ГОРОД-ТВАРЬ (трэковый гиперрассказ) сторона А часть1


ГОРОД-ТВАРЬ (трэковый гиперрассказ) сторона А часть1

Город – тварь

(трэковый гиперрассказ)

Автор: Сашенька Новожилов

Мнение автора может не совпадать с его точкой зрения.
Посвящается всем живым существам.

Общий список трэков:

Сторона А

Сочинение на свободную тему………………………………………
Антоновские яблоки (remake)………………………………………….
Зелёная аллея………………………………………………………….
Ладонью по щеке неодарвиниста……………………………………
Голубая мечта (New God Cinema)……………………………………
Третий Рим – Третий Рейх – Третье Тысячелетие…………………….
Пестик либерального эротизма………………………………………
Булл-пап……………………………………………………………….
Так говорил Михалыч………………………………………………….
No woman, no cry……………………………………………………….
Стих сдох………………………………………………………………

Сторона В

Ощущение президента………………………………………………
Загородная глава (часть 1)………………………………………….
Ночь сейчас………………………………………………………….
Загородная глава (часть 2)…………………………………………
Город-тварь…………………………………………………………

Bonus track
Девочка………………………………………………………………

Сторона А

Брат спросил преподобного Сисоя Великого: «Отец! Что мне делать? Я пал?».
Старец отвечал: «Восстань».
Брат сказал ему: «Я восстал, и опять пал».
Старец отвечал: «Опять восстань».
Брат сказал: «Доколе же мне будет вставать и падать?»
Великий отвечал: «Доколе не будешь взят из этой жизни».

(Житие преподобного Сисоя Великого. Четьи-Минеи, 6 июля).

Сочинение на свободную тему

«Как знакомятся люди? Что этому предшествует? Какие природные изменения? Речь идёт не о взаимоотношении полов. Просто – обычные люди. Или как становятся друзьями? Как знакомятся, чтобы стать друзьями? Намного проще в детстве: никаких соц. обязательств, выгоды, за исключением понравившейся игрушки, знакомишься потому, что живёшь по соседству и дружишь, не разбираясь в том, кто у него родители. Конечно, дружить втроём, а то и целой компанией намного сложнее, чем вдвоём. Здесь всё понятно: ты и твой друг. Подшутишь – неловко, не посплетничаешь про него ему же. Если он чего и предложит, а ты откажешься – останешься один. К тому же дружба вдвоём предполагает элементы исповедальности, ревности, словом, ощущение семьи. С возрастом ощущение семьи в дружбе исчезает, интересы расходятся, и появляются новые друзья, да так: не друзья – товарищи. Обычно с ними приятно напиться и вспомнить о былом. Друга всегда будешь отучать от вредных привычек. За товарищами в зрелом возрасте появляются приятели. Они обычно по работе, и называются компаньонами, и что реже по интересам. Хотя в зрелом возрасте у людей остаётся чаще всего один интерес – деньги. Если ты не можешь найти приятелей по деньгам, они найдут тебя сами. Не знаю, умею ли я дружить, но у меня целых два друга: Егор из 5 «А» и Ульм из 5 «В», и ещё Иринка, но она какая-то непонятная.
Ульм – немец, хотя немец деревенский. Когда первый раз он появился во дворе, с ним никто не хотел играть, Обзывали «фашистом». Он всегда сидел в стороне. Никто его и пальцем не тронул. Все боялись, и поэтому не общались. Когда я заговорила с ним, он ответил на чистом русском языке. Я пригласила его к себе домой. Он рассказал, что в СССР с самого рождения. Мы попили чаю, и на следующий день я познакомила его с ребятами во дворе. Но он так и остался не очень общительным, хотя играл со всеми.
С Егором я познакомилась, когда училась в первом классе. Он забирал из раздевалки пальто и толкнул меня. Я упала. Он помог подняться. Так и подружились. Егор живёт через два двора от моего дома. Мало того, что я нашла общий язык с двумя мальчиками, они ещё и подружились между собой.
Однажды Ульм пригласил нас с Егором в гости. Возле открытого окна стояла кормушка с пшеном, а на столе лежали кисточка и краски. Ульм рассказал, что ловит птиц, раскрашивает их под попугаев и отпускает на волю. Он показал нам энциклопедию птиц. До вечера мы красили голубей и воробьёв под попугаев Ара, Волнистый, Амазон, а когда чуть стемнело, птицы перестали прилетать, и мы разошлись по домам.
Мне кажется, что я буду всегда дружить с Егором и Ульмом, только если они не будут против. А с Иринкой не знаю, она какая-то странная».

После написанного сочинения учительница сделала Сони выговор и поставила девочку перед всем классом у доски, потому как в предложенной работе она не увидела хвалебных строк о славных делах пионерии, о неутомимой команде Тимура и героических поступках Павки Корчагина. Зато увидела много других: о ранней дружбе с мальчиками, о взаимоотношении полов, об издевательстве над животными, о пьянстве, деньгах, корысти, лжи и прочих недостойных вещах.
Спустя семнадцать лет Соня нашла это сочинение в столе и, перечитав, вспомнила, что многое списала из какого-то журнала. Ещё – как в третьем классе Егор признался ей в любви и подарил венок из одуванчиков, который делал Ульм. Что после первого сексуального опыта в восьмом классе с лидером школьной комсомольской организации десятиклассником Ипатьевым, ныне крупным бизнесменом, она полгода не общалась с друзьями. А когда поняла, что Ульм и Егор менее удачливые, но более надёжные, вернулась к ним. Хотя у неё с ними ничего не было. Ещё Соня вспомнила, что битый, Ульмом и Егором, Ипатьев бросал в её почтовый ящик записки неприличного содержания, за что был бит повторно. Что всех троих за это исключили из комсомола. Что они весело отметили это событие, первый раз напившись на природе. Что с этого момента они поклялись не расставаться друг с другом и пока выполняли своё обещание несмотря на некоторую видоизменённость страны в начале девяностых и на происходящие в ней реформы. Прошло уже порядком времени, и каждый добился заслуженного. Ульм работал дипломатом, Егор два года назад женился и обеспечивал семью. Незамужняя Соня мыкалась с двумя дочками. Но разве это определяет статус человека?
Перечитывая школьное сочинение, незанятым никакими делами майским днём, Соня заметила, как на оконных рамах остались всё ещё не снятые полоски бумаги, которые она клеила под зиму. Убрав с подоконника горшки с цветами, она распахнула окно и высунула голову. Непослушные каштановые волосы слегка играли на солнце, отражая его лучи на затенённом деревом асфальте. Запах молодой листвы, пыли, откровенные наряды девушек и щекотание в носу кружили мысли.
«Дождя не будет. Точно не будет. А к вечеру обязательно похолодает», — подумала Соня.
Под рёбрами всё ласково напряглось, и дыхание замерло на вдохе. Из-за толстых витрин всех угловых магазинов пробивалась весьма не тихая мелодия одной из песен конца восьмидесятых, вероятно пойманная по радио всеми продавцами сразу. Она проникла в воздух и вместе с ним залетала в открытые форточки кухонь, где раздраженные обытовевшие женщины, отварив картошку, выходили на улицы и на раскинувшихся по всем дворам турниках обреченно выбивали ковры, в передышке присматривая за маленькими детьми. Мужчины в это время, собравшись в круг, чинили мопед, занюхивая рукавом. Один из них пританцовывал в такт мелодии.
«Всё в пыль, всё что я вижу отправится в пыль. А дождь обязательно прибьёт это к асфальту. Точно… вечером похолодает», — подумала Соня и чихнула.
Вернувшись целиком в квартиру, она закрыла окно и посчитала нужным сделать два телефонных звонка.

Антоновские яблоки (remake)

