Жданова Марина Сергеевна

Великий скульптор, великая скульптура.



История Медного Всадника

Петербург, 1774 г.

В бане было жарко. Екатерина II немного полежала на широкой резной скамье, глядя в потолок, потом повернулись на живот. Кожа ее была белой, тело широким и пышным. В сорок два года царица выглядела превосходно — черные брови, тонкий прямой нос, высокий лоб, красиво очерченные губы, все привлекало к ней и делало прекрасной.

— Мария! Тебя не затруднит хорошенечко отстегать Императрицу Всея Руси?

Обнаженная веселая толстушка подошла к Екатерине и хлестнула ее березовым веником по спине.

— Сильнее бей, матушка! Надо, чтоб из моих косточек все тяготы вышли, вся усталость. Не жалей силы!

У Марии Саввишны Перекусихиной, довереннойой императрицы, было не слишком привлекательное лицл – большой угреватый нос, круглые, как у совы глаза и выпяченный подбородок, но Екатерина любила свою камер-юнгферу и поручала ей очень деликатные дела. Женщина ведала всем, что касалось внешности императрицы, нарядов и причесок.

— Не робей, матушка! – весело смеялась Екатерина.

Пар плотным одеялом окутывал женщин. Мария Саввишна, широко размахнувшись, хлестнула Ее Величество по спине.

— Вот, так хорошо! Ты и про остальное тело не забудь!

Перекусихина, фыркая и отплевываясь, принялась за работу. В короткие промежутки между сочными шлепками, Екатерина охала и хвалила камер-юнгферу за старания.

— Там вас гости дожидаются, — сказала Мария Саввишна, когда расширившиеся сосуды придали телу императрицы ярко-розовый оттенок.

— Гости? Какие это еще гости? — Екатерина перевернулась на спину, открыв взору Перекусихиной полные телеса. – Ты, почему раньше не сказала?

Мария Саввишна, почесала подбородок и начала намыливать императорские доброты.

— А он сказал, что подождет, ему не к спеху, мол второй год ждет, так еще два часа ничего не изменят.

— А! – Екатерина поморщилась. — Тогда я знаю о ком речь. Дело действительно подождет.

Государыня полежала еще немного, но мысль о том, что в приемной дожидается человек, не позволила Екатерине продолжить процедуру. Мария Саввишна поняла это с первой же минуты — императрица нахмурилась, на переносице ее образовалась некрасивая складка, плечи напряглись.

— Екатерина Петровна, не переживайте. Платье ваше готово и парикмахер уже ждет, не спешите, пускай помучится еще, коли, два года терпел.

— Да ты не поняла! – прервала Перекусихину императрица. – Это Этьен, француз. Он занимается статуей.

— Вот уж никогда бы не подумала, что француз. По виду – самый обыкновенный русский, князь или граф какой-нибудь. Вполне обычный. С бородкой.

— А ты думала, французы от наших мужиков чем-то отличаются?

Мария Саввишна хихикнула, а Екатерина, вздохнув, поднялась со скамьи.

— Надо бы принять человека. Пускай платье несут!

* * *

Екатерина приняла французского скульптора в тронном зале. Она восседала на роскошном троне, пышностью, и великолепием платья затмевая самый богато украшенный зал Зимнего дворца. Статная, улыбающаяся, с очень светлой кожей, голубыми глазами, в жемчужном корсете, подчеркивающем талию, она была прекрасна. Полнота нисколько не портила ее, наоборот, придавала мягкую женственность матери всея Руси.

Императрице было неудобно оттого, что она заставила пожилого человека столько ждать. Этьен Морис Фальконе был обидчив и до крайности упрям, сегодня он пришел к государыне с надеждой решить вопрос, который не давал ему покоя уже два года.

Екатерина сидела на троне и грустно смотрела в удивительно молодые глаза этого почти шестидесятилетнего человека.

— Сколько же можно, — сказал он по-французски. – Вылепить — вылепил, а отлить никто не берется. Я не могу заниматься этим в одиночестве, мне нужны мастера. Хотя бы один. И помощники!

Императрица утвердительно кивнула, соглашаясь со сказанным.

— Дорогой Фальконе, я сделала все возможное: предоставила деньги, материалы, помещения. Неужели вы хотите, чтобы я сама пошла к вам отливать эту статую?

