Луч солнца был нежен, ласков и настойчив. Маленькая фасолина старалась оставаться холодной и замкнутой, но его мягкие прикосновения ласкали ее, ничуть не оскорбляя достоинства, его теплые слова и поцелуи проникали в самое сердце, и она вдруг с удивлением обнаружила, что с трудом расстается с ним по вечерам, а потом ждет, не дождется, когда он вновь появится утром, примет ее в свои ласковые объятия и осыплет всю своими нежными поцелуями.
– О, как я люблю тебя! – шептал он ей. – Как бы мне хотелось, чтобы ты вся-вся была моей, раскрылась для меня!
– Я люблю тебя! – отвечала фасолина. – Я тебя очень, очень
люблю! Но я не могу, я не должна этого делать!
– Родная моя! – шептал он. – Фасолинка моя, любовь моя единственная! Я так счастлив и мне очень хорошо с тобой! Мне и т а к хорошо с тобой! Мне никогда не было так хорошо, я никогда не чувствовал ничего подобного и даже не знал, что может быть такое. Я никогда не предполагал, что может быть такая любовь, что может быть так хорошо. Мне постоянно хочется тебя. О, если бы ты могла быть моей! Потом мы пожалеем о своей сдержанности!
– Любимый, родной, дорогой, хороший мой! – отвечала она. – Я знаю, что мы пожалеем, но все равно, мы не должны этого делать!
Три месяца их нежной и чистой любви пролетели, как сон. А потом судьба разлучила их и разлучила навсегда.
Фасолина оказалась в холодной земле. Луч солнца не мог пробиться к ней – он должен был жить в другом мире, он только мог пересылать ей свои теплые приветы. Они оба мучились из-за разлуки, но фасолина, может быть, мучилась больше, а может быть, и не