сказки великих музеев

А далеко на севере — в Париже,
быть может, небо тучами покрыто.
Холодный дождь идет и ветер дует…
А нам, какое дело? (А.С. Пушкин)

Рожденные в этом городе жили со спокойным ощу-щением воспроизводимости чудес и талантов, рождаемых им. Из асфальта холодного и пыльного Питера беспардон-но и упорно пробивались свежие ростки новых поколений вундеркиндов. Даже если и рождены они были в тихом го-родке на самой тихой сиреневой улочке, невская вода и пи-терский смрад давали талантам невиданную силу, и город, не разделяя поэтов, художников, математиков, музыкантов на своих и чужих, дарил чувствительным душам дарований устойчивость и цепкость сорняков и помойных кошек. Их не могли остановить. Почти полгода живя без света, неве-домо откуда набирались они здесь южного жара и полуден-ного солнца.
Заброшенные судьбой в начале прошлого века из раз-ных городов, по окончании гимназии девочки стали сни-мать углы на Васильевском, чтобы закончить первый “женский университет”, – Бестужевские курсы. После ре-волюции большинству из них ехать было некуда и не на что. Они остались, учили математике, литературе, языкам. А оставшиеся в живых после блокады и иных ленинград-ских обстоятельств учили уже не только детей, но и моло-деньких фронтовиков-учителей и учительниц, таких юных, что на них заглядывались переросшие свои классы из-за военных лет старшеклассники мужских школ. Потом эти юные учителя уже учили нас и наших детей. Свет, исхо-дивший от бывших курсисток, старых актрис, всего того, что оставалось в Питере после бурь и метелей, отражался в окнах дворов-колодцев, зеркалах, осколочках стекол, нака-пливался и превращался в мощный поток тепла и света, ис-ходивший из сердца города, его закоулков и трещинок в ас-фальте и пробивавшийся сквозь поколения. Низкие много-слойные облака, висящие над городом, сохраняли тепло и отражали свет. Парниковый эффект был бы опасен, и рост-ки, пробившиеся сквозь асфальт, могли погибнуть от ветров и холода. Но коммуналки и проходные дворы делали свою прививку стойкости.
В городе образовалось несколько «бермудских тре-угольников», попав в которые, вы, вне зависимости от пола, места рождения и социального происхождения, уже не могли выбраться «на берег» в среду менее насыщенную мыслями, легендами, фантазией. Петроградская, Васильев-ский, Лиговка, Литейный и кинотеатр «Спартак», наконец, сам Великий Невский с достопамятным «Сайгоном», кули-нарией Севера и кофейным прилавком в «Торты, пирож-ные» — построили зоны повышенного риска бесповоротно стать поэтом, бардом или просто зарядиться до конца дней своих высоким градусом жизни ума и сердца.
Лиговка, перерезающая город от Мальцевского рынка и Баскова переулка через Кузнечный, Обводный до Мос-ковского проспекта, и парниковый питерский эффект соз-дали несколько зон особого благоприятствования для вы-ращивания талантов. Большой Драматический, театр Лен-совета и Малый Областной театр, находившиеся в 5-10 ми-нутах ходьбы друг от друга, образовывали треугольник те-атров. Распрекрасные «хлебопеки» (ДК работников пище-вой промышленности.), дворы Пушкинской улицы и кино-театр «Правда» формировали треугольник бардов, джаза и андеграунда.
…Марфа Димитриевна начала преподавать математи-ку по окончании физико-математического отделения бес-тужевских курсов. О своем выборе математики она говори-ла: “Таких дур было мало. Из 7000 выпускниц курсов за все время только 2 500 захотели напрягать головку тригономет-рией и прочей абракадаброй”. Ей было 23 года, когда она пришла в гимназию неподалеку от Загородного проспекта. Гимназия стала школой, и так Марфа Димитриевна прохо-дила туда 55 лет. Жила она одна и занимала малюсенькую комнату в большой коммунальной квартире, когда-то пол-ностью, принадлежавшей ее семье. Вышитая Марфой голо-ва прелестного мальчика висела на стене в рамке. Рядом с ней — вид ночного Парижа. В нем Марфа Димитриевна бы-вала в детстве и прожила 2 раза по полгода, слушая допол-нительно лекции сначала по алгебре, потом — по геометрии. На курсах был предметный метод обучения, и прерывать занятия было не только возможно, но и порой целесообраз-но. Для окончания курсов нужно было сдать определенный минимум экзаменов. Поэтому девочки планировали занятия сами. Если они готовились к экзамену, то могли отправить-ся слушать какое-нибудь европейское светило именно по изучаемому предмету. Так, из Парижа Марфа Димитриевна со своей подружкой Анютой умчались в Геттинген присое-диниться к юной математичке, к тому времени уже окон-чившей курсы и впоследствии умершей в блокаду. По сло-вам Марфы Димитриевны, покинуть Париж ради лекций Гильберта могли только две полнейших идиотки, каковыми в 20 лет были они с Анютой. Аня потом долгие годы препо-давала математику в провинции и написала собственные учебник и задачник. Отослала их куда-то в министерство, а через некоторое время ее труды были изданы под именем министерского чиновника. По этому поводу Марфа Димит-риевна и Аня много смеялись: «Вот привалило! Никогда мы практичностью не отличались. А тут, — подарили мы себе с Анютой задачник»… Потом долгие годы по этим книгам училась вся страна…
Квартира Марфы Димитриевны находилась в пяти ми-нутах от школы… На довоенных школьных фотографиях Марфа Димитриевна не выглядит красавицей, но элегантна и прелестно причесана. Одевалась и в 70 лет она с каким–то шиком. Зимой ходила в каракулевой папахе и черном паль-то с огромным каракулевым шалевом воротником. Шарф для пальто не предполагался. В любой мороз Марфа Ди-митриевна шла с совершенно открытой шеей, а из-под кара-кулевого воротника виднелся не только костюм, но и верх сорочки ручной вышивки. Даже зимой она носила только туфли и очень тонкие чулки, которые ловко обтягивали ее совсем нестарческие точеные лодыжки. Она никогда не простужалась и презирала насморки, считая их, как беспо-рядок в шкафах, дурное настроение и грязные полы, недо-пустимыми явлениями. Без какой-то нарочитости она пря-мо и ровно держалась. За глаза в школе и в моей семье ее звали Марфа и чтили. «Марфа» не означало ничего пренеб-режительного и обидного, как это бывает со школьными прозвищами, а, скорее, вызывало воспоминания о славян-ских воительницах. У Марфы, работавшей в мужской шко-ле, была подруга-математичка, преподававшая девочкам в этом же “бермудском треугольнике”, к которой вся округа также относилась с пиететом. Эти две фантазерки изучали особенности женского и мужского восприятия математики. Многие годы давали они в параллельных классах одинако-вые варианты по соответствующим темам. Статистика по-казывала, что девочки острее воспринимают бином Ньюто-на и тригонометрические уравнения, а мальчики — геомет-рию и логарифмы. Бедные старухи не учли возможности контакта учеников мужской и женской школ… — Лучшие результаты были там, где контрольные проводились, хотя бы на час, позже. За перемену все варианты оказывались в школе «противоположного пола».
Мы жили во дворе той школы, где работала Марфа, а потому, как и она, ходили в те же магазины и мылись в тех же банях — на Воронежской, или Фонарном, — что и мамы учеников, ученицы и мальчики из младших классов. Наша семья состояла из бабушки, моей мамы, двух ее сестер и меня. Бабушка, мама и одна из тетушек — были учительни-цами, причем одно время все они работали в одной и той же придворной «маминой» школе. Младшая тетя, любимая Та-туля, училась в женской школе, где учительствовали наши соседи по коммуналке. Замечательных учителей в «мами-ной» школе было много. Марфа учила маму и еще несколь-ких учителей преподаванию математики. «Англичанка» (также -бестужевка), знавшая 5 европейских языков, песто-вала молодых «англичанок» – свою дочь и еще двух юных филологинь.
«Англичанка» считалась не только одной из лучших учительниц английского, но и была необыкновенно хороша собой. Я помню ее в школе уже семидесятилетней. Царст-венная поступь и прекрасное величавое лицо. Замужем она была три раза. Мужья были умны, образованны и обаятель-ны. Но маме она как-то сказала: “Легче за год выучить родных школьных бандитов оксфордскому произношению, чем заставить любящего мужчину менять носки и трусы ежедневно. Не смогла я, Манечка, побороть папино воспи-тание. А Вы будьте снисходительнее, а то — одна со своей красотой останетесь!” Английский язык нашему классу преподавала ее дочь, а математику — моя мама. Когда мама начала работать в школе, она, обладавшая редкой памятью и природным математическим даром, нетерпимо относилась к, мягко говоря, тугодумам и как-то сказала Марфе, что у нее в классе подобралось несколько особей, которым объ-яснять логарифмы беcсмысленно. Поставит им трельник, чтобы никто не приставал. Марфа ответила, что объяснять логарифмы надо так, чтобы даже шимпанзе за последней партой понял, и дала ей свой план уроков. Логарифмы по-няли… Позже, переезжая в Питере, работая за границей и в Нахимовском, мама всегда перевозила с собой тетради Марфы Димитриевны с планами уроков. Твердый и ясный Марфин почерк. Тетрадей было три стопки: алгебра, гео-метрия, тригонометрия. Каждая толстая тетрадь с твердой коленкоровой обложкой соответствовала предмету и клас-су: «6 класс. Алгебра – 1 полугодие». Потом у мамы заве-лись такие же стопочки, и она стала известной в городе умелицей объяснять труднейшие математические моменты. Особой радости ей это не доставляло. Мама любила башко-витых, долго радовалась новому найденному кем-то из ре-бят варианту решения, переживала, что мало времени уде-ляет действительно способным. Добросовестно, но с тоской и жалостью, работала со слабыми. В ней жила неизбывная тоска, которая выражалась, как и у Марфы, в горьких и точ-ных истинах и комментариях. Поход в баню или в магазин означал шествие сквозь строй родителей – “Ну, как там мой?” Помню, как мама, распрощавшись с какой-то роди-тельницей, воскликнула: “Господи! У них прибавление. — Еще одному обалдую объяснять, что такое арксинус”. Но выучивала потом — отменно. Видимо, плохо не умела. Как и Марфа, мама никогда не повышала голос, но бывала резка и даже язвительна, что отнюдь не убавляло им обеим авто-ритета среди самой отпетой лиговской шпаны, которую они учили и без которой нашу тогдашнюю жизнь и представить нельзя. Девочку из нашей школы убили ножом фактически у меня на глазах в садике против кинотеатра “Правда”. Па-рень, вышедший из колонии и попавший вместе с второгод-никами в мамин переростковый класс, организовал изнаси-лование одноклассницы. Таким переросткам мама иногда приносила хлеб и конфеты. Как–то, работая в “переростковом”, она обмолвилась, что сегодня вечером ее семья переезжает на другую квартиру (во всем доме и шко-ле затеяли ремонт). Посему дополнительных занятий не бу-дет. Когда после уроков мы вошли во двор, то увидели, что все вещи отлично упакованы и уже погружены, а ее маль-чишки, напялив бабушкины старинные шляпы, носятся по двору. Просто эти переростки немедля ринулись на по-мощь, как, не ожидая приглашения, часто встречали ее с за-нятий в вечерней школе на Марата, где маме приходилось подрабатывать. Мальчишки ее проинструктировали, куда посылать, если на темной улице возникнут проблемы. Но постеснялись и всем известной фразы не сообщили дослов-но. Сказали «Пошлите Вы их, Мария Борисовна, ну, сами знаете, — куда!» Вот она и послала при первой же опасности так, что двое парней только ахнули: «Кисуля, где ты такого набралась?» Анализ и совещания с филологами показали, что мама в известном выражении «Пошел на …» сделала ударение не на предлог, как принято, а на само существи-тельное, обозначающее лингам. Попробуйте, как звучит.
