Михайлов лежал на песке у моря. Наверное, это был пляж: всюду понатыканы грибки от солнца, а солнца не было. Ветер поднимал песок и уносил к морю. Рядом с Михайловым кто-то стоял. Сначала он увидел добротные ботинки на толстой подошве, потом пальто, кожаное и черное.
— Что вы делаете? – спросил тот, кто стоял рядом.
— Разве вы не видите? Ей холодно,- Михайлов судорожно всхлипнул. Он попытался укрыть ее шарфом, широким и капроновым, но ветер вырвал шарф из рук и забросил далеко в дюны.
— Что вы делаете? – повторил тот.
— Разве вы не видите? Она умирает!!!
— Но это же рыба.
Михайлову хотелось заглянуть в лицо того, кто стоял рядом, но того уже не было. И ничего и никого рядом не было. Оставалось только море… и он услышал, как оно звенит — сначала тихо, потом громче и громче… Звенел будильник. Михайлов проснулся. Лицо было мокрым от слез. Будильник звенел, как всегда не вовремя: за окном висела тьма. Наверное, была ночь, или было утро, но темное и холодное.
Он нажал на кнопку будильника. Вставать не хотелось. Идти никуда не хотелось, да и некуда ему было идти, разве только в редакцию для получения очередной трепки за несанкционированное расследование причин исчезновения депутата и журналиста Виктора Гончарова. Если факты по каким-либо необъективным причинам не подтвердятся,( а Михайлов уже тысячу раз все проверил и перепроверил, опросил свидетелей, осведомителей, родственников), — преступники останутся на свободе, а он без работы, а, возможно, однажды тоже исчезнет и уже никогда и никуда не вернется.
Одно он знал точно — оплакивать и разыскивать его никто не будет.
Михайлов взглянул на себя в зеркало. Лицо обросло щетиной, взгляд злой и колючий.
— Надо бы побриться, — бриться не хотелось, в редакцию идти не хотелось.
— Скорей бы подготовить матерал для газеты и уехать на юг, к морю.
Михайлов жил в коммуналке, в десяти метрах, заваленных книгами, журналами, газетами. В углу, на столе, стоял «комп» (так любовно назывался он свой компьютер ), и рядом с «компом» был идеальный порядок.
«Везде пусть мусор и грязь, а там святое место», — Михайлов любил работать ночью, но комп почему-то раздражал соседей — им казалось, что «этот странный журналист» зависает на сайтах террористов, или смотрит по ночам порнуху и, что, благодаря такому соседству, вся их дружная коммунальная квартира скоро вляпается в катастрофические неприятности.
— Может, ему подсыпать синильной кислоты в суп? – жаловалась кому-то соседка, прекрасно зная, что супа у Михайлова никогда не было.
На кухне он почти не появлялся, а если и появлялся, то чувствовал себя там неловко, обжигал губы чаем, боялся подавться, выливал чай в раковину и торопливо выходил из провонявшей комбижиром кухни, подальше от любопытных, заглядывающих ему в рот.
Домой он возвращался поздно и всякий раз старался быстро пройти по коридору, рассыпать обязательные приветствия, закрыться в своих десяти метрах, уткнуться в Интернет и забыть обо всем на свете.
В коммуналке проживали несколько семейных пар и одинокая женщина или девушка, говорили, что старая дева. Михайлов так и не разглядел ее. Это было что-то очень высокое и худое, с вечно испуганной бессмысленной физиономией.
Жильцы перемывали его и без того худые косточки: называли импотентом, педриллой, Дон Жуаном, Казановой. Им было лучше знать, чем Михайлову, кто он такой. А ему было наплевать. И только появившийся недавно в коммуналке грудной ребенок выводил его из равновесия. Ребенок плакал день и ночь, мешая работать, думать, жить.
Михайлов зверел и готов был ворваться в комнату к счастливой семейной паре и придушить их любимое чадо подушкой. Но, при виде этого чада, умилялся и мог часами играть с малышом, заменяя ему маму, папу и няньку…
Он был разводной. Жена ушла от него к другому, забрав с собой сына. Там, у другого, ей было спокойнее, денежнее и надежнее, а здесь — десять метров, пригодных, скорее, для могилы, чем для жилья, вечное беспокойство за семью и никакого просвета.
