Фелатрисса

Charitas omnia credit?
{ Любовь всему верит (лат.)}

Шура Барзеев влюбился! В это, конечно, трудно поверить, но Шура Барзеев — романтик, эстет, позитивист и неизменный поклонник талантов Генри Миллера, Анаис Нин и Александра Грина влюбился как простой мальчуган, с первого взгляда и навсегда. Нет, конечно, Шура и раньше влюблялся; он первый раз еще в детском садике в девочку с голубыми бантиками влюбился; за косички ее дергал и ведерко с песочком отбирал. Потом, когда в школе учился, то влюблялся периодически, но чтобы вот так сразу и так глубоко, это с Шурой впервые произошло. Начиналось все очень прозаично и буднично. Пришел Шура к двоюродной сестре на день рождения и поначалу скучал отчаянно. Сестра в текстильном институте училась, парней в текстильном мало, в основном одни девчонки, а те, которые и были, не очень разговорчивыми оказались. Водки на вечеринке не выставляли, вино — сухое; выпил Шура пару бокалов шампанского, от него только настроение ухудшилось. Уходить нельзя, сестра все-таки, не оценят родственники Шурино поведение. Так бы и скучал Александр весь вечер, да тут новая гостья пришла. Именинница подвела Шуру к ней знакомиться:
— Пойдем, братик, я тебя с замечательным человеком познакомлю.
Стояла гостья в окружении девчонок, рассказывала им что-то веселое, и уже сам ее бархатный голос привлек Александра Барзеева. А когда повернулась она к Шуре, грациозно наклонив головку и протянула ему руку для знакомства, то ласковая мимолетная улыбка вдруг появилась у нее на устах. Шура вздрогнул. Невероятная это была улыбка; очаровывающая и притягивающая, обворожительная улыбка. Нет, это была не Рафаэлев-ская мадонна и не Кустодиевская красавица. Рембрандтовская Саския ; капризная, неж-ная, кокетливая Саския ван Эйленбюрх дочь бургомистра из Леевердена; именно такой, увидел ее великий голландец, и именно такой он показал ее всему миру. Такие же слегка неправильные черты лица и грубоватость форм, но и такие же глаза; огромные небесно-голубые, сверкающие глаза. Ни о чем другом теперь Шура и думать не смел, весь вечер с новой подруги глаз не сводил, никому не давал к ней даже приблизиться, стихи о любви читал, про параллелизм в творчестве художников Кустодиева и Рембрандта рассказывал. Потом они влюбленные всю ночь по Москве бродили, на звезды смотрели, а Шура историю архитектуры Москвы живописал. «Храм Покрова Богородицы на Рву», Барма и Постник, взятие Казани, крещение татар, торжество русского народа, «Никольский собор в Зарядье», «Церковь рождества Богородицы в Путинках». Очень красочно Шура все рассказывал. Саския на него восхищенными глазами смотрела и каждому слову внимала, а главное Шура так свою экскурсию построил, что влюбленные, в конце концов, возле его общежития оказались. Вначале «Церковь Всех Святых» осмотрели, по церковному кладбищу прошлись, а оттуда уже и до Шуриного родного Орлика рукой подать.
Предложил Шура любимой своей зайти посмотреть на скромное его обиталище. Девушка вначале в комнату заходить не хотела, долго отнекивалась и отказывалась, но Шура весь свой талант использовал и уговорил таки. Зашли в комнату, а на Шуриной кро-вати Самсон-друг спит. Шура очень расстроился:
— Что же это ты, Самсоныч, разлегся тут, как свинья поверх одеяла? Видишь, мы отдохнуть пришли. Я и моя любимая — Соския! (Шура так и произнес Соския, через бук-ву «О», он слышал где-то, что настоящие голландцы всегда так говорят).
— Ну, Шура, ты так бы и сказал, что не один пришел, а с товарищем. А друга свиньей обзывать – нехорошо, не по комсомольски это.
Слез Самсон с Шуриной кровати и отправился Леху Сушинского будить. Он решил на Лешиной кровати прикорнуть немного, а Леха его намерения спросонья неправильно истолковал:
— Самсон, ты чего это тут? Может, нехорошее что задумал? Прекрати!
— Что прекратить? Говорят и не знают сами, чего говорят! Шура вернулся!
— Ну и спал бы вместе с Шурой, у него кровать широкая!
— Так он не один пришел! Соску какую-то привел.
— А! ну, если соску, тогда другое дело. Физиологические потребности уважать надо.
А Шура их диалог и не слышал совсем, не до того ему было. Шура принялся на ночлег укладываться. Время позднее — людям спать надо. Но тут его неприятность крупная подстерегла; очень уж его девушка неподатливой оказалась. Сколько Шура ее не уговаривал, ничего не получалось, всякий раз у нее отговорка находилась: то у Шуры ноги колючие, то Самсон не спит, смотрит, то еще какая-то ерунда. Наконец после долгих переговоров удалось Шуре верхнюю часть девичьей «аммуниции» снять, но дальше пройти никак. все Сашины уговоры нанеприступную крепость наталкивались.
— Нет, Сашенька, я так просто не могу, я себе обет дала; никому не принадлежать, только одному любимому и единственному.
— Любимая! Так в чем же дело, я ведь и есть твой самый дорогой и единственный!
— И все равно нет, Сашенька, только после свадьбы…
Услышал Шура Барзеев такие слова и весь счастьем и нежностью неописуемой охватился, — «Ах, какая же все-таки моя Саския целомудренная». Хотел было он меж собою и девушкой любимой меч положить или на другую кровать перебраться, но очнулся вовремя; кровати все заняты, а меча у него отродясь не водилось. Расслабился Шура и начал стихи сочинять. Шура всегда, когда в волнительном состоянии оказывался, в голове рифмы прокручивал. Замечательные в этот раз у него стихи получились, чувственные и проникновенные.