Татуля училась в женской школе неподалеку от “хлебопеков”(ДК «Пищевой промышленности»). Как-то учительница истории сказала на уроке, что ей очень хоте-лось бы перечитать “Сагу о Форсайтах”. У нас дома эта книга осталась еще с довоенных времен, и Татуля принесла ее в школу. Так мы познакомились с Марией Самойловной Ривлин. Она была дочерью известного киевского банкира, но ушла из дому. Долго жила заграницей, закончила Сор-бонну. Была знакома со многими революционерами, но са-ма в революции не участвовала. По рассказам Марии Са-мойловны, Надежда Константиновна часто останавлива-лась у нее, когда после 1924 года приезжала на родные мо-гилы в Ленинград. Ее семейную драму, которую порой сей-час так охотно обсуждают, мы узнали от Марии Самойлов-ны еще до смерти человека, которого так боялась и Надеж-да Константиновна и, как я много позже поняла, моя ба-бушка. А она, вообще ничего не боялась. Бабушка, по сло-вам ее тетки, была внучкой наказного казачьего атамана. Она могла рьяно спорить с завроно о религиозности Тол-стого, остановиться на улице и выговорить известному всей округе бандиту Витьке-Ступе за неправильные ударения и уродование русского языка. Витька-Ступа жил во втором дворе и вернулся то ли из тюрьмы, то ли из колонии после отбывания срока. Ступа учил нас метать ножи и многим другим полезным вещам, которые не раз выручили в жизни. Поведать их не могу — слово, данное в 7 лет на Третьем дво-ре нашего дома Витьке-Ступе и Толику, его приятелю… «Рассказать только своим детям». Бабушка о наших казачь-их корнях никогда сама не рассказывала, а я — и не спраши-вала. Только раз, уже в 1965 году, спросила, правда ли это, — про наказного атамана. Моя по-английски выдержанная бабушка вдруг задрожала и закричала на меня: «Молчи, а то нас всех сейчас же расстреляют на месте». И вышла из ком-наты. Меня долго занимал вопрос, почему бабушка, удо-стоившаяся похвал Бодуэна де Куртоне и Н. К. Пиксанова, считала лучшей книгой по филологии «Вопросы языкозна-ния», которую часто цитировала. Со временем многое ста-новилось яснее…
Чистота помыслов и жилищ требует неустанного бо-рения души, труда и жизни по нехитрым правилам, которые хорошо знали и ежедневно выполняли питерские старики и старухи. Потом сквернословие стало нормой. Вялый нета-лантливый мат повис вместе с запахом пива и помоек над Невским. В городе завелись рыжие муравьи запустения, разрухи, забвения… С годами с городом стало что-то про-исходить. Легко раздавались по миру выращенные им та-ланты, а воспоминания стали ритуалом, уже не наполняя теплом городское пространство. Рыжие муравьи постепенно заполняли город. Но этого не замечали. И дома, внутрен-ность которых была съедена, стали падать, как карточные домики.
А наши нищие «бермуды» жили своей банно-магазинной общностью. И убитую на наших глазах девочку, и учительниц, тогда еще живых, мы встречали в очередях за апельсинами и в мыльных Они помнятся голыми, нали-вающими воду в таз или моющими спины соседкам. Исто-рия жизни этих женщин не будет законченной без главы об их смерти, каждая из которых по-новому освещает отдель-ную судьбу. Обыденно переписывает смерть каждую жиз-ненную повесть, и лучше составить усредненную главу их кончин. Лучше — потому что это бремя знания исходов по-рой честнее влачить единолично, не разделяя ни с кем ни боли от несоответствия жизни и смерти «светлой памяти почивших», ни стыда за заброшенные могилы… Старухи-учительницы жили долго, много дольше своих детей, как люди, не знавшие душевных сомнений и угрызений совес-ти. Они были с ней в мире. Жили по ясным правилам своего детства. Обливались холодной водой, кидали в урны трам-вайные билеты, держали в чистоте и порядке шкафы и жи-лище, храня город от муравьиной угрозы. Помнили Па-риж, Бодуэна и Гильберта. Усреднение же их исходов — это усреднение по домам престарелых и не приехавшей после вопроса о возрасте больной «скорой», по невозможности (ну, не было денег) купить лекарство, стоящее во всех апте-ках, по требованию подняться («не барыня, — поднимешься») с уже пограничным давлением на пятый этаж больницы.
Каждой весной вставала проблема, где снять дачу, и Мария Самойловна посоветовала нам изменить Териокам (Зеленогорску) и поехать под Тарту, в город Эльва, где от-дыхали ее родственники — три родные сестры, у одной из которых, Инны Михайловны, была дочка Натуля. Моя под-ружка тех лет неземной красоты. По воскресеньям к ним в Эльву приезжал из Тарту “усатый” — их брат Юрий, закон-чивший Ленинградский университет. Никогда ни в каких учебниках и романах я не получала такого урока любви, как от сестер Юрия Михайловича, тогда мало кому известного молодого доцента Тартусского университета (места в Ле-нинграде ему не нашлось). Не только суббота была посвя-щена приготовлениям к его приезду. В каждом слове сестер, остроумных и порой резких в суждениях, все, связанное с братом, дышало нежностью… Как короля делает свита, так и безмерная бережность сестер к Юрию Михайловичу сформировали во мне его облик и составили в сознании шестилетней девочки прочную связь между талантом и не-обходимой этому таланту любовью. Через много лет я уви-дела Юрмиха на телеэкране с его комментариями к “Онегину” и представила, как девочки и мать ждали его с фронта. Бывая у Натули, всегда смотрю на фотографию — Юрий Михайлович Лотман в военной форме. Совсем еще недавно во время моих визитов из комнаты выходила Инна Михайловна и говорила: » Принеси, дорогая, фотографии своей бабушки, мамы и ее сестер. Хочу написать о них». Теперь о ней и всех тех, кто меня любил, попробовала на-писать и я… За прошедшие годы пришлось поступиться многими принципами и правилами. Но, когда грязь и окур-ки с лестницы начинают падать на голову, — подметаю подъезд.
Сказки великих музеев. Русский музей.

ПРО ТО, КАК В МУЗЕЕ КАТЮШУ СПАСЛИ
КОТ ГРИША И МЫШКА МАНОН ДЕ ЛАНКЛИ

Где ты была сегодня , киска?
-У королевы у английской.
А что видала при дворе?
— Видала мышку на ковре!

Конечно, вы не очень любите мышей. Но, что мне де-лать? Я работаю мышкой. Потому что я и есть самая настоящая питерская мышь. Образованная, независимая и чистоплотная. Живу в Петербурге в подвале на Конюшенной улице. Меня зовут Манон де Ланкли . Мы французские мыши по женской линии. Мои предки пришли во Францию из Египта и потом столетиями работали мышами во французских замках и знавали самого Кота в Сапогах. Мы- особые мыши – хранительницы сокровищ. Слышим шаги недобрых людей и можем давать невидимые знаки владельцам сокровищ. Самые талантливые мыши были приглашены работать в королевские дворцы, а мою, много раз прапрабабушку, Большую Адель командировали в Русский Музей. До того эта толстая и и мудрая мышь работала в Лувре. Лувр это большой музей с картинами, драгоценными коврами, скульптурами, накопленными королями нашей милой Франции. Как тяжело было, должно быть, Адели покидать родину. Но брат русского императора пригласил ее взять под охрану старую и новую сокровищ-ницы русских царей. Эрмитаж и Русский музей. Жалованье Адели и ее мужу положили хорошее, и они согласились. Поселили тогда семью между этими великими музеями.
Так мы и живем до сих пор. Под большой Конюшен-ной. У моих соседей-мышек разная работа. Каждый вечер мы разбегаемся по своим офисам. От нашего подвала отхо-дит много подземных ходов. По ним можно добраться до самых дальних частей огромного города. Но вся наша мы-шиная семья работает рядом с домом. Папа – мышкой в ресторане на Мойке, мама — в Адмиралтействе, сестры Лили и Пьретта – в Эрмитаже. Задаваки – эти эрмитажные мыши! … А часть родни охраняет загородные дворцы. Живут в Царском Селе. Петергофе, Стрельне, Гатчине. И они не бросили свою работу, когда после войны дворцы под Пе-тербургом были почти разрушены… Нет, они остались и работали без зарплаты. А теперь многие мыши приходят ко мне и просят протекции. Хотят работать, кто в Екатеринин-ском дворце, кто в Ораниенбауме – в «Китайском»…Какие все стали умные!.
Мои родные братья- служат в Этнографическом, а я работаю- в Русском музее. Раньше там служили мои де-душка и бабушка. И много прабабушек и прапрабабушек. У нас в семье многие поколения отдали свою жизнь искусст-ву. Мне порой смешно слушать рассуждения о питерском андеграунде. Андеграунд – значит – под землей. А кто знает подземную жизнь лучше нас? Вы мышей, спросите, моего дедушку хотя бы. Вот был знаком с теперешним цветом мировой культуры! Скольким художникам он подбрасывал в котельные, где работали тогда все питерские гении, ко-рочки хлеба и вкусный сыр! … Но мы сейчас не об этом…
Теперь у дедушки пошаливает сердце, а у бабушки ос-лабли глаза, и они больше не могут ночами охранять музей. Вот сама и хожу туда после школы. Подрабатываю. Я с дет-ства любила рассказы бабули, а сейчас утром прибегаю с работы из Русского, приношу домой что-нибудь вкуснень-кое, сажусь рядом с бабушкой и дедушкой. Теперь я забо-чусь о них. Сначала мы едим, а потом я рассказываю им о приключениях прожитой ночи. Ах, сколько я сама наслу-шалась их рассказов раньше!
Мой прапрадедушка, Антуан Иванович, в свое время служил начальником охраны музея и пользовался огромный уважением не только среди нас, охранных мышей. За сове-том к нему приходили крысы, коты, прилетали мухи, при-бегали маленькие паучки.
Несколько раз за время службы моего прапрадедушку вызывали на работу днем. Однажды Антуан Иванович, как всегда вернулся домой ранним утром. Его жена Зоя Влади-мировна (красавица, говорят, была!) принесла большой ку-сок сыра, а Антуан Иванович – пирожное. Все поели и лег-ли спать, а проснулись не вечером, а светлым майским днем. Кто-то мяукал совсем рядом со входом в наш подвал. Это был Гриша. Небольшой рыжий кот. Красавец и отчаян-ный озорник. Но работал в музее он превосходно. Что же заставило Григория осмелиться и разбудить днем самого Антуана Ивановича де Ланкли?
А вот что. В этот день у Гриши была дневная смена. Он наблюдал за своими залами из специальных дырочек, заботливо проделанных Антуаном Ивановичем и крысом Вовой в местах соединения стен и пола. Эту работу мог де-лать только Григорий. Остальные коты не могли пролезать по мышиным ходам. А Гриша мог. При всей глупости и са-моуверенности кошачей породы, рыжий Гриша отличался от других пушистых, толстых и наглых котов из Русского музея ловкостью и смекалкой.
Так вот…Как раз напротив дырочки он увидел в толпе людей знакомое лицо. Да, это была его давняя тайная лю-бовь! Та прекрасная девочка с обертки шоколада. Как-то он нашел для Антуана Ивановича в буфете целую плитку! Шо-колад назывался «Аленка». Вот была удача… Шоколадку он отдал начальнику охраны, а обертку взял себе и повесил портрет девочки с обертки над кроватью. А сейчас эта самая девочка стояла перед ним!. Если Вы подумали, что это была тоненькая красавица с льняными кудрями и голубыми гла-зами, — вы ошиблись. У пятилетней Катюши были темные волосы, лицо белое-белое, щеки румяные и темные, почти черные, глаза. А вокруг этих глаз были ресницы. Не такие, которых –то и вблизи не видно. У ресницы у Катюши были такие, что казалось, это не ресницы моргнули, а шмели мохнатые на цветы сели и ворочаются, хотят больше медка попить.
Гриша увидел Катюшу, когда она стояла в толпе лю-дей. Заложила ручки свои белые за спину и рассматривала картину. Черные брови были слегка нахмурены, а нижняя губка алого пухлого ротика – оттопырена. Вот красота ис-тинная! Его любовь с портрета! Но Катюша была такая жи-вая и сильная…А у «Аленки» с обертки шоколада лицо бы-ло мечтательное, ротик безвольно приоткрыт, а у Катюши… Грозной силой веяло от ее глазищ! Закусила свой алый рот и смотрела на чудесную картину…
Сейчас Гриша почтенный кот. У него много внуков. Но когда я забегаю к нему домой, всегда смотрю на лицо прелестной девочки. Ее портрет до сих пор висит в Григо-рия Васильевича над кроватью. Гриша смотрит на меня и спрашивает : “Манон, помнишь ли ты тот майский день?”