За два дня до звонка Сони…

Сидевший на подоконнике собственного кабинета, во время обеденного перерыва в посольстве, Ульм вспомнил раннюю погожую осень прошлого года.
Август был тёплым, но дождливым. И в начале осени, как будто нарочно разнося грязь, падал крупными каплями тёплый сентябрьский дождь. На дорожном плакате, который в эту самую пору висел напротив здания посольства, на фоне зелёной берёзовой рощи красовался полностью обнаженный симпатичный юноша с прикрытыми кленовым листом гениталиями. Взгляд его был обращен вдаль. В свободной руке он держал бокал с белым вином, налитым на половину. Молодой человек стоял на огромной бутылке этого самого вина. Причем бутылка располагалась горизонтально, а горлышко её было эрегировано приподнятым кверху. Фосфорной краской под рисунком под рисунком была сделана надпись: «Вино «Тайны Алексиса» — любовь более реальна».
«И кто это такой самый Алексис, — думал Ульм. – И если это тот самый парень, прикрывшийся небольшим кленовым листком, то какие у него тайны могут быть, если и так уже почти всё ясно? И лист он держит не от пальмы. Так может тайна находится совсем не под листом?»
В окно бились косые дождинки. Рассыпаясь от удара, они налипали на стекло, лениво сползая затем на жестяной карниз. В обеденном перерыве Ульм находил для себя массу развлечений. Во-первых – он мало ел и поэтому много думал. И мысли его касались вопросов запредельных жизни. То, чего не могло быть на самом деле для Ульма, было доступно в воображении. В тот самый осенний день он представил себе бестелесную женщину, которая как-то забивалась в голову и там уже обретала свою форму и параллельное существование с хозяином головы. Ульм даже задремал, когда еда надавила на сонную жилу. В предсонье он увидел магазин и, зашедши внутрь лежащую на прилавке мазь для головы «Женщина навсегда». Он хотел спросить у продавца: нужно ли перед нанесением мази брить голову, или мазь сможет впитаться через волосы, однако раздавшийся внезапно звонок разбудил его. Ульм поднял все телефонные трубки, которые были у него в окружении, но ни в одной не услышал голоса. Сквозь запотевшее окно он посмотрел на улицу. По дороге, ближе к обочине, не спеша передвигалась лошадь, запряженная в повозку. Мохнатолапым руководила старуха, толстая, укутанная в цветные одежды. Она сидела на повозке как на крыльце, согнувшись, тряся головой, задыхаясь и подслеповато поглядывая куда-то вдаль из-под густо приподнятых бровей, словно думала о нажитом за всю жизнь добре и о том, кому оно перейдёт. В повозке старуха везла яблоки и банки с медом, прикрытые тряпьём. «Савана на вас нет, бабушка», — подумал было Ульм, вспомнив об услышанном в детстве изречении о Сталине.
Бабка, лошадь и BMW – кто-то ехал, а кто-то агонизировал, а кто-то и вообще не понимал, что произошли какие-то перемены. Кто-то жил так же, как и прежде, просто, без всякой информации, без ориентира, без понятий. Как родился, так и помер в полном смирении. Кто с ангелами, крестами, молитвой, напечатанной по краям рукавов рубахи. А кто-то и без всего этого встал и пошёл, не глядя ни на кого. Один поднялся и сказал: -Я. Другой – задумался, засомневался. И эта дорога, ругаемая всеми, сомневалась и думала, кого ей выгоднее везти: лошадь с бабкой или автомобиль с коммерсантом. Асфальт лопался от злости, потому что и сам не догадывался о том, что в конце концов дорога привезёт всех к земле и предаст ей, и под звуки густого благовеста нарядит в белую рубаху с канифасовыми косяками. «Вечность звенит во мне»,- ответил Ульм на причину появления разбудившего его звонка и, качнув стрелку хронометра, принялся за привычный разбор документов.
Под конец рабочего дня в смешавшихся бумагах немецкий язык переплетался с русским. Буквы прыгали из одной строки в другую. Страницы лежали рядом друг с другом, и казалось, что на столе находится газета с переводом. Сближение двух культур происходило посредством невнимательности и листов формата А4 с нанесенным на них данными. Ульм не замечал, как летело время. Он писал рекомендации на запросы, поступающие от вынужденных граждан РФ, чтобы затем передать бумаги вышестоящему начальству. Ульм был предварительным звеном в дипломатическом секторе. Он сортировал документацию по критериям важности и составлял рекомендации в письменном виде о том, какое заявление необходимо рассмотреть раньше, а какое отдать обратно заявителю. Ульму чрезмерно доверяли, вернее, доверяли его природной интуиции, но и следили за биографическими изменениями и действиями сослуживца, поэтому на работе он был несколько скован и неразговорчив. Эти качества постепенно перешли за ограду посольства и эксплуатировались в обычной жизни.
Один из сотрудников, числившихся приятелем, в завершении седьмого часа рабочего дня заглянул в кабинет Ульма и пригласил его домой на ужин. Ульм отказался, заявив, что задержится после работы для написания важной рекомендации. Конечно же никакого важного дела не было.
— Но Марта приглашает тебя целый месяц, — возмущался приятель, — и ты постоянно обещаешь ей придти в пятницу.
Характерно, что все немцы в посольстве говорили между собой по-русски. И только в порывах гнева в их речи проскакивали родные словосочетания. Не отрываясь от стола, Ульм также ответил по-русски:
— Ты извини, Марта подождёт до марта.
— Это наглость, — перейдя на немецкий, приятель хлопнул дверью и удалился.
Потоком воздуха со стола сдуло листок, на котором Ульм собирался писать рекомендацию. Задержавшись на подоконнике, он перевёл взгляд Ульма в окно. На улице темнело. Серо-синие очертания города разбавлялись красно-оранжевыми вывесками магазинов и жёлтыми фарами автомобилей. Через открытую форточку доносился запах дёгтя. И Ульм, сосредоточившись на нём, вновь принялся за работу. Правда перед этим ещё раз вспомнил о приятеле и его жене, сказав про себя: «Лучше бы её звали Анна Герасимовна, происходящая из крепостных».
Набрав полные лёгкие воздуха, Ульм вытащил из кипы с документами один на выбор. Проглядев анкету, он заметил, что к ней прикреплён лист, исписанный по-немецки мелкими буквами. В самом верху посередине было выведено: GESUCH (просьба).
Господин Аллейн Штэхенд уроженец города Гамбурга, попавший в Россию ребёнком сразу после войны, изложил, что хотел бы умереть на своей родине. Ульму показалось это странным. Ни одного слова о том, что Аллейн Штэхенд собирается хотя бы некоторое время пожить в доме сестры, написано не было. Он лишь указал, что сестра сможет «предоставить ему жильё», а что будет твориться в этом жилье, Ульму представлялось смутно. Он заглянул в пакет документов господина Штэхенда и увидел партийный билет его матери. Оценив, что заявление в итоге переросло в духовное завещание потомкам, Ульм незамедлительно принялся писать рекомендацию, вылившуюся в заметку, а обыкновенно не выходящую за пределы трёх строк. К концу рабочего дня усталость затуманивала мысли.