Новый муж жены — мафиози. Сын Михайлова вырастет и тоже станет мафиози. А пока жена отказалась от алиментов – что с него возьмешь, кроме анализов?
Несмотря на это обстоятельство, он регулярно высылал ей деньги и постоянно грустил по сыну. Очень уж хотелось увидеться, но душевный раздрай не позволял ему этого сделать — не хватало сил ни на что и ни на кого. А общаться с сыном он мог только здоровым.
Михайлов с отвращением вспомнил о главном редакторе Баевой. Вечером они вместе идут на представление театра «Бурда-моден».
«В гробу я видел этот театр!» — но идти должен был и обязан. Субординация есть субординация. Послать редакторшу к чертовой матери при всем своем желании он не мог, а потому копил в себе бешенство, которое однажды возьмет да и вырвется в оглушительный взрыв.
Пугая увольнением, Баева запретила ему работать над статьей. Понимая, откуда ветер дует, он не обращал внимания на ее запреты и упрямо продолжал расследование. Так и шли они по жизни бок о бок, зная тайные мысли друг друга. При этом, Баева считала, что спасает Михайлова от беды, а он считал, что ее пора лишать поста главного редактора, как лишают врача, нарушившего клятву Гиппократа, диплома и врачебной практики.
Не смотря на хватку деловой успешной женщины, Баева имела одну единственную женскую слабость. И этой слабостью был Михайлов. Талантливый перспективный журналист, любимец общества и женщин — любой мафиози позавидует. А что до коммуналки, так это временное явление… только вот дернул его бес заняться делом Гончарова! Но ничего, она убережет Михайлова от погибели. Да и сам он сейчас на перепутье, вряд ли станет рисковать собственным благополучием ради какого-то пропавшего политика и объявлять войну машине, которая следа от него не оставит?
Да и кому нужна сейчас его статья? Тема неновая и неинтересная. Сегодня народу надо что? Что-нибудь легкое, мелодраматичное…Политикам не верят, чернуха поднадоела, порнуха приелась, о серьезном читают мало…
Михайлову захотелось напиться. Водку продавали с восьми, пить одеколон он не умел. Если пойти к Маринке? У той всегда компания и выпить есть что. Когда-то у него с Маринкой был роман, но роман у Маринки был не только с Михайловым, а это его не устраивало. Маринку он бросил, но выпить у нее никогда не отказывался.
Приходил со своей выпивкой и закуской, напивался в прок, снимал стресс необходимым количеством водки и «заземлялся», — он любил сидеть на полу, слушал пьяный бред актеров про очередного главного, наблюдал, как они ссорятся, ползают по полу, кукарекают, поют хором и по одиночке и мечтал о том, чтобы у него на голове была кепка, которой можно было бы прикрыть глаза и уснуть. Иногда он «плевал» на приличия и спал без кепки , и ему снились розовые слоны и джунгли.
— Ну что поделаешь, — говорила тогда Маринка, – если человек не хочет веселиться вместе со всеми и не умеет этого делать. Вот такой он, вечно печальный рыцарь пера, — она укрывала Михайлова пледом и незаметно смахивала с длинных своих ресниц слезинки.
Приятели-актеры не понимали Михайлова, а статью о прокуроре называли очередным «выпендрежем».
— Довыпендриваешься! — кричали они. — Или за Гончаровым вслед собрался?
— Собрался!!! — кричал он в ответ, смешно размахивая руками. Сердился и сожалел о том, что пил водку не с теми, а тех людей он в своей жизни еще не встретил.
— Чокнутый! — недоумевали друзья. — Мог бы улучшить свой быт, а ты в петлю лезешь! Или ждешь, когда жареный петух в жопу клюнет?Михайлов решил напиться. Если ему не удастся напиться, он сдохнет, как собака в своих десяти метрах или умрет от «синильной кислоты» , так и не написав статьи.
Он вышел в коридор. Нацепил куртку. Долго не мог попасть в рукав. Рукав почему-то оказался внутри куртки, споткнулся о чью-то обувь, разбросанную по коридору(опять соседи скандалили!), вытащил из кармана билет на «Бурду», скомкал и бросил в угол, потом поднял билет, разгладил , оставил на столе в кухне. Написал старой деве записку.