Вокруг девочки менялись люди (из своего укрытия Гриша видел только их ноги), а она все стояла, не двигаясь, и смотрела, смотрела только на картину. Снизу вверх. Вни-мательно и неотрывно. Гриша, хорошо знал правило музея. Ребенок такого возраста должен быть со взрослыми. Но Ка-тюша была одна. Сменявшиеся около картины люди этого не замечали. Не видела беспорядка и пожилая дама, охра-нявшая зал. А девочка все стояла у картины. Где же ее ро-дители? Как обратить внимание сотрудницы музея на Ка-тюшу?
Гриша мог бы еще долго любоваться девочкой. Но это был настоящий музейный кот. Ответственность за благопо-лучие каждого посетителя- вот наш девиз! Ситуация была не из приятных. Катюша уже минут сорок (может меньше, но Гриша волновался за девочку) стоит около картины од-на. Работники музея просто не могут этого заметить. Май-ские праздники. Очень много народу смотрит на эту карти-ну и загораживает служительнице маленькую девочку. У Гриши созрел план. Надо кому-то привлечь внимание хра-нительниц залов к девочке. Гриша решился на запрещенный прием. Он вылезет из своего укрытия и станет играть с Ка-тюшей. И, играя, незаметно подведет девочку к хранитель-нице зала. План, может, и был хорош. Но, даже наш ловкий рыжий Григорий, не смог пролезть в тот день в дырку, что-бы попасть в зал. Он ночью бессовестно переел. Ох, эти праздники! Чтобы не терять время, кот помчался к дому Антуана Ивановича. Уж кто-кто, а Антуан Иванович мог пролезть в любую дырочку в полах и стенах музея!
Гриша еще продолжал сбивчиво рассказывать. А Ан-туан Иванович начал собираться в путь. Одел галоши на лапки, почистил хвостик. Он и не спросил, в каком зале бы-ла Катюша. Сразу понял – девочка рассматривала огромную картину «Садко в подводном царстве». Как-то сам Антуан Иванович вечером водил своих детишек по опустевшим за-лам. Сыновей было не оторвать от «Перехода Суворова че-рез Альпы». А девочки… Его маленькие внучки, его мышки смотрели и смотрели на Садко и вереницу прекрасных женщин. Особенно долго разглядывала картину Манон. Его любимая внучка. Красавица Манон с такими умными глаз-ками. На картине женщины не выходили, а выплывали на-встречу. Их лица виднелись сквозь воду, контуры лиц, плеч и шеи были слегка размыты…
До зала Репина (а картину написал этот художник) Гриша и Антуан Иванович неслись так, что на поворотах их хвосты стукались об изгибы подземных ходов. Вот они у дырочки в зал. Антуан Иванович надел очки и сразу увидел Катюшу. Она стояла на том же месте. И смотрела на Садко, на юную женщину в простой белой кофточке. На эту жен-щину и смотрел такой красивый и нарядный новгородский купец. Это из-за нее он не видел роскошных нарядов ска-зочных царевен…
Антуан Иванович выскочил из своего убежища и про-бежал перед Катюшей. Он рассчитывал, что девочка испу-гается мыши и бросится в сторону от картины к противопо-ложной стороне зала. Но старый мудрый мыш не знал Ка-тюшу! Она ничуть не испугалась. Это ведь была живая и настоящая Катюша, а не девочка с обертки. Что такой бога-тырше какая-то мышка! Очнулась Катюша от грез и вол-шебства картины. Рассмеялась, всплеснула своими хоро-шенькими ручками и бросилась за Антуаном Ивановичем. Тут пришла очередь испугаться ему. Он побежал к норке, где сидел кот. Катюша чуть-чуть не догнала его. А Антуана Ивановича (вот несчастье!) едва не загубил кот. Гриша так переживал у выхода из норки, что забыл отскочить, и Анту-ан Иванович прямо об него и стукнулся. А в норку проник-нуть не смог. Вот бедный мыш и заметался по залу! А Ка-тюша – за ним! К бедолаге-Грише от страха за друга верну-лась ловкость. Каким-то чудом объевшийся на майские праздники котяра пролез в мышиную дырочку и ринулся между Катюшей и мышью. Потом уже было непонятно, кто за кем гонится. Катя за котом, кот за мышью или Катюша гоняет и мышку и кошку разом. Так втроем они и налетели на служительницу. Та сразу заметила, что девочка одна, от-вела ее в сторонку, посадила на свой стул, а сама, не медля, стала кому-то звонить.
Через минуту весь музей знал, что в репинском зале у «Садко» сидит девочка — потеряшка.
А в это время по второму этажу дворца бежала моло-денькая женщина в голубых джинсах и черном свитерке. Бежала из зала в зал. В одном из них ее остановила служи-тельница (кажется у портретов «Смольнянок»). «Простите, не Вы потеряли девочку?» Женщина сразу останови-лась. Удивленно раскрыла глаза. « Я. А…, как Вы догада-лись?». – «Да, это нетрудно! У Вас такой испуганный вид. Вас ждут у «Садко в подводном царстве».
Так мама нашла Катюшу. Но кот и Антуан Иванович домой не побежали, а своими тайными ходами побежали в гардероб. Им хотелось узнать, как все-таки получилось, что Катюша одна бродила по Русскому. А Гриша хотел еще по-любоваться своей девочкой с шоколадной обертки.
И правда. В гардеробе все и выяснилось. Женщины выдали пальтишки Катюше и ее маме. А потом спросили, не эта ли девочка потерялась сегодня в музее. А потерялась, как вы знаете, как раз эта девочка!. Оказалось, что Катя бы-ла в первый раз в Русском музее месяце три назад. Ей очень понравилась картина с волшебными красавицами и статным бородатым мужчиной. В то майское утро они с мамой сна-чала славно угостились пирожными на Невском. Потом пришли в музей и разделись. А пока мама получала номер-ки от пальто, Катюша пошла искать Садко. Нашла и стала смотреть. А что здесь удивительного!
Катюша с мамой ушли. А женщины в гардеробе гово-рили, что эта Катюша- девочка с судьбой. Кот и мышка (мой прадедушка) не могли с ними не согласиться. Если де-вочка может так долго смотреть на картину, в жизни ее ждут удивительные превращения и радости!
Вот такая история произошла с моим прадедушкой Антуаном Ивановичем. А недавно из своей норки я замети-ла красивую молодую женщину в голубых джинсах и чер-ном свитерке. За руку она вела белокурую девочку Лизу лет пяти. Лицо у женщины было точь в точь, как у девочки с обертки шоколада. Той, что висела над кроватью Гриши, а теперь Григория Васильевича, пожилого важного кота. А хорошенькая Лиза звала смотреть свою маму какую-то кар-тину. Потом я видела, как они стояли напротив портрета Суровцевой … Дети редко замечают эту картину. А Лиза всматривалась в лицо молодой женщины. Отходила. Потом подходила близко-близко. Да, Лиза только с первого взгля-да была похожа на Барби. Также как и маленькая Катюша она могла долго-долго смотреть на картины, также упрямо выпячивала нижнюю губку… А мама крепко-крепко держа-ла ее за руку.
А все-таки, задаваки — эти эрмитажные мыши! Говори-ли, что только у них в музее есть на картинах красавицы, у которых контур лица, плечи и шея кажутся чуть-чуть раз-мытыми. А от того, еще более прекрасными…Они называли мне фамилию какого-то французского художника. Только он будто бы всех этих знаменитых женщин так рисовал. Фамилия у художника начинается и заканчивается буквой «Р». Похожа на звуки, когда толстый кот терзает бедную мышку или птичку. Надо будет написать моей кузине Жан-нет, той что работает в Лувре, пусть она найдет в Париже картины с портретами красавиц с немного неясными очер-таниями нижней части лица. Я консультировалась со свои-ми эрмитажными родственниками. «Манон, дорогая, в Лув-ре картин этого художника мы в каталогах не нашли. Бу-дешь писать в Париж, запомни. Ренуар. Художника звали Ренуар. Не срами ты нас, Маноша, перед французами. Вы ведь в Русском, кроме Саврасова да Васнецова знать никого не знаете». А я решила, что и про художника этого узнаю все, и рекомендательное письмо Лизочке в Лувр напишу. И вам всем потом расскажу, как Лиза в Лувре была и что ви-дела.
А котам из Русского музея теперь в майские праздни-ки добавки к ужину не дают. Хотя у музейных котов и мы-шей в праздники самая работа! Лиза недавно нашла около помойки маленького рыжего котенка. Они с Катюшей на-звали его Гришей.
«КОГДА Я БЫЛ ВО ФЛОРЕНЦИИ»
( КУРИЦА ВАРЯ)
Лиза жила в огромном городе с мамой Катюшей, кра-савицей и умницей, и котом Гришей. У Лизы были длинные белокурые косы и темно карие глаза. Катюша была брюнет-кой с очень белым лицом и яркими черными глазами. Если кто-то не знает, что означают слова «соболиные брови», то, поверьте, у Катюши были именно соболиные брови, черные и блестящие. Трудно определить, что такое русская краса-вица. Но в старших классах Катю одноклассники прозвали Venus Moscovite, что означает «Венера Московская». Когда Катюша улыбалась, трудно было не улыбнуться в ответ. Но горе тому, кто чем-то прогневил эту красавицу! Катя хму-рила брови, надувала свои алые губы и успокоить ее в такие моменты могла только хорошая пицца, кусок свеже про-жаренного мяса или уверения, что она на свете всех милее, всех румяней и белее.. . Родная мама Катюши, Олеся, тоже была красавица и умница. Поэтому, как кошка в рекламе кошачьего корма не любила, когда ее называли бабушкой. Много-много лет все женщины из Лизиной семьи рожда-лись и вырастали умницами и красавицами. У них никогда не проверяли уроки и не спрашивали, какие оценки получе-ны. Уроки делались быстро, задачи и примеры сразу же сходились с ответом, замечательные сочинения читали вслух всему классу. Много-много лет все девочки из Лизи-ной семьи, ее прапрабабушки и прабабушки после оконча-ния каждого класса получали похвальные грамоты, а после окончания школы или гимназии – золотые медали. В них влюблялись знаменитые писатели и поэты, а историю жиз-ни лизиной прапрабабушки как-то услышал великий рус-ский писатель и написал чудесную книгу. Но человека без недостатков найти трудно. Были совсем малюсенькие не-достатки и у этих прелестных девочек. Для нашего рассказа эту семейную тайну нужно поведать. Все девочки лизиной семьи рождались с хорошенькими ручками, которые росли, как бы это сказать точнее…Ручки росли немного не из того места. То есть они росли, как у всех, от очаровательных плечиков, и ни один врач в мире не сказал бы, что девочки хоть чем-то больны. Но, видимо, ручки не совсем правиль-но были прикреплены к плечикам – немного подвинуты к спинке. Как будто природа вспомнила, что мы когда-то бы-ли птицами, и напомнила об этом ручками лизиных бабу-шек и прабабушек. Их руки были прикрепленык спине, к тому месту, откуда у ангелов и птиц растут крылья. Поэто-му, наши барышни, которые уже в 5 лет прекрасно писали и считали, в 7 лет не могли, как следует вымыть пол. С по-рядком в шкафу и мытьем посуды было просто несчастье. Это были рок и наказание. Много поколений девочек лета-ли во сне и разбивали вдребезги каждую пятую вымытую тарелку или чашку. По неведомым законам четыре чашки аккуратно мылись и вытирались, а пятая- обязательно ока-зывалась на полу. « Олечка! Думай о том, что ты делаешь, а не мечтай. И все пройдет»- говорила Олесе ее бабушка. Ба-бушка прекрасно понимала, что таковы законы природы, и Олеся не виновата, что у нее руки выросли не совсем из то-го места. Сама же бабушка Надюша, Лизина прапрабабуш-ка, начала мыть посуду с 20 лет и разбивала каждую четвер-тую чашку. Потом настали времена, когда чашки купить было трудно. Бабушка Надюша стала очень внимательной и разбивала только каждую пятисотую. Еще она следила, чтобы ее красивые и умные девочки не попались на глаза зорким людям, которые отлично знали, как растут «пра-вильные» руки и что делать с людьми с неправильными ру-ками! Конечно, посуду никто специально не разбивал. Чаш-ки как-то сами по себе оказывалась на полу. Олеся очень старалась всю жизнь исправиться и думать о тарелках и чашках, когда их мыла или вытирала. Но у нее пока все-таки разбивалась каждая двухсотая посудина. Двухсотой оказалась и ее любимая старинная голубая чашка. Когда Олеся ее мыла, она задумалась о том, как рос этот город, как сначала построили особняки вдоль Невы, как стояли под городом полки и вокруг города строились небольшие военные поселения …. Ей стала ясна одна из загадок города — Измайловский проспект. Попав на маленькие улочки ря-дом с ним, казалось, что вы идете по улицам уездного го-родка. Вдруг Олеся увидела этот городок со своим дворян-ским собранием в доме с колоннами, казармами и конюш-ними. Офицеры лейб — гвардии Измайловского полка в го-лубых мундирах стояли у входа в дворянское собрание. На-рядно одетые дамы прохаживались около строящейся церк-ви живоначальной троицы. На вороных и каурых, белых и серых лошадях выезжали из переулков гусары. Ближе к го-роду вдоль Фонтанки стояли дачи царских любимцев, по-строенные, как поместья, не на петербургский, а на мос-ковский лад. Это видение сменилось другим. И Олеся уви-дела, как рос город. Дачи и полковые здания стали смеши-ваться с доходными домами Измайловских рот, в которых жили Епанчины, Иволгины, куда заезжала Настасья Филип-повна, где метались в марте 17-го года Вероня и Фаня . Все это смешение стилей и времен образовало причудливую клумбу с центром в Троицком соборе….