Заявление о переезде на постоянное место жительства в s. Hamburg, гражданина России уроженца s. Hamburg Allein Stehend прошу рассмотреть незамедлительно, учитывая обстоятельства, указанные в «просьбе» (прилагается к анкете). Характерно, что заявитель не указал, чем собирается заниматься в s. Hamburg. Смерть нельзя назвать причиной, оправдывающей переезд. Возможно в этом видится провокация со стороны русско-германских спецслужб, интересы которых Allein Stehend может представлять. Даже, если мы дадим разрешение на выезд, то, направив соответствующие документы в Nurnberg Bundes Verwaltungs Amt², получим отказ. Поэтому рекомендую отказать Herr Allein Stehend в предоставлении постоянного места жительства в s. Hamburg. А его анкету с «просьбой» передать в правоохранительные органы (на всякий случай).
Когда отзыв был написан, Ульм с уверенностью решил, что до дома стоит пройтись пешком.. Заранее предвидя бездарно провидённые выходные, он положил некоторую часть документов в дипломат и опустив в ящик herr Haupt, запечатанную в конверте рекомендацию, вышел на улицу.
Вечером похолодало окончательно. Правда, дождь прекратился. Ульм посмотрел на ровную поверхность луж, и в надежде, что она останется непоколебимой до более поздних часов, отправился домой. Во дворах то и дело скрипели качели, и визжащие голоса детей раздавались в холодном влажном воздухе чуть приглушенно. Пройдя два квартала, Ульм почувствовал запах крепкого душистого дыма, исходящего то ли от яблоневых, то ли от сливовых сучьев. Он уловил чьи-то голоса и лёгкие персидские напевы. «Ами- рай, ара- ми- рай, ами- ра- ра -ра -ра –рай», — исполнялось на лёгком дыхании с незначительным напряжением связок. Ульм приблизился исключительно на звук и оказался на городском отшибе. Точно в уголке ада, возле разбитого шатра, пылало багровое пламя, окруженное мраком. И точеные, точно вырезанные из чёрного дерева фигурки людей перемещались как будто бы из шатра во мрак, окутывавший костёр. Внезапно кто-то подхватил Ульма под руку и повел к огню.
-Ты не бойся, мы не обидим, — сквозь покашливания говорила небольшая, но прочная тетка, на плечи которой была накинута персидская шаль. В руках она несла сумку, набитую хлебом. Ульм, кажется, узнал в ней ту самую, ехавшую сегодня на повозке и, чувствуя сородственность настроений, возникших у него ещё в обеденном перерыве, не сопротивлялся хваткой руке тётки.
-Я, Анна Герасимовна, — представилась она.
Их встретил бородатый мужчина, сидевший, вероятно, на собственном полушубке. Ножом он разрезал на дольки яблоко и по очереди запихивал одну за одной в наполовину заполненный зубами рот.
-Я, Ульм, — представился Ульм и, немного постояв в знак приветствия, присел на дипломат.
-Немец что ли? – спросил дед.
-Немец, но мать русская.
-Это ничего, — одобрил он, — мы вот тархане, мещане-садовники. Гришка, — крикнул дед.
Из шатра вышел типичный мещанин в длинном сюртуке и рыжих сапогах. Он был до того тощ, что напоминал чахоточного больного. Вместе с ним появился юнец с тульской гармошкой наперевес. Он прикурил от костра папиросу и сел рядом с дедом. Дед представил Ульма.
Юнец ухмыльнулся и сплюнул в костёр:
— А чё нам немцы то, — говорил он, — скоро всё такие же как мы держать будут. Наступает царство мелкопоместных, обедневших до нищенства, но как хороша эта нищенская жизнь, правда, дед.
Доев яблоко дед скомандовал:
-Анна Герасимовна, принеси гостю поесть и нам тоже повечерять чего-нибудь.
В шатре заслышались детские голоса и звон посуды.
-Не нужны мы здесь никому, — защебетал старик. – Вот и лошадь сегодня продали. С рынков выбивают, а ведь мы торговцы. Ты это понимаешь, немец, что мы другими уже не станем, потому что всю жизнь только добывали и торговали.
Ульм вспомнил, что отец тоже был дипломатом. И ему также хотелось идти по верному пути в вопросе разгадки русской души. Когда Ульм начал вспоминать, где же лежит тетрадка, озаглавленная «разгадки русской ментальности», которую вел отец, из шатра вышла Анна Герасимовна. На фанерной доске, типа подноса она вынесла маринады и красный квас.
-Угощайтесь, — сказала она и исчезла.
Посмотрев на всех и как казалось получив бессловесное согласие, Ульм сделал глоток из общей чашки – квас показался ему крепким, но сладким. Через мгновение, когда чашка была передана юнцу, Ульм почувствовал невероятной силы жжение в районе затылка. Голова закружилась, и хохочущий седобородый старик поднялся во весь рост, расплывшись белым большим пятном в его глазах. Сзади стояла Анна Герасимовна. Вскинув кверху тяжелую как лом одностволку, она повторно опустила её на голову немца. « Черное небо чертили огнистыми полосками падающие звёзды. Долго глядишь в его тёмно-синюю глубину, переполненную созвездиями, пока не поплывёт земля под ногами. Тогда встрепенёшься и, пряча руки в рукава, быстро побежишь по алее к дому… Как холодно, росисто и как хорошо жить на свете!»
-Хозяйственная бабочка! – произнёс старик, разглядывая часы Ульма на своём запястье. – Переводятся теперь и такие… и плащ, плащ не забудь снять, мы его сыночку вышлем. А то не в чем ему бедному в город приехать.
Тархане не торопились, снимая предметы гардероба с пострадавшего немца, они затем возле костра тщательно осматривали их. Юнец принёс ещё сучьев и кинул их в готовящееся погаснуть пламя. Костёр постанывал, осушая влагу веток, и запах удушливого сырого дыма распространился в округе. Ульм был без сознания. Но как потом ему казалось, он словно шёл, точно шурша по сухой листве, как слепой ориентируясь по шороху. Шёл, но не двигался с места. Может быть потому, что его как опасного матёрого волка привязали за шею к дереву.
Юнец, заприметив чёрные лакированные ботинки, снял их с ног Ульма и захотел даже снять носки, но что-то его остановило. Он сбросил свои мокасины и на радостях швырнул их в костёр. Ботинки совпали размером, и юнец гламурной походкой подошёл к кожаному дипломату и ножом вскрыл замки. Обнаруженные документы заставили его задуматься.
-Смотри, — подошёл он к деду. – На каком это языке.
Дед, прищурив глаза, вгляделся в написанное и, как ошпаренный, отстранился от бумаг:
-Не смей, — рыкнул он. – Засветимся ещё с ними. Может он важная какая персона. Мало того, что ещё посадят, да ещё и убьют за эти бумажки.
Юнец размахнулся и в броске отпустил дипломат. Бумаги разлетелись по отшибу, а дипломат распластался в грязи, раскинув до неприличия, обитые стальными уголками крышки. Из шатра выбежали мальчики с русыми раскрытыми головами, в белых замашных рубашках и коротеньких порточках. Втроём, мелко перебирая босыми ножками, они подходили к привязанному к дереву Ульму и били его крохотными кулачками. С каждым ударом к Ульму постепенно приходило сознание, но он не понимал, что происходит с телом. На него словно в пустую деревянную кадушку падали мелкие яблоки. Его били, а он представлял, будто яблоня осыпается спелым урожаем. И на этой яблоне в кресле сидит сгорбившийся дед и яростно декламирует:
-Ядреная антоновка – к весёлому году, — хрипит он и заливается ослиным смехом.
Ульм закряхтел. Дети в испуге отскочили и позвали старика.
-Живой! – воскликнул дед и подошёл к Ульму.
Вытянувшись в струнку, он отрапортовал:
-Что ж делать – виноват, зажился. Скромнее надо быть, товарищ.
Ульм попытался что-то ответить и приподняться, но вместо этого невнятно прохрипел и снова рухнул.
-Собирайтесь, дети, — скомандовал старик и отправился собирать шатёр.
К Ульму подбежала переодевшаяся во всё чистое нарядная тетка. С каждой фразой она била в живот немца несокрушимыми сапогами с подковами: -Вот тебе, буржуй розовая варёная ветчина с горошком, вот тебе фаршированная курочка, а вот тебе индюшка с маринадом.
Она пальнула из одностволки вверх и, услышав возмущенный голос старика, спешно направилась к нему. «Багровое пламя с оглушительным треском блеснуло к небу, ослепило на миг и погасило звезды, а бодрое эхо кольцом грянуло и раскатилось по горизонту, далеко-далеко замирая в чистом и чутком воздухе».
Через час отшиб опустел. Угольки потухшего костра слабо светились и беззвучно тлели. Стало пустынно и скучно. Внезапно начал сеять дождь… «сперва тихо, осторожно, потом всё гуще и, наконец, превратился в ливень с бурей и темнотою». Дождь выбивал из прохладной земли тепло, а тепло, в свою очередь, пробудило Ульма. Он пошевелил головой и, оглядевшись вокруг, увидел белые прямоугольные пятна на земле. Он нисколько не сомневался в том, что эти пятна должны были лежать в дипломате. Ульм опёрся на локоть, чтобы разглядеть место нахождения дипломата. Но черное в чёрном ещё никому не удавалось увидеть. С трудом он поднялся на ноги и сделал первые шаги. Но не тут то было: голова закружилась, и обмякшее тело повалилось в грязь. Меж тем ливень понемногу утихал, хотя человек, оставшийся в рубашке, брюках и носках мог вдобавок ко всему простудиться. Потихоньку передвигаясь и падая, он всё-таки поднял последний листок и разыскал поломанный дипломат, в который раз упав прямо на него. К счастью, веревка была привязана только к шее, и Ульм даже не обратил на неё внимания. Его жутко тошнило. Он опёрся о дерево и вырвал.
Непонятно каким образом немец добрался до остановки и сел в трамвай. Кондуктора звали Женей, Евгенией. В данный вечер она заботилась об Ульме. В депо его ступни обвязали тряпками, голову – бинтом, предварительно обработав зелёнкой. И дали какой-то пиджак сантехника. Рану на затылке требовалось зашивать, но никаких документов, удостоверяющих личность у Ульма при себе не было, лишь русско-немецкие бумаги в дипломате, которые и выносить то из здания посольства для личных надобностей, мягко говоря, не разрешали. Поездка в больницу отменялась. Паспорт так и остался лежать посреди объедков, яблочных огрызков и прочей дряни. Его на следующий день найдёт Егор и промыв от грязи повесит сушиться на бельевую верёвку в ванную.
Женя отвезла Ульма к себе. Она жила в двухкомнатной квартире с подселением и муравьями, перешедшими к ней от соседа, тихого грузчика-биолога, проводившего на кухне эксперименты по выживаемости видов и самого чуть не выжитого работниками ЖЭКа. Ульма это занимало. Постоянная возня, ссоры, громыхание кастрюлями, обоссаный подъезд и, наконец, внимание, проявлявшееся ежедневно со стороны Жени. И никакого комплекса в плане социальных различий он не ощущал. Казалось, от природы Ульму необходимо было родиться и вырасти в коммуналке, чтобы зимой, выйдя выносить мусор, громко воскликнуть: «Жизнь удалась!» и без чувств упасть с мусорным ведром в сугроб. Он прожил у неё ещё месяц, а потом переехал обратно в свою квартиру и всерьёз задумался о женитьбе. Мысли посетить место избиения приходили к нему неоднократно. И Егор был не против сходить с ним. А Соня постоянно напоминала, что Ульм родился в рубашке, на что он сам отвечал:
-Действительно, я уходил оттуда в рубашке, брюках и носках и к тому же с верёвкой на шее, на которую наступил и упал в кусты.
-Вот видишь, всё-таки в кусты, а не на асфальт! – восклицала Соня, доказывая правоту своего суждения.

Тот самый квартал для Ульма навсегда оказался вырезанным из плана города, приобрётшего неполноценность в сознании одного человека, а может и наоборот вылечившегося, удалением раковой опухоли. Город резал самого себя. И кто бы ни ставил ему смертельные диагнозы, он никогда не перережет собственной глотки, чтобы остановить тех, кто управляет его рукой, держащей нож. С того самого момента Ульм видел отшиб только во сне: «Наступая на размоченные белые листы голыми ступнями, почти вслепую он подбирался к шатру. Там на полянке было немного светлее, а в небе белел млечный путь. В стороне игрались белокурые мальчики. А сверху сыпались крупные антоновские яблоки и, падая о землю, разбивались, выставляя напоказ гнилую сердцевину».

