«Крупный мокрый снег лениво кружится около
только что зажженных фонарей и тонким мягким
пластом ложится на крыши, лошадиные спины,
плечи, шапки».
А.П.Чехов
Россыпи золотых камней томно лежали на остывшем пляже, а песок золотисто-коричневый, как пережженный сахар, плавился карамелью под лучами малиново-багрового заката. Юлия лежала на мокром песке, взгляд ее скользил по морской водной глади. Белая, как молоко, пена шипела на гребнях волны, медленно опадая по мере приближения к берегу.
Юлия была молодой одинокой девушкой лет двадцати трех. Она любила приходить на пляж на закате, считать кричащих чаек в небе и мечтать. Сегодня ее тело было легким и теплым, вобравшим за день все солнечные лучи и теперь постепенно отдававшим их. Она была как будто батарейкой, работающей от солнца; ее распирала отрешенная пустота и безмятежное спокойствие.
Она вглядывалась в даль, за синеву горизонта. Где-то там далеко тонули огромные просоленные корабли, разбивались белые парусники и опускались, словно в танце, под толстый слой воды, оседали на дне вместе с прогнившими мачтами давно затонувших суден, человеческими черепами и сказочными пиратскими сокровищами. Море было опасным и могучим, в нем бездушной скользкой рыбой застыло Время. Темная глубина затягивала в свои сети, а на тихом пустынном берегу, овеваемым свежим морским бризом, мутный шоколад ночи бережно заливал остаток дня.
В залитой ярким солнцем комнате царил беспорядок. Квадрат окна, словно огромная линза, собирал солнечную пыль в длинные пучки воспоминаний. Юлия сидела на кровати у окна, рядом на тумбочке стоял стакан из-под чая. Сквозь пушистые полуопущенные ресницы прищуренных глаз все здесь казалось по-другому: солнечные зайчики превращались в размытые пятна, кипы книг и рукописей, лежавшие прямо на полу, становились пергаментными старинными свитками с печатью веков на устах.
В углу комнаты, возле двери, стоял старый разбитый рукомойник, а у противоположной стены возвышался большой железный комод. Он был надежным другом и умел хранить секреты в многочисленных и бездонных ящиках, лишь изредка тяжело вздыхая от старости. На комоде стояла изогнутая причудливая статуэтка: то ли смотрящий в небо аист, то ли африканский шаман, застывший в ритуальном танце.
Чуть дальше, у окна, стояла кровать с взбитыми перинами, на которой и сидела Юлия. Ее светлые непослушные волосы были схвачены на затылке, но некоторые пряди при движении легкими волнами падали на лицо. Юлия дула на них, резко стряхивала головой, иногда поправляла руками. Но она была слишком увлечена для того, чтобы заметить бесполезность своих действий.
Вот практически и все, что было в этой маленькой, никому неизвестной комнатушке. Сюда никогда не приходили гости, здесь не устраивали шумных банкетов и богемных вечеринок, где по-старинке читали бы стихи. Порог этой комнаты не переступала ни одна живая душа, кроме хозяйки, разумеется.
На пыльном подоконнике стоял одинокий кактус и, несмотря ни на что, постоянно цвел. А за окном второго этажа по проспекту проезжали шумные автомобили, спешили куда-то пешеходы, бурлила жизнь. В комнатке же время как будто остановилось, чтобы набраться сил, прежде чем застучать в бешеном ритме Юлиного сердца.
Она любила эту комнатку. Здесь всегда было так солнечно и безмятежно, так пыльно и сонно… Это как будто был какой-то образ из детства: смутный, неясный, но милый сердцу. На самом деле, Юлия часто вспоминала свое детство.
… В комнату ворвался морозный колючий воздух – дыхание зимы. Внесли изумрудную, пахнущую смолой и хвоей сосну. Сегодня особенный вечер. В этот день все дарят друг другу подарки, а добрые феи и гномы совершают чудеса для маленьких детишек. Сочельник… Юлия вместе с мамой выбирали украшения для елки. Старые елочные игрушки ворковали кто о чем: где-то была нарисована сказочная повозка с оленьей упряжью, где-то сверкала снежинка, а где-то мелькала добродушная собачья морда.
