Лето — Осень

ПРОЛОГ

Решение созрело неожиданно. Не убегать от себя самой, не загонять в рамки, а… подчиняться своим внутренним порывам. Так сказать – отдаться на волю волнам. А это вроде бы всегда легко и приятно.
Решение созрело, когда тело мое было распластано там, в той самой темной комнате, где в своей кроватке мирно засыпал мой маленький ребенок. Попросту говоря – я лежала на диване как всегда на спине (я очень люблю это положение), размышляя о том, стоит ли мне сейчас немедленно проваливаться в сон. Вместо этого – голову переполняли разные мысли, обрывки фраз, фрагменты вычитанных где-то образов, уже порядком переплавленных в моем сознании и потому почти родных.

Может, повесить какую-то вывеску, чтобы меня не беспокоили, пока я разбираюсь со своим потоком сознания? Т.е. – чтоб не волновались, что у меня все нормально? А то ведь странно будет выглядеть, если в Живом Журнале долго не будет появляться никаких моих новых постов…

Никто о тебе не волнуется, конечно же. Не тешь себя надеждой. Оставь надежду всяк, ну и так далее… А базового, классического образования все равно нехватает. По-моему, было бы логичнее «нехватает» писать все же вместе, слово-то это давно приобрело некий качественный оттенок, а электронный словарь упорно ругается…

Всегда при желании можно восстановить цепь событий, приведших нас в какую-то точку. Также как можно восстановить в обратной последовательности разговор двух болтливых собеседников либо скачкИ собственной мысли – устной (классический пример – при засыпании) либо – мысли изреченной на бумаге (мысль изреченная есть ложь? Цитаты надо уточнять – не лениться — в гугле и иже с ними. Наизусть не помнишь избитые вторичные клише – пожалуйста, для этого есть поисковые системы!).
Вообще про засыпание уже столько всего написано…Даже и в детской литературе даются советы, к примеру, как бороться с бессонницей, каких животных следует для этого пересчитывать – и в «Малыше и Карлсоне», и в «Вини-Пухе» (там аж слонопотамов считают). СкачкИ собственной мысли? Или – скАчки? Начинаем странные скАчки! – и такое ведь бывает.

В комнате я лежу после тяжелого дня, наполненного прострацией и ничегониделаньем. Которые наполняют меня слабостью с видом на депрессию. На витке я сейчас, на вираже своего существования. Как и всегда, впрочем.

И все же, если анализировать мой сегодняшний пост в Живом Журнале, которым я завершу это повествование (см. главу «ВОЗВРАЩЕНИЕ»), чтобы таким образом замкнуть некий круг повествования: можно ли прижать ткань к щеке, чтобы ощутить, насколько она влажная? Разумно ли это, закономерно? В конце концов – насколько это эстетично? Потому что, если эстетично – то все простительно. Потому как – одно дело розу к щеке прижать, и совсем другое – ткань. У первой-то субстанция понежней-поволнующей будет.
Насчет розы: чтобы насладиться розой в полной мере, надо все же хоть один из ее лепестков оторвать (один врядли получится – во вкус ведь войдешь! Это как чипсы либо семечки – затягивает уж очень сам процесс ) и в произвольной форме поотрывать от него кусочки и сок повыжимать… Можно при этом еще о чем-нибудь своем глубоко задуматься… Потом хорошо бы ароматом от рук еще украдкой насладиться.

Кстати…Фокус с отгадыванием содержания бумажки путем прикладывания ее в сложенном виде ко лбу, который исполнял приглашенный в садик Гари Потер… Саньке я не сказала, конечно, но тут все просто… Я уже тут сообразила немного, как все это проделывается (тоже мне – Мир чудес!). И не надо для этого даже ассистента иметь… Я думаю – просто надо ловко и незаметно завладеть самой первой бумажкой и запомнить надпись на ней, а дальше – все идет как по маслу. А масло – оно ведь такое, на нем порой и самая настойчивая лягушачья лапка поскользнется.

ВСТУПЛЕНИЕ В ИГРУ

Конечно, лучше не задумываться о том, зачем мы методично из года в год делаем что-либо по раз и навсегда заведенной схеме, и – не задаваться другими-прочими вопросами. Если же вдруг все же расслабишься и начнешь задумываться, пытаться рационально объяснить, то — рискуешь угодить в целый водоворот. Шаг вправо, шаг влево – расстрел.