Француз покраснел.

— Об этом не может быть и речи. Я прошу у вас помощи лишь в поиске. Все мастера, с которыми мне приходилось работать, они отказываются! Просто не хотят браться за новое и сложное дело, говорят, будто осуществить все, как я задумал, на самом деле невозможно!

— Как это понимать? — Императрица приподнялась на троне, но тут же, опомнившись, села. – Вы хотите сказать, что проект неудачен?

Фальконе мелко затряс бородой и поднял ладони.

— Ни в коем случае. Моя статуя идеальна. Петр I как живой. А конь! Вы видели это животное?! Сколько экспрессии, сколько жизни! Я работал над ним восемь лет! Чтобы передать позу поднявшегося на дыбы коня, заставлял ваших лошадей стоять на задних ногах. Пять месяцев мне позировали Бриллиант и Каприза! И что?! Теперь все разрушить?! Никогда! Клянусь, эта скульптура будет жить!

— Вот и замечательно.

Императрица улыбнулась горячности француза, но глаза ее остались серьезными.

— Я позволю себе еще одно маленькое замечание. – Этьен Морис немного успокоился, голос его зазвучал тише. — Это касается графа Бецкого, которого Ваше Величество поставили ко мне в надзор.

— Не в надзор, а в советники и в помощь, — поправила Екатерина. — И что же граф? Не помогает?

— Лучше бы не помогал! — Скульптор откашлялся, набрал в грудь воздуха и затараторил. – Он дает мне кучу бесполезных и глупых советов. Как он может?! Ведь ваш Бецкой всего лишь президент Академии изящных искусств! Не скульптор! И, тем не менее, ничуть не смущаясь этого, говорит под руку, критикует и ругается. Доказывает, будто Петр Великий должен быть поставлен так, чтобы смотреть одновременно на Адмиралтейство и здание Двенадцати Коллегий.

Екатерина засмеялась.

— В таком случае, он испортит нам фигуру! Петр никогда не страдал косоглазием!

— А я ему что говорю?! Если поставить памятник так, как хочет Бецкой, Петр будет косить! Но граф и слышать ничего не желает. Стоит на своем.

— Хорошо, я распоряжусь об этом отдельно. Неужели вы так и не нашли общий язык за два года?

Фальконе покачал головой.

— Граф говорит, будто собирает народные мнения по поводу статуи. Он приглашал за ограждение мужиков, хвастался, как императрица заботится о государственной истории и печется о красоте города. Разговаривал с крестьянами, торговцами, дворовыми людьми, всеми, кто составляет низ общества и чьим мнением принято пренебрегать. Бегал по городу, испрашивая купцов и иностранных приезжих о моей скульптуре, в общем, вел себя не совсем, на мой взгляд, разумно.

— И что?

— Говорят, будто Петр слишком высок и оттого совершенно на себя не похож! И лошадь моя тоже никому не нравится!

Екатерина расхохоталась. Резкий переход от сухого французского к почти русскому и до боли знакомому принципу «пожаловаться» рассмешил императрицу. Она никак не ожидала подобного от этого сухого скрюченного человека.

Фальконе обиженно выпятил нижнюю губу и нахмурил лоб, отчего Екатерина рассмеялась еще больше.

— Если вы считаете возможным смеяться над этим, — громко сказал мастер, — я немедленно покину Россию!

— Ну что вы, дорогой Этьен! – Императрица немного успокоилась и сумела произнести эти слова без смеха, однако в уголках губ все еще таились улыбка. – Я ни в коем случае не позволю вам уехать прежде, чем закончите статую. Ищите мастеров, занимайтесь отливкой, или как там это у вас называется. А с Бецким я поговорю.

Фальконе поклонился.

— А за лошадь не переживайте, — добавила Екатерина, — она чудесная!

* * *

Мастерская французского скульптора располагалась в Оперном доме при Зимнем дворце. В помещениях было душно. Августовское солнце светило прямо в окна, вычерчивая в воздухе пыльные дорожки. Широкий диван в углу был единственным местом, где не лежали чертежи и бумаги. Повсюду валялись наброски статуи Петра и коней, гипсовые обломки и книги по искусству. На почетном месте возле окна на постаменте стоял поясной портрет покойного императора и маска, изготовленные Растрелли.

