Первый сказал последнему: подвинься. Последний ответил: между нами еще четырнадцать. Первый сказал: на х.. Последний заплакал, как последний. Седьмому жутко сдавило коленку, восьмая была ничего и ему не хотелось осрамиться. Восьмая смотрела на пятого, за шестым виднелась его макушка и два огромных пушистых уха чистого шелка, по два сорок метр. Одиннадцатый был мрачен. Двенадцатый был его начальником и тошнотворно смердел. Одиннадцатый предпочел бы зажать вторую, хоть она и была потасканней первой, ровно на одно плечо, на которое пялился пятнадцатый. «Дайте дышать!», не выдержал четвертый. «Не боишься, четвертуют» прошипела девятка, вплетаясь в бесконечность восьмого. Восьмому было все равно, педераст-импотент он был пассивен и впускал, не выпуская. «Жалкие трусы», — отхаркнула десятка, просовывая пятнадцатому четвертак, чтобы накинул лишний десяток. Пятнадцатый был не дурак и ждал сотню. Третяя была юной и попала в толпу случайно. Желая выбраться, она беспомощно искала кому отдаться, чтобы выскользнуть суммой, превышающей треклятое число. «Жалкая тусня», сплюнул тринадцатый и вышел в боковую дверь. «Мама, мама, подвинь ногу, пятнашка закатилась под диван»…