Зелёная аллея

Это произошло много лет назад…

Никто не чувствовал запаха осени. Никто не говорил вслух о том, что на календаре пятнадцатое октября. Что ещё чуть-чуть и шкала градусника, опустившись на несколько отметок, заставит поменять гардероб. Почти все вяло реагировали на скорое приближение предноябрьских заморозков. Фонарь по-прежнему сиял пренебрежительно тускло-голубым свечением и одиноко гудел, оставленный любознательными мотыльками. Старая мама Егора тихо умирала, не вставая полгода с кровати. Годом раньше трагически погиб отец – упал в бетономешалку. Нельзя сказать, чтобы Егор как-то эмоционально отреагировал на всё это. Он смирился, и его чувства сполна отдались равнодушию.
Кому-то надоедало жить, кто-то надоедал жизни и при ходьбе спотыкался о булыжники. Граждане затеяли ополчение, но, не дождавшись врага, перепились и потребовали, чтобы их взяли в плен. Майка Шерстюкова пошла на аборт и, растопырив ляжки, лишилась двойни. Цветы давно уже отцвели, и чрезвычайно легко дышалось носом. Пища спокойно проходила по пищеводу в желудок и запивалась 77 портвейном, портвейн в свою очередь запивался 33% лимонной настойкой, а настойка – тёмным пивом.
Егор брезговал употреблять пиво в одиночку и поэтому для настроения пригласил Михаила. Михаил был старше и постоянно работал, в то время как Егор учился в институте. Однако при всей занятости Михаил не мог отказать своему другу в компании, а себе в отдыхе. Он зашел за Егором и повёл его в зелёную аллею.
Десять часов вечера. Пятнадцатое октября. Зеленая аллея такая же зелёная как и летом. Давно стемнело, но аллея была по-прежнему зеленой, и куртка у Егора также отдавала зеленцой, и пиво они взяли с зелёной этикеткой. Миша ненавидел зелень, о чём признавался всем и каждому. За это его неоднократно называли «зелёным мазохистом». С 7.30 до 17.00 он работал на опытной станции ассистентом в лаборатории по разведению перечной мяты. А в свободное от работы время выращивал коноплю на подоконнике. Производством самогона в кустарных условиях не было очарования заниматься. Прелесть состояла в уходе за кустами или хотя бы маленьким кустиком грубоватого растеньица, растопырившего пальцы листьев-ладоней. И, тем не менее, Михаил не курил траву. И никого не угощал. Он растил её просто так ради создания запретной гламурной атмосферы андерграунда на кухне. Всё в этой жизни было просто так, да и не могло быть иначе. Как и зеленая аллея, иначе такой же, как сама быть не могла. И поэтому все те, кто знали толк в отсутствии всяческого вымысла, стремились напиться в зелёной аллее.
Первая баклажка пива быстро опорожнилась в компании с целовавшимися на соседней лавочке Жанны и Жени – революционерами девяносто третьего года. Причем Жанна был мужчиной, а Женя – девочкой. Они познакомились на баррикадах, когда им было по восемнадцать, и там же в ночь с26 на 27 сентября зачали ребёнка. Жанна рассказывал, как пожал руку Ельцина, сходящего с танка. Ладонь Ельцина была потной. Помимо того, Жанна считал себя первоклассным поэтом и сочинял стихи. Стоя на голове памятника Демьяна Бедного, он декламировал:

Я выше всех
Всех выше Я.
А что вы знаете о том, кто Я?
Я пенопласт зубами грыз.
Той челюстью, которой грыз ирис,
Другой — грыз ногти,
Почтальоншу-женщину загрыз,
Она только кис-кис и вниз.
Мильон на шее не висит,
Мильонша страстно говорит:
Мне мальчиков и ляжку кабана,
Гарсон был также послан на…
Я премию в канаву уронил,
Я лучше всех — Я целый день не пил.
И ночь моя – мой голод… и тошнит.
Приятель замер – он меня не ищет.

Своё направление Жанна назвал Новожинизмом. Аргументировав выбор названия соединением необычных образов с архетипом русского имажинизма, который призраком трагической смерти затесался в его мыслях и отпускал только ради встреч с Женей.
Следующая баклажка была выпита наполовину за не родившуюся Майкину двойню, а затем нашёлся ещё один повод: Егор заявил, что выбьется в люди. Михаил пожал плечами и истёк на землю слюной. Аллея перекосилась влево на двенадцать градусов.
— Майами Бич, — произнес Михаил и осушил баклажку до дна. –Потею, — продолжил он и, вытерев лоб платком, высморкался.
Аллея по-прежнему косилась на двенадцать градусов. Веточки деревьев тихонько перестукивались, соприкасаясь листиками так, что прожилки одного в точности накладывались на прожилки другого. Кусочки неба между ветками казались разбитым стеклом – иногда из них складывался диван. В скворечнике, вбитом в клён, всегда кто-то жил. Этот кто-то периодически высовывал голову из дырки, кашлял и на когтях спускался по стволу дерева на землю. Если рядом никого из живых существ не было, он выползал на серединку тропинки и, высматривая что-то вдали, убегал вглубь аллеи. А в глубине аллеи беспрерывно летала и ползала жизнь. Чудо-птицы, взмахивая крылами, стряхивали с веток деревьев позолоту. Позолота, колеблемая теплом и холодом, не спеша опускалась вниз, задевая по пути рога мелких животных, а иногда оставаясь на них. На земле пытались выпутаться из созданного же самими клубка, черви. Просто потому, что им вдруг стало тепло. Каждый отделившийся червячок прятался под упавшую фольгу позолоты и, зная, что никто не потревожит, прорывал в почве чёрный тоннель.
После пива Михаил захотел в туалет. Нутро аллеи давно ожидало его, приготовив для свободного прохождения раздвинутый куст. Егор отделался раньше и поспешил покинуть неизвестную область бытия, выйдя на свет. Пока он отряхивался от налипших к брюкам колючек, Михаил напевал песенку о дождях. Из глубины аллеи размером с орла вылетела чудо-птица. Растрёпанная, она пролетела всего несколько метров и, ударившись о первый попавшийся на пути фонарь, упала. Только что закуривший Егор взмахом руки выбросил сигарету. Из кустов вскрикнул Михаил, сказав, что бычок попал в плечо. Он продолжал говорить о каких-то иномарках, но Егор, слушая его, не вникал в смысл связи слов. Он приблизился к птице. Она лежала на спине, вздрагивая крыльями. Птица хрипела и, пытаясь взлететь, поднимала и опускала голову. На её крыльях Егор увидел позолоту. Он присел на корточки и протянул руку, но птица клюнула его в палец. Он попробовал дотронуться ещё, но птица не успокаивалась и клюнула его повторно. Усики её еле шевелились, и было ясно, что она скоро погибнет. Егор поднялся и ударом подошвы ботинка прибил агонирующее существо. Затем провёл пальцем по крылу с позолотой и, приблизил ладонь к лицу, чтобы хорошенько рассмотреть плёнку. Золото переливалось на пальце, и его было столько много на крыльях птицы, что им можно было покрыть всё тело. Но Егор втёр его в десну.
Странным образом уже с другой стороны аллеи, ломая кусты, вышел Михаил. За ним выбежала собака самой низкой породы. Проникнувшись в школе уважением к мифу о Есенине, Егор подозвал её, посвистывая и хлопая себя по ноге. Собака испугалась и, дважды рыкнув, забилась под лавочкой.
-Я хочу напиться, — заявил Егор, сверкая золотыми зубами.
Михаил застегнул ширинку и причесывал ладонью чуб:
-У меня нет денег, — несколько отстранено ответил он.
-У меня будет всё! Пойдём!
Михаил сделал губы бантиком и недовольно чмокнул:
— А где Женя и Жанна? Почему никого нет?
— А сколько сейчас, — спросил Егор, показывая на запястье.
— 00.15
— В 23.56 они улетели на Луну.
Михаил, расставив ноги на ширине плеч, принялся рыться по карманам:
— Так, много у тебя денег осталось?
— У меня будет всё, – ответил Егор, проводя языком по верхним зубам.
Он обнял за плечо Михаила, и оба они, ускоряя шаг, поспешили уйти из аллеи. Из-под лавочки вылезла собака. Залаяв, она побежала за парнями. Егор резко развернулся.
— Пошла отсюда, сука, — взгорланил он.
Собака оторопела и застыла на месте. Ребята направились дальше. Собака побежала за ними. Услышав лай, Егор снова развернулся.
— Блядствуй со своим Есениным, — прокричал он и, вытащив из урны пустую бутылку из-под водки, кинул в бедное животное. Кинул… и не попал. Бутылка отскочила от земли и разбилась о лавочку.
— У меня будет всё, — взвыл Егор вверх.
Пустота небесной темноты вобрала в себя поток звуков и перераспределила их в пар.
Пока ребята шли по аллее, собака преследовала их. И Егор, то и дело останавливаясь, кричал на неё.
Отчего образуется туман? От того, что множество мельчайших капелек, взвешенных в воздухе, объяты холодом улиц.
— Вот и добрались, — сказал Михаил, пересчитывая мелочь у киоска. За границы аллеи собака так и не выбежала. В округе было безлюдно.

Ладонью по щеке неодарвиниста

Родители Ульма были весьма разносторонними людьми. Проживая в России, отец вступил в общественное движение «Неодарвинистов», где состоял консультантом по организационно-правовым вопросам. Неодарвинисты семидесятых представляли собой сгусток тонко интеллектуальных особей обоего пола, пытавшихся выжить на основе утверждения безопасности любых радикально-отчаянных явлений среды. Члены общества обозначали проблему и принимались пассионарно из голов друг друга вытаскивать способы выживания в не придуманном ими, а поэтому существующем отдельно мире. А после завершения бесед некоторые отправлялись в ближайшее кафе и там, размежёвываясь на мелкие группки, заводили менее вдохновленные разговоры, но также о насущном.
В кафе зашли четверо мужчин. Разгоряченные нерешенными вопросами и желанием выпить, они втиснулись за один столик и подозвали официантку. Кандидат исторических наук, театральный режиссёр, мастер автосервиса и отец Ульма, дипломат, обсуждали внешность киноактрисы, посещавшей вечера «Неодарвинистов». Она сидела за дальним столиком и не подозревала, что всё внимание мужчин приковано к ней.