Так же и – со словами: если вдруг задумаешься некстати над смыслом какого-то давно затверженного тобою выражения (идиомы, к примеру), то рискуешь окунуться в такие дебри, что недолго и впасть в прострацию и потерять нить разговора…
Для меня до сих пор остается загадкой, как ребенок все же постепенно овладевает своим родным языком, поначалу лишь подражая ему чисто внешне, не понимая смысла…
Помню, у Саньки даже был период, когда он вдруг перестал повторять за мной раннее затверженные им слова в детских стихах. А все из-за того, что раньше он их просто зазубрил как музыку, а с какого-то момента он вдруг стал понимать их смысл, и пронзающая его мысль об их значении парализовывала его в тот самый момент, когда надо было повторять……

Чуть сделаешь шаг в сторону от привычной системы координат – и нырнешь в непредсказуемость, в Игру, правила которой неизвестны.
И потому — пусть лучше Игра сама захватит тебя, не спрашивая на то разрешения.

СТАНЦИЯ

Наша удаленная от остального суетного мира Станция устроена так: выйдя за скрипучую калитку своего сада, я вижу домишки, выстроившиеся в несколько рядов.
Все дома у нас здесь приблизительно одинаковые, довольно современные, и отличаются, пожалуй, только лишь гаммой цветов, определенной вкусом хозяина.
Я могу зайти в любой дом и пройтись по нему в отсутствии хозяина. По комнатам своих домов хозяева специально разбрасывают записки, которые забредшим гостям разрешается и даже рекомендуется читать. Записки, как правило, позволяют мне побольше узнать о хозяине и решить, захочется ли мне зайти сюда в следующую мою прогулку.
Одновременно со мной по дому ходят еще несколько таких же любопытных человек (в их числе может находиться – и сам хозяин дома, время от времени любовно проверяющий свои записки), но самый воздух в этих домах устроен так, что мы не видим друг дружку и не чувствуем, когда невидимками случайно натыкаемся друг на друга в границах комнат. Если мне вдруг вздумается оставить знак своего присутствия в неком доме, то я вправе оставить и свои собственные ответные каракули на любой из записок хозяина.
Аналогичные правила распространяются и на мое собственное скромное жилище.
Иногда я лежу там на диване обнаженной и мечтательно представляю, что было бы, если бы воздух продолжал делать нас невидимыми, но вдруг — по нарушению каких-то законов природы – он прекратил бы делать нас бестелесными… Может, моей обнаженной кожи даже и коснулось бы тогда невзначай чье-то порывистое тело…В моих фантазиях я уношусь далеко-далеко…
Во все времена года «Безмятежный» пейзаж на нашей Станции выглядит одинаково: небольшие зеленые холмы пушистой травы, а позади – радостное голубое небо, для достоверности усеянное облаками.
Нет, мы не вполне отшельники здесь: мы живем воспоминаниями, которые старательно копили, пока жили на Большой Земле. Собственно, мы так любили эту свою прошлую жизнь (у многих она была поистине бурной), что потому и решили удалиться на Станцию, чтобы увидеть Большое на Расстоянии.

Наша Станция словно скрыта от остального мира высокой стеной, за которую не проникает внешняя суета – мы можем продолжать жить здесь как ни в чем ни бывало, что бы не происходило на Большой Земле. Мы можем продолжать беззаботно бежать в хороводе нашего веселого маскарада, даже если на Большой Земле в это время свирепствует чума.

ВСТРЕЧА В РЕАЛЕ

На нашей Станции всегда особенно трогателен момент, когда Двое постепенно принимают решение хоть на несколько минут перенестись ВМЕСТЕ на Большую Землю. Именно для того, чтобы побыть там вместе вдвоем и посмотреть на телесные оболочки друг друга, которые они столько раз мысленно представляли себе во время своего обмена записками. Некоторые изобретательные хозяева и вовсе каким-то образом добывают изображения своих телесных оболочек (просят родственников с Большой Земли прислать их по почте? Либо, что гораздо более вероятно, – ходят в какую-то специально оборудованную по типу фотолаборатории избу на нашей Станции, откуда потом выходят взволнованные и окрыленные и с еще непросохшим собственным снимком в руках. Наверняка, они нетерпеливо заглядывают за плечо смущенному фотографу, когда тот сушит негативы на веревочке в ванной Фотолаборатории). Эти самые свои снимки хозяева потом разбрасывают по своему дому вперемежку с записками.
Признаться, я сама еще толком не знаю хитроумного устройства нашей Станции. Думаю, мне предстоит еще узнать множество удивительных подробностей.

