С ЛЮБОВЬЮ ВСЕ ПРОСТИШЬ

Мама молча смотрела то на потемневший от крови нож, то на меня, жалкого растерянного убийцу. Казалось, что она задыхается от охватившего ее ужаса. Слезы, словно капли декабрьского дождя, застыли в уголках ее испуганных глаз, и лишь губы, бледные сухие губы, шептали:
-Сыночек, зачем? Зачем ты это сделал?
В эту изнурительную минуту я ощутил, как давящий внешний холод мурашками пробежался по моему телу, и сердце, будто застрявший между двумя скользкими стеклами воробей, беспомощно заколотилось в моей груди… Дурацкий кухонный нож, казался тяжелой раскаленной булавой, но бросить его на пол я не решался. А потом мерзкий страх вдруг растворился в гнетущем молчании, и я безразлично посмотрел на окровавленное тело моего отчима, затем перевел взгляд на бледное лицо своей матери и как можно спокойней произнес:
— Все кончено, мамочка! Он больше никогда тебя не ударит…
Мама сделала несколько шагов мне навстречу и неожиданно тяжело, словно зацепившись за незаметно натянутую между двумя стульями леску, упала на колени перед телом отчима. Она закрыла лицо руками и тихонько начала всхлипывать. Я ловил сладкий, знакомый мне с самого рождения, аромат ее льняных длинных волос, тупо считая горошки на ее синеньком халатике, и мне внезапно стало невыносимо больно. Только сейчас я заметил, что моя мама поразительно похожа на пластмассовую балерину, танцующую на крохотной сцене китайской шкатулки. Сколько раз в детстве я тайком брал мамину перламутровую шкатулку, позолоченным ключиком натягивал железные пружинки, и балерина начинала танцевать. Миниатюрная, худенькая, грациозная девочка кружилась под скрипящие звуки известной мелодии, а я с восхищением наблюдал за ее легкими, плавными движениями…
И тут у меня в кармане зазвонил телефон. Он так громко, пронзительно, бессовестно, рассек тишину, что я вздрогнул и уронил нож. В привычных телефонных звуках я услышал чей-то чудовищный голос: «Вот он, убийца, держите его!» В тот момент я не догадывался, что это голос моего подсознания. Спасаясь от навязчивых звуков, я крепко обнял маму за плечи, а потом вдруг понял – это звонит моя жена Марта… И снова у меня перед глазами замаячила фигурка заводной балерины. Нет, Марта не была похожа на нее… Располневшая, плаксивая, вечно сонная Марта вот-вот должна была разродиться… Куда ей до балерины…
— Сыночек, поезжай домой, — словно проснувшись после болезненной дремоты, произнесла мама. Ее голос был нежным, заботливым, теплым. Будто бы и не убийца я вовсе, а испуганный трехлетний малыш, случайно разбивший чужую дорогую вазу.
— Но, мама! – вырвалось у меня.
— Сыночек, поезжай домой, — ласково повторила мама, после чего громко и твердо, произнесла, — И запомни – ты меня навещал на прошлой неделе…
Мама села спиной ко мне, и я не заметил — плачет она или нет. Мне было стыдно, до тошноты неприятно, до дрожи неуютно в своем грешном неуклюжем теле… Мама снова меня спасала, жертвуя своей свободой… Я всегда хотел сделать ради нее что-нибудь героическое, необыкновенное, а получалось все наоборот. Это она, маленькая отчаянная женщина изо дня в день надрываясь и изматывая себя, по лоскуточку сшивала мое странное счастье… И разве мог я не повиноваться ей сейчас? Она желала мне добра и без горести взваливала на себя тяжесть моих проступков, и я не мог лишить ее веры в мою, наполненную приятным спокойствием, жизнь.
— Мамочка, прости, — униженно прошептал я, — Только ты не плачь…
— Все будет хорошо, сынок, — ответила она, — Иди домой…
И я пошел…Уходя, я ощущал каждой своей клеточкой, мамин пристальный взгляд…Я почему-то верил, что ее молитвы и на этот раз растворят чернильные пятна моих проблем в белоснежной пене всевышнего прощения.