«Дорогая, — долго вспоминал, как зовут дорогую серую мышку, инфузорию-туфельку. Зачеркнул «дорогая», написал, — Милая соседка, обязательно посетите театр мод «Бурда.ФРГ». Подумал: «Тебе это полезно будет, детка, снимешь, наконец, с себя грязный халат! — Дописал. — Я знаю, какая вы у нас модница и потому весь день простоял в очереди за билетом . Искренне Ваш. Сосед-журналист, — он хотел приписать « педрилла», но не стал этого делать, а написал,- Михайлов».
Вышел на улицу. Рабочий люд возвращался с ночной смены по своим берлогам, а он шел искать себе пристанища у чужого крова. Только где этот кров?
Решил пойти к Ленке. Ленка работает на заводе юристом, имеет стабильный заработок и не мучается проблемами несовершенства мира и человеческой личности. Она – здоровый , нормальный человек. Живет вобщежитии, одна в комнате и это упрощает обстоятельства.
Доплелся до общаги. Вахтерша – тетка интеллигентного вида, учительница на пенсии или жена военного-пенсионера — читала «Роман-газету».
— Куда? Общежитие женское.
«Знаю, что не мужское, — разозлился он, но вежливо ответил — К сестре.»
Вахтерша быстро соображала, кто он такой и чего от него можно ожидать. Замерзший, голодный, помятый. «Алкоголик? Работяга?» — ни то ни другое определение к Михайлову не подходило. Интеллигентное красивое лицо, печальные глаза.
-К какой сестре?
-Милосердия, -подумал Михайлов, но ответил — к своей.
«Другого ,наверное, уже и след простыл, убежал бы наверх к девчонкам, — думала вахтерша. — А этот стоит»,- ей почему-то стало жаль Михайлова, мелькнули какие-то грустные мысли о том, что вот не жилец он на этом свете, не жилец! Господи , спаси этого мальчика и помилуй!»
— Ладно, — вздохнула она. — Иди уж. Только быстро. Обещай , что скоро вернешься.
— Скоро не вернусь, — он продолжал стоять там, где стоял.
— Ну что стоишь, иди уж. – вахтерша мысленно перекрестила Михайлова от нависшего над ним проклятья.
Он разгадал ее мысли, мрачно усмехнулся и потащился к Ленке на девятый этаж. Лифт не работал. Ленка встретила его без особой радости. Радости он ей еще не приносил. Одно беспокойство и вечное ожидание. А ждать Ленка устала. Она хотела детей, семейного счастья. Счастья Михайлов ей дать не мог, даже если бы и женился.
Он приходил вечно усталый, издерганный и голодный. Без цветов, без конфет, без радости.
Ленка засуетилась, стала проявлять свои кулинарные способности. Михайлов заглянул в буфет, достал бутылку водки, поставил на стол. Он один и выпил эту бутылку водки , молча и зло. Мысли были сосредоточены только на статье. Завтра он отдаст статью редактору «Москвского вестника» для жителей Москвы. А какое дело всем этим жителям Москвы до событий в его республике? Ну поговорят, позлословят. Кого это волнует? Ни-ко-го! Кому все это нужно? Ни-ко-му!!! Зачем он все это пишет? Черт, как все омерзительно и глупо!
Он зашел в душ, включил воду — горячей воды как всегда не было. Стоял под душем, пока совсем не замерз.
И опять все мысли о статье. Каждую минуту, каждую секунду — мысли о статье. Даже во сне — мысли о статье!!!
-Постирай мне шмотки, вечно просить об этом надо! – наорал ни с того ни с сего на Ленку. Он стоял перед ней в чем мать родила, замерший, пьяный, злой и смотрел куда-то в окно.
Ленка молча пошла стирать его вещи. Михайлов уснул. Ему ничего не снилось. Он спал час или два. Вещи сушились на батарее. Ленка сидела за столом и плакала.
-Иди ко мне, – позвал он.