Любимые девушки – вид ваш прекрасен,
И мысли наивные радуют нас.
Но мир окружающий очень опасен,
А каждый четвертый вокруг …

Тишина, ветерок за окошком шуршит, Шура подходящую мужскую рифму на …ас подбирает, а сам к предмету страсти своей потихоньку подкрадывается, он решил теперь другим методом воспользоваться, «тихой сапой». И кто знает, может и достиг бы Шура своего заветного желания, но тут новая неожиданность; откуда-то стук раздался, слабенький такой; тук-тук-тук. Шура даже вначале подумал, что это у него в голове рифма стучит, но тут снова и посильнее уже; тук-тук-тук!
— Шурочка, мне страшно, кто-то в дверь стучит.
— Да кто же к нам стучать будет, любимая. У нас открыто всегда.
Вскочил Шура с кровати, дверь распахнул, действительно нет никого. Из коридора тихий свет льется и ни души. Шура назад к своей кровати вернулся, но тут снова стук повторился. И Шура окончательно из мира грез вернулся:
— Любимая, так это же Полковник из шкафа стучит.
— Как из шкафа? Что же у вас в шкафу полковники проживают?
— Не тревожься, Саския моя, Женька Лазарев – отличный парень, он у нас часто в шкафу спит. У него болезнь такая хитрая – Агорафобия. Он на открытом пространстве спать не может, ему нужно, чтобы со всех сторон стены окружали, а в шкафу мы его на ключ закрываем, у нас дверь неплотно закрывается и ночью случайно открыться может.
Подошел Шура к шкафу, ключик повернул, дверка открылась, а оттуда парень взъерошенный выскочил, и в коридор бегом, на Шурину девушку любимую даже и не посмотрел. Парень в туалет побежал, а Шура назад в кроватовку вернулся; лежит его девушка тихонько на кровати, в одеяло с головой завернулась и молчит.
«Стеснительная» — подумал Шура и снова мечтам предался. Красивые у Шуры мечты, возвышенные; о большой любви, о родственности душ и чувств. Мечтал, мечтал Шура и не заметил, как заснул. Да и как не заснуть; крепкий молодой организм своего требует. А у Шуры организм очень крепкий был.
Проснулся Шура — светло совсем. Солнышко в окошко светит, за окном птички поют, друзья в институт собираются, Саския к стеночке отвернулась, в одеяло закуталась, не слышно ее. Тут как раз и Женька из шкафа вылез:
— Простите меня, ребята, я вам, наверное, весь кайф сломал, но уж очень писать захотелось, сил терпеть не было.
Если бы Женька Лазарев таких слов не сказал, то и Шура промолчал бы, и неизвестно чем бы все закончилось, но тут Шуре немного неприятно стало:
— Не понимаю я вас, Полковник, как вы можете такие вульгарные слова в присутствии моей дамы произносить, моя Саския таких слов не любит и к тому же стесняется очень!
Но ведь и Полковник Лоуренс не простой парнишка был, он тоже обижаться умел:
— А я вас тоже не понимаю, Саша! Такой солидный человек, а позволяете себе на уши макаронные изделия навешивать. Никакая это не Саския, это Нинка из Энергетического. Я ее по голосу сразу признал. Никого она не стесняется, она половину Энергетического института окончила, и прозвище у нее для этого соответствующее есть «Мериохане».
— Погоди, Лоуренс, погоди. Что это ты непонятное такое говоришь; «Мери…»
— Что-то вы сегодня расслаблены очень, Шура, почти как жираф. На примере поясняю. Вы про Клеопатру египетскую слышали? Так вот у нее такое же прозвище было «Феллатриса мериохане», что в переводе на русский язык означает — рот нараспашку.
— Рот нараспашку? Так ты что, Лоуренс, хочешь сказать, что она минетчица, а меня всю ночь динамила по-крупному?
— Ну вот вы и окончательно проснулись, Шура! Совершенно правильное слово вы подобрали. «Динамистка». Нинка любит парнишкам вроде тебя мозги пудрить. Она от этого кайф большой ловит.
— Ах, ты ж сука этакая! – Шура матерно выругался, — Я к ней с любовью огромной, а она — динамо крутить?!
А «девушка любимая» еще больше Шуру расстроила: откинула она одеяло и так заразительно смеяться начала, что все вокруг дела свои побросали и тоже смеяться принялись.
— Смотри-ка, она же еще и смеется надо мной! А ну-ка, детка, иди погуляй в коридорчике, отдохни, успокойся маленько
Схватил Шура обидчицу свою поперек талии и в одних маленьких трусиках в коридор выставил. Но тут уж полковник вступился:
— Зря ты Барзеев так грубо; не по чину. Нинка чувиха клевая, а то, что она тебя кинула маленько, так это у нее в крови. Да ты и сам виноват. Ведь у тебя, Шура, при виде любой симпатичной девчонки, в глазах сразу же алые паруса появляются.
Рассмеялся Шура, вся злость у него прошла сразу. Шура в институт ушел, Нинка в его кроватке отсыпаться осталась, она после этого еще пару дней в общаге ошивалась, и в Шуриной комнате много гостей перебывало, но сам Шура после такого конфуза преобразился; Александру Грину и Генри Миллеру он также как и раньше верен остался, но в любовь с первого взгляда верить перестал.