Глава 3. Заседание или история местного сантехника.
— Мадам! Ваши девочки готовы? – громко спросил метрдотель. Полуэкт очнулся. Из дальнего угла, подобно линейному кораблю, выдвинулась на передовые позиции цветущая дама солидного водоизмещения. В полумраке сверкнул ее взгляд как выстрел орудий главного калибра и эхом дальнего залпа прозвучал ответ:
— Да, мэтр, конечно!
В даме-линкоре Полуэкт без труда узнал заведующую канцелярией института, которую в народе для краткости и за суровый нрав называли канцлером. За линкором, как и положено, шел целый флот всяческой военно-морской мелочи – крейсеров, эсминцев, подлодок и т.д. Их роли исполняли полуобнаженные девицы, группа которых выплыла из того же угла. Среди них были, прежде всего, сотрудницы институтских подразделений – деканатов, отдела кадров, бухгалтерии, канцелярии и т.п. Полуэкт сразу обратил внимание, что тут собрались только особо выдающиеся личности, прославившиеся в институте как отъявленные стервы. «Ведьмы!» — понял Полуэкт и поежился, вспоминая моменты вынужденного общения с некоторыми из них. Заметное место в эскадре занимали и преподаватели кафедры русского языка. Эти высокообразованные дамы должны были работать исключительно с иностранцами, обучавшимися в институте. В соответствии с передовой методикой обучения языку во сне, они предпочитали давать уроки своим подопечным в постели. Такой вариант обучения был взаимовыгодным и считался наиболее прогрессивным.
В этот момент в аудитории 513 раздался бой часов. Подняв глаза, Полуэкт с удивлением обнаружил, что бьют настенные часы, не ходившие с незапамятных времен. Когда-то в них попала татарская стрела, и они остановились на без четверти одиннадцать. Однако сейчас по случаю спецобслуживания они показывали ровно двенадцать, да еще и оглашали пространство гулкими ударами.
Метрдотель засуетился:
— Пора! Пора! Все по местам! Музыку прошу! Мадам! Девочек на сцену, прошу вас!
Дверь в аудиторию бесшумно распахнулась, и на пороге появился ректор во фраке с бабочкой и золотой цепочкой брегета, свисающей из кармана. На его толстой физиономии застыла властно-капризная гримаса. Вместе с ним появились еще три важных гражданина, которых Полуэкт, в силу своего незначительного положения в институте, знал плохо. Кажется, один из них был проректор по Административно-хозяйственной работе, другой председатель месткома. Третьего Полуэкт не узнал. Под ногами у всех четверых подобно шакалу, сопровождающему крупных хищников, болтался полковник Подзаборный. Следом за этой значительно-живописной группой в аудитории появился профессор Вельзевулов.
Рок-группа грянула бодренький мотивчик на две четверти — что-то плаксиво-уголовное про парашу, загубленную на зоне молодость и суку, которая ушла к фраеру пока лирический герой мотает срок. Институтские ведьмы запрыгали на сцене. Ректор, встал в двух шагах от порога, решительно огляделся по сторонам и жестом остановил музыку, не снимая властно-капризной маски. В этот момент к нему подскочил метрдотель и залебезил:
— Прошу вас, Зевс Апполонович, пожалуйста, вот за этот столик, будьте добры, все уже готово…
Ректор брезгливо сморщился, отодвинул метрдотеля со своего пути и молча прошел за столик соседний с тем, под которым сидел Полуэкт. За ним последовали три важных гражданина. Подзаборный, как и положено шакалу, уселся на почтительном расстоянии за другой столик. К нему подсел Вельзевулов, не обладавший, по-видимому, правом сидеть за столом ректората.