Так Олеся задумалась, и голубая чашка оказалась на полу. На заснеженном окне она увидела двух огромных ба-бочек. Летом и зимой они прилетали, когда Лизочка про-сыпалась или чему-то радовалась или же предупреждали ее приход. Олесе стало жалко Лизу. Неужели и ей не изба-виться от этого семейного наказания!
Своей дачи у Олеси и Кати не было. Поэтому каждое лето приходилось где-нибудь за городом снимать комнату с верандой.. Много лет назад Олесина бабушка, сняла дачу в Лебяжьем у бабушки Даши. Так и стала бабушка Надюша потом ее дочери, а потом и Олеся снимать из года в год да-чу на берегу Финского залива, где много столетий жила се-мья бабушки Даши. Этот поселок назывался «Лебяжье», по-тому что именно здесь была большая остановка и свадьбы лебедей весной, когда птицы летели из жарких стран на се-вер за Петербург. Первое лето своей жизни Лизочка прове-ла в Лебяжьем с мамой Катюшей. А потом так получилось, что ни Олеся, ни мама Катюша не смогли снимать дачу и жить на ней. Лизочку каждую лето стали отвозить в Лебя-жье одну и оставлять там с тетей Таней или Ириной, внуч-ками бабушки Даши. Таня и Ирина были для Ленуси, как старшая и младшая сестры. С ними Олеся познакомилась, когда ей было 10 лет, а им – 11 и 7 лет. Девочки в этой се-мье тоже росли красавицами и умницами, а руки у них бы-ли просто волшебные. Никто, кроме Ирины не мог так кра-сиво накрыть на стол, расставить цветы в вазах, так ровно оклеить комнату обоями. За один день могла Ирина превратить грязную страшную комнату в уютное и нарядное жилище Ирина работала чертежницей. Ей отдава-ли делать самые трудные и сложные чертежи. А когда ее будущий муж увидел, как она убирает на кухне, он сказал: «Никогда не думал, что посуду можно мыть так красиво. » Татьяна же больше любила работу по саду и одна могла вырастить огромный урожай на самой плохой земле. Когда Лиза смотрела, как тетя Таня работает в саду, ей казалось (а, может, так и было), что у тети Тани есть еще две руки, так много и ловко все делалось ею в саду. Руки у этих сестер были не только умелые, но и очень красивые. Да и у бабушки Даши до конца дней руки оставались такими белыми и нежными, как будто она не растила картошку, не ходила всю жизнь за коровами, курами и свиньями, а сидела дома в уютном кресле и смотрела в окошко.
Семья бабушки Даши была замечательна тем, что ее мужчины много веков помогали кораблям проходить в го-род по Финскому заливу мимо Кронштадта. Они были ры-баками и лоцманами. Говорили в лоцманских семьях на своем языке, очень похожем на финский. И это был язык «ижорцев», маленького народа, который поселился у Залива задолго до постройки великого города. Лоцманы жили на самом берегу и могли видеть, как их вызывают с кораблей и днем и ночью. Для своих лодок, которые должны были быть всегда наготове, чтобы выехать на помощь кораблю, он вырыли канал, начинающийся от залива. Потом этот ка-нал назвали Лоцманской протокой, и Лизочка увидела его заросшим ряской, похожим на сказочную реку и никому не нужным. Много веков из поколения в поколение лоцманы передавали детям секреты балтийских облаков и ветров, ко-торые они должны были знать. Без знания этих секретов ко-рабли было не провести до города. А это нужно было делать в любую погоду. Бабушка Даша предсказывала погоду точ-но. Иногда кто-нибудь начинал снимать сушившееся на ве-ревках белье, увидев на горизонте огромные синие тучи. Но Дарья Петровна говорила, — «Дождя не будет. Из того угла к нам сейчас идут пустые тучи. Ветер дует с Борков. По-этому тучи пройдут быстро». И всегда была права. Длинные затяжные дожди она предвещала по особо тоскливому скрипу старого дерева, стоящего на опушке леса и по иным тайным признакам, доставшимся в наследство от многих поколений чухонцев. Бабушка Даша, как и многие из лоц-манских семей вела свой род от древних племен, веками живших у Залива. Эти семьи за долгие столетия познали язык птиц и деревьев в своем крае, пути рыб и воды, песни трав и цветов. Знание заветных тайн моря и земли позволя-ло ловить вдоволь рыбы, собирать невиданные урожаи все-го, что сажали и выращивали трудолюбивые и зоркие жены. По цвету и запаху земли они знали, что будет она лучше всего родить на этой поляне, этой кочке — яблоки, редьку или брюкву, выбирали для своих красивых и тучных коров нужные травы, когда они должны были рожать или болели. Так на скудной земле дети вырастали высокими, красивыми и здоровыми с синими глазами, которые становились тем-ными только, когда на море поднимался настоящий шторм и старое дерево на опушке, как будто кричало от боли.
Ирина жила в большом деревянном доме, а тетя Таня – маленьком. В первый год, когда Лизочку оставили на даче одну, она жила с Ириной, потом стала оставаться с тетей Таней. Как-то в конце апреля тетя Таня увидела на скамейке около домика черно-красных бабочек величиной с ласточку, а через минут пять на опушке леса появились Катюша и Лизочка. Занятия в школе прекратили на 10 дней праздни-ков и Лизу решили отвезти на дачу. Да, хорошо было за го-родом! Уже цвели нарциссы и синий мышиный горошек. Нежным зеленым цветом светилась черная смородина. Вокруг маленького пруда за домом выросла трава и готовились распуститься посаженные тетей Таней ирисы. Все дружно росло и подходило друг к другу и весной и осе-нью, когда белые кочны капусты украшали лимонные хри-зантемы и фиолетовые астры. По саду были рассажены северные лианы: виноград, хмель и еще другие, не видан-ные здесь вьющиеся растений. Многие их них росли только в этом саду. А у всех соседей вымерзали. Сад тети Тани на-поминал джунгли. Много там было разных цветов и трав. Никто не удивился, когда в саду появилась маленькая серая обезьянка. Ее назвали Урсулой. Днем она прыгала по саду, залезала по дикому винограду, обвивающему дом, на кры-шу, дразнила оттуда Альму и котов. Ночью Урсула завали-валась спать вместе с Альмой в чулане.
Ирина и тетя Таня в большом доме накормили дево-чек вкуснющей картошкой со своего огорода, солеными огурцами, резаными кабачками с петрушкой. Все это было заготовлено сестрами по специальным рецептам, залито особыми рассолами из родниковой воды, привезенной из Борков. На большой сковородке жарилась яичница. Яйца были от своих рыжих курочек. Лизочка особенно полюбила одну, самую маленькую. Олеся стала называть ее Варей, но всегда спешила на работу и не успела объяснить почему. Олеся всегда спешила, у нее было много дел, поэтому в ее душе осталось множество нерассказанных историй и пре-даний. Иногда ей что-то хотела рассказать и Катюша или Лизочка. Но времени их послушать тоже не было. И в душе девочек оставались свои нерассказанные истории и обиды.
А дело было в том, что во время войны бабушка, мама и те-ти Олеси весной (после страшной первой блокадной зимы) были отправлены в далекий Алтайский край. Там неумелые и незнавшие земли горожане обзавелись маленьким хозяй-ством. На богатой сибирской земле росло все. У них вырос-ла своя картошка! Какое это было счастье! Куры у бабушки Надюши выросли отличные. Они несли яички, каждое из которых было праздником для изголодавшихся ленинград-цев. Почти все яички отдавали Татуле, самой маленькой из сестер. Ей тогда было 9 лет. Она терпеливо и без жалоб пе-ренесла блокаду, но стала такой худенькой, что деревенские бабы с горестью решили, что не пережить ей сибирские морозы. Одна их маленькая курочка оказалась слабенькой и не вставала на ноги. Ее звали Варя. Татуля взяла курочку в дом, потихоньку отдавала ей свои самые лучшие куски, а в начале зимы Варя снесла первое яичко. Дома была только Татуля. Варя все время ходила от яичка к Татуле, будто что-то хотела сказать. Татуля сварила яичко и сразу съела. Ку-рочка успокоилась, а Татуле вдруг захотелось гулять. Це-лый день она в первый раз каталась с горки и не заметила, как стемнело. Вечером все испугались. Где наша Татка? Вдруг слышат – кто-то бежит. Дверь открылась, и все уви-дели румяную Татулю, за день выросшую на целую голову. А когда надо было возвращаться в Ленинград, всех курочек раздали, а Варю Татуля отдавать не хотела. Так взяли Варю в Ленинград. Везли почти месяц в товарном вагоне. Татуля привязывала к ножке Вари веревочку и выводила гулять на перрон. Комнаты, которые дали сестрам и бабушке (Олеся еще тогда не родилась) в Ленинграде были темные, а на по-толке виднелась большая дыра от бомбы. Такая же дыра была на крыше. Поэтому, когда шел дождь или снег, из дырки в потолке лилась вода. Под эту дыру ставили боль-шое ведро. В это ведро случайно и попала Варя, когда дома никого не было. Потом ее, совершенно промокшую, выну-ли. Но видно курочка простудилась. После падения Варя уже не могла ходить и скоро умерла. Ее похоронили во дво-ре, а Татуля еще много ночей проплакала о своей любимой курочке….
Но ничего этого красавица и умница Олеся Лизочке не рассказала. Олеся спешила, и Лизочка не узнала, почему больную куру Олесе захотелось назвать Варей..
Тетя Таня сделала в сарае для Вари (сейчас рассказ идет уже о курочке в Лебяжьем) отдельное теплое гнез-дышко. А днем брала ее к себе в избу. Но как ее лечить? Курочка уже перестала клевать и только лежала на окошке, закутанная в старый свитер. Тогда тетя Таня вспомнила, как лечила больных курочек ее бабушка. Она взяла в кладовке свои рыбные запарки, так они называли купленную у рыба-ков и тушеную в своем соку рыбу. Когда рыбу было много, такие запарки разливали по банкам, а банки крепко закры-вали. Тетя Таня открыла банку, пипеткой набрала вкусного рыбьего бульона и подошла к спящей куре. С трудом от-крыла ей клюв, но держать насильно клюв отрытым и поить Варю рыбным раствором не смогла. Поэтому позвала Лизу, которая пипеткой налила в горло Вари бульон. А тетя Таня раскрыла ей клюв. Большие бабочки, перед приходом Ли-зочки прилетевшие в избу, кружились над Варей. Тетя Таня с Лизочкой каждые три часа поили Варю. Но бульон выли-вался из клюва и тек по мягким перышкам под живот. А в горле и животе у Вари что-то клокотало. После двух дней кормления Варе стало хуже. Она перестала спать, беспо-койно вздрагивала и тихонько стонала. Когда бабочки за-стучали в окно, тетя Таня была в избе одна. Она открыла форточку и впустила бабочек. Был май, и в комнату влетел ветер с запахом вишни. Стали слышны крики лебедей на за-ливе, где они всегда делали стоянку именно в это время, перелетая на Север из теплых краев. Вдруг бабочки подле-тели к Варе близко-близко… Варя закричала, и из клюва у нее вылетела неведомая серая птичка. Бабочки вспорхнули и погнали птицу к форточке. Ирина в это время была на улице и видела, как долго-долго гнали огромные бабочки птицу. Она, много раз бывавшая в южных краях, узнала, что это была летучая мышь.