ГОРОД

Мучаюсь ли я здесь, на станции, оттого, что не могу пройти по улочкам моей памяти, столь дорогим моему сердцу?
Я знаю, что эти самые улочки, занесенные в формате картинок JPEG в память моего мозга, на Большой Земле давно уже подверглись основательной перестройке для нужд бизнеса и запестрели в ночи неоновыми афишами реклам.
Огромная строительная кувалда не пощадила скрипучий дощатый дом, в комнате которого в самый момент сноса время мелодично-методично скребет иголкой пластинку граммофона. Как не жалеет волна цунами ту комнату в пространстве мегаполиса, куда она мощно врывается. Даже если в этой комнате стоит телевизор, в прямом эфире показывающий нам, зрителям, и это цунами, и эту самую комнату.
Порой я мысленно шагаю по какой-нибудь улице, умиротворенно раздумывая о том, что на каком-то этаже этой сталинской высотки (в окне которой, словно тайный знак о провале шпионской явки, стоит горшок с геранью) вот уже 50 лет как живет мой брат. А потом неожиданно спохватываюсь: да ведь нет и не было у меня никогда никакого брата, а тем более – пятидесятилетнего. И кроме того — если войти на нашей Станции в специально оборудованную избу с вывеской «Земная обсерватория», то можно в специальный оптический прибор поглядеть на Большую Землю с высоты, далее – приблизить к себе- увеличить изображение и убедиться в том, что нет уже на этом самом месте никакой сталинской высотки, а возвышается там обычная безликая башня-небоскреб – находка для авиа-террористов.

Можно бесцельно бродить по пыльным летним улочкам Города, а потом забрести в кинотеатр с броскими афишами (афиши расположены по обе стороны от парадного входа в кинотеатр. Названия фильмов на них в высшей степени неслучайны и таинственным образом связаны с нашей историей.)
В кинотеатре платишь за вход – 2 евро, и потом – преспокойненько получаешь себе зрелище.
Ботинки можно снять, а ступни ног – чинно разместить на спинках передних сидений.
Фильмы в кинотеатре обычно крутит какой-то киноман со скрытой агрессией, при благоприятном стечении обстоятельств он в дальнейшем станет кем-то типа Тарантино, при неблагоприятном — даже трудно предположить…
В перерывах между фильмами он же продает посетителям чипсы и орешки, по сговору с продавцом прохладительных напитков нарочно подбавляя туда как можно больше соли.

Выпить на скорость по две бутылки пива в удивительном дворике со смещенным пространством где-то за кинотеатром «Иллюзион». Сижу на перилах, ограждающих газон, а окрестные дома – где-то далеко внизу, под откосом.
Мое плывущее сознание и восхищенные взгляды: да, ты крутая!
И кино крутое в кинотеатре потом идет наверняка побоку, потому что постоянно надо воспитанно и интеллигентно выходить из зала, чтобы сходить в туалет. И свои ощущения неадекватные будут интереснее, чем картинка в кине.

Возле кинотеатра есть парк. В ясный день контрастной листвы я всегда мучаюсь от своей неспособности фотографировать, останавливать навсегда картинку пиршества глаз, ловкой рукой сжимать трехмерное пространство в плоскость. Тот убогий срез, который я получаю на своем дисплее, оставляет в моей душе вечное разочарование.
Главное ведь в реальной картинке – это те прозрачно-невидимые пространства из воздуха, которые тебя окружают со всех четырех сторон, когда ты неуверенно переминаешься с ноги на ногу со своим фотоаппаратом в руке. Такие свободные, как просторные кадры осеннего леса в «Vanila Sky» в отличие от синих давящих на сознание кадров ночной душной постели кошмаров.
(Я особенно привыкла ценить невидимые воздушные массы именно здесь, на Станции, где он напоены воображаемыми объятиями человеческого общения. )
И вот они-то, эти пространства, упорно не хотят попадать в ловушку границ экрана.
Вот только если в кадр при увеличении на экране компьютера попадет странное лицо смутно знакомого персонажа, которого не было в данный момент в данном месте, которого скорее всего не существует вовсе – вот это да, это вполне вероятно.

БАССЕЙН

В бассейне всегда можно было ощутить водяную ипостась Города.
Я смело вступаю в пространство из мельчайших распыленных капель теплой воды.
Вся моя жизнь – это борьба со временем. С тем единственным, что нам временно принадлежит. Иногда мне приходится подгонять время, иногда – просить его замедлить свой ход. Сейчас я с неудовольствием вглядываюсь в электронное табло, цифры на котором совсем обленились переключаться — мне здесь холодно и не интересно. Я придумала было игру наблюдению за солнечными зайчиками, добравшимися сквозь толщу воды до дна бассейна. Но солнце имеет склонность перемещаться, а я – слава богу — имею склонность забывать. И потому к тому моменту, когда я вновь проплываю над тем местом, где меня порадовала резвость зайчика и вдруг вспоминаю о придуманном развлечении – солнечных бликов уже нет – хоть щаром покати – и от этого неприятного открытия толща воды вдруг разом кажется мрачной и холодной.