Окунувшись в темноту осеннего вечера, я быстрым шагом понесся к троллейбусной остановке… Мысли в голове путались, переплетались, затягивались в тугие узлы воспоминаний. Перед глазами, словно альбомные листы со старыми фотографиями, мелькали фрагменты маминой неудавшейся жизни..
Я думал о том, как тридцать лет назад она оставила престижную работу и, несмотря на запреты врачей, в полном одиночестве родила меня. Мне об этом , кажется, рассказала соседка или мамина подруга, или кто-то еще, я уже не помню… И я никогда бы в это не поверил, если б однажды не подсмотрел как она снимала с себя тонкое шелковое платье… Под волнами легкой материи я заметил грубый широкий шрам. Длинная бугристая лента, уродливо тянущаяся от пупка вниз, и была той главной отметиной моего рождения. После этого я больше никогда не вспоминал про доброго ангела, спустившего в один прекрасный день на балкон маминой квартиры хрустальную корзинку с младенцем. Теперь я знал, что это все выдумки.
Своими глупыми рассуждениями, неприятными воспоминаниями я хотел затмить застрявший в памяти ярко-пламенный калейдоскоп сегодняшних событий. Но обмануть память, вобравшую в себя всю горечь и страх прошедших мгновений, я не мог. То ли моя совесть, то ли трусливая обида острой спицей вонзалась мне сердце. Ведь мама осталась там, в квартире, одна с окровавленным трупом.
Мой отчим… Все эти годы я его ненавидел. Я понимал, что мама терпела лютого человека со слабостями к алкоголю и девкам только ради меня и из-за этого я всегда себя считал неполноценным… Хотя без его денег и былых связей кем бы я сейчас был?
Раскраивая большими шагами пустоту ночи, я на секунду представил нашу с мамой жизнь без этого чудовища. Возможно, все было бы легче и проще, возможно, сложись все иначе, и меня бы не знобило сейчас от моей никчемности…
В моем кармане вдруг снова ожил телефон… Конечно, это звонила Марта!
-Да…- приглушенно отозвался я…
— Сань, ты где? У меня, кажется, начинается … Ты скоро? – ответили на другом конце провода…
Мне не хотелось с ней говорить… Кто она?.. Чужая, далекая женщина, живущая совершенно в другом мире… В свете сильной привязанности к моим деньгам, положению, связям… Что она знала обо мне? Ровным счетом ничего… И смогла бы она однажды вытянуть меня из мерзкой сажи глупых обстоятельств? Вряд ли…
И тут опять постыдные воспоминания стали дразнить мою пристыженную совесть. Я вспомнил о том, как в лет семнадцать чуть не стал наркоманом, как хотел покончить жизнь самоубийством и бросить университет. Как же болезненно-эгоистичны были мои подростковые желания и сколь безграничны были мамина забота и любовь. А ведь я тогда не думал о том, как маме не легко осознавать, что ее сын слабое, самолюбивое существо…
Нет… Я не хотел в этот вечер говорить с Мартой… Я отключил телефон, завернул в первый попавшийся бар и там просидел до восхода солнца…
А вернувшись утром домой, я узнал от любопытных соседей, что Марта уже в роддоме…
Маленький красный плаксивый комочек с кривыми ножками был моим сыном. Посмотрев на малыша и на уставшее лицо своей жены, я засомневался: смогу ли я быть заботливым отцом и любящим мужем? И только, когда Марта у меня на глазах приложила кричащего крохотулю к своей груди и, вздрогнув от боли, лучезарно улыбнулась, я понял, что не любить ИХ невозможно. Больше того, я теперь был уверен, что странно похорошевшая, сияющая умиротворенной красотой женщина до последнего мгновения свой жизни будет лелеять мое ЭГОИСТИЧНОЕ ПРОДОЛЖЕНИЕ, и при этом будет считать себя самой счастливой женщиной на земле…
На похоронах отчима, я, конечно же, не был… Маму вскоре отпустили… Нетрезвое состояние отчима и синяки на мамином теле были отличными доказательствами того, что убийство было случайным и только в целях самообороны.
Узнав о рождении внука, мама как будто помолодела. Я давно не видел ее такой очаровательно- беспокойной, искрящейся счастьем и восторженным волнением.