После того дня Варя еще долго не вставала, долго еще Тетя Таня и Лизочка поили курочку из пипетки. Но перыш-ки потихоньку стали блестеть. Тетя Таня иногда замечала, что курочка уже не спит, а смотрит в окошко. Иногда рядом с Варей на солнышко у теплого свитера заваливались спать деревенские коты — Панург и Кузя. Про этих котов можно написать много замечательных историй. Они были храбрые и бесстрашные. Не раз их трепали собаки, но крысам и со-бакам от них досталось не меньше. Как-то Кузя притащил к Варе на окно кусок сосиски, который он прихватил из своей миски и решил насладиться им на теплом подоконнике по-дальше от Панурга. А тот сидел у печки и внимательно смотрел на сосиску. Кузя насторожился и зашипел на на-хального кота. И тут тетя Таня и Лиза увидели, что Варя спокойно клюет сосиску! «Все, Лиза, все! Варька заклевала, Варька будет жить»- сказала тетя Таня. А перед лизиным отъездом в город Варя встала на ноги.
На летние каникулы Лиза опять приехала в Лебяжье. Выйдя из леса, они с Катюшей сразу увидели Урсулу. Она сидела на крыше домика тети Тани и в руке у нее было что-то очень похожее на банан. Но это был соленый огурец. Ур-сула стащила его из трехлитровой банки, которую тетя Таня открыла, увидев бабочек перед входом в домик. Это был верный признак скорого приезда Лизы. И вот все встрети-лись. Урсула прямо с огурцом прыгнула Катюше на плечо, Кузя и Панург подбежали в Лизе, встали на задние лапы и радовались. Тетя Таня подвела девочек к столу. В комнате на диване сидела Варя.
Работы у тети Тани было много. Начало лета. Сколько же всего было посажено у нее в огороде и саду! Сколько самых разных овощей и цветов, волшебных трав, вылечи-вающих зверей и детей, мхов, кустов! Лизе стала понемногу помогать тете Тане. Она стала полоть вылезшую из-под земли петрушку, укроп. Ах, как это было трудно! Петруш-ка, укроп были такими маленькими, а сорняки такими большими ! Особенно много мучений у Лизочки было с мо-лодой морковкой. Рядом с ней выросла огромная трава! Тут и подвели Лизу ее не очень «правильные» ручки. Иногда вместе с сорной травой бедная девочка выдергивала ма-ленькие морковки. Вместо ровных рядов молоденькой мор-кови после ее прополки оставались проплешины.
Мы называем Лизочку бедной, потому что ее неуме-лые и неправильно растущие ручки были бедой, а не виной.
Шли дни. Лизочка очень старалась, помогая тете Тане. Они чинили парники, рассаживали рассаду из «детского са-да». Детским садом тетя Таня называла ящик, где росла рас-сада разных цветов. Эти маленькие росточки потом сажали на клумбы. Тетя Таня хорошо знала историю лизочкиной семьи и хотела ей помочь. Поставить руки на место. Она долго и напряженно думала, как это сделать. Прошел пер-вый летний месяц. Тетя Таня весь месяц наблюдала за Ли-зой. Она заметила, что руки у Лизы становятся послушны-ми и умными, когда она что- то делает из любви и заботы. Когда тетя Таня уезжала на работу, поручала Лизе накор-мить котов. Если они ждали в гости Олесю или Катюшу, Лиза тоже очень старалась и могла прекрасно убрать ма-ленький домик. И тетя Таня решила лечить лизины руки заботой о других. У самой Татьяны забот было много. Од-ной из ее забот была Варя, которую приходилось кормить отдельно от всех кур. Варя в курятнике жила отдельно и ее отдельно кормили. Две курицы невзлюбили Варю и сильно клевали. Вот и решила тетя Таня поручить Лизе варино кормление. И Лизе полезно о ком-нибудь заботиться, и Татьяне легче. Все легло на ее плечи после смерти мужа. Надо было теперь и деньги зарабатывать, сына поднимать и за огородом следить, и цветы растить — красоту творить и всю живность кормить. Тетя Таня показала Лизе, где стоит варино блюдце и откуда брать еду.
А Олеся в эти летние дни готовилась к путешествию вместе с Лизой и собиралась увезти ее с дачи домой, а по-том — полететь с в дальнюю страну за морями и за горами. Олеся любила путешествовать с Лизой, смотреть прекрас-ные города, старинные картины, дворцы. Ей казалось, что Лизочка будет счастливее и добрее от осмотра дивных кра-сот, о которых мечтали, но не могли увидеть олесины ба-бушка, мама, ее сестры и Александр Сергеевич. Олеся счи-тала себя очень счастливой уже от того, что увидела почти все, о чем они мечтали. Она путешествовала с Лизой, сколько могла и насколько ей хватало денег. А так как пу-тешествия были для Олеси необходимы, ей приходилось работать так, чтобы их зарабатывать. Сейчас они собира-лись в прекрасную южную страну, где долгие годы правили могущественные короли. Короли жили недалеко от столицы в огромном дворце-крепости с роскошной библиотекой и садами. В этом дворце хоронили всех королей и принцесс страны. Многие заморские богатства и книги, картины со всех городов привозили в эту крепость, стоящую высоко в горах. Богатств было много, и короли решили построить для картин и скульптур специальное здание в столице. Так и сделали. Построенное здание стало музеем «Прадо». Его-то и хотела посмотреть Олеся. Но ей важно было показать всю эту красоту Лизочке. Вот она и поехала в Лебяжье.
До нужной остановки оставалось уже немного, когда до того ясное небо неожиданно потемнело. Олеся вышла на платформу. Холодный ветер дул с залива. На перилах плат-формы сидела обезьянка Урсула и горько плакала. Олеся взяла ее на руки и дала печенье. Урсула что-то пыталась объяснить и показывала в сторону домику. Так с Урсулой на руках и пошла Олеся по узкой тропинке в темном лесу. Несколько раз рядом с Олесей пролетели летучьи мыши. На полпути к дому в лесу на пеньке около тропинки сидели ко-ты (Панург и Кузя). Рядом с ними расположилась Альма. Видно было, что все чем-то очень встревожены. Да и рань-ше они никогда не встречали Олесю с электрички. Увидели ее, и вместе начали что-то объяснять на своем языке. Оле-ся дала всем по кусочку колбасы. Конечно, бессовестный Панург пытался сташить колбасу у Кузи, но потом ему ста-ло стыдно. Панург первым съел свой кусок и побежал к до-мику по дорожке, громко мяукая. Он как будто звал Олесю скорее добраться до домика тети Тани. Олеся подумала, а не случилось ли что с Лизаветой, и побежала. Урсула пере-бралась к ней на плечи, что-то кричала, коты. Альма бежа-ла перед Олесей, а обезьянка отгоняла летучих мышей. Так они и примчались к домику. Но с Лизой все было в порядке. Она сидела в чистой уютной комнате и читала. Как она об-радовалась, увидев любимую кудрявую Олесю! Лиза всегда была очень внимательна и нежна с ней. Зная, как много и тяжело Олеся работает, ухаживала за ней и кормила, когда та навещала ее на даче. Вот и на этот раз она сразу же за-крыла книгу и побежала разогревать чай. И Олеся залюбо-валась Лизочкой, залюбовалась, как быстро и деловито та хлопотала на кухне, как аккуратно вымыла и расставила чашки. «Молодец, Татьяна! Поставит Лизавете руки на ме-сто!» — подумала Олеся. А еще она с отрадой заметила — по-хорошела и выросла Лиза на даче, стала румяная. А как све-тятся на солнышке ее белокурые волосы, которые после бани тетя Таня сполоснула настоем из болотных трав. Во-лосы заблестели и стали отливать червонным золотом, как у красавиц на старинных картинах. Так Олеся забыла бы странное поведение зверей, встречавших ее, но эта упрямая Урсула….
Только Олеся села пить чай со свежим вареньем из собранной Лизой клубники, как Урсула вскочила к ней сза-ди на шею и стала кусать то одно ухо, то другое. Добро-душную Олесю это только рассмешило. Но когда обезьянка стала кусать ее любимые голубые сережки, купленные на рынке у Троицкого собора, Олеся не выдержала и вскочила. Тогда Урсула крепко обхватила ее за шею и стала что-то объяснять, а кривоглазый Кузя стал напрыгивать на олеси-ну юбку и истошно мяукать. Да, что-то было не так… В это время возвратилась с работы тетя Таня. Поздоровалась с барышнями, но есть не стала. Бросила сумки, вымыла руки, дала котам свежей сметаны и колбаски, подманила Урсулу большим бананом и побежала кормить кур, приготовленной утрой едой.
Вернулась Татьяна из курятника совсем расстроенная с Варюхой на руках. «Лиза! Варька опять ослабла. На ногах не стоит. Я три дня тому назад поручила тебе кормление Варвары. Ты ее эти дни кормила ? » Лиза честно ответила, что нет, не кормила. Олеся услышала такой ответ и по-бледнела. Тетя Таня передала Варю Олесе, а сама побежала в дом к Ирине, достать живительную рыбью запарку и по-кормить курицу. Неужели она так ослабла, что не сможет клевать! Вот Татьяна — опять в своей избушке, где ее ждут Олеся на руках с Варей, Лиза, притихшие коты и Урсула. Молча открыла Татьяна банку, быстро выложила рыбу на блюдце. Ведь осталась надежда, что Варька будет есть са-ма! Все стали ждать. Тетя Таня взяла курицу и поставила на кухонный стол рядом с блюдцем. Урсула за один прыжок очутилась на столе, где стояла банка с рыбой, засунула туда лапу и стала нагло уплетать остатки. А голодная Варюха стала неистово клевать рыбу. Она так часто клевала что ка-залось вот-вот пробьет блюдце …
Часа через два пора была ложиться спать. Но Варя все клевала. Рано утром Олеся и Лиза поехали в город. Ничего не сказала Олеся Лиза, но очень ее Лиза расстроила. «Нет, не в ручках, наверное, дело» — думала Олеся сидя в элек-тричке на пути к городу. Не ручки у девочек их семьи не-правильные, а девочек неправильно воспитывают. Не при-учают к труду, не учат заботиться о других. Вот вырастают бессердечные эгоистичные барышни, которые ни полы тол-ком вымыть не могут, ни за живностью посмотреть, побес-покоиться — позаботиться. Главное для девочек, в том числе и для самой Олеси, было, все-таки вызывать восхищение своим умом, красотой. А жизнь, зачастую, от женщин тре-бует служения и терпения. Вот этому-то девочек и не учи-ли. Нет, не зря Толстой в ответ на вопрос дочери, чему сна-чала учить детей языкам или музыке, ответил, что сначала следует учить обслуживать себя, горшочек, например, са-мому выносить. Ругала себя Олеся, что не изменила она се-мейным привычкам, что не с того начала и не так воспиты-вала и Катюшу и Лизу. А эти глупые затеи с путешествия-ми! Что за нелепость тратить шальные деньги, чтобы деся-тилетняя девочка посмотрела Уфицци или Прадо, когда хо-лодильнику уже 20 лет, а телевизор вовсе не работает. А любимая девочка чуть не загубила живую душу — курицу Варю. А Олеся, глупая, надеялась, что само созерцание кра-соты воспитает душу. Как бы не так!
