кровь и слёзы, и остаётся далеко позади. Мои кровь и слёзы распадаются на атомы. И эти атомы стремительно, на огромной скорости разлетаются по Вселенной… Слышите? Я могу сколько угодно летать и наполнять собой Вселенную, а вам остается только смотреть на меня, такую странную, лежащую с широко раскинутыми руками, и отдающую себя небу. Вселенная полнится моей кровью и моими слезами, летящими в пространстве в виде атомов на сумасшедшей скорости, и удивлённые нейтрино замедляют свой бег. Слава земная замерла, а мои кровь и слёзы проносятся мимо неё. Они обгоняют Землю, меня, облетают Вселенную, распадаются… И лишь их след остаётся на моём неумытом лице, обращенном к ласковому небу, которое всё ещё лежит на мне. А Солнце по-прежнему так высоко….

Я могу быть женщиной-клоуном, делающей представления из своих падений. Я могу быть пауком, плетущим из своих падений сеть. Я могу падать, наслаждаясь невесомостью, и когда вы ждёте этого сладостного момента моего приземления, ловко увернуться, сохранив равновесие… Но только если не поманит зелёная трава… потому что когда манит зелёная трава, я бессильна. Опускаюсь на колени, провожу по ней рукой… И резко падаю…
И щёлкает капкан.