— О, Анн-Мари! – восклицал Фальконе, шагая по комнате, — Сегодня я был на приеме у государыни. Она обещала найти скульпторов и мастеров.

Стройная молодая девушка в длинном черном платье села на диван.

— Дорогой Этьен, я слышу в вашем голосе нотки недоверия. Почему?

— О! – Фальконе театрально воздел руки к потолку, — Сколько лет я уже в России?! Восемь! Неужели ты думаешь, будто пожилой мастер совсем выжил из ума и не смог усвоить здешних обычаев за столь длительное время?! Обещания! Сплошные обещания и ничего больше. Никакой помощи! Вспомни прежнего Ваньку. Сбежал. Покрутил у виска пальцем, обозвал меня, великого и несравненного, полоумным, и сбежал!

Француженка улыбнулась.

— А перед ним был, как его? Нэколай. — Этьен Морис скривился. — Сбежал! Мало того, обвинил меня в том, что хочу сделать невозможное!

— Он просто испугался трудностей.

— Трудностей? – Скульптор устало опустился на диван рядом с девушкой. – Порой мне кажется, что отлить эту статую действительно нельзя. Сама подумай. Громадные размеры скульптуры и всего три точки опоры – две тонкие конские ноги и хвост! Чтобы придать «Петру» устойчивость нужно сместить центр тяжести, а значит, отлить форму таким образом, чтобы передняя часть была значительно легче задней.

— Но вы придумали выход! – Анн-Мари положила руку на плечо мастера. – Если в передней части стенки будут тоньше, все получится!

— Ты уверена? — Фальконе вздохнул. – Во Франции все бы давно получилось. Но не здесь. Боюсь, пока подберут помощников, ноги откажутся держать мое бренное тело.

— Ну, перестаньте, перестаньте! Вы еще совсем не старый!

Этьен засмеялся.

— Не старый. Дряхлый! Порой ощущаю себя древним старцем, кости болят, руки дрожат! Вам, молодым, да талантливым, вам дорогу открываю! А ты все о старике печешься! Вот не станет меня, будешь мою работу делать. Вон, голова, какая получилась!

Анн-Мари подошла к роденовской статуе и провела тонкими пальцами по лицу скульптуры.

— Никогда не достичь мне такого мастерства, но, — девушка обернулась к Фальконе, — вынуждена с вами согласиться, голова «Петра» получилась действительно отличной! И выражение лица волевое, и взгляд в вечность, и сходство с портретами наблюдается.

— Да, — мастер крякнул и поднялся с дивана. – Я правильно сделал, что пригласил тебя. Признаюсь, сам побоялся с лицом работать, неважный из меня портретист, но ты, деточка, не подвела.

Скульптор подошел к помощнице и обнял за талию.

— Не подвела. Теперь бы еще помощников…

В дверь постучали, и, не дождавшись разрешения войти, в мастерскую втиснулся огромный мужик. Широкие плечи, длинные сильные руки, суконная рубашка и мятые штаны произвели на французов неизгладимое впечатление. До сих пор они не встречали таких великанов, а тем более, великанов, одетых в одежду, которая им широка.

— Я думал, — сказал Фальконе девушке, — самым высоким человеком был Луи.

— Емельян Хайлов, скульптор,- громко представился вошедший по-французски.

Этьен Морис смутился — крестьянин понял фразу, обращенную помощнице, но не растерялся.

— Очень приятно. Чем могу быть полезен?

Вошедший скрестил руки на груди и, довольный произведенным эффектом, улыбнулся.

— Вообще-то, меня к вам работать прислали, — сказал он по-русски. – Извиняйте, но по-вашему выучил только одно слово. Со мной еще девять человек, они за дверью стоят.

Фальконе улыбнулся и посмотрел на Анн-Мари. Девушка перевела ему то, что сказал Хайлов, и улыбка француза стала еще шире.

— Наконец-то! Помощники! – воскликнул он, — Мари! За дело!