Она разделась и легла рядом. Он наклонился над ней. Почему-то хотелось размазать ее заплаканное лицо. Положить ладонь ей на лицо и размазать.
Он привлек ее к себе и, молча, без всяких прелюдий, сделал все, о чем она мечтала. Ленка немного развеселилась, заглядывала ему в глаза, прижималась к нему всем своим голым телом. Но даже сейчас он продолжал думать о статье.
Михайлова тошнило.
Он лежал и старался не двигаться. Если он сейчас встанет и пойдет в уборную – это породит комплексы в здоровой женской натуре.
Он посмотрел на Ленку, она отстранилась от него — в глазах мелькнули отчаяние и страх.
Михайлов подумал о том, что ему давно пора было умереть, а лучше и вовсе не родиться, он представил себе, как Ленка будет проливать слезы над его могилой — какое облегчение принесет ей его смерть. Ему стало жаль себя. Если бы он мог, то, наверное, заплакал. А плакать он не умел. А еще понял, что пока вещи сохнут на батарее, ему придется сидеть в общежитии и забыть о работе.
Вот счастье какое Ленке привалило! Нахватается его впрок! Дай ей только волю, и она не выпустит его из своей комнаты, будет поить и кормить с ложечки, лишь бы он был, всегда был при ней.
Михайлов встал и пошел в уборную. Ему казалось, что внутренности его выворачиваются наизнанку, наверное, соседка подсыпала синильной кислоты в чай.
«Дурра – баба!- передернулся весь от одной мысли о соседке, — Искренне ваш, педрила Михайлов!»
Он стоял голый и пьяный, упершись лбом в стену, и минут десять хохотал, как бешеный. Потом вышел из уборной, умылся и снова лег рядом с Ленкой. Ленка приклеилась к нему всем своим голым телом.
-Ну-ка, пройдись,- попросил он.
-Как пройтись? – спросила она и стала одеваться.
-Не одевайся. Пройдись так.
-Это только ты можешь ходить по городу голый — рассердилась Ленка, но все-таки прогулялась к окну.
— А как ты хочешь, чтобы я прошлась? Как пастушка или как проститутка?
— Как проститутка,- он улыбнулся. Улыбнулся впервые за весь этот месяц. Ленка была похожа на Гавроша , очень милого и симпатичного мальчишку-подростка.
— А хочешь танец живота? – она включила магнитофон и взобралась на стол.
Михайлов не ожидал от нее такой прыти. Ленка танцевала, а из глаз текли слезы. Вся ее несчастная фигурка содрогалась от беззвучных рыданий.
«Ну да, я кретин, идиот, подонок! Кто еще? Повернула ситуацию в свою пользу!» – он выключил магнитофон, натянул на себя мокрые вещи — джинсы прилипли к ногам.
— Пока, – направился к выходу.
— Пока? – переспросила Ленка и испуганно заглянула ему в глаза. Он погладил ее по голове.
– Ладно, до завтра.
— До завтра. — прошептала Ленка и приготовилась еще раз пройти по пустыне ожидания.
Михайлов спустился вниз.
Вахтерша пошла открывать ему дверь.
-Уходишь? – спросила сонно.
-Ухожу.-А почему мокрый?
-От слез.
Он вышел на улицу, на промозглый ветер и холод.
-Михайлов! — кто-то кричал ему вслед.
Кричала Ленка. Она выбежала из подъезда в тапочках и в пальто, наброшенном на голое тело. Прижалась к Михайлову и не хотела отпускать.
— Замерзнешь, – он поцеловал ее в губы. – Иди домой, малыш.
Ленка безрезультатно пыталась всучить ему деньги на такси.
-Пожалуйста, пожалуйста, возьми. А то простудишься. Я буду ждать тебя. Ты только вернись! – она размазывала слезы по щекам и прощалась с Михайловым так, будто провожала его на войну, с которой он уже никогда не вернется.
— Все. Я пошел.
Он ушел в ночь. А Ленка все еще стояла на семи ветрах у подъезда.
Утром Михайлова схватил ревматизм.
«Слава Богу, что не паралич!» — охая и держась за бока, он сел за свой любимый «комп».
В 10.00 Михайлов передал статью о прокуроре редактору газеты «Московский вестник».