Есть еще такая игра: выбираешь на дне пустой пока сковородки каплю масла, в которой отражается световое пятно электрической лампочки. А дальше – надо немного поработать глазами (не хуже, чем в дырчатых очках Laser Vision или в красочных альбомах «Третий Глаз»): попеременно надо то напрягать, то расслаблять глазную мышцу. То фокусируешь глаз точно на капле, то – вновь на размытой вокруг поверхности сковороды. И в ответ этому твоему упражнению капля – то уверенно сверкает, то вновь расплывается в небытии.

САМОЛЕТ
Последнее время я все больше мучаюсь в догадках по поводу того, как же я сюда попала…
Жители Станции никогда не освещают эту тему в своих записках.
Иногда мне чудится, что я забрела сюда через какой-то старый подвал… Иногда – что попала как на необитаемый остров после кораблекрушения либо вселенской катастрофы. Иногда – что приехала на поезде по заданию редакции своей газеты.

Пожалуй, вначале был самолет.

Самолеты, самолеты…Туманность дыма, идущего из какой-то трубы на земле, напоминает дымчатость облаков, которых вокруг нас — очень много и самых разных видов.
На топографический вид разметки домов, наблюдаемый мною сверху, накладывается совсем тонкая, полупрозрачная пленка из облаков, а уже поверх нее расположены комья облаков кустистых.
Дома выглядят столь миниатюрными (и самое главное – столь неправдоподобно плоскими), что поначалу я даже принимаю их за какие-то ограждения. Непонятно только, что же именно они ограждают – внутри них располагаются разве что некие зеленые тщательно подстриженные лужайки.
Этот картинный вид, в котором в точности повторяется топография карты, меня очень будоражит, потому что я не могу поверить, что при взгляде с высоты это – и на самом деле так выглядит.

…Да, мы все еще летим в самолете. Стюардессы приносят нам халявное спиртное, я засыпаю над книжкой… Осталось лететь уже совсем немного…
Чу — небольшое напряжение, которое все нарастает…
Нас просят – не волноваться…
Со мной такое – да никогда! Это только – про других в ленте новостей.
Этого я уже не помню… Не хочу вспоминать…
Как нам всем было страшно.. . Как перед глазами пролетала вся жизнь… От нас уже ничего не зависело…
Боль, страх, ужас, катастрофа.
Это надо вытеснить из подсознания.
Но – весь я не умру…
Я – в темноте, но – не в гробу.
Я – сосем одна сейчас на белом свете, и – только за себя.
И – рвусь куда-то (знаю, что надо куда-то рваться).
Мне все понятно, я ни у кого ничего не спрашиваю.
Мы знаем, что нам надо туда попасть, там – наше спасение. Но – как только кто-то другой на моих глазах приближается к этому месту, то — либо какой-то магнит его оттуда с силой отталкивает, как в фильме, когда пленку в обратную сторону крутят, либо – звук выстрела раздается откуда ни возьмись, и – пропадает человек из нашего поля зрения.
Я пока не иду туда, а все больше смотрю, что с другими происходит.
А когда все же подходит моя очередь и я делаю первый шаг – то я вроде бы уже и здесь, на Станции.
До этого я уже слышала о Станции. И потому, попав туда, испытала чувство – что на самом деле это никакая не Станция. Это просто не может быть той самой Станцией, о которой столько говорят!
Собственно говоря, это точно также, как – если ты никогда не был в Америке, то думаешь, что на самом деле такой страны нет – это просто выдуманный телевизионный фантом.

ИНТРИГИ И ХИТРОСПЛЕТЕНИЯ СТАНЦИИ

Со временем уже потихоньку начинаешь узнавать по почерку тех, кто пишет тебе ответы на твои записки.
Иногда по иронии судьбы особенно привыкаешь к какому-то одному персонажу, а затем — долго и напрасно ждешь ответа именно от него… В таком случае возникает большой соблазн принять за него кого-то другого… Или – спасительно предположить, что в силу своей природной склонности к мистификациям он ловко сменил почерк и теперь продолжает общаться с тобой уже в своем обновленном обличье…

Повторяю: здесь, на Станции, единственная возможность идентифицировать людей – только лишь по их почерку. Принимая же во внимание повсеместное увлечение новейшими портативными печатными машинками, приводящее к некой унификации почерка, распознавать персонажей приходится уже скорее даже – по неподражаемому стилю их записок. И потому здесь возможны невероятные клонирования одного и того же персонажа на его несколько «записочных» ипостасей.
Как, впрочем, и наоборот: совершенно разные люди могут участвовать в создании одного «составного» персонажа переписки. При том условии, если вдруг им в голову придет идея подделывать под кого-то другого свой почерк (стиль).