* * *

Подготовительные работы были закончены еще два года назад, форма сделана, металл завезен. Фальконе нужны были помощники, чтобы отлить статую – одному сделать это было бы невозможно. Все предыдущие обращения к императрице с просьбой найти рабочих, не приносили плодов. Екатерина, занятая внутренними проблемами, а также войной с Турцией, не вспоминала про статую, пока Этьен Морис вновь не приходил к ней с просьбой. В этот раз, он получил то, чего желал. Люди были найдены, можно было преступать к отливке.

— Итак, — Фальконе сложил руки на груди, — сегодня великий день!

В мастерской собрались все, кто должен был принимать участие в непосредственной отливке скульптуры – девять человек выжидательно переводили взгляд с Хайлова на Фальконе и тихо переговаривались. Анн-Мари тоже пришла в Оперный дом, чтобы поддержать своего учителя. Она улыбнулась Хайлову, но переводить речь скульптора на русский язык не стала. Емельян понимающе кивнул и сделал вид, будто внимательно слушает, остальные рабочие поступили так же.

— Сегодня, — вещал Этьен Морис, — мы отольем Петра! 24 августа 1774 года войдет в историю! Увековечим наши имена в металле! Емельян, приступай!

Анн-Мари поняла, что пора уходить, и вышла из душных помещений на свежий воздух. Мужчины разделись, надев широкие кожаные фартуки и трехслойные рукавицы, и принялись за работу.

За время, проведенное рядом с французами, русские мастера научились улавливать интонации и выучили несколько фраз. Они понимали значение слов apporte (принеси) и plus vite que (быстрее), а также догадывались о смысле слова idiot. Хайлов хорошо знал литейное дело, был исполнительным и не скандалил, за что Фальконе ласково называл его «Эмелушкой». Емельян руководил людьми, и работа спорилась.

В дальнем углу мастерской была выстроена большая печь, от которой шел такой жар, что стоять рядом было просто невозможно. Четверо рабочих растапливали медь, раздувая меха. Остальные, под предводительством Хайлова, орудуя большими ковшами на длинных ручках, заливали жидкий металл в форму.

Вокруг будущего памятника были расставлены лестницы, мужчины были вынуждены подниматься по ним, чтобы достать верха статуи, где имелись специальные отверстия для заливки.

— Скоро! – радовался Этьен Морис, наблюдая, как движется работа, — Скоро все будет готово!

Емельян не понимал Фальконе, но радостное возбуждение скульптора передалось и ему. С утроенной энергией он принялся махать руками, отсылая рабочих то в одну, то в другую сторону.

— Смотрите! – закричал вдруг Хайлов, — Смотрите!

Он потряс мастера за плечо, и показал на форму. Там, где должна была быть грудь вставшего на дыбы коня, образовалась трещина и через нее начала просачиваться медь.

Француз схватился за голову, заметался по мастерской, высматривая, чем бы заткнуть образовавшийся дефект, но ничего не находил. Металл между тем начал капать на пол и через несколько секунд доски загорелись.

— Пожар! – закричал скульптор. – Горим! Спасайте статую!

Рабочие заметались по мастерской, а потом выбежали на улицу и понеслись по площади.

Пламя разрасталось, теперь огнем были охвачены не только доски пола, но и лестница. Этьен Морис закашлялся от дыма, согнулся пополам, из глаз его потекли слезы, и он вышел на воздух.

Хайлов тем временем схватил ведро и сильным ударом повалил горящую лестницу на пол.

— Воды! – закричал он, но рабочие давно убежали, а Фальконе ничего не понимал по-русски.

Рядом с оперным домом была разбита клумба. Не долго думая, Емеля зачерпнул ведром землю, и вывалил на горящую лестницу. Земля зашипела, но пламя погасло. Хайлов принес еще несколько ведер и скоро пожар был потушен, но из щели в форме продолжал капать расплавленный металл. Подставив под капли ведро, Хайлов вышел на улицу.

Через площадь констебль вел грязного голого мужчину в кожаном фартуке, который что-то кричал по-французски.

— Я знаменитый скульптор! Меня пригласила сама императрица! Неужели вы не слышали об Этьене Фальконе?! В мастерской случился пожар, нам срочно нужна вода!

Полицмейстер молчал, брезгливо толкая мастера в нужном направлении.

— Пожалуйста, господин полицмейстер! – Емельян понял, что происходит, и поспешил вмешаться. – Это мой хозяин, он известный скульптор, который делает статую Петра I.