— Большие уши. Ну и что с того. Ей же по ушам бить щелбаны не надо, а вот тянуть за уши нужно, необходимо всех тянуть за уши, даже если они маленькие, -после длительного молчания ожил мастер. — А вот у лягушек, как я заметил, ушей вообще нет, они и без них квакать умеют, и слышат всё превосходно.
— Ну и что, говоришь ты у лягушек ушей нет, может ещё и сердца у них нет? Х.уй наны нет сердца у лягушек! – размахивая папиросой, возмущался кандидат. — Вот ты думаешь, если п.изда у лягушек не волосатая, значит и сердца у них нет?.
— А в том году весной у девчонок совсем не было п.изды, — печально произнёс режиссёр.
— П.изда есть желание, ты на глаза смотри. В них она есть или нет?
— Ага, есть. Но только какая-то узенькая, — пролепетал режиссёр, сделав акцент на последнем слове.
— Нет той п.изды, чтоб не влез х.уй, — заметил кандидат. — Женщины разными бывают, но одно у них неизменно. Ты думаешь, они только готовить умеют? – обратился кандидат к сотоварищам. — Они ещё и засыпать умеют и тогда им не до мужчин. Можно и передохнуть. Кстати, ты знаешь, для чего предназначена классика?
— Классику ненавидит простой народ, но дети этого народа проходят её в школе, — ответил мастер на вопрос, адресованный режиссёру.
— Это вроде того, что х.уй у Петра I был здоровым, и никто не смел над ним насмехаться, — реабилитировался режиссёр.
— А у Хрущёва маленьким. И он, поэтому истреблял от зависти лошадей и ботинком ещё стучал, — хихикнул мастер.
— И художников педерастами обзывал. Всё дело в маленьком размере, — режиссёр свел большой и указательный пальцы.
— Ты правильно заметил, что русский бунт без малого х.уя невозможен. Пугачёв, Разин, Ленин – маломерки, — в кулак произнёс кандидат.
— А Леонид Ильич, pardon? – шёпотом спросил молчавший до этого отец Ульма.
— Да он вообще не революционер. Гусь номенклатурный, — небрежно ответил кандидат.
— В наше время пластическая хирургия не представляет особой трудности, — отметил мастер.
— Так же, как и публичные дома? – наклонившись к столу, и задев лбом солонку, спросил режиссер.
— Ты немного ошибся, во всех европейских цивилизованных странах эти учреждения называют бардэлями. У нас с ними, кстати, проблема, — уточнил кандидат. — У тебя женщина не из бардэля? – спросил он у отца Ульма.
— Нет, у меня жена русская, — смущенно ответил он.
— Я не разу не видел публичных домов, и зачем они нужны, если бабы и так дают, — недоумевал мастер.
— Бардэль! — подняв к потолку указательный палец, воскликнул кандидат. — Это наша российская не осуществившаяся религия. Главное надеяться.
— Я вспомнил, что вслед за надеждой приходит смерть! Memento more! — хлопнув по плечу кандидата, также воскликнул режиссёр.
— Нам море по х.ую, — холодно ответил кандидат.
— Не знал, что я отношусь к гордой нации, — уверенно произнёс режиссер, задрав голову.
— Нет, у тебя ещё не сформировавшийся организм, — с усмешкой сказал кандидат, затушив сигарету в солонке. — Но в некоторых местах ты просто зависти даёшь,
— Я не хочу доходить до предела, Костя, — обняв за плечо кандидата и, глядя ему в глаза, промолвил режиссёр.
— Если бы ты мог только исполнять желания, я бы тебя простил, — заключил кандидат и закрутил крышечку солонки.
Отец Ульма всегда имел при себе какую-нибудь мысль и собственное мнение, но под давлением многоплановых фраз сообщественников забывал, что именно он вынес из свободных размышлений и поэтому в компании слыл человеком неразговорчивым. Приходя домой, он высказывал всё жене, и та, внимательно его слушая, лишь разводила руками. Матери Ульма нравились романсы Вадима Козина, а в особенности «Осень», звучащий каждое утро воскресного дня из патефона, доставшегося в наследство от матери. Пластинка была изрядно заезженной, и дорожки часто устремляли иглу перескочить ближе к середине. Это было единственным в жизни раздражителем для матери Ульма, вспоминавшей то, с каким трепетом романс слушался впервые. Иногда муж своим ворчанием вмешивался в четырёхминутное познание начала нового дня своей женой, но за годы жизни с ним, она ко многому привыкла. Но привыкнуть к тому, что пластинка будет вращаться без потрескиваний, она вряд ли когда–нибудь смогла бы. Лёгкий треск куплет от куплета плавно возвышал романс, и от чистоты собственных побуждений у матери Ульма иногда проступали слёзы. А отец таскал в голове тезисы с собрания «Неодарвинистов» и, моясь по утрам в ванной, иногда произносил их громко вслух.

.
Осень прозрачное утро,
Небо как будто в тумане,
Даль из тонов перламутра,
Солнце холодное раннее.

Утро сменило ночь

Сон уступил завтраку

Деньги правят миром

Огурцы стали малосольными

Яйца всмятку

Лом эффективней нокдауна

Где наша первая встреча
Яркая острая тайная
В тот летний памятный вечер
Милая, словно случайная.

Дауны выбили с советских рынков кавказцев

Самоубийство занимает четвёртое место после эгоизма в странах Скандинавии

Естественная смерть — второе после экзорцизма

Трусы не носит никто

Автомобиль не средство передвижения, а средство от всего

Всё есть ничто

Ничего стало большим и постоянно набухает

Не бухает никто

Не уходи, тебя я умоляю,
Слова любви сто крат я повторю.
Пусть осень у дверей, я это твёрдо знаю,
Но всё ж не уходи тебе я говорю.

Родился последний младенец

Появилось много рабочих мест

Страны стареют

Деревья стоят на месте и время от времени шелестят

Электрики новой волны борются с естественным светом

Муравьи вытеснят гужевой транспорт

день рождения Чарльза Дарвина

Война или голодовка

1гр. анаши убивает 1кг. творческого человека

нет круговому передвижению

человек недостоин

Rock – n – roll как бы умер

Наш уголок нам никогда не тесен,
когда ты в нём, то в нём цветёт весна
Не уходи, ещё не спето столько песен,
ещё звенит в гитаре каждая струна,
Ещё звенит в гитаре каждая струна.

Уезжая из СССР, отец Ульма запретил жене взять патефон в Германию. И ей ничего не оставалось сделать, как сдать музыкальную машинку в музей с пометкой «Патефон первой дворянской эмиграции», в память о матери – дворянке и тех, кто в первую волну притеснений вынужденно поменял своё место проживания.

Голубая мечта (New God Cinema)

Официально в Советском союзе Бога не было. Неофициально – верующие с двоякими чувствами посещали церковь. Если с одного края креста на грешную землю смотрел архангел Гавриил, то с другого – всевидящее око органов госбезопасности, вплоть до управдома, обыкновенно отличавшегося атеистическим мировоззрением. На кресте места хватало всем, а безопасность гарантировалась в том и другом случае, но и наказание было неминуемо: по всей строгости законов СССР. Желая спать спокойно, охраняемые всеми богами разом, советские семьи становились в очереди за телевизорами. А куда ещё можно было вложить деньги, труд и совесть, чтобы получить гораздо большее – спокойствие?

На экране, посередине заводского участка на фоне механических агрегатов стоит рабочий мачистского вида. В укороченной до поясницы кожаной куртке, высоких резиновых сапогах, широких штанах и кепке, держащейся на затылке, из-под которой неаккуратной стружкой вылезали кудрявые локоны золотистых волос. На плечо он водрузил гаечный ключ, подбоченясь свободной рукой. Тощий корреспондент, одетый в пиджачный костюм, висящий на нём как на вешалке, подносит микрофон:
— Вновь мы ведём репортаж с этого знаменитого завода. Перед нами слесарь пятого разряда – Максим Коренёв. Скажите, товарищ Коренёв, что самое главное сегодня для слесаря, да и вообще для гражданина Советского союза?
Рабочий напрягает взгляд и осторожно подносит лицо к микрофону:
— Я как человек, проживший немало, считаю, что всем нам необходимо проявлять социалистическую инициативу. Словом, выполнять то, что говорит партия и помогать, кто как сможет.
— А что вы можете сказать о работе профсоюзов трудящихся?
— Я считаю, что эта организация нужная, – размахивает свободной рукой рабочий. — Куда ещё пойти в случае чего. А в принципе, мы не в чём особом и не нуждаемся, всё как в раю, – завершает он и трясёт гаечным ключом.

Да, да, Царство Небесное приближалось через электронно-лучевую трубку и, пульсируя в глубинах подсознания каждого, обрывалось на время отключения нового бога из электрической сети, и тогда из подсознания оно переходило на уровень осознанности. Один канал и двести двадцать вольт стали символами новой веры. Заветы Ильича перечеркнули страницы Апокалипсиса. Новый дух имел нейтральный заряд или же склонялся к отрицательному. Даже сподвижник Ленина, апологет русской бунтарской поэзии Маяковский после посещения клёпочного завода князя Накашидзе и увиденного в работе электричества позже напишет: «Совершенно бросил интересоваться природой. Неусовершенствованная вещь».
Святые Ампер, Кулон, Вольт, Ватт, Ом, Сименс, Тесло Фарадей, Вебер, Генри вытеснили святых Петра и Павла. Если верблюду проще, чем богачу протиснуться сквозь игольное ушко, то электрический заряд, несмотря ни на что, всегда проходил через поперечное сечение проводника, создавая силу тока. Силу духа, как правило, преломляли, силу тока – никогда.
В 1980 году семья Егора приобрела цветной телевизор. Черно-белый в качестве морально устаревшего, покоился на шкафу. О нём тут же забыли, как о лишенном необходимой составляющей живого цвета, через который можно было поверить во что угодно.

Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн. Он пришёл для свидетельства, чтобы свидетельствовать о свете, дабы все уверовали чрез него. Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете. Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека приходящего в мир.