Такие горькие мысли одолевали Олесю, что вся жизнь представилась ей прожитой напрасно. И стала ей казаться, что от переживаний она за один день превратилась в стару-ху. Олеся испугалась и осторожно, чтобы не разбудить спящую на ее плечи Лизу, достала из своей сумочки зерка-ло. Но, нет, осталась Олеся прежней красавицей Олесей. Так же вились ее каштановые локоны, также из-под пуши-стых ресниц ясно и грустно смотрели зеленые глаза. Увидев свое отражение в зеркале, Олеся мгновенно успокоилась, как всегда бывало, когда это отражение не огорчало, а радо-вало ее. Мысли Олеси изменились…
Ведь когда-то и она была также, как Лиза, глуха к чужой боли, не видела рядом голодных и обездоленных. Лиза сейчас куда более добросердечна и отзывчива, чем Олеся в этом возрасте. Готова притащить в дом всех без-домных котов и собак. Всегда спрашивает Лиза у Олеси, как самочувствие, закрывает ей шею в дождь и ветер. А как она любит Катюшу! Нет, не была сама Олеся такой доброй в ее годы. А сострадание и чувство чужой боли у нее появились только с рождением Катюши. В возрасте Лизы Олесю волновали больше всего собственные дела и успехи. То необходимое для женщины трепетное чувство неустанного внимания ко всему живому, которое доверило свою жизнь ей и этому миру, возникло позже и росло вместе со способностью любить. Порядок в доме, вкусные сытные обеды для детей, мужа, друзей стали следствием и результатом работы души, повернувшейся к любви и служению… Олеся любила андерсеновскую сказку про белых лебедей, где принцесса Элиза вязала из крапивы рубашки заколдованным братьям. Чувство напряженной и целеустремленной работы во имя спасения любимых братьев, которое возникало у Олеси, когда она читала, как темными ночами рвала Элиза кладбищенскую крапиву. И чувство это было сходно с ее теперешним чувством служения близким.
Электричка приближалась к Питеру. Александр Сергеевич, только что вставший на постамент, смотрел на утренний город. Он заметил рядом с собой огромных порхающих красных бабочек, вдали — поезд, где на плече задумавшейся женщины спала златокудрая девочка. Ему вспомнились рассказы матери о детстве ее отца, Абрама Петровича, о далекой африканской деревне на берегу огромного озера, в котором и плавала золотая рыбка. В этой деревне вместе с семьей деда жила маленькая девочка, его подружка. Перед ее приходом в дом Абрама Петровича прилетали огромные бабочки, то красные, то желтые. Он еще помнил, что за девочкой всегда следовала рыжая фазанья курочка …Однажды перед приходом девочки около дома стали кружить черные бабочки. В этот день и увезли маленького Абрама Петровича из родных мест, а память о девочке и волшебном озере-море осталась.
На следующее утро Александр Сергеевич (АС), как обычно в последние 7 лет, шел с Мойки 12 к себе на работу на площадь Искусств. До этого времени он работал там постоянно и днем и ночью: стоял, как статуя. Но лет 8 назад стал замечать, что в городе можно заработывать деньги. А, значит, их тратить. Договорился с одним парнишкой — художником с Пушкинской. И тот стал подменять АС время от времени. Быстро нашел ребят в Питере и Москве, которым нужны были все время новые и новые тексты песен. Ребята увидели, что он вполне «профи», а, главное, скор и готов недорого продавать тексты. Появились конкретные деньги и подменять его на постаменте хотели уже очень многие. Поэтому, когда до дня рождения Пушкина в 1999 году осталось 40 дней , — уехал путешествовать, строго распределив между сменщиками дежурство на постаменте …
Стала понятной и ощутимой ценность заработанных денег, когда он стоял у придорожного кабачка в Толедо. Здесь когда –то сиживали вместе Сервантес и Лопе-де Ве-га. Как прекрасно и чудесно, что мог он продать зарифмо-ванные строки и взглянуть на край, о котором столько пи-сал, читал, мечтал. Хотя «Каменный» получился не таким уж скверным, и есть там пара строк, за которые не стыдно и теперь, безмерно хотелось переписать заново и его и «Ску-пого рыцаря». Почему ему такую острую радость и боль доставляли бесхитростные суровые пейзажи Кастилии с их розовато-красной землей? Эти полоски красной земли уда-рили до рези по глазам, когда он приближался к Мадриду. Вспомнилось детство … «Дон-Кихот», читанный по-французски, красные холмы Ла-Манчи, по которым путе-шествовали рыцарь печального образа и Санчо… Из Мад-рида АС на автобусе добрался до Эскориала, где долго бро-дил по пустынным залам. Было 5 часов вечера, а музей за-крывался в 6. Кроме него, из посетителей была только одна американская пара. Красивые и приветливые муж с женой. Потом они долго вместе бродили по дворцу-крепости и АС удивился разности своих впечатлений и новых знакомцев. Его Эскориал мгновенно наполнился причудливой смесью из теней героев прочитанных книг и реальных фактов и ис-торий, найденных в библиотеке во время работы над «Ка-менным». Осязаемость этих теней, и возможность ощутить плоть камней дворца заставляли забыть о реальности. Дон- Карлос, принцесса Эболи, филипп II — все вершители судеб Испании нашли покой здесь. Американцы же, до этой экс-курсии вообще не знали о существовании замка. Они про-сто бродили, взявшись за руки, любовались видом на доли-ну и деревеньки.
Обратно в Мадрид они возвращались уже вместе на машине, арендованной американской парой.
Все в Испании казалось АС знакомым. Потому и не удивился он, когда набрел в мадридском парке на памятник Александру Сергеевичу Пушкину… АС сбежал от амери-канцев, и они долго бродили с Лопе и Мигелем (Серванте-сом) по прекрасному городу.
Американцы оказались добрыми и очень приветли-выми людьми. Но их впечатления от виденного были не со-вместимы. Казалось, что были они и АС все это время в разных мирах и местах. После Мадрида они предложили Александру Сергеевичу отправиться с ними в Италию. Бо-лее близкое знакомство с этой супружеской парой оказалось чрезвычайно приятным. Они были очень деликатны во мно-гих вопросах, с которыми связано совместное долгое путе-шествие. Так АС подумал, а нужно ли вообще забивать детские головы, как это было с ним и всеми лицеистами, всякой чепухой и фантазиями. Нет ничего плохого в том, что для заморской красотки самым сильным впечатлением от Испании стала ручка двери в библиотеку Эскориала. Она говорила об этой ручке всю дорогу и хотела заказать такую для своей спальни сразу же по возвращению в Штаты.
Потом вместе с американцами АС долго бродил по Риму, вспоминая рассказы о нем Гоголя. Даже дом оты-скал, где жил Николай Васильевич. Особенно АС был при-знателен американцам за то, что те согласились поехать с ним в самый русский город Италии, любимицу богов и по-этов, — прекрасную Флоренцию. Он так мучительно хотел там побывать раньше, что вложил в уста одного из персо-нажей рефрен: » А вот, когда я был во Флоренции». И тогда это была горькая усмешка над самим собой… Нет, думал он в свое время, никогда мне Флоренции не видать… Но про-данные под чужими именами нелепые песенки открыли дорогу давней мечте.
Еще по пути на работу вспомнил АС свой второй день во Флоренции, когда американцы, утомленные обилием красот Уфицци, уехали обозревать окрестности, а он пре-дался самому прекрасному брожению по этим улочкам, площадям, церквям. Переходя реку Арно по Понте Веккио, он заметил кружащихся над мостом огромных красных ба-бочек, которые летели перед идущими впереди него жен-щиной и белокурой девочкой. Услышав русскую речь, он тогда догнал их, и потом они уже втроем неспешно про-должили путь на другую половину города к Палаццо. «Смешно»- думал АС. И в эти новые времена я так и остал-ся камер юнкером. Вон, какие клопы уже смотрят Италию. Теперь для многих русских — Флоренция — просто общее ме-сто «. Но его русские спутницы оказались тоже из Питера. Они были умницами и красавицами, единодушно с ним на-слаждались самой Флоренцией и полотнами ее музеев. Ми-нутная досада АС быстро прошла. Прелестные дамы тоже были здесь впервые. Для Олеси, так звали старщую, это то-же была давняя мечта, усиленная тем, что посмотреть этот город мечтали ее бабушка, мама и Татуля. На одном дыха-нии их смешная компания за день обошла многие потайные уголки города и безлюдные улочки, время от времени делая небольшие передышки во флорентийских кофейнях.
Потом, вспоминая это брожение и кружение АС ду-мал, как права Олеся, отказывавшая себе во многом, но ез-дившая по странам и весям вместе с Лизой. Детям для жиз-ни нужно давать не только корни, но и крылья…
В воспоминаниях АС свернул с Мойки на Невский и направился к Михайловской. Было раннее питерское утро. Невский был безлюден. По пустынному тротуару навстре-чу ему шла ослепительно молодая женщина в коротусень-кой юбочке, подчеркивающей ее вполне земные прелести. «Истинная Venus Moscovite» — подумал АС. Как вы уже догадались эта была Катюша, лизочкина мама. Она решила поехать на вокзал и встретить электричку с Олесей и Лизой. Но Катюша любила “угоститься” и потому вышла на Невском , чтобы спокойно выпить кофе в кондитерской Вульфа и Беранжера. Остолбенвший от ее грозной и бедовой красоты АС круто развенулся и пошел за ней уже в сторону от Михайловской . «Кто это сказал, что джентельмены предпочитают блондинок?- Какая чушь! Но обратит ли она на меня внимание, есть шансы на взаимность» — вся эта смешная и, казалось, давно забытая потребность восхищения женской красотой опять овладела им . Так он последовал в кондитерскую, заказал кофе и сел за тот же столик, куда только что поставила свой кофе наша красавица. «В конце концов, училась ведь эта дивная женщина в школе , а раз так, должна олна знать, что Пушкин — это наше все» — решил АС, а Катя, как бы отвечая его мыслям улыбнулась и весь Невский и весь огромный город осветились утренним солнцем.

СКАЗКИ ВЕЛИКИХ МУЗЕЕВ (ЭСКОРИАЛ).
ПЕЙЗАЖ В ОКРЕСТНОСТИ ТОЛЕДО

Часть I. Лекари королей
Как хотелось бы попытаться из стран, где удалось побывать, из обрывков своих неточных и поверхностных знаний соткать живое одеяло старушки — Европы, с движу-щимися лоскутками — народами. Чтобы были видны пути следования каждого, чтобы ясно очерчивались меняющиеся во времени границы стран. После одного из путешествий собственные знания и наблюдения о былой истории наро-дов, встретились с болью сегодняшнего дня, с вопросом, а был ли шанс…
…Был шанс у народов не пойти по страшному пути вражды и разрушительных войн, пути Косова и Палестины, а направиться дорогой взаимных интересов и компромиссов?
Видимо, — был. И памятником этой попытке может служить Толедо, где до сегодняшнего дня в целости и со-хранности рядом сосуществуют великолепные христиан-ские храмы, мечети и синагоги. Христианский король Аль-фонс VI вошел в Толедо 25 мая 1085 г. Это существенней-шая дата истории кастильской реконкисты и кастильской культуры. С этого момента Толедо становится не только стратегическим центром войн реконкисты, из которого можно было совершать походы в мусульманские владения, но одновременно и выдающимся культурным и духовным центром различных народов и религий. Особый блеск Толе-до приобрел при Альфонсе X Мудром (1252 — 1284). В тот период в городе была основана Школа переводов, где по-бывали многие знаменитые писатели, поэты и ученые. В искусстве наблюдалось смешение трех цивилизаций: араб-ской, христианской и еврейской (даже синагоги строились в мавританском стиле).
Завоевав Толедо, Альфонс VI не выгнал оттуда ино-верцев…И Толедо расцвел, и его красота осталась не раз-рушенной за долгие и тяжкие годы жизни усталой измучен-ной Европы.
Остались ли Толедо, Старая Ладога, Брюгге, единич-ными, случайными памятниками успехов и процветания на-родов, нашедших тропы взаимной пользы и интереса?
В Гранаде история пошла иным путем. Ах, как раски-дали за несколько десятилетий народы (Изабелла правила с 1479 по 1504г.г.). Слишком много знаменательных и пе-чальных дат пришлось на эти годы. Объединение Испании, осада Гранады и падение гранадского халифата, изгнание евреев, организация экспедиции Колумба, начало судов ин-квизиции в Европе. Изначально инквизиция не предназна-чалась для обращения в католичество евреев. Но, как сказа-но в ряде источников, в 1492 году, под воздействием на-стойчивого священника (выходца из крещеных евреев), а, затем, Великого Инквизитора Торквемады, духовника Иза-беллы, был подписан королевский указ. Все живущие в Ис-пании евреи должны былт либо принять католичество, либо покинуть страну в течение четырех месяцев, оставив всю свою собственность. Для примерно 200000 испанских евре-ев этот указ об изгнании был катастрофой….