— А! – констебль нахмурился. – Путь старается. Его лошадь совершенно на лошадь не похожа. Слышите, милейший? Видел я гипсовую статую, и она мне не понравилась. Путь медный император будет лучше вашей первой работы.

Этьен закивал, думая, что его, наконец, узнали, поправил фартук, выпрямился и кивнул головой. Полицмейстер пожал плечами.

— Идите, оденьтесь. Негоже ходить по Петербургу в непристойном виде. Что подумают барышни?!

Емельян поспешил увести француза в мастерскую.

— Ты потушил пожар! – воскликнул Фальконе, когда вошел в помещение. – Боже! Посмотри!

Ведро, которое Емеля подставил под капающую медь, было заполнено металлом, который уже начал перетекать через край.

— Так вся статуя вытечет! — Фальконе застонал. – Вся работа пропадет!

Взяв ненужный больше ковш, Хайлов натаскал земли и разбросал ее вокруг статуи.

— По-крайней мере, не загоримся, если будет еще капать, — сказал он и похлопал плачущего мастера по плечу. – Ничего, батенька, мы с вами еще раз попробуем. Считайте, это тренировкой.

* * *

— Я же говорил вам, что ничего не выйдет! – злорадствовал Иван Иванович Бецкой. – Задумка ваша была глупой!

Фальконе поклонился сидящей на троне Екатерине.

— Ваше Величество, позвольте мне высказать этому остолопу все, что о нем думаю!

Екатерина улыбнулась, но ничего не ответила, только еле заметно наклонила голову. Французский скульптор доложил ей о пожаре в мастерской. Из-за того, что через щель, образовавшуюся в литейной форме, вытекло много меди, статуя была непоправимо испорчена. Пришлось срубить верхнюю часть – от колен всадника и груди лошади до их голов.

Президент Академии изящных искусств советовал Екатерине отправить Фальконе обратно во Францию, сославшись, что тот не слушает его советов и ничего не смыслит в порученном деле. Этьен Морис возмущался и грозился действительно уехать, не доведя дело до конца.

— Вы, уважаемый, — говорил Фальконе Ивану Ивановичу, — совершенно ничего не понимаете. Единственное, что у вас хорошо получается – учить других. А меня не надо учить! Я сам кого хочешь научу! Я профессор Парижской академии живописи и скульптуры! Целую жизнь посветил искусству и понимаю язык камней и металлов лучше, чем вы понимаете французский!

Иван Иванович зарделся и поспешил ответить:

— Я-то французский понимаю, а вот вы, проведя столько лет в России, так и не выучили русский язык!

Фальконе поморщился.

— И этот человек упрекает меня в недостаточном внимании к Российской Империи! Я сотворю чудо! И это чудо будет жить века, прославляя великую Екатерину, Петра I и скромного скульптора из Франции! А что сделали вы?! Вся ваша заслуга в том, что заставили меня отколоть от постамента почти два фута!

Бецкой поклонился Императрице.

— Ваше Величество, это сделано было лишь с той целью, чтобы статуя не казалось маленькой на фоне гром-камня. Придав постаменту форму волны, мы увековечим память о том, что именно Петр открыл России выход к морю.

— Чушь и глупость! – вскричал Этьен Морис, забыв о Екатерине.

Императрица покраснела, Бецкой испуганно вжал голову в плечи.

— Ваше Величество! – сказал он. – Заступитесь за честь Империи! Вы сами видели – это не статуя, это обрубок! Только ноги, а выше – пустота! Что это за мастер такой, если у него все горит и рушится?!

Екатерина нахмурилась. Эта словесная эквилибристика начала ее утомлять. Государыня зевнула, прикрыв рот веером, расшитым бриллиантами, и махнула рукой, чтобы Бецкой вышел. Иван Иванович, бросив уничижительный взгляд на скульптора, покинул тронную залу.

— Спасибо, Ваше Величество, — поклонился Этьен Морис. – Если бы вы не изволили вмешаться, я сошел бы с ума!

— Так что вы намерены делать дальше?

Фальконе вздохнул.

— Литейная форма уничтожена, статуя изуродована, придется начинать все сначала. Боюсь, на это уйдет еще два-три года.

— А если и в следующий раз вас постигнет неудача? – спросила Екатерина.