Кинескоп черно-белого телевизора оказался посредником между Новым Богом и Новым Сыном. Советские люди с большей долей сомнения, но всё же считали, что существованием Бога является исключительно вакуумная среда. Маленький Егор спрашивал отца:
— Пап, а Бог есть?
Отец подходил к окну и почему-то тщательно оглядывал двор, затем прислушивался к малейшим звукам в вытяжке и, убедившись, что всё в порядке шёпотом отвечал:
— Наверное, есть, только ты об этом никому не говори.
— А где он живёт?
— В вакууме.
Подобно местонахождению Советского Бога, кинескоп представлял собой вакуумный элемент с разряжением несколько сотен килопаскаль, что само по себе звучало угрожающе.
Кинескоп – «приёмник», электронный луч (святой дух), которого создаёт на люминесцентном экране (мире дольнем) равномерно светящуюся совокупность строк (царствие небесное), на которые разлагается передаваемое изображение или воспроизводимое (благодать). При подаче так называемого видеосигнала (благодати) с широким спектром частот интенсивность электронного луча (святой дух) изменяется: создаётся TВ изображение и распределяется его яркость. Или как говорят в братской Индии: «Атман есть брахман».
Казалось бы всё просто. Так по-другому и быть не могло. Религия являлась предметом общественным, в ней нуждались простые люди, обременённые трудом и бытом. Вера не для высоких умов. Но как говориться – прогресс двигался вперёд, и на фронтах ТВ технологий не сидели сложа руки. По сценарию чёрно-белый Иоанн должен был уступить.

На другой день видит Иоанн идущего к нему Иисуса и говорит: вот Агнец Божий, Который берёт на Себя грех мира. Сей есть, о Котором я сказал: за мною идёт Муж, Который стал впереди меня, потому что Он был прежде меня.

Разумеется, цвет насыщал жизнь, но не телевизор. И новый символ веры необходимо было схлестнуть со старым, а именно, использовать сакральный смысл чисел. Решение приняли незамедлительно: изображение стало формироваться тремя лучами, триадой RGB (красный, зеленый, синий). Каждый из трёх электронных прожекторов порознь возбуждал люминофоры, создавая на экране монохромное изображение. В совокупности – результирующее цветное. Три в одном. Мир един. Благодать проглядывалась через шестисантиметровую толщину стекла:

Что и говорить, славным выдался этот олимпийский год для наших спортсменов. Только подумать, 195 медалей, 80 из них золотые. Такого достижения олимпийская сборная Советского союза не добивалась ни разу. Особенно стоит отметить заслуги легкоатлетов, самоотверженно, в тяжелой и бескомпромиссной борьбе со спортсменами США пополнявших копилку медалей своей родины. Таким образом, СССР доказал, что является на сегодняшний день сильнейшей спортивной державой во всём мире.

Детское очарование Егора перед телевизором не находило объяснения даже у него самого:
— Папа, что происходит?
— Всё как всегда, — отвечал хмурый отец, наблюдая за ходом очередного съезда президиума.
— Нет, папочка, не ври мне, теперь всё по-другому.
— Я не понимаю о чём ты.
— Как же ты не понимаешь? Смотришь и не понимаешь?
— А чего тут понимать? Они пусть и понимают.
— Ну вот Брежнев-то – цветной.
— А ты как думал?
— А я думал, что это всё неправда. А теперь знаю, что они там на самом деле ходят.
— Просто ангелы какие-то, — после непродолжительной паузы добавил отец.
С мороза входила запыхавшаяся мать.
— Слышишь, ангел, одевайся, в универмаг зимние полуботинки на твою ногу завезли. Я очередь заняла.
Отец выключал телевизор, наспех одевался и, запрыгивая в осенние вельветовые туфли, убегал, захлопнув дверь так, что лёгкий подъездный холодок скользнул под майку Егора.
Мальчик остался один. Не решаясь включить черное параллелепипедное приобретение, он погладил его ладошкой по верхней панели и прижался к экрану щекой. И только вечером вытащил структурную схему телевизора из коробки и прикрепил Нового Бога на стену. Теперь он отчётливо видел, из каких незамысловатых элементов строится всё мироздание.

Третий Рим – Третий Рейх – Третье Тысячелетие

За семь месяцев до того, как Соня вытащила из стола тетрадь с сочинением…

Войдя в двери своей квартиры, уставший Ульм аккуратно прислонил коричневый кожаный дипломат к ободранной стенке, лишённой обоев, повесил длиннополый плащ на вешалку и прямо в ботинках заскочил в зал. У него ещё оставались силы, чтобы включить телевизор и лечь на диван. С тех пор как Женя рассталась с ним, уехав с Йоргом Гейдрихом в Штутгарт, Ульм перестал снимать дома ботинки. С Женей он познакомился в трамвае, а квартиру купил специально для неё и себя, продав свою и добавив присланных из Нюрнберга денег, и теперь жил один в просторной двухкомнатке, не обращая внимание на необходимость смены обоев и разбитой раковины в ванной. Если бы не Егор, Ульм так и не поменял бы перегоревшую лампочку в кухне, а Соня иногда прибиралась в засоренной квартире Ульма в его отсутствие. Он раздал по комплекту ключей им обоим, но друзья не считали нужным использовать жилище в своих целях.
— А Женя уехала с Йоргом Гейдрихом, — часто повторял Ульм. – Но ведь он такой же, как и я.
— Такой да не такой, — обычно отвечала Соня.
— У него бородавка над губой и лицо рябое. Нет, вы меня никогда не поймёте. Я уеду к себе на родину, у меня там целая деревня. Помнишь то письмо от кузины?
— Да. Но ведь ты родился здесь, в России!
— Это недоразумение. Я всё-таки немец, — трясся Ульм.
— А половину детства всё равно провёл в России с нами.
— Но другую — у себя в Германии.
— Когда ты хоть раз скажешь у себя в России!? — злилась Соня.
— Когда ты заведешь себе мужа, и он признает твоих детей, а Егор станет директором у себя на предприятии.
После этих слов Соня обычно убегала, а Ульм вспоминал Нюрнбергские деревушки, запах свежего сыра, развешенного в сарае над потолком, сладкий вкус настоящего немецкого пива и клетчатый передник рыжеволосой мамы, дочери немецкого офицера, одного из приближенных кайзера Вильгельма II, и русской дворянки, чудом спасшейся от советских репрессий переездом в Финляндию. Ульма также как и его родственников постигла судьба переселенца. Но если мать от рождения колебалась между Россией и Германией, то отец, получив место дипломата, сполна воспользовался случаем познать страну, победившую во второй мировой войне и родившую его горячо любимую тёщу, которую тот (по причине её смерти) никогда не видел. Ульм появился на свет в Советском союзе, и через пятнадцать лет отец, познавший устройство 1/6 части суши, но так и не понявший его, уехал с семьёй обратно в Германию, запретив Ульму даже хоть когда-нибудь, хоть проездом бывать в СССР. Ульм не послушал отца, а выучился на дипломата и вернулся обратно в Россию, так и не определившись для чего. Отец слёг в больницу, узнав, что сын пошёл по его стопам, и за день до выписки скончался. Но Ульм запретил себе думать, что причиной смерти отца стало стремление сына попасть в неизвестное, туда, где уже пребывал отец. К тому же в этой неизвестности Ульма ждали Егор и Соня, обеспечившие немца общением и пониманием. А Россия, в свою очередь, научила Ульма грустить, разочаровываться в женщинах, восхищаться пьяными и переключать каналы в выключенном телевизоре.

В этот вечер Ульм поспешил включить ящик.

В е д у щ и й: Здравствуйте, уважаемые телезрители. Сегодня в нашей студии состоятся предвыборные дебаты, приуроченные к предстоящим выборам на пост президента Российской Федерации. Итак, слева от меня находится главный энергетик страны – Яков Самуилович Штербан, а справа от меня занял место лидер партии «Община Третьего Тысячелетия» Григорий Александрович Терещенко. Напоминаю, что оба наших гостя являются кандидатами на пост президента. К сожалению, третий кандидат – министр обороны генерал-майор Баруздин отказался прийти в студии, объяснив ситуацию рабочей занятостью. Оно и понятно – границу надо держать на замке.

Ульм сделал звук потише и лёг на диван. Ему было безразлично, кто из них станет президентом, пусть даже сам ведущий. На положении Германского посольства это бы никак не отразилось.

В е д у щ и й: Итак, кто начнёт первым? Не желаете ли вы уступить друг другу. Господин Штербан? Господин Терещенко?
Ш т е р б а н: Нет, господин ведущий, я предлагаю жребий.
В е д у щ и й: Хорошо. У кого-нибудь в студии есть монетка?
Т е р е щ е н к о (доставая из кармана десятикопеечную монету): Пожалуйста, у меня есть.
В е д у щ и й: Хорошо. Орел или решка?
Ш т е р б а н (мигом): Орёл.
В е д у щ и й: У вас, господин Терещенко, соответственно решка.

Ведущий положил монету на ноготь большого пальца и подбросил её вверх. На ладони оказалась решка.

Ш т е р б а н: Я так и знал, что всё начнётся с подвоха. Я попросил бы кого-нибудь другого дать монетку и определить кому начинать первым.
В е д у щ и й: Григорий Александрович, может вы всё-таки уступите Якову Самуиловичу.
Т е р е щ е н к о: Ни за что. Мы и так уже многое позволяем этим людям.
Ш т е р б а н: Каким это людям? Выборы покажут кто какой.
В е д у щ и й: Уважаемые оппоненты, попрошу вас соблюдать вежливость и не выходить за рамки приличия. Григорий Александрович, если вы не против, то мы ещё раз кинем жребий.
Т е р е щ е н к о: Пожалуйста. Пусть народ видит за кого отдавать голоса.
В е д у щ и й: Вот подошёл ассистент оператора. Сейчас он и определит.
Ш т е р б а н: Возьмите другую монету, у него, наверное заколдованная.