ДИСК НА СВАЛКЕ

Необычный предмет лучше всего найти на городской свалке. Это будет символично в высшей степени: тогда предмет этот будет олицетворять издержки цивилизации, которая разрушает и пожирает сама себя, а затем еще и сталкивается с проблемой утилизации отходов своей жизнедеятельности.
Ну вот… И потому как раз вскоре после моего прибытия на нашу Станцию я и нашла на свалке… этот самый ДВД-диск. Вставляешь его в свой ДВД-плэер – и видишь, какое время года сейчас на Большой Земле…
Вот сейчас там, к примеру, лето – дачи – дети.
Опять, как и тысячи лет назад в твоей памяти – освещенный солнцем газон с наглыми вкраплениями одуванчиков.
Может – скрип калитки.
Самый маленький и самый окруженный вниманием ребенок постигает природу дачных качелей, как делали это в свое время все остальные дети, которые сейчас мрачнее тучи из-за недостижимости своих подрастающих желаний.

ЛЕТО – ОСЕНЬ

Еще до наступления лета ты боишься, что по какому-то недоразумению оно неожиданно окончится, даже не начавшись.

Мы приехали с теплого юга в наш серый привычный Город. Еще совсем недавно мы были там и — мы были там счастливы. Но вот теперь юг продолжает жить без нас, а мы – вот тут, в Городе, и окружающие нас плотным потоком люди, озабоченно шагающие в метро по своим ежедневным делам, даже не знают, что мы еще храним в своей душе частичку юга. А нас переполняет эта тайна, она стучит-колотится у нас в груди, стремясь выскочить наружу.
Давай укроемся с тобой в твоей каморке от внешнего мира, равнодушного к нашей тайне… Я приеду к тебе издалека, ты радостно и с волнением встретишь меня… Мы разложим постель и соединимся в нашей любви. Вначале мы будем с тобой обниматься стоя, прильнув друг к другу, и пусть мы при этом ненароком заденем что-либо роковое – пусть на счастье упадет и разобьется хрустальная ваза с цветами, опрокинется свеча пожара, оборвется занавеска, бережно отгораживающая нашу любовь от всего остального мира… В перерывах нашей страсти мы будем до одурения раскладывать в постели карточные пасьянсы, попутно строя диаграмму вероятности того, что пасьянс все же сойдется и недостающее звено будет найдено.
От наступающей осени можно скрываться в уличных кафе, густо усыпавших темные московские парки. Берешь себе пиво с горячей закуской, готовясь наконец почувствовать вкус давно дразнившего тебя аромата, разносившегося по всему парку, и усаживаешься за грубо сколоченный деревянный стол. Сейчас ты согреешься и разомлеешь, сейчас ты начнешь говорить и унесешься вслед за своим потоком сознания, а потом – вновь с удивлением найдешь себя за этим самым столом. Нехитрая трапеза окончена. Ты
нехотя поднимаешься из-за стола, вновь ощущая, как же все-таки холодно сейчас на улице и как же неумолимо посерели некогда зеленые листья деревьев от пыли времен.

ИСТОРИЯ ЛЮБВИ

Сейчас, в прохладе утреннего лета, когда не верится, что наступающий день будет утомителен своим зноем, я стою на асфальте возле пустоты умчавшегося авто и спрашиваю себя, тщательно произнося про себя каждое слово: нужно ли, чтобы она потускнела – моя в миллионный раз рассказываемая история любви? Чтобы она прошла закалку временем, как достойно преодолевает ее бронза, подернутая зеленью, не менее благородной, чем старческие седины? Какая требуется степень отстраненности от событий, чтобы одновременно помнить их до мельчайших деталей и – суметь взглянуть на них с усмешкой и словно со стороны?
Сейчас у меня уже нет надежды, и потому – нет волнения от предвкушения возможной встречи. Более того – нет уже и самого желания подобной встречи. Если вот только – чтобы подивиться хитросплетениям своего прошлого… Кажется, что и нет уже у меня и самого органа любви, который мне предусмотрительно и с любовью отбили.

ВИРТ-РОМАН

Желать событий или – желать их осмысления?
Иметь буйную тяжелую голову – или сознание должно быть ясным?
Вот в чем вопрос.

Нет будущего, есть только болезненное обращение в прошлое, к той картинке из памяти, которая вроде бы когда-то имела место быть. Из прошлого – вылезают второстепенные детали, которые раньше были заслонены чем-то более нагловатым и на первый взгляд — более значительным. Кто-то полузнакомый стоял на остановке и воодушевленно кивнул тебе в один из многих похожих друг на друга дней.

