Военный гарнизон стоял в пустыне. Настена вместе с мамой жила в маленьком глиняном домике на территории гарнизона. Пустыня стала для девочки Родиной, за которую погиб ее отец.
Каждое утро, уходя в дозор, солдаты выстраивались у обелиска для минуты молчания. Настена смотрела на обелиск и думала о том, что совсем не помнила своего отца: он уходил рано и возвращался поздно…помнила только прокуренную, колючую его щеку: отец всегда целовал Настену, возвращаясь со службы…
За бетонным забором располагался аул: несколько глиняных домов и мечеть. По вечерам старый мулла пел в мечети одну и ту же песню: «Алла-а-а-а…», — и голос его разносился над всей округой.
Настене нравилось слушать его заунывное пение. Ей казалось, что песня муллы, женщины в чадрах, мужчины в длинных халатах были чем-то единым и вечным , неотделимым от бесконечной пустыни, окружавшей гарнизон.
Детей в гарнизоне, кроме Настены, не было. Солдаты и офицеры всегда ей радовались, но из всех знакомых мужчин Настена выбрала только Савича — за веселый нрав, за добрые глаза.
Савич служил гарнизонным доктором, от него пахло карболкой и йодом, а еще у него всегда были аскорбинки.
Савич никогда не говорил Настене «ты», обращался с ней, как с настоящей барышней.
— Как поживает наша солнечная девочка? – спрашивал Савич, и в глазах у него искрилась улыбка. — Как зовут нашу принцессу?
— Наст-е-е-е-на. – протяжно и кокетливо отвечала
девочка.
— И сколько нам лет?
— Пя-я-ять. – Настена протягивала ладошку для аскорбинки и говорила Савичу:
— Когда вырасту, буду твоей женой.
— К тому времени я состарюсь. Лучше буду твоим папой.
Савич, подхватывал Настену на руки, подбрасывал к небу, радостно и озорно кричал: «Насте-е-ена!!!» – и звонкий смех девочки разливался над гарнизоном.
Настена любила сидеть верхом на бетонном заборе и смотреть далеко в пустыню, она могла часами смотреть на серебристые пески , глаза ее были не по –детски грустны и задумчивы.
Как-то раз , сидя на заборе, Настена увидела далеко в пустыне огромных двугорбых верблюдов, навьюченых грузом, шагающих важно в сказочно красивый город с серебристыми куполами на дворцовых зданиях, пышными, зелеными садами и бескрайним голубым морем.
Настену, как ветром сдуло с забора, она побежала навстречу каравану, уж очень ей хотелось поближе рассмотреть сказочный город, ощутить прохладу морской волны, побывать в роскошном саду.
— Я только на минуточку, только на минуточку, — говорила она сама себе. – Посмотрю и вернусь обратно!
Чем дальше бежала девочка, тем быстрее удалялся от нее караван, а вскоре караван, город, море , прекрасные сады исчезли, растворились в воздухе, как будто и не было всего того, что так ясно видела Настена.
Она охнула , опустилась на песок, сосредоточенно уставилась прямо перед собой, потом стала рассматривать все , что находилось вокруг. А вокруг находилась пустыня.
Колючки, сбившись в мячик, перекатывались по песку от легкого дуновения ветерка. Саксаул, единственное деревце, красовался, как после пожарища, обугленной корягой. Настена внимательно рассматривала выцветшее небо и оранжевый песок … Но вот из песка показалась мордочка ящерицы. Немигающие пуговки-глазки уставились на Настену.
«Кто ящерицу обидит, тому проклятие на весь род», — вспомнилась ей солдатская поговорка. Настена, скорее от страха, чем от любопытства схватила ящерицу рукой и крепко сжала в ладошке. Потрогала ее за лапки, за длинный хвостик, погладила шершавую кожицу. Ящерица вырывалась из рук, Настена схватила ее за хвост. Хвост оторвался, как игрушечный, и остался лежать на песке. Девочка задрожала от страха и заплакала так громко, что плач эхом разнесся над пустыней.
Она положила ящерицу в карман, взяла оторванный хвост и стала методично отрывать от него кусочки и складывать эти кусочки у себя на платьице. Затем соединила кусочки, и те мгновенно срослись. Настена рассмеялась, вынула ящерицу из кармана и приставила к туловищу хвост.
Ящерица, махнула хвостиком и зарылась в песок.
— Ой, — выдохнула Настена, — я хвост склеила не попорядку! – и снова заплакала . Она искала ящерицу, но не могла найти.