Когда пала Гранада, мирный договор позволял жив-шим в Испании мусульманам продолжать исповедовать свою религию. Но испанское правительство вскоре отмени-ло это соглашение. Мавры восстали, но их выступления по-давили. В 1502 году всем жившим в Испании мусульманам предложили выбор — либо католичество, либо изгнание. Это же было предложено несколькими годами раньше евреям.
Во время правления Изабеллы было совершено откры-тие Нового Света Христофором Колумбом, которое про-изошло в судьбоносном 1492 году. Чем это стало для наро-дов Америки, мира? Благом или бедой?
Но во всей череде последовательных и жестоких дей-ствий по борьбе с неверными есть одно отступление, один шаг в сторону толерантности и компромисса. Испанские короли разрешают остаться в Гранаде врачам мусульманам, являвшимся величайшими врачевателями Европы. И до сих пор врачи Гранады являются бесспорными светилами ме-дицины Испании, а личным врачом теперешних испанских монархов является уроженец Гранады. Это маленькое от-ступление Изабеллы от линии борьбы с неверными в сторо-ну терпимости и взаимных интересов народов, и является тем знаком надежды в судьбе нынешних народов мира, ко-торый можно усмотреть в нашей сказке об Эскориале.

Часть II. Флаконы и свитки
В те февральские дни весна только начала прибли-жаться к моему городу. Стало светлее. Весна у нас начина-ется сразу после зимних каникул. В конце декабря идешь в школу – еще темно. А вот отпраздновали католическое Ро-ждество, Новый год, наше Рождество, еще Старый Новый Год –закончились каникулы – и низкое зимнее солнышко начинает светить мне по дороге в школу. В феврале в этом году было тепло, снег днем начинал таять, и в воздухе по-висала морось.
Какая сырость! Снег похож на далматина.
Так пятна луж его окрасили занятно.
Проталинки, воробушки… В сосульках провода.
Удлинившийся день заканчивался влажным и зябким серым вечером. Но это лучше, чем темные декабрьские дни. Экая гадость наш декабрь! Расплата за майские и июньские ночи. Тогда круглые сутки светло, и хочется жить все вре-мя, жить без устали и радоваться.
Я живу совсем недалеко от центра города. От нашей станции «Удельная» до остановки «Невский проспект» де-сять минут на метро. Вот уже год езжу на Невский два раза в неделю. Во «Дворец». Занимаюсь испанским. Так моя ма-ма и наша Олеся называют старинный дворец на берегу Фонтанки. Раньше там был Дворец Пионеров. Его новое на-звание я забыла, а старое — помню.- Аничков дворец. Мама занималась во Дворце шахматами, а Олеся, мамина мама, — фигурным катанием.
А с испанским — все началось год назад. В конце фев-раля, когда до весенних каникул оставался целый месяц, мне вдруг сказали собираться в дорогу. В дорогу – так в дорогу! Что мы может быть лучше путешествий! Из душ-ной классной клетки раза два-три в год я улетаю, как голуб-ка. Мы с мамой и моим зеленым дорожным рюкзаком едем до метро «Московская». Там меня передают в машину Оле-си и ее нового мужа, мама возвращается домой, а мы мчим-ся в аэропорт. Улетаем мы всегда вдвоем с Олесей. Про нее можно рассказывать отдельно. Она одной сути с Вупи Голдберг. Внешне совсем непохожа на Вупи. А по сути — обе клоунессы. Смешные и добрые Рыжие Клоуны. Тогда, год назад моя Олеся решила поехать в прекрасную южную страну, где долгие годы правили могущественные короли. Короли жили недалеко от столицы в огромном дворце-крепости с роскошной библиотекой и садами. В этом двор-це хоронили всех королей, королев, принцесс и принцесс страны. Многие заморские богатства и книги, картины со всех городов привозили в эту крепость, стоящую в горах. Богатств было много, и короли решили построить для кар-тин и скульптур специальное здание в столице. Так и сдела-ли. Построенное здание стало музеем «Прадо». Его-то и хо-тела посмотреть Олеся. Но ей важно еще было показать всю эту красоту своей любимой Лизочке. А Лизочка, как вы поняли, – это я.
Проехали мы тогда в марте почти всю Испанию. Не были только на Юге в прекрасной Андалусии. Так что садов Хенералифе – не увидели. Да, хорошо было в Испании! В начале марта – у нас в Питере холодно, а вечером в Барсе-лоне было плюс 16. Из Барселоны мы съездили в Фигейрос, город где остался дом Дали. Дали- художник такой. Потом наш путь лежал в столицу Испании – Мадрид, но сначала мы заехали в Сарагосу- родной город Гойи….

Гойю как-то пригласили расписать собор высокий.
Быстро двигалась работа. Быстры руки у Франциско.
Вот приходит сам Епископ посмотреть убранство храма.
«Что-то краски у наряда богоматери не к месту.
Да и лик у Иоанна нам напомнил про тореро,
знаменитого в Севилье…» Улыбнулся наш Франциско.
А наутро без оплаты, бросив кисти и стропила, — он уехал,
И остались здесь в соборе нераскрашеные пятна.
Сарагоса ждет обратно своего шального сына.
Ждет уже почти два века. Но не едет дон Франциско.
В Мадриде мы кинули вещи в номер, поужинали и пошли бродить по городу. Зашли в кафе, где в день рожде-ния Мигеля Сервантеса сутками читают Дон Кихота. При-дти может любой. И продолжить чтение. Вернувшись, я не-много удивилась появлению моего любимого рыжего кота Гриши у нас в номере. Он ждал нас там на кровати и сказал, что пришел в Мадрид, потому что скучал без меня. И еще Гриша проделал этот путь через горы и реки, чтобы найти Мигеля и узнать от него что-то важное…
Когда мы куда-нибудь ездили, Олеся много рассказы-вала о том, почему именно в этих местах хотели побывать ее мама или бабушка. Сейчас в Мадриде было ясно, что ей важно увидеть картины Гойи в Прадо. Его мальчишек, пра-чек, продавцов птиц и цветов. Она еще в Питере купила альбом, всю дорогу рассматривала и удивлялась, как же много сотворил этот художник. Прадо- простой музей (не то что Эрмитаж или Лувр). В нем трудно заблудиться, но с едой не очень хорошо. Вот в Лувре много кафе внизу, но и на этажах можно кофе попить. Круассанчиков горячих по-кушать. Еще в Лувре я нашла отличную ручку около самой Джоконды. И надписи в Лувре на всех языках. И иконки есть. Такие маленькие картиночки самых знаменитых кар-тин Лувра. Путь к Моне Лизы и другим суперским карти-нам можно найти по этим маленьким иконкам. И языки знать не обязательно. Так и мы пришли по иконкам в зал с той картиной. Очень я хотела посмотреть Джоконду. Ведь она – тоже – Лиза, только еще и Мона. Пришли, а около Джоконды огромная толпа. Олеся и подходить не стала – видно раньше здесь уже была. А я на четвереньках пополз-ла к картине. Вот ручку и увидела… А в Прадо все надписи только по-испански. Но все помогают. Книжек тоже много. Хорошо, что у нас была книга на русском, можно было почти про все картины прочитать. Но я долго картины смотреть не могу. Сначала интересно, а потом немного на-доедает, несмотря на то, что Олеся много рассказывает про Христа, лестницу Иакова и все такое. Я была рада, когда мы заспешили к выходу «Гойя», то есть к тому выходу, где стоит его памятник. В тот замок – крепость поехать захоте-ли немногие, а потому автобус нам не дали. Мы решили до-браться сами. У всех спрашивали дорогу. Хорошо, что Оле-ся из дома взяла испанский разговорник. Он нам помог. То-гда в метро я начала его читать, чтобы приготовить вопро-сы. Доехали до последней остановки метро. Я в первый раз, читая русские буквы в разговорнике, спросила по — испан-ски, какой номер автобуса идет в Эскориал. Что-то тогда со мной случилось. Сказала непонятные слова. — Мне ответили на непонятном языке. Но известный мне смысл вопроса по-мог понять ответ. После первых слов по-испански все изме-нилось. Бессвязный шум разных голосов на выходе из мет-ро сменился живыми звуками. Это уже был язык, который не был чуждым. Так мы нашли нужный автобус огромном гараже-ангаре и встали в очередь. Автобус подошел скоро, и мы поехали. Дорога все время шла в гору. Мы забирались выше и выше. Во всех дворах цвел розовый и белый мин-даль. Нас подвезли к автобусному вокзалу горной деревуш-ки (или городка), и мы побежали искать замок. Было четы-ре часа, а в разговорнике было сказано, что Эскориал рабо-тает до 6. На этом месте надо остановиться и помолчать. — Мы наконец-то увидели Замок. Надо помолчать, потому что есть весь мир, и есть Эскориал – отдельная часть света и мира.. Все группы уже выходили из музея, и, казалось, я одна бродила по огромным залам. Из окон, похожих на бойницы, виднелась вся округа — на много – много километ-ров. Маленькие реки, ручейки, цветущий миндаль, зеленая весенняя трава. В одном зале, который тянулся, наверное, целый километр, вся противоположная окнам стена была сплошь разрисована картинами боя испанцев с маврами за Гранаду. Я так долго смотрела на стены, что скоро стала видеть живым, все, что происходило. Стали слышны вы-стрелы мавров со стен крепости, запахло дымом. Мавритан-ская женщина с корзиной фруктов держала девочку за руку и вела ее внутрь дома. Этой девочкой была я, и было очень страшно, потому что всадники в доспехах были уже совсем близко, соседний дом загорелся… Было страшно и в нашем доме. Взрывы доносились со всех сторон. Сквозь дым не было видно ни мамы, ни дедушки, ни его замечательного сундука с книгами. Было страшно, хотя нашей семье боять-ся было нечего. Мой дед Али, самый знаменитый врач мав-ританского квартала Гранады в свое время помог появиться на свет нынешней королевы Изабелле и получил в дар от ее отца и матери старинные арабские, еврейские и греческие книги и свитки о медицине. А три дня назад за всей нашей семьей Изабелла послала подводы. «Мой мудрый Али! Ус-покой мое сердце и душу. Покинь немедля Гранаду. Ядра, пули и война жестоки и невежественны. Я не хочу случай-ной гибели Лекаря. Только пока жив ты и хоть один твой ученик я буду спокойна за жизнь своих бедных детей. Про-клятие веет над ними. Всю жизнь я воевала с неверными во имя Господа. Но печальны и грустны усталые глаза детей. Излечи их! Испании нужны сильные властители. А если господь пошлет мне смерть, — сделай мои последние минуты достойными» – было написано в послании королевы. Вещи давно были собраны и уложены на подводы. Драгоценные книги и рукописи спрятаны в сундук. Но дедушка почему-то не хотел уезжать. Он выходил из дома и смотрел на горы. Как часто мы поднимались туда с ним и его давним другом Исааком. Дед чтил его и часто говорил, что без помощи на-стоев трав, секреты изготовления которых знал Исаак, вы-здоровление больных не было бы таким быстрым. Много познаний и умений было у Исаака. Он был Советником Ко-ролевы.. Кто лучше него знал, где и когда купить пшеницу, вина для королевских погребов, ковры для шатров. Он знал, насколько увеличить налоги, но дать крестьянам посеять хлеб. Сейчас Исаак приехал к своему другу тайно. «Боль-шая беда движется. Великий Инквизитор, духовник Коро-левы уговорил ее изгнать евреев из Испании. Взять Грана-ду. Изгнать евреев. Изгнать мавров. Всех колдуний и ведьм, помогающих при родах и врачующих бабьи хвори – на костер…Большие деньги готовы собрать евреи Королеве. Только пусть оставит их здесь. Как оставили испанские властители всех и мавров, и евреев после взятия Толедо. И как расцвел, засверкал город»…Я любила подниматься в горы вместе со стариками, слушать их неспешные беседы, бегать в поисках нужных растений по горным склонам, лю-боваться сверху садами и дворцами моего прекрасного го-рода. Последний раз мы поднялись туда неделю назад. Бе-локурый юноша, ученик деда, спасенный им год назад — француз дрался с маврами на стороне испанцев- с корзиной стал собирать травы. Я устала и заснула под речи почтен-ных старцев около ручья на коленях дедушки. Сквозь сон я слышала их разговор про древнее пророчество. В нем го-ворилось, что в год падения Гранады судьба мира решится на много сотен лет вперед. Мир в этот год может встать на тропу вражды народов, разлома, исхода … В этот же год Испания может двинуть корабли в неведомые страны и по-сягнуть на божества дальних земель, навлечь несчастья на последующих жителей оскверненных гор и долин земель за океаном..