— В следующий раз все будет по-другому! – пожилой скульптор откашлялся. – Я принял решение отливать скульптуру поэтапно. Это долгая работа, понадобится время, чтобы соединить части между собой, заделать швы, потом еще чеканка… шлифовка.… Придется потерпеть, Ваше Величество. Да и подготовительные работы будут долгими. Для меня, как автора сей скульптуры, потеря драгоценного времени – большое горе! Зато теперь я все предусмотрел! Опыт – горькое лекарство, но, только приняв необходимую дозу, больной выздоравливает.

Императрица кивнула.

— Бог вам в помощь, Этьен Морис. Бог в помощь.

— Буду стараться, Ваше Величество. Вашими молитвами конная статуя Петра будет готова.

Фальконе вышел и предстал перед Екатериной через четыре года, когда исполнил все, что обещал.

Петербург, 1778 г.

Статую собирали прямо на площади, рядом с постаментом, на котором она будет стоять. Огороженная щитами, скрытая от посторонних глаз, она ждала своего часа.

— Проходите, Ваше Величество, — суетился Фальконе. – Все сделано! Петр готов! Спустя столько лет я, наконец, могу показать вам плод многолетних трудов своих!

Екатерина улыбалась. Она кивнула Перекусихиной и та, пригнув голову, зашла за ширму и придержала занавес, чтобы императрица смогла войти, не испачкав платье.

В центре возвышался Медный Всадник. Он был весь в меле, а Емельян Хайлов деловито протирал задние ноги лошади тряпочкой.

— Это что еще такое?! – воскликнул Фальконе. — Где сияющая медь? Все в меле!

Хайлов, увидев царицу, упал на колени и стукнулся лбом об пол.

— Матушка Императрица! Не прогневайтесь! Не знал я, что заглянете к нам! Простите!

Мария Саввишна фыркнула, видя, как усердно бьется головой о землю этот здоровый мужик. Екатерина махнула веером.

— Поднимайся, мастер. Не сержусь я. А за усердие твое награжу. А ну, плесни водицы, чтоб царские очи разглядели подробности.

Емельян сбегал за водой, поднялся по приставной лестнице и окатил медную статую из ведра. Брызги попали на императрицу, и Хайлов снова бухнулся на колени.

— Сказала же – не сержусь! – Екатерина с сожалением посмотрела на мокрый волан платья.

Низко кланяясь, Емельян принес еще два ведра и вылил их на Медного Всадника.

Статуя впечатляла. Поднявшийся на дыбы конь казался живым, все в нем было прекрасно – напряженные мускулы ног, развевающаяся грива, целеустремленность и мощь. Петр I, царственным жестом указывающий куда-то вдаль, был воплощением мужественности, настоящим императором. Широко открытые глаза, умное лицо, гордая осанка, все это покорило государыню с первого взгляда.

— Великолепно! – сказала она. – Дорогой Этьен Морис, ты честно заработал свои деньги! Петр! Как похож! Какой взгляд! Аж сердце защемило!

— Осмелюсь сказать, Ваше Величество, — поклонился скульптор, — голову лепила моя ученица, Анн-Мари Колло. А змею – Гордеев.

— Змея, она и есть змея, а Мария ваша отныне будет членом Российской Академии с пожизненной пенсией в десять тысяч ливров. Где она?

— К сожалению, Анн-Мари заболела, но я обязательно передам ей ваши слова.

— Передай.

Императрица еще раз обошла вокруг статуи, с которой все еще капала мутная белая вода, и вынесла вердикт.

— Стоять ей на главной площади!

Петербург, 1779 г.

Как это часто бывает, слова расходятся с делом. Спустя год «Петр I» все еще ютился под навесом на площади, закрытый от посторонних глаз деревянными щитами. Практически весь Петербург уже видел статую или слышал о ней от тех, кто лично заглядывал за ограждения. До сих пор Медный Всадник не был установлен на постамент. Гром-камень пустовал.

— Я не понимаю, Анн-Марин, — жаловался Фальконе, — неужели моя статуя больше никого не интересует?! Столько трудов было потрачено, чтобы вылепить ее, создать форму, залить металл, соединить все части воедино, залатать швы, отшлифовать, и вот теперь, когда Петр блестит начищенной медью, никто на него даже не смотрит!