Пора было возвращаться домой. Настена помнила о том, что бежала за караваном вперед. Значит, возвращаться надо было назад, только прямо, никуда не сворачивая.
Что есть духу, она помчалась в гарнизон. Гарнизона не было видно. Стало темно. Лунная дорожка указывала девочке путь. Настена бежала вперед, туда, где мама, где Савич, который станет ее отцом. Туда, где маленький глиняный домик, где кошка, где папин обелиск.
О как обрадовалась она, услышав знакомое:
— Ал-лаа…Ал-лаа…
Гарнизон!
Первым Настену встретил Савич.
— Эх, Настена, Настена! – Савич осмотрел ее руки, ноги, глаза, прослушал сердечко в трубочку, дал аскорбинку.
Мама девочки плакала и говорила:
— Был бы жив отец, тот бы ремня как следует всыпал, а ты аскорбинку даешь.
Савич целовал Настенкины ладошки. – Сейчас мы ее искупаем и спать. А завтра она нам все расскажет, правда, солнечная девочка?
А завтра Настена никому ничего не рассказала. Она перестала улыбаться и отвечать на вопросы.
— Тебя кто-то обидел? – спрашивал Савич.
Она отрицательно качала головой и так печально плакала, что у Савича сердце сжималось от боли.
В гарнизоне заметили : все Настенкины тропки вели к бетонному ограждению — девочка пыталась уйти в пустыню. И теперь, когда она подходила к забору , появлялся солдат, который коротко и строго спрашивал : «Куда?»
Настена перестала есть, часто плакала, тревожно спала по ночам.
— Надо отпустить ее! – говорил Савич Настиной маме. — Поймем, что произошло.
— А если не уследим? Что тогда???
— Все под контролем!
— Нет! – отвечала Настина мама.
И все-таки Настя ушла. Ночью. Как только показалась лунная дорожка, девочка тихонько вышла из дома, взобралась на бетонный забор и спрыгнула с огромной высоты вниз, в песок. Она бежала по лунной дорожке. Бежала долго, до тех пор, пока не увидела обугленный саксаул. Села по-турецки и стала ждать. Смотрела на звезды. Иногда звезды вспыхивали и падали, очертив яркую полоску над пустыней. Но вот горизонт взорвался ярким пламенем, заиграл ослепительно красным светом, а из зарева вынырнул и покатился по небу оранжевый солнечный диск.
Солнце стояло уже высоко в зените, когда из песка показалась ящерица.
— Ми-и-лень-кая, — прошептала Настена , — и протянула к ней руку.
Ящерица заползла Настенке в ладошку. Девочка зажмурила глаза и слезки мелким бисером покатились по ее щекам.
— Я тебя нашла!!!
Хвост ящерицы неравномерными кусками болтался за туловищем. Настена уверенно оторвала хвост и стала складывать с хирургической точностью кусочки — хвост получился правильный и красивый.
— Красавица моя. — обрадовалась девочка.
Ящерица не нырнула, как в прошлый раз в песок, она сидела на ладошке у Настены и, казалось , слушала ее шепот .
Настя поднесла ящерицу к лицу и ощутила ее шершавый язычок у себя на щеке.
-Вот радость-то какая!!! – она рассмеялась и отпустила ящерицу. – Иди домой! — и помчалась во весь дух в гарнизон. Первым ее встретил Савич.
— Настенка!!! Ну где же ты была???
— Ей уже не больно! – сообщила девочка. Она улыбалась и плакала и жмурилась на солнышке.
Прибежала мама с отцовским ремнем.
— Вот я тебе сейчас задам!!!
Савич схватил Настену на руки и уже не отпускал.
— Конечно, если бы это был твой ребенок, — говорила мама, но Настена, обняла Савича за плечи и попросила – Папа, скажи ей, чтобы не наказывала меня.
Вскоре гарнизон расформировали. Савич увез Настену и ее маму в Питер. Теперь они живут одной семьей. Савич работает в военном госпитале. Настена никак не может привыкнуть к большому каменному городу. Подолгу смотрит на железные мосты, холодную Неву… и почему-то каждую ночь ей снится один и тот же сон: вот бежит Настенка по лунной дорожке навстречу Солнцу, которое катится оранжевым мячиком над гарнизоном, над папиным обелиском , над аулом, мечетью, над бесконечной пустыней…и радуется заунывной и родной песенке:
— Алла-а-а-а…