Все зависит от того, останется ли Советник с Короле-вой или пойдет со своим народом, соберет ли белокурый христианин страшную траву, приготовит ли старец лекарст-во, поедет ли Великий Лекарь к правительнице, подаст ли девочка другой великой веры страшное снадобье духовнику государыни — Великому Инквизитору… Сквозь сон слышу слова деда: « Даже, если пророчество верно, не смогу спа-сать все человечество убийством одного человека — ненави-стного Инквизитора. Я — Лекарь. Границы государств долж-на формировать любовь, а не ненависть народов к другим народам. И любовь каждого ко всем своим соплеменникам»
Мы все никуда не едем. Всадники ближе и ближе, а дедушка все не велит нам садиться на подводы… Он лечит, лечит. Французов, испанцев, мавров…
Кто –то позвал: “Лиза! Лиза!” Нет дыма. Стихли вы-стрелы. Я одна стояла в огромном зале. Мы пошли дальше по замку. На многих стенах висели те же картины, что и в Прадо. Но здесь они имели совсем иной смысл…Другой «Сад наслаждений»…
В том, что все испанские короли, королевы, инфанты – были запрятаны в Эскориале в гробы, и лежали здесь в замке – удивительного ничего не было. Дело было в коли-честве. Залы, залы – и гробы от верха до низу. А гроба ко-ролевы Изабеллы там не было.
А в церкви, отлитые из чистого золота, эти короли стояли у алтаря, как живые (конечно не все).
Полицейские попросили нас к выходу. Автобус по-плыл вниз. Казалось, мы медленно спускались на самолете.
Вдаль зовет иная красота,
Манят нас монастыри чужие,
Манит Прадо и Эскориал
И полотна сердцу дорогие.
Вот заснули прачки у реки
и мальчишки в «дерево» играют,
Карлик «Примо» смотрит грустно так,
А Веласкес кисти подбирает.
Вечер над Кастилией плывет
Нас несет автобус до Мадрида
За спиной стоит Эскориал —
Королей испанских пирамида.
Завтра наш в Толедо путь лежит
Ах, Толедо, слово золотое,
Что случилось с сердцем расскажи
Что-то вдруг случилось здесь с тобою.
Когда мы вышли из метро в Мадриде около нашей гостиницы, я не узнала своей Олеси. Казалось все виденное в тот день неведомым образом проникло в ее суть Рыжего Клоуна и за день преобразило в Маху. Бархаты и шелка принцесс и королев, дорога к Эскориалу, цветущий миндаль – все казалось вошло в ее кровь. Всегда быстрая и разговор-чивая — Олеся тихо рядом. Ее старенький белый плащ укра-сился волнистыми складками и волшебным светом освещал дорогу по вечернему Мадриду, собор, в котором венчался Лопе де Вега. Такая обыкновенная русская шаль покрылась цветами, которые на глазах распускались и отцветали, ро-няя лепестки на тротуар. А может это я сама, насмотрев-шись за день красавиц в шелках цвета прелой вишни и ман-тильях увидела по иному увидела мою родную Олесю… Может и себя я увижу другой? В номере я первым делом побежала к зеркалу. Нет, там было мое отражение. Только почему-то мои волосы стали совершенно черными. Потом сзади меня появился красивый белокурый юноша и встал рядом…В зеркале стали мелькать лица мужчин, женщин в разных костюмах . Наконец, в зеркале возникла Олеся. Потом, самыми последними мои мама и папа. А в самом конце появился худой старик в чалме и каком-то белом наряде. “Лиза! Сейчас я показал тебе путь к тебе, который проделали случай и природа, чтобы вылепить твою красоту, вдохнуть нежность и доброту в твое ласковое сердце. Все эти люди- твои прабабушки прадедушки. Среди них не бы-ло недостойных. Но только тебе я могу отдать ключ от сун-дука с великими предсказаниями. Бери же его. А через год – приезжай в Гранаду. Я укажу путь к своему старому дому. Сундук цел. Ты узнаешь старые тайны Земли. И тебе откро-ется будущее народов. В сундуке старые свитки. Ты узна-ешь, что люди и народы много раз уничтожали друг друга и воскресали. Забывали свое прошлое и создавали новые го-рода. Эти свитки – времен Третьего Забвения. Когда народ отказался учиться и хранить свитки. Все знания стали отда-вать огромному спруту знаний, опоясавшему весь мир. По небу летали корабли, ведомые спрутом, под водой люди но-сились в других кораблях. Их путь тоже определял спрут знаний. Все смеялись над немногими хранителями свитков. Но огромный камень с неба разбил сердце спрута знаний. Он погиб. А люди стали беспомощны. Они стали надписы-вать предметы, чтобы не забыть свой язык и жить в пеще-рах. Но надписи стерлись и вскоре только хранители свит-ков могли разговаривать на древних языках. Это они, хра-нители свитков и помогли построить новые города и соз-дать новые языки » . Старик протянул мне ключ и добавил «Моя нежная добрая девочка! В глубине сундука есть не-большой ларец. Туда я положил свои записи и рассказы де-дов о лечебных тайнах трав. В этом же ларце лежат свитки, спасенные во время пожара самой великой библиотеки ми-ра. Это – свитки хранителей знаний времен Третьего Забве-ния. Никто не смог их прочесть. А продажа хоть одного из них сделает тебя богатейшей женщиной мира. Есть там и три флакона с драгоценными снадобьями. Но, открыв эти флаконы, ты не наживешь богатства. Ты станешь Лекарем. Первый – флакон, если ты захочешь его открыть — сделает твое доброе сердечко еще добрее, и ты будешь чувствовать боль всех живых существ. И людей и зверья. Второй флакон откроет тайны свитков александрийской библиотеки, пода-ренных мне Королевой. А третий – научит находить по свиткам те травы, которые дадут силу живым в борьбе с их болью. Но решить, что будешь делать с ларцом надо сразу. Если первыми в руки возьмешь рукописи – значит ты ре-шила их продать, и флаконы исчезнут. Если возьмешься за флакон и выпьешь хоть один, рукописи никогда не покинут тебя. Если ты откроешь сундук, и будешь думать больше пяти минут – исчезнет все и сундук, и флаконы, и рукописи. Думай, свет моих очей, ясноглазая шалунья! Решай – фла-коны или свитки. Но помни, я буду помогать тебя при лю-бом твоем выборе. Не буду осуждать, если выберешь путь богатства. Не откроешь флаконы и прочтешь рукописи, а продашь свитки….Что ж – пусть это будет твой путь и твое право » В зеркале я снова увидела свое отражение . Мои волосы в зеркале опять стали белокурыми.
Толедо начался со старого въезда в город и крепост-ной стены. Мы кружили, кружили вокруг города на автобу-се, потом кружили сами по улочкам, церквям, площадям … Я уговорила Олесю купить еще отдельные книги о Толедо – моем теперь самом любимом городе. Перед выездом нам показали маленькую таверну, где, вроде бы, встречались Сервантес и Лопе де Вега. Рядом открывался красивый вид на город, все стали фотографироваться, а я — зашла внутрь дома, где раньше была эта таверна. За столом сидели: кра-сивый мужчина в нарядном старинном костюме, однорукий старик и еще какой-то очень знакомый мужчина. Где же я это лицо видела. Чем-то на нашего Пушкина Александра Серегеевича похож… На плече Александра сергеевича си-дел огромный нахальный кот, похожий на моего Гришу. Кот помяукал и сказал: «Лиза! Я узнал главное! У тебя бу-дет трое детей. Два мальчика и девочка. И они не будут обижать котов и собак. А то мы посмотрели на семнадцать разных носков, разбросанных по полу, и сказали, что у та-ких неаккуратных девочек бывает злое сердце, а их дети будут мучить животных и не станут ними ухаживать. Вот я и побежал искать Мигеля, Лопе и моего хозяина. Только они знают, какими будут твои детки. Мигель сказал, что ни один из троих твоих сорванцов не обидит ни кошки, ни мышки, ни пса приблудного». Сказав это, котяра ловко подхватил с тарелки однорукого старика кусок мяса. «За-ходи, заходи, Лизавета Максимовна, не бойся. Видишь, и твой кот Гришка сорвался со своей златой цепи и прибежал сюда к нам. А Советник утонул на первом корабле, поки-нувшем Испанию. Королева просила его остаться, но он по-плыл вместе со всеми » — молвил черноволосый красавец Лопе.
“Толедо – маленький островок гармонии в хаосе этой жизни. Так – остров погибших надежд. В сущности место столь нереальное, что смысл его существования кажется пошловатым и глупым. Здесь в согласии жили три великих народа.Взяв Толедо у мавров, испанские властители разрешили всем остаться в городе. Толедо расцвел в единении трех народов. Дикость. Три пирожных сразу. Мечети. Соборы. Синагоги. Но Толедо забыто… А ведь шанс был… Как страшно, когда народ объединяет нена-висть. Советник утонул на первом корабле, покинувших Испанию евреев. Королева просила его остаться, но он по-плыл вместе со всеми. Не смог и великий Лекарь отравить Великого Инквизитора. Но потомки Али и сейчас лечат нашу королеву. Ведь всем врачам –маврам разрешили остаться в Гранаде. Так велика была слава Лекаря и всех арабских целителей Али! Мы ждем тебя! Смотри, какая белокурая красавица зашла к нам в гости!”- сказал однорукий. В полутемной комнате за спиной Лопе и Миге-ля появился старик. Он был похож на моего дедушку Али из Гранады.
«Тот, который мечтал о сыновьях и внуках
Больше жизни любил маленькую шалунью.
Тот, который знал все премудрости мира,
Познал покой, баюкая дочь своей дочери».
Пусть светловолосая гурия подойдет поближе к свету! О, Аллах, как же она похожа на мою черноволосую девоч-ку! . Никогда не осуждай выбор своих детей. Так и расти их. Вот ты и Гришка добрались до Толедо. А что Королева! У Властителей свои заботы. Сели евреи на кораблики, по-плыли прочь из Испании. А на следующий день Королева приняла Колумба, снабдила деньгами. Пусть плывет-едет. И вторглись испанцы в царство чужих богов, встревожили камни и святилища тех чужих гор и долин… Мигель, на-лей нашей красавице немного доброго вина, и мы все вы-пьем за ее здоровье!» — сказал Великий Лекарь…
Я вернулась в автобус…
….Осенью того года началось мое изучение испан-ского.
Зимой Олеся много болела и потратила деньги на ле-карства, о чем ужасно жалеет. «Все и так бы прошло! А те-перь не видать нам садов Хенералифе и Гранады! ». Мне, конечно, больше хотелось бы в парк Авентура или в Грана-ду. Но и в Петербурге весной очень хорошо. Ведь пришла весна! А весной и летом — и у нас замечательно. Скоро по-едем на дачу, которую наша семья снимает в Лебяжье еще с детства самой Олеси. Этот поселок называется «Лебяжье», потому что именно здесь, на южном берегу Финского зали-ва, лебеди делают долгую остановку для своих свадеб в ап-реле-мае, когда они летят из жарких стран на север за Пе-тербург. Но опять моя Олеся не выдержала. Продала какие-то замечательные акции, и полетели мы опять, как птички в теплые страны… Раньше, когда у нас на что-то не хватало денег, мама говорила ей : «Продай свой Газпром». На что Олеся отвечала : « Ты еще скажи – маму и совесть продай». Но вот- продала, видно, свою совесть. Но достала деньги на поездку в Испанию…
Самолет взлетел. Разносят напитки. Кому — кола, кому – фанта. И уже слышен, слышен запах жареной курочки с рисом. Скоро настанет самое прекрасное – обед на самоле-те… Никуда мне не деться от Гранады! В кармане моей курточки запрятан ключ от сундука со свитками. Дедушка Али! Скоро я прочту древние знамения! Но о главной тайне сундука я еще расскажу в следующий раз. А сейчас обед – только обед! Вот везет мне! Принесли обед, приоткрыла го-рячую фольгу на коробочке, а там… Там было мясо с жа-реной картошечкой. Какое вкусное!