Чем больше времени проходит, тем более я чувствую себя неспособной написать о том, ЧТО же со мной произошло, и — ЧТО же подвигло меня взяться за написание этой самой книги. И не потому, что все действующие персонажи этой самой истории еще, слава богу, здравствуют, чего и вам желаю – да нет же, совсем не поэтому.
Просто мне сложно касаться тех материй, которые когда-то меня не на шутку волновали, и этим определялось все мое существование, а нынче – чувства поутихли, и потому — мне и представить-то себе сложно, какой пожар разгорелся в моей душе из-за сущего в общем-то пустяка.

Что же было в той самой Его записке, которую я как-то раз нашла у себя в доме?
Ничего определенного, только – четкое проявление интереса…Намеки на возможную встречу в перспективе на Большой Земле для того, чтобы поболтать на интересующие нас обоих темы… И вот этого оказалось тогда вполне достаточно, чтобы… Мир вокруг меня наполнился волнующими приметами нашей возможной встречи! Все остальное отошло на задний план, стало казаться особенно будничным и неинтересным.
И еще: особенно интересной стала казаться себе я сама. Вот в чем был неподражаемый секрет этой записки! Кто-то осмелился отважно спускаться вместе со мной в скрытые тайники моей души… От этого и мне самой там стало намного интереснее находиться… Кто-то подтверждал ценность сокровищ в моих кладовых.
В фильме «В моей смерти прошу винить Клаву К.» апофеозом были слова красавицы-Клавы: «Ты подарил мне себя. А Он подарил мне меня».
А дальше… Я стала размышлять о привлекательности и своей внешней оболочки.

Подсознательно да и сознательно ищешь себе таких собеседников, от которых бросало бы то в жар, то – в холод… А потом – это да, стремление к полному слиянию. Это обязательно, как же без этого-то. И – неминуемое разочарование от невозможности это осуществить. Все это – как всегда, по старой изъеденной молью схеме.

— Ты разговариваешь со мной, как с преступницей. В чем состоит мое преступление? – вопрошаю я у своего мужа.
— Ты дала ему свой телефон. Значит – хотела встретиться. Значит – хотела мне изменить. Говори: хотела?
Я погружаюсь в раздумья, из которых очень трудно выкарабкаться. Потом все же делаю над собой видимое усилие и отвечаю… Приблизительно то, чего от меня ждут:
— Нет, не хотела.
Думаю, что я говорю правду.
— Ты с такой интонацией отвечаешь, что я тебе не верю, — упорно твердит свое муж.
— Если тебе не нравится моя интонация, то скажи за меня так, как надо, а я потом за тобой повторю.

«Ты влюбилась в выдуманного персонажа. Ты все про него придумала!» – твердили мне со всех сторон.
Ну и хорошо! Именно выдуманный персонаж неуязвим, лишен любых видимых недостатков. Впрочем – когда любишь, то недостатки нетрудно обратить в достоинства.
И потом – я ведь не выдумала свою дрожь, которая охватывала меня всякий раз, когда я глядела на буквы в его записках ко мне. И ту пелену волнения, которая вслед немедленно за этим обволакивала все вокруг.

Если на Станции ты начинаешь кем-то интересоваться, то особенно внимательно изучаешь записки у него в доме.
Читать его записки для меня оказалось мучительным: строение фраз в них было таковым, что смысл привычно и увертливо ускользал от понимания… Мне приходилось перечитывать их по несколько раз, чтобы все же ухватить за хвост эту самую ящерку.
И кроме того – в шкафах я наткнулась на несколько увесистых тетрадей.
И тут я вновь вспомнила, что он упомянул, что он – Писатель.

В тетрадках – нечто достаточно абсурдное. Но если тебе интересен автор, то все это покажется очень и очень мужским-брутальным, даже – сексуальным.
Было там аж про оргазм. И прикольное обыгрывание темы мужского желания.

ДРУГИЕ

Наверное, в тот момент, когда мужчина обладает женщиной, когда он все более приближается к ее телу и чувствует, как она отдается ему, — в этот самый момент он все же познает Нечто. Иначе — откуда же тогда в мужчинах такая вселенская мудрость?
«Они» точно знают что-то такое, что мы не знаем. Может – это касается каких-то пространственных понятий о расстояниях, о взаимном соотношении длин каких-то предметов…
Либо – им доступны какие-то чувственно-осязательные горизонты восприятия…
Или вот еще – они-то ведь живут в мире, битком набитом женщинами, но в отличие от нас присутствие в мире этих самых женщин их волнует-будоражит… Тоже ведь – штришок к существованию.
В общем – они точно — какие-то «НЕ ТАКИЕ».
Потому – порой боюсь я тяжелого мужского взгляда, в котором заключено это самое Тайное Знание.
И потому — если вдруг мужчина начинает анализировать-препарировать чувственный и иной опыт своих ощущений, то я замираю пред ним в восхищении, потому как мне-то все это недоступно.