Терещенко громко рассмеялся. Ассистент оператора вышел из кадра и вернулся с рублём. Он показал Штербану обе стороны монеты и, положив ее на ноготь большого пальца, щелчком подбросил вверх. На ладони снова оказалась решка.

В е д у щ и й: Вам слово, Григорий Александрович. Напомню, Григорий Александрович Терещенко лидер партии «Община Третьего Тысячелетия». Но для начала вопрос. Григорий Александрович, наступило третье тысячелетие. Какие задачи и цели оно выдвигает? Что нужно ожидать от нового времени?
Т е р е щ е н к о: Ещё раз тому, кто не знает, напомню, что целью нового тысячелетия, как и целью нашей партии является пробуждение человечества, которое подразумевает под собой выход из бессознательного состояния и следующий за ним резкий переход в состояние осознанности.
В е д у щ и й: Так что же такое осознанность? Какие её главные признаки?
Т е р е щ е н к о: Под главным, основным принципом осознанности наша партия и я в частности подразумевают единение, которое, бесспорно, решит многие проблемы всего человечества. Единственная реальность на земле – это высший разум, не просто разум человека, а разум над человеком. Да, человек создал всё, помимо высшего разума, это так.
В е д у щ и й: А любовь и страх?
Ш т е р б а н (ударив по столу кулаком): Чушь, это всё человек и больше никто.
Т е р е щ е н к о: Не просто человек, а его желание, человек пожелал перейти от любви к маниакальному страху. Наша задача состоит в том, чтобы вывести человека из состояния страха и вернуть его в лоно любви.
Ш т е р б а н: Нельзя человеку пребывать полностью в страхе или полностью в любви, иначе прогресс полностью прекратится. Вы же сами себе противоречите.
Т е р е щ е н к о: Ничуть я не подвёл себя в своей речи.
Ш т е р б а н: Вспомните, только что вы говорили о высшем разуме и о том, что разум человека располагается ниже. Говорили?
Т е р е щ е н к о: Совершенно верно.
Ш т е р б а н: Так вот как же вы хотите привести человека в любовь, если он находится под ней, а она над ним. И вообще я не стал бы связывать выборы на пост ни кого-нибудь, а на пост президента с любовью и страхом. Это оставьте в своей секте.
Т е р е щ е н к о: По обвинению партии «Община Третьего Тысячелетия» в сектантстве я воспользуюсь возможностью подать на вас в суд за клевету. И на моей стороне будут миллионы телезрителей и плёнка с видеозаписью этой передачи.
В е д у щ и й: Подождите с судом и клеветничеством. Григорий Александрович, прокомментируйте реакцию возмущения Якова Самуиловича на ваше высказывание о том, что вы собираетесь подвести людей к осознанию любви.
Т е р е щ е н к о: Я не собираюсь как-то оправдываться перед Штербаном, после того, как он объявил меня сектантом. Наша партия зарегистрирована в центризбиркоме именно как партия, а если он думает, что она секта, то, пожалуйста, прошу пройти в суд. Вы хотите получить по заслугам, господин Штербан и вы получите, я вам помогу. Если вы позволите, Владимир, я продолжу. Главное не растрачиваться по пустякам, природа берёт из себя по минимуму для достижения своих целей.
Ш т е р б а н: А вы сын природы?
Т е р е щ е н к о: Единственная разница между человеком и деревом состоит в той информации и движении энергии, которую содержат их сущности. Весь мир есть движение силы. Необходимо только эту силу приручить. Тут всё просто. И я знаю как это сделать.. Намерение. Намерение и свобода, беспристрастная свобода во взаимодействии сделают всё, что вы пожелаете.
Ш т е р б а н: Они, уважаемые избиратели, повысят рентабельность вашей жизни. Послушайте, не унижайте народ пустой болтовнёй. Какая сила у вас есть, что вы и ваша организация, не буду говорить секта, пусть лишний раз не злится. Так вот, что вы и ваша организация представляете из себя?
В е д у щ и й: Яков Самуилович, напомню, главный энергетик страны.
Т е р е щ е н к о: Наша сила, богатство мудрость заключаются в расширенном сознании. Проще говоря, в способности получать всё, что угодно, в любой момент.
В е д у щ и й: Григорий Александрович, многие избиратели, как показали социологические исследования мониторинговой компании «ТХТ» испытывают чувство двойственности, сомнения по поводу верности направления курса вашей партии.
Т е р е щ е н к о: И пусть испытывают чувство неопределённости. Они на правильном пути. Отказывать себе в неопределённости, имея чёткое представление о том, что должно быть, значит лишиться всех возможностей, которые может предоставить вам жизнь. Настройте себя на предпочтение происходящего. Не требуйте, не ожидайте, но сохраните намерения.
Ш т е р б а н: Подождите, господин уважаемый, как же не требовать. Народ пойдёт на выборы, чтобы требовать высокой заработной платы, хороших школ для детей, дешёвых билетов на транспорт. Каким образом вы собираетесь всё это осуществить, расскажите им о той программе, которую вы собираетесь реализовать, если не дай Бог придёте к власти.
Т е р е щ е н ко: Господин Штербан, поймите, источник счастья заключается отнюдь не во внешних условиях, но в ваших внутренних позициях, о том, как вы собираетесь жить в этих условиях. Поверьте, тогда и хлеб подешевеет. А все ваши президентские программы и обещания рассыпятся. Не надо иметь всё чего захочешь. Желай всего того, что у тебя есть.
В е д у щ и й: Хорошо, Григорий Александрович. Такой вам вопрос: по какой причине люди, придя на избирательные пункты, должны будут поставить крестик напротив вашей фамилии? Что должно побудить население нашей страны отдать свой голос вашей кандидатуре.
Т е р е щ е н к о: Мудрость достигается тогда, а наш народ отнюдь не глупый, как считают некоторые политики-манипуляторы… так вот, мудрость…

Ульм повернулся на бок. Телевизионные голоса сливались в один монотонный шум. Терещенко, Штербан и ведущий Володя припали друг к другу лбами и продолжали выяснять, кто из них умрёт за родину. Занавески за телевизором зашуршали, в батарею кто-то постучал, и все посторонние шумы исчезли. Halt, Halt, — донеслось из тишины следом. Послышалась игра губной гармошки, всё отчётливее напевавшей мелодию «Deutschland über alles¹».Телевизор вздрогнул и, зашипев, совершил оборот вокруг себя. В кадре возник диктор Левитан. Теребя листок, с которого требовалось читать, с волнением в голосе он произнёс: «Уважаемые телезрители, вашему вниманию предоставляется фрагмент из балета «Закат богов», в роли Зигфрида Адольф Гитлер». Под звуки тревожной музыки за кулисами в белоснежной тунике показалось тело фюрера. У него слегка тряслась левая рука, и ногти блестели синевой. Он стоял спиной к зрительному залу и, отсчитав кивками головы Ein, Zwei, Drei, молниеносно ворвался на сцену . Выбежав на середину, Гитлер сделал прыжок соте, затем оббежав круг, принялся ускоренно выполнять батри, ударяя в воздухе одной ногой о другую. Тело его было достаточно пропорциональным, волосы зачёсанными набок, и только розовые пуанты привлекали внимание к худобе ног. Неистово фюрер задирал их, чем напоминал непросвящённую кордебалетную фигурантку. Он быстро вспотел, и это было заметно по намокшей спине и лбу, пот с губ впитывали усы. Впервые Гитлер предстал сомневающимся, смятенным и женственным.
За окном раздавались шаги, сапоги в унисон били по асфальту. Вмиг удары смолкли, с улицы что-то врезалось в стену и заскрипело. Через балкон в квартиру пробирался кайзер Вильгельм II. Не замечая Ульма, он направился в туалет и, сняв ядовито-зелёные лосины, присел на унитаз. Следом за ним на балкон забирался Отто фон Бисмарк, но, захотев откашляться в кулак, он отпустил руку и полетел вниз. На улице раздался звон от укатывающегося в кусты шлема. В это время Гитлер совершал пируэты на одной ноге, а зрительный зал взрывался аплодисментами. Третьим вскарапкивался дед Ульма по отцовской линии. Ульм не помнил как звали родственника, хотя в деревушке Кальхрейт близ Нюрнберга его имя знал каждый. Дед пробрался в комнату и сел в кресло. Он достал из кармана шинели губную гармошку и заиграл «Deutschland über alles».
Гитлер продолжал делать всё тот же пируэт, но, сомкнув кисти рук вверху – зал неистовствовал.
Вильгельм II, запустив в ход смывную систему, надел лосины и, проходя через комнату на балкон, прихватил с собой табуретку. Кряхтя, он не без труда забрался на неё и легко, как олимпийский прыгун в воду, нырнул вниз. Послышалось надрывное мяуканье.
Дед Ульма играл без остановки. Закинув ногу на ногу, он смотрел на внука, насмехаясь глазами, словно свершил какую-то пакость, доставившую непомерное удовольствие. Ульм, не выдержав всего этого, снял с ноги ботинок.
— Проклятый! – крикнул он и швырнул им в деда.
Ботинок отскочил от головы. Как ни в чём не бывало, дед продолжал улыбаться и вдувать воздух в квадратные пазы губной гармошки.
Гитлер выполнил клие, приседая на двух ногах, разведя колени в стороны. Пружинясь всё сильнее и сильнее, он неистово подпрыгивал, и когда голова уходила вверх за кадр, она мелькала над крышкой телевизора. Чем мощнее были прыжки, тем больше тела фюрера вылезало. Ульм зажался в углу дивана. Он отворачивался, закрывался руками, но ничего не помогло: Гитлер наконец-то выпрыгнул из кадра и сел на крышку телевизора, постукивая ногами по кинескопу. Экран покрылся черно-белой рябью. Живой нордически спокойный ужас истории предстал перед глазами Ульма так, что от страха закололо в левом боку. «Подчиниться, — уговаривало волнение. – Подчиниться ради спокойствия. Слабый, отдай свою силу сильному и станешь сильным». Ульм понимал, что надо хоть как-то отреагировать и генетически готов был подчиниться. «Mein Fuhrer, — заикаясь, произнёс он, упершись головой в подушку так, что незакрытым оставался лишь рот. – Позвольте мне прикоснуться к вашей плоти». Гитлер понял по-русски и поэтому протянул ему руку. Неторопливо и робко Ульм подошёл к фюреру и поцеловал тыльную сторону его ладони. «Sieg heil!!» — выкрикнул Гитлер в фашистском приветствии. Ульм так же вытянул вперёд правую руку с раскрытой ладонью. Вместо Гитлера перед глазами пронеслась живая сцена последнего дня Помпеи с известной картины. Из телевизора в пах Ульму заговорил Терещенко.