Официанты потащили на столики шампанское в серебряных ведерках со льдом, красную и черную икру в хрустальной посуде, французский коньяк в пузатых бутылках и прочие вещи, от созерцания которых Полуэкт наверняка захлебнулся бы слюной, если бы не пребывал в полуобморочном состоянии. Хлопнули пробки, и Подзаборный попытался встать для того, чтобы произнести тост, но в это время поднялся один из трех важных граждан, отличавшийся от прочих слегка кавказской внешностью. Это был, как теперь уже точно вспомнил Полуэкт, председатель месткома. «За нашего дорогого ректора!» — истово произнес полукавказец. Подзаборный молча сел на место, сверля завистливым взглядом более расторопного подхалима, а в мозгу Полуэкта вдруг ожили сцены новогоднего праздника… Прошлый Новый Год комсомол поручил Полуэкту быть Дедом Морозом на елке для детей, которая проводилась в институтском общежитии. В урочный час Полуэкт с ватной бородой, посохом, обмотанным разноцветной фольгой, в валенках и, наскоро сварганенной из лабораторного халата шубе появился на четвертом этаже шестого корпуса общежития. Замечательной особенностью этого этажа являлось то, что в результате неведомых административных процессов в недрах института он был населен практически исключительно матерями-одиночками из студенток. Дети уже толпились у елки, когда появился Полуэкт, произнося слова приветствия. «Здравствуйте дети!» — сказал Дед Мороз, взглянул на детей и забыл закрыть широко открытый рот – ему показалось, что из детской толпы на него внимательно глядят два десятка глаз председателя институтского месткома…
Между тем за столиками выпили уже по второй, заели икрой и начали разливать коньяк в фужеры. В течение еще десяти минут продолжали в том же темпе, потом из-за стола поднялся молчавший до сего момента и не опознанный Полуэктом важный гражданин, икнул, пошатнулся и начал речь.
— Уважаемые товарищи! Разрешите считать открытыми собрание и банкет, посвященные завершению очередного рабочего дня … — он мотнул головой, попытался опереться о стол, но попал рукой в икру, выругался, вытер руку о скатерть и продолжил, — я хотел сказать: и успешному досрочному закату солнца. Во избежание возникновения двух мнений, слово для доклада предоставляется мне. В прениях будет выступать товарищ Подзаборный, речь которого мы написали, обсудили, согласовали, отредактировали и обкатали на студентах. В связи с этим предлагаю регламент для выступления в прениях: ноль минут, двадцать шесть и пять десятых секунды. Я голосую «за», с Зевсом Аполлоновичем согласовано, мнение остальных роли не играет, значит, принято единогласно. Итак, я начинаю. Товарищи! В соответствии с последней директивой, спущенной сверху в течение дня, итоги которого мы подводим, мы должны улучшать и совершенствовать. Я хочу подчеркнуть и прошу понять, что это принципиально новая постановка вопроса, поскольку до сих пор от нас требовали только повышения и упрочения. Надо, товарищи, делать дело, а не думать и рассуждать, как некоторые! Если уж улучшать и совершенствовать, то делать это надо прямо, в лоб, бескомпромиссно, не оглядываясь на объективные условия и конкретные особенности! Только тогда получится по большому… Я хотел сказать «счету». А в чем тут суть, товарищи? В кадрах! Мы должны воспитывать НАШЕГО человека, который в условиях любого прорыва и завала готов лечь грудью на амбразуру, защищая нас и не задавая аполитичных вопросов, типа: «По чьей вине образовался прорыв или завал? Кто виноват и кому это выгодно?» Есть еще вокруг подонки и предатели, задающие такого рода вопросы, отвлекающие народ от главной темы момента. Ведь, если проблема уже есть, то главный вопрос момента — как ее решать?! Мы живем в век развитой технологии и общественного разделения труда. Не забывайте об этом, товарищи! И совершенно в духе времени у нас тоже передовое разделение труда: одни создают проблемы, потому что имеют на это право, а другие ценой личного и коллективного подвига их решают! Мы знаем много удивительных примеров проявления НАШЕГО НОВОГО сознания. Вот наш институтский сантехник дядя-Вася. Вы все его хорошо знаете. Он двадцать лет работал у нас и никогда не интересовался состоянием системы водоснабжения института. И правильно делал! Денег на ремонт все равно бы никто не дал. И главное: достойно ли нашего человека копошиться в мелочах серых обывательских будней? Нет! Он выше этого! Его час наступает, когда приходит беда. Вот тогда он проявляет себя в подвиге, и вместо бесцветного серого человечка мы вдруг видим героя, великого в своем деянии, поражающем наше воображение. И вот, в отчетный период (т.