Так что – мне показалось довольно притягательным закрутить роман с автором сего, который так ловко и ладно пишет о мужских желаниях.
И потом… Вроде он сам написал о своем интересе ко мне.
Не к моей телесной оболочке, правда, а к моему внутреннему миру…

Да, кстати: мне было даже аж мучительно читать все им написанное. И именно потому, что оно никак не было связано со мной. А мне вдруг захотелось, чтобы все в его жизни стало связано со именно со мной.

ПОСТОЯЛЕЦ

«И восходит в свой номер по трапу
постоялец, несущий в кармане граппу,
совершенно никто, человек в плаще.»
И. Бродский. «Лагуна»

С трапа на берег сходила целая процессия. Некоторые дамочки бережно-осторожно несли коробки с драгоценностями или с хрусталем.
Человек средних лет с саквояжем в руке взял извозчика и приказал ехать в гостиницу «Империал».
В отеле он сразу попытался без фамильярностей подружиться с метрдотелем и поставить себя должным образом с портье. Он намеревался прожить в этой гостинице неопределенное время.
На следующий день было Рождество.
Разбирая саквояж, постоялец обнаружил там книгу из корабельной библиотеки. Называлась она «Транзит» и была переведена на португальский аж с русского. Он вспомнил, что в каюте он все пытался хоть немножко продвинуться в чтении, но каждый раз его клонило в сон. Ну и ладно! Не будет же он, в самом деле, обсуждать эту книгу за завтраком с другими постояльцами отеля!
Кстати, интересно, будет ли он спускаться на завтрак вниз, в холл отеля, или – все же завтрак ему будет приносить в номер какая-нибудь аппетитная горничная?

ИСТОРИЯ ЛЮБВИ — 2

Как немой укор, разбросаны по всему дому только наполовину прочитанные мною книги.
Вот «Риккардо Рейс», например… Или – Хавьер Мариас… Да уж – «качающиеся модели самолетиков»…

Моя история любви началась в тот самый день, когда меня угораздило посадить себе занозу. Я тогда неосмотрительно прошла босиком по дощатому полу моего дома. Заноза оказалась какой-то необычной – я таких еще не видела. (Впрочем, может быть, это была – игла морского ежа, на которого я наткнулась, невзирая на все предупреждения береговой службы и упорно желая войти в море с берега.)
Признаюсь — мне было отвратительно, что в мою жизнь посмело войти что-то непрошенное.
Половина ноги потеряла чувствительность и почернела. Я чувствовала слабость во всем теле… Походка моя стала в высшей степени неграциозной…
И вот тогда-то подруги все же уговорили меня отправиться в районную поликлинику ко врачу-хирургу.

Ох уж эти очереди!
Приходишь, оглядываешься, намечаешь себе мысленно, на что именно будешь пялиться потухшим взором во время многочасового ожидания…
Врач выходит, прием прерывается. Немедленно заведи гневный разговор с другими страждущими пациентами в очереди: мол, где это видано — где это слыхано: такие очереди, а он на целых полчаса выходит?
И уже в самом конце, на финишной прямой — следишь за узкой полоской света, пробивающейся из-под двери кабинета: пересечется ли она, сколько раз, будет ли это сопровождаться усилением звука голосов и, более того, победным распахиванием двери?

В кабинете хирурга принимал… Он!
Я даже не могу сейчас об этом спокойно рассказывать!
…Да, Он попросил меня раздеться… Он прикасался к моей ноге (как мне показалось – с неким известным мужским волнением )… Он выписал мне лекарства, как и полагается, а главное – он попросил у меня номер телефона… (А также – я не удержалась и дала ему еще адрес своей своего дома на Станции).

И вот с тех самых пор – я тщетно ждала его звонка… Я представляла, что он читает мои записки в доме на Станции, и специально пыталась сделать его как можно более чувственным…
Я – купалась в собственных фантазиях…

Я уже порой сама не понимала, где – виртуальная реальность моих мечтаний, а где – реал нашей мрачной повседневности.