Молодая француженка пожала плечами.

— Честно говоря, я не ожидала от императрицы такой нерасторопности.

Этьен Морис почесал затылок.

— Уеду я, Анн-Мари. Мне больше нечего здесь делать. Чертежи по подъему и установке статуи я тебя оставлю. Нет больше сил, смотреть как мое творение, грандиозная работа, начатая двенадцать лет назад, превратилась в кучу никому не нужного металла.

— Вот это правильно! – в комнату великого скульптора вошел Иван Иванович Бецкой. – Знаете, дорогой Фальконе, вам вообще не следовало приезжать в Россию. Наша государыня сейчас занята другими, более важными вопросами и ей недосуг заниматься статуей, тем более что конь ваш все равно неудачен.

Французский скульптор устало махнул рукой.

— Вы меня совершенно замучили.

— Тогда что же вас задерживает?! Деньги за работу вы получили, установить Медного Всадника на гром-скалу мы и без вас сумеем, так что…

— Я понял, что вы хотите сказать. – Фальконе вздохнул. – Можете не беспокоиться. Завтра я уеду. Анн-Мари, помоги мне собраться.

Удовлетворенный ответом, Бецкой повернулся к выходу, но прежде чем уйти, добавил:

— Вряд ли вас пригласят на открытие. Как я понимаю, вы не спросили позволения покинуть столицу? Екатерина вам этого не простит.

— Простит, не простит…. Я устал! – Этьен Морис тяжело опустился на диван. – Я устал ждать, устал надеяться, устал ничего не делать! Россия – великая держава, но Франция мне роднее!

— Вот и отлично.

Иван Иванович покинул здание Оперного дома, а Фальконе, обняв на прощание свою ученицу, сказал:

— Если останешься здесь, я не обижусь. Императрица назначила тебе хорошую пенсию, здесь ты прославишься и найдешь свое счастье. А мне пора возвращаться. Двенадцать лет я провел в России, половину из них потратил на статую, вторая же половина прошла в бесплодных ожиданиях – сначала – помощников, теперь – открытия монумента. С меня хватит. Я возвращаюсь домой.

Анн-Мари улыбнулась.

— Вы жалеете, что приехали сюда?

— Ох, деточка! «Петр I» — одно из лучших моих творений, и если бы когда-нибудь мне удалось повернуть время вспять, я бы все повторил! Я бы вылепил эту статую и отлил в бронзе. Ни о чем я не жалею. Грустно мне, что не удастся мне руководить работами по установке «Петра» на постамент; грустно, что до открытия, судя по всему, еще далеко. Но я никогда не жалел, что приехал сюда.

Фальконе печально улыбнулся и добавил по-русски:

— Великая статуя великого скульптора будет жить века независимо от того, смогу ли я присутствовать на ее открытии. Иван Иванович, может, и был прав, говоря, что государыня обидится на меня и не простит, но никогда я не поверю в то, что лошадь моя вышла неудачной!

Петербург, 7 августа 1782 г.

На церемонии открытия памятника присутствовал высший свет петербургского общества.

Деревянные заграждения были снесены и монумент закрывали легкие рамы, обтянутые белой материей. Вокруг выстроились полки. На Сенатскую площадь пришли более пятнадцати тысяч человек. Все окна и балконы соседних зданий были заполнены людьми – все хотели присутствовать при историческом моменте.

Екатерину сопровождал великий князь Павел и его супруга, а также несколько особо приближенных, в том числе Иван Иванович Бецкой. От Зимнего дворца они плыли на шлюпке, потом вошли в здание Сената и появились на балконе.

Ее Императорское Величество была в парадном платье, расшитом бриллиантами, и короне. Оглядев толпу, она кивнула головой.

Забили барабаны, специальный человек потянул за веревку и щиты с грохотом упали, открыв народу грандиозный монумент. Толпа ахнула, оркестр заиграл туш, императрица подняла руку и народ радостно закричал.

На постаменте, блестя золотом, красовалась надпись по-русски и по-латыни: «Петру Первому — Екатерина Вторая». И только скромная надпись на одной из складок плаща, напоминала о самоотверженном французе, подарившем Петербургу Медного Всадника. «Лепил и отливал Этьен Фальконе парижанин 1778 года».