— Мам, вот эту повесь обязательно! – запрыгала Юлька, протягивая свою любимую игрушку.
… Висела, нарядная и праздничная, на самом видном месте золотая юла с красной сердцевиной, глядя в которую, Юлька видела свое отражение. Только оно было неправильным, а каким-то вытянутым, как в тех заколдованных зеркалах, которые она видела прошлым летом в бродячем цирке.
Прямо перед окном комнаты росла яблоня. Первое, что Юлия видела, когда открывала глаза – это большое наливное яблоко, клонившее ветку с зелеными шумящими листьями вниз к земле. Сочное, перезревшее, будто политое золотом, оно дополняло пейзаж за окном и вместе с тесной захламленной комнатушечкой создавало умиротворенную картину детской чистоты и невинности. А еще напоминало горячо любимого О’Генри и его последний листок за окном…
Вокруг кровати бесформенными грудами лежали бумаги – все Юлькины мечты и амбиции, радости и тревоги, слезы и воспоминания. Целыми днями эта девушка писала, сидя на кровати, а вечером, когда на темном куполе неба появлялась первая звезда, она отворяла окно, зажигала настольную лампу с красным абажуром и читала, в основном классику. Свежий майский воздух, наполненный томным запахом сирени, лился в окно мутным потоком, принося с собой шум города и еле слышные звуки эоловой арфы. Она где-то читала, что люди, слышащие эту волшебную майскую арфу, умеют летать по ночам.
Юлия практически не выходила из своей комнаты. Любила она только прохладным ранним утром или летним вечером, когда улицы почти безлюдны, прогуляться под желтыми столетними фонарями, пошуршать осенней листвой под ногами в золотую пору печали, которую так любили Пушкин и Есенин, пройтись по узкой извилистой улочке среди искривленных темнотою старых, еще царских времен домов. Когда-то здесь ездили запряженные повозки с тремя, а то и шестью игривыми кобылками. Возможно, именно здесь в своей роскошной карете проезжала царица Екатерина, любуясь просторами вместе со своим фаворитом Потемкиным. А в домах с маленькими тусклыми окошечками долгими зимними вечерами, при керосиновых лампах, писали стихи тогда еще непризнанные гении, терзаясь душевными муками и призывая покинувшее их вдохновение. По утрам же мимо усаженных деревьями аллей важно проходили купцы, деловито раздумывая над предстоящими торгами и не зная, что через века о них будет думать эта загадочная девушка со сладко-приторным именем Юлия…
Медовая луна, покачивая круглыми боками, глядела в Юлькино раскрытое окно. Тогда она брала в руки потрепанную, в кожаном переплете книгу и тонула в прошлых жизнях времени. Ей казалось, что у нее в руках – клоки волчьей шерсти, найденные в ночи на росистой траве лесной тропинки, а вокруг бродячими огнями расставляет ловушки нечисть болотная, заманивая ее, растрепанную, в белой просторной рубахе и босиком, в торфяную трясину. Вот, на этой поляне ведьмы правили свой шабаш, полуголые, смеялись, танцевали, и призывали нечистую силу к своему полуночному костру. А какой-нибудь Иванушка, ища цвет папоротниковый, попадал в лапы к ним, а наутро находили лишь его обугленный труп… То ли волки, то ли оборотни, выли на глухих проселочных дорогах, а она, как сомнамбула, металась от дерева к дерева, ища ясень, чтобы мифические друиды, покровительствовавшие ее звезде, вернули Юлию в свое тело, лежащее на кровати возле тумбочки с немытым стаканом.
Мокрый, облизанный дождем асфальт жадно дышал вязким утренним туманом, обволакивающим умытые деревья. Юлька сидела у распахнутого окна и писала стихи:
Свет колючий солнечный
вымоет чашки на кухне,
и блюдце голубое.
А терновый венок
Монгольской маски с раскосыми глазами
будет плакать медом, как в детстве.
Я каюсь, мама.
Просто до горя хотелось ромашек нарвать,
но было так страшно,
так страшно…
12.04.06.