е. сегодня) прорвало горячую трубу в подвале института. Весь подвал залило кипятком, ни один вентиль не работает, ситуация драматическая! Я говорю: «Вася, надо!». Вася принял стакан, крякнул, что-то сказал про свою маму (так трогательно!) и пошел. И, товарищи… — голос докладчика зазвучал трагически, он даже всхлипнул, — сварился там насмерть вместе с двумя пацанами помощниками. Но трубу заткнул! Собственной вареной задницей! И спас всех нас, таким образом, от наводнения. Это наш человек! Такие люди нам нужны! Они понимают, что они винтики и гвоздики общего дела. Это не поганые интеллигенты-индивидуалисты, считающие себя личностями, и на этом основании, позволяющие себе нагло рассуждать на тему «кто прав», «кто виноват» и «кто должен отвечать». Кстати, третий дяди Васин помощник оказался врагом народа. Этот подонок мне и дяде Васе говорит: «Дураков нет! Идите сами и затыкайте!», а потом еще заявил, что дядя Вася после стакана, который якобы был уже шестым, вообще, не понимал, куда и зачем идет и случайно сел на эту трубу, потому что стоять уже не мог. А товарищи его, якобы, не погибли смертью храбрых, совершая подвиг на благо института, а просто отрубились в подвале, потому что трое это очень стандартная численность группы, подвал удобное место и попали они туда через магазин. Вот ведь насколько циничен может быть негодяй, подверженный воздействию вражеской пропаганды! Испоганить светлый подвиг товарищей ему ничего не стоит! Но мы ему покажем! Мы размажем его по его собственной характеристике!
Оратор треснул кулаком по столу. Посуда с легким звоном вздрогнула в ужасе от начальственного гнева.
— Все. Я кончил, господа, извините, товарищи, — завершил свое выступление важный гражданин, который, как догадался Полуэкт, был партийным лидером.
— Прошу, товарищ Подзаборный! Вам слово для выступления в прениях.
— Я полностью согласен с предыдущим оратором! Мы все, как один! Вперед! Ура! За Родину, за Сталина! Извините, я перепутал, за этого, как его, бишь? Короче, мы все всегда, везде и всюду грудью за… В общем – даешь! У меня все. – Подзаборный сел под укоризненным взглядом ректора.
— Сколько раз вам говорить! – зашипел на него вполголоса партийный лидер. – Учите выступления наизусть, если не можете прочитать по бумажке! Что за отсебятина! Возмутительно!
Подзаборный сник окончательно. Между тем за главным столом уже опять разлили и встал проректор по АХР.
— Уважаемые товарищи! – начал он свою речь, — Несмотря на то, что здание нашего института существует с незапамятных времен, изрядно обветшало, требует капитального ремонта вплоть до замены оконных рам и перекрытий, на который вот уже несколько веков нет денег, мы в этом году по предложению нашего дорого ректора изыскали средства и отделали мрамором и другими ценными породами камня туалет возле ректората. Эта работа сегодня завершена, Зевс Аполлонович торжественно перерезал красную ленточку и лично опробовал представительский писсуар, установленный в новом туалете. Должен без лишней скромности сказать, что писсуар этот сделан на заказ в мастерских имени Хозяйки Медной горы из малахита с использованием в отделке 18-каратного золота, рубинов и бриллиантов. Зевс Аполлонович положительно оценил внешний вид и потребительские свойства, как писсуара, так и туалета в целом. Я беру на себя смелость заявить перед лицом уважаемого собрания, что в будущем году мы отделаем, таким образом, еще два мужских и один женский туалеты. Туалеты, товарищи – лицо нашего института! Давайте выпьем за их здоровье, – последние слова он произнес, всхлипывая в умилении. Сидящие за столиками ответили одобрительными аплодисментами. Они опять выпили и атмосфера начала заметно оживляться.
Подзаборный активно перешептывался с незаметным до сего момента Вельзевуловым. Полуэкт с ужасом перехватил взгляд профессора, вскользь брошенный в направлении столика, служившего ему убежищем.
Глава 4. О распитии в неположенном месте или история одного милиционера.
Вдруг Вельзевулов попросил слова и, получив его, поднялся и произнес:
— Я прошу прощения у уважаемого собрания, но не пора ли нам сделать перерыв, чтобы немножко поразвлечься и отдохнуть?
