812


812

От коньяка не просто оторваться,
Когда лежишь один и начал выть.
Я знаю ровно восемьсот двенадцать
Различных способов тебя не находить.
В моей трубе знакомые фальцеты
И от басов распухли провода,
И только твоего сопрано нету –
Ну говорю же, полная труба!
Ко мне приходят бланки, извещенья,
Счета за газ, за воду, за весь свет;
Приказы, просьбы, просто обращенья-
Вот только от тебя конвертов нет.
Представь, мне пишут даже депутаты-
Все говорят, жизнь будет веселей.
Но как в той песне: этого не надо.
Мне хочется поэзии. Твоей.
Мне хочется напиться до икоты,
Уткнуться носом в бесконечный шарф.
И верить в дождь. И обожать болото.
Пусть где-то есть изысканный жираф.
Мне хочется вина, а после чаю,
И чтобы все желанья по плечу.
Куда банальнее: люблю, скучаю
По телефону алгебру учу…
Гудок. Код восемьсот двенадцать.
— Еще нет дома. Что-то передать?
Скажи, ну как тут матом не ругаться
И как тебя к лукавым не послать?
Ведь ты же знаешь, я больной на сердце.
Я было сам подумал, что гранит.
А оказалось – никуда не деться,
Не убежать. Не спрятаться. Болит.
Я помешался. Я смешал все стили.
Добавил детства вкус и полюбил.
Другие бы водою разводили,
А я гулял по правому. Запил.
Теперь я неудачник-алкоголик.
Я бомж. Ночую у родных дверей.
А в сердце маленький, ушастый, серый кролик.
Трясется, бьется – худший из зверей!
Он лапы сжал и хлопает ушами,
И в кротком взгляде лишь одно – домой!
А мы живем с ним странными бомжами.
Печальная любовь! Ушастый кролик мой!
Ударить в морду что ли эту жопу,
Чтобы не бился так безумный зверь!
Другим прорублено окно в Европу,
А мы который год ломаем дверь…
Гудок. Код восемьсот двенадцать.
-Еще нет дома. Ждали к десяти.
Скажи, какому черту мне продаться,
Чтобы тебя когда-нибудь найти?
Какие прошептать мне заклинанья?
Молиться ли богам или луне?
Мне надо-то совсем чуть-чуть вниманья.
Я успокоюсь. Буду жить. Вполне.
Тупая ночь гуляет по карнизам.
Все как положено: и слезы, и коньяк.
Ты называешь это романтизмом.
Я называю пустотою, так.
Ты не считаешь это интересным.
Куда глупей: молиться на твой код.
Сейчас не модно говорить о честном.
Откроешь сердце – скажут «идиот».
А мне, ты знаешь, чувства захотелось.
Мне можно – я болею, я запил.
Так вот, прошу прощения за смелость, —
Я никого так сильно не любил!
Я ни к чему так искренно не жался,
Ни в чьи глаза так долго не смотрел.
Откроешь сердце – скажут «вот нажрался».
Мой бедный кролик, это наш удел!
Мои глаза – разбитые бутылки.
Вино соленое и стекла по лицу.
Я подыхаю в этой странной ссылке!
Я неизбежно подхожу к концу!
Что актуальней: выть или смеяться?
Под стрелкой цифра следующего дня.
Гудок. Код восемьсот двенадцать.
— Простите, дома?
— Здравствуй, это я…

0 комментариев

  1. anna_ejova

    Ой, вы знаете — здесь важна интонационная нагрузка — ДРУГИМ ПРОРУБЛЕНО окно в Европу, а МЫ который год ЛОМАЕМ ДВЕРЬ. А если поменять слова местами, так не получается. Это ведь важно — как читать. Перед этой строчкой должна быть пауза. Ну, вобщем, я не знаю — важно авторское прочтение. Спасибо за первую рецензию!

  2. anna_ejova

    Вы знаете, мне б этом многие говорили. Я, когда писала 812, менее всего, естественно, думала о Высоцком (да не особо и слушала его). Потом подумала, что если эмоция похожа, значит она настоящая. Значит она близка другим.

  3. aleksey_hazar

    Есть еще эффект «подсознательного подражания», сам не раз себя на этом ловил. В конце концов, все, что мы пишем — выражение нашего личного опыта, а прочтение чужого произведения это тоже наш личный опыт. Подсознание «провертывает все через свою мясорубку» и предлагает нам «лепить котлеты из этого фарша». Не удивительно, что в нем иногда попадаются «плохо размолотые куски» чужого. Постмодернизм, вообще, возвел использование чужого (правда, уже сознательное) в основной принцип. Идея предельно проста: мир (или мировая литература) уже настолько стар, что ничего нового все равно выдумать уже нельзя. 🙂

Добавить комментарий