…И вот наступил день, когда мне неожиданно позвонили с Большой Земли. Телефон связи с Большой Землей оказался черным, в стиле ретро. Мне сразу пришло в голову сравнение с телефоном правительственной связи. Особенно – на котором Штирлиц свои пальчики неосторожно оставил.
Мне звонили с какой-то киностудии. Невыразительный женский голос произнес в трубку:
— Мы почитали ваши записи и решили снять про вас фильм. Можете сегодня к нам подъехать и чуть-чуть поучаствовать в процессе… У нас даже и название уже готово: «Тариф на лунный свет»*. (* — фильм Ральфа Хютнера, Германия, 2001)
Странное какое-то название! Хотя и – смутно знакомое, подумала я.

Ну, конечно же, я очень смущалась… Я ж человек непривычный в этих самых киношных кругах…
Но – давайте-ка ближе к делу.

Наблюдая за процессом съемок, я поняла, что фильм – настолько малобюджетный, что дальше и некуда. Показана была только лишь героиня, сидящая целый день у экрана своего компьютера, и – посылающая в Интернет свой поток сознания… Внешне она мне вообще не очень понравилась – уж, во всяком случае, я буду – посимпатичнее…
И – нет там в качестве объекта любви никакого врача. Вместо него – некий непонятный виртуальный персонаж…

Короче – я в ужасе выбежала из павильона и потом всю дорогу по щекам моим катились слезы…

Воистину – никогда нельзя быть уверенной, чтО именно застанешь на съемочной площадке, и как это согласуется с той самой реальностью, которую ты считаешь единственной, имеющей право на существование.
Иногда и вовсе впору заподозрить параллельное существование двух и более реальностей, и уже неважно — кем именно они синтезированы, рукотворны ли они…

Я уже совершенно перестала понимать:
1) кого снимали в фильме – меня или не меня;
2) кто все-таки такой мой избранник;
3) и – а вдруг в моей жизни произойдут некие необратимые изменения, когда я вернусь обратно на Станцию с этой самой киностудии?
Или – я все же наконец вернусь в свой дом на Большой Земле?

ЕСЛИ УЕЗЖАЕШЬ

Если уезжаешь от дома хоть на несколько тысяч километров, да что там — даже просто на несколько десятков километров, то уже тебе чего-то мучительно не хватает, ты начинаешь считать дни до того момента, когда струи обволакивающей тебя жизни вновь станут привычными, когда ты вновь сможешь ткать свое существование из маленьких невинных удовольствий, когда опять будешь замирать от предчувствия любимой песни при первых ее аккордах. Тогда ты будешь наперед знать, что произойдет после – если дверь начинает с ускорением двигаться по дуге, словно ножка циркуля, то в какой-то момент она обязательно захлопнется; в ясное утро солнце заглянет в мою комнату, обращенную на восток; со временем неподвижные предметы покроются слоем пыли.
Пиршество для глаз, когда хочется наслаждаться картинкой тенистой тропы возле многовекового дерева, когда мысленно желаешь остаться навсегда в этом умиротворенном раю, сковано ощущением своей чужеродности этому месту… Я полюбуюсь немного, постою в воодушевленной толпе туристов, ну а потом – со вздохом двинусь с места и начну делать неспешные шаги, каждый из которых приближает меня к дому… К моему собственному маленькому предсказуемому раю.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я наконец вхожу в свой покинутый старый дом, по которому тосковала в мечтах.
Вещи красуются на тех же самых местах, что и много лет назад. Интерьер воссоздан в точности такой же, и с виду новые вещи стилизованы под те самые – старые, давно утерянные.
На слое пыли на зеркале можно начертить букву… не спрашивай, какую…какую-то довольно задорную.
Предметы застигнуты мною врасплох. Они хранят тайну того, как они жили здесь без меня. Эта тайна отделяет их от меня. Я стараюсь пока не думать об этом. А потом, глядишь — это уйдет само собой.
В доме холодно, сырость разъедает самые нестойкие из предметов, разлагая их в аморфную массу, лишая их своего запаха и заменяя его универсальным запахом сырости, непросохшего белья.
Бесконечно мни в руках кусочек ткани, в прострации не в силах понять, влажный он или сухой. Прислони его к щеке и попробуй определить так. Может, здесь даже и туман – натуральный либо едкий – сценический, от которого потекут потом слезы у зрителей на первых рядах… Вместо тумана – могут быть ранние сумерки.
В стакане ползает муха. Она еще раз убеждает нас в том, что мы находимся в четверти круга с надписью «ЛЕТО». Слышно мушиное кинематографическое жужжание и кинематографическое же дребезжание – подивишься нерешительному перемещению стакана по столу.
Если не испугаешься выйти об эту пору из дому, то на узкой тропке леса в просвете между елями-великанами увидишь в небе гусей крикливых караван…Взгляд падает на иссохшуюся пожухлую траву…
Осень и порывы ветра не пощадят никого, как ты ни моли их об этом.