Все взглянули на ректора. Несколько секунд он был неподвижен, потом истово кивнул, и тут все словно с цепи сорвались.
— Девочки, разрешите провести среди вас отчетно-перевыборное профсоюзное собрание! – завопил срывающимся голосом председатель месткома и кинулся в гущу ведьм, пустившихся вокруг него в пляс.
Проректор по АХР полез через стол целоваться с партийным лидером, который с брезгливым выражением на лице безуспешно пытался отстраниться.
Между тем, Вельзевулов и Подзаборный крадучись перебрались за столик, под которым сидел Полуэкт. Усевшись, Вельзевулов вороватым движением нащупал под столом Полуэкта и крепко ухватил его за шиворот.
— Здесь! – удовлетворенно прошептал профессор. – У тебя штопор есть?
— Никак нет, — пробормотал в ответ полковник виноватым шепотом.
— Спроси у официанта, только тихо! И стакан пусть принесет, да смотри, чтобы мэтр не засек. – Вельзевулов подтянул к себе начавшего было слабо трепыхаться Полуэкта и
второй рукой заткнул ему рот.
— Есть! – прошептал Подзаборный и озабочено спросил, — А на всех хватит? Надо, ведь, пожалуй, и Зевсу налить и этому…
— Не жадничай! Нальем, всем хватит, — прошипел Вельзевулов.
— Официант! – заорал командным голосом Подзаборный. Все оглянулись в его сторону.
— Я тебе сказал — тихо! Идиот! – зарычал Вельзевулов вполголоса, брызгая слюной под стол.
— Виноват, — испугался полковник.
Между тем к столику уже подбежал официант, которого провожал подозрительным взглядом метрдотель.
— Штопор и стакан, быстро! – скомандовал Подзаборный.
— У нас распивать запрещается, — жеманно зашептал официант.
— Сто грамм твои, — посулил полковник.
— Что вы! На работе не употребляю, — отказался официант еще более жеманно.
— Ну, ты же меня знаешь, — вступил в разговор, потерявший терпение Вельзевулов. – Будь добр, сделай, пожалуйста, для меня! Я, ведь, в долгу не останусь.
— Ну, только для вас, Мирон Джонотанович. Нарушаю правила, рискую карьерой. – Официант, гнусно ухмыльнувшись, удалился. Метрдотель внимательно смотрел в их сторону пару минут, а затем куда-то исчез.
Вскоре вернулся официант. Воровато оглядываясь, он вытащил из-под полы стакан и штопор и сунул их Вельзевулову.
— Давай, откупоривай, — скомандовал профессор Подзаборному. – Да, не промахнись: точно в сонную артерию, давай!
Подзаборный схватил штопор и решительно занес его под столом для нанесения смертельного удара в обмякшую и посиневшую от страха шею Полуэкта. Однако, ее величество Судьба в эту ночь была благосклонна к несчастному студенту и послала ему на помощь своего верного слугу Счастливый Случай.
— Так, так! Распиваем, значит, в неположенном месте? – раздался за спиной
Подзаборного строгий голос. Рука полковника дрогнула, и штопор со стуком упал на пол.
— Так-с, гражданин! – возле столика стоял милиционер. – Будем протокол составлять и
на работу сообщать. Документы предъявите, пожалуйста!
Милиционер, конечно, тоже был привидением, и, если бы Полуэкт в этот момент был в состоянии что-либо вспоминать, то, несомненно, вспомнил бы и историю этого несчастного блюстителя порядка, не так давно канувшего в черный омут 513-ой аудитории.
Милиционера звали Коля, и еще пару лет назад он не был милиционером, а был простым абитуриентом из провинции. Коля поступал вместе с Полуэктом в N-ский институт связи. Однако по причине низкого общего культурного уровня той отдаленной провинции, из которой прибыл Коля, плачевно сказавшегося на его удручающе среднем образовании, в списки зачисленных в институт он не попал. Неисповедимые пути судьбы привели абитуриента-неудачника на службу в органы внутренних дел, где он осел, как грязь в поплавковой камере карбюратора. Поселили Колю в милицейском общежитии в одной комнате с двумя другими провинциальными искателями счастья, приехавшими, впрочем, целенаправленно по лимиту работать в милиции. Надо сказать, что Колины «сожители» (как не без скабрезной двусмысленности он их величал) прибыли из еще более отсталых районов, не отягощенных, по-видимому, даже унылыми плодами среднего образования. Их незатейливые нравы превратили Колину жизнь в ад. Коля страдал, жестоко и непрерывно. При всех своих недостатках он, увы, был неплохо воспитан и многие вещи, проистекавшие от девственной непосредственности соседей, никак не мог принять. Наверное, не стоит и говорить, что «сожители» непрерывно курили в комнате. Продолжали они курить и ночью, лежа в постели, разбрасывали бычки и плевали на пол. Завтракая в комнате, они так рыгали и чавкали, что Коля лишился аппетита и полагал, что это навсегда. Любимой темой для разговоров у сожителей были женщины. Опасаясь потерять интерес и к этой стороне жизни, Коля старался не присутствовать при таких беседах. Увы! Это не всегда получалось. Простота терминологии и откровенность в вопросах интимной жизни достигала крайней степени. Это приводило Колю, не имевшего медицинского образования, в исступление. Но хуже всего было другое. Он совершенно не мог пережить, что «сожители», отправляясь за новой порцией впечатлений в соседнюю женскую общагу строителей, надевали не иначе, как его личные вещи. Особой популярностью пользовался его джинсовый костюм, который сначала был новый… потом стал – не очень, и, наконец, превратился в рубище, покрытое слоем грязи, а также жирными, винными и прочими пятнами. Теперь он напоминал бомжующего леопарда преклонного возраста. Коля впал в меланхолию, перестал есть (все равно аппетита не было), стал добровольно выходить на дополнительные дежурства, отказался от очередного отпуска и, наконец, угодил в аудиторию 513, где и сгинул навеки.
А получилось это так. Уборщицы, утомленные последствиями ночных оргий, начали писать жалобы администрации института. Администрация института, утомленная жалобами уборщиц, начала писать жалобы в отделение милиции. Начальник отделения милиции, утомленный жалобами администрации института, собрал личный состав и кликнул клич в поисках добровольцев. Доброволец был один – утомленный жизнью Коля, который сам решил свою судьбу. После исчезновения он был навечно занесен в списки личного состава отделения, псарне при отделении было присвоено его имя, а в газете «Всегда на посту» была опубликована большая статья на целый разворот под названием «Сын советской милиции» с подзаголовком «Герои рядом» и большим Колиным портретом. Надо сказать, что это было неожиданностью, поскольку при жизни наш герой не был на лучшем счету в отделении. Его подводили душевная мягкость и доброта. Ежемесячно при подведении итогов по отделению Коля оказывался в хвосте. Число «приводов» у него было минимальным. Повстречав на дежурстве очередного нетрезвого гражданина, Коля, как правило, ограничивался беседой по душам, после которой, расчувствовавшись, отпускал бедолагу-алкаша с миром на все четыре стороны. Если же товарищ испытывал затруднения в связи с необходимостью перемещаться в пространстве, то Коля помогал ему добраться до дома или, по крайней мере, до транспорта.
Итак, Коля изучал документы Подзаборного и Вельзевулова.
— Да, граждане, — протянул Коля. — Нехорошо.
Чувствовалось, что он собрался провести душеспасительную беседу в своем стиле и на том покончить, но дубина Подзаборный неожиданно полез в бутылку.
— Товарищ сержант! Как вы разговариваете со старшим офицером?! – заорал он, выкатив глаза. Вельзевулов молча схватился за голову. Полуэкт, выпав из его объятий, тихо пополз из под столика к стене и вдоль нее дальше, дальше, дальше в самый дальний и глухой угол. Коля обиделся и мрачно взглянул на полковника.
— Вы что! На службе или в кабаке находитесь?! – вопил Подзаборный, непонимая, что в данном случае это противопоставление неуместно. – Мальчишка! Щенок!
Коля молча убрал документы во внутренний карман кителя и достал листок бумаги. Не вступая в прения, он стал составлять протокол. Между тем Полуэкт дополз до дальнего глухого угла, ткнулся лицом в стенку и потерял сознание.
(окончание следует)