Т е р е щ е н к о: Так вот повторяю ещё раз, что мудрость достигается только тогда, когда решение и выбор основаны на истине, а отнюдь не на мнении окружающих. Мудрые дают себе свободу выбирать кого они пожелают, и любовь, к которой мы собираемся привести народ тоже даёт такую свободу.
Ш т е р б а н: Опять он про любовь. Политические игры, поймите же наконец, основаны не на любви, любовь противоестественна политике. Здесь расчёт и цифры, прогнозы на худой конец, но не чувства.
Т е р е щ е н к о: Вы отрицаете очевидное — нашу партию поддерживает народ.
Ш т е р б а н: Три места в думе, вот поддержка народом вашей партии. У меня сейчас рейтинг больше, чем у партии, которая заняла первое место, и я к этой партии никакого отношения не имею.
Т е р е щ е н к о: Нас поддерживает народ, он любит нас. А любят нас не за то, что мы можем дать друг другу, как это вы преподносите, а просто за то, кто мы есть. Вы, господин Штербан, не имеете никакого нравственного права заявлять о том, кем являются наши избиратели и кем они должны быть. Если бы в вас действовала любовь, она бы никогда не поступила бы так.
Ш т е р б а н: И этого человека ещё кто-то поддерживает.
В е д у щ и й: Речь идёт о том, как я понимаю, не просто об отношениях, а об их сущности и направленности.
Т е р е щ е н к о: Да. И определение этой направленности может существенно повлиять на изменение мира. Как вы совершенно верно заметили, именно отношения являются сакральным пространством, в котором вертится жизнь.
Ш т е р б а н: Не примешивайте сюда церковь. Она уже морально износилась, и давным-давно не институт государственной власти. И уж тем более несовершенна и сейчас.
Т е р е щ е н к о: Мудрость подразумевает под совершенством абсолютно всё. И то, что происходит перед нами тоже совершенно. К сожалению для вас, господин Штербан, народ не будет принимать решения в зависимости от внешних обстоятельств, поймите, что он ещё способен мыслить, а если он мыслит, то он созидает.
Ш т е р б а н: Вы безумец!!
Т е р е щ е н к о: Оставить ум не всегда бывает плохо, так бывает в момент великих озарений. И таким озарением явилась великая Россия. А таким, каким вы видите себя, вы видите весь мир. Разница в том, что вы хотите получить опыт многих поколений, не созидая своей концепции.
Ш т е р б а н: Вы иллюзионист, все ваши рассуждения никоим образом не переплетаются с реальностью, наша реальность требует жесткости характера, только тогда мы победим нищету и коррупцию!
Т е р е щ е н к о: Откуда вы взяли нищету и коррупцию. Вы живёте в своей придуманной реальности, которая вам не нравится, а ещё называете меня иллюзионистом. Не думайте о ней, тогда она изменится.
В е д у щ и й: Григорий Александрович, вы хотите сказать, что на проблемы надо закрывать глаза?
Т е р е щ е н к о: Нет, глаза закрывать ни в коем случае нельзя, но смотреть на мир глазами Штербана нужно прекращать. Обратите внимание, Владимир, если разум это такая штука, которая постоянно получает информацию, то она, вернее, он, разум, принимает данные и о вас самом, отсюда вывод о том, кто такой господин Штербан: нищий, коррупционер, безумец и иллюзионист, и ещё то, что он заявил в мой адрес и в адрес целой страны.
Ш т е р б а н: А кто ты такой, Терещенко, что ты из себя представляешь? Расскажи людям о себе, ведь о тебе мало что известно.
Т е р е щ е н к о: Не знаю кто я такой, но всю передачу я говорю только о любви.

Ульм вышел на балкон. Вечер растянулся на небе и свешивался на город, делая очертания домов ещё более чёткими. Не успевшие раскалиться лампы фонарей выпускали пока что тусклый свет в отправляющееся ко сну пространство октября. Ульм обвёл взглядом двор – чужеродных элементов его глаза не обнаружили. Внизу на лавочке сидели только бабки и громко сквернословили на мужчину, сбившего джипом детские качели. Намёка на двух свалившихся кайзеров слышно не было.

В е д у щ и й: Григорий Александрович, ваша партия «Община Третьего Тысячелетия» сравнительно недавно сформировалась и успела на весенних выборах заручиться поддержкой небольшого, но всё-таки и не малого для молодой и не раскрученной партии процента населения. Скажите, а кто вас поддерживает помимо избирателей. Какова поддержка со стороны?
Т е р е щ е н к о: Знаете, мы всегда находимся под влиянием объектов помимо нас самих, это и случаи и вещи и ситуации. Соотнося себя с тем, к чему мы стремимся, мы всегда получаем одобрение со стороны. Главное быть независимым от ответной реакции, это будет являться одной из возможностей преодоления страха. Если ты получаешь одобрение, то как социальная личность процветаешь и начинаешь желать власти, переходить на силу, а сила, как вы понимаете, выходит из страха. А наша сила, сила нашей партии уважает других людей и не считает их ниже себя, потому что мы соотносим себя с самими собой, а не с внешними обстоятельствами, поэтому наша сила – сила истинная.
Ш т е р б а н: Дайте человеку вдоволь отъесться, и он ощутит силу, а пока мы всего лишь обещаем, и наш народ слаб, он даже из самого элементарного чувства страха не сможет защитить себя.
Т е р е щ е н к о: Подождите, если наш народ поймёт то, что он, народ, действительно присутствует в жизни, то не будет испытывать страх, неуверенность, добьётся денежных благ, изобилия, реализации своей мечты. Основой материальных удовольствий является потенциал возможностей. Возможностей! Возможностей! (в камеру) Вы, народ, и есть потенциальная возможность. Только поняв это, у вас появится ответственность. В каждой мысли и поступке вы увидите замысел высшего разума и увидите в нём себя. А мы постараемся вам помочь.
В е д у щ и й: Ответьте, Григорий Александрович, какие испытания или потрясения ждут страну в ближайшее время.
Ш т е р б а н: Три процента на выборах у Терещенко.
Т е р е щ е н к о: Испытания ничто. Это опять же возможность, возможность для продолжения жизни. Помогите им продолжить жизнь, господин Штербан, но только сделайте это без картошки.
Ш т е р б а н: Не сомневаюсь, что вы всего лишь хотите использовать народ.
Т е р е щ е н к о: Настоящую дружбу используют всегда, но мы не навязываемся, когда протягиваем руку. Ищите, когда будете неудовлетворенны своим нынешним положением. Каким образом вы сознаёте этот мир? Задумайтесь? Что заставляет вас двигаться? Функция. Функция мысли – идея. Функция разума – выбор, функция тела – действие. Наша задача заключается в объединении этих трёх функции. А задача моего оппонента — вытащить какую-нибудь одну и жать её до измождения.
Ш т е р б а н: Зачем же вы требуете от людей – дайте им, они ждут от вас реальной помощи, а не простого совета.
Т е р е щ е н к о: После родов женщина тоже болеет. Людям надо научится отдавать, и тогда они будут свободно принимать.
В е д у щ и й: Итак, уважаемые кандидаты и телезрители, наша программа подходит к концу. Григорий Александрович, подытожьте всё вами вышесказанное, а мы встретимся завтра в это же время и со своей предвыборной программой нас познакомит Яков Самуилович Штербан.. Пожалуйста, Григорий Александрович, вам слово…

Ульм с дрожью в коленях вернулся в комнату и завалился на диван. Его ужасно знобило, зубы стучали всё сильнее. Он потрогал холодный нос и укрылся одеялом. От страха неизвестности прошлого у него поднялась температура, телом овладел жар. С улицы доносился скрип сбитых качелей, которые пытались растормошить дети. Ульм почувствовал, что звуки начали вызывать у него обильное слюновыделение. Он заворочался на диване и, резко повернувшись, с грохотом упал на пол. У него получилось залаять. Ульм катался по полу и, поджав конечности, лаял по-собачьи, потом вскочил на ноги и, схватив руками голову, ударил ею о шифоньер. Из брови потекла кровь – Ульм потерял сознание.

Т е р е щ е н к о: И ещё… время не влияет на принятие решений, вы занимаете ту или иную позицию постоянно. И каждый на себе ощущает последствия своего выбора. Вы можете выбирать, и, значит, вы растёте, а весь мир эволюционирует. Ваш выбор никто не вправе осуждать, вы будете жить сами собой, каждый момент, каждую секунду, ваш выбор не осудит никто, нет боли – есть осознание, а значит, будет и просветление. Всего доброго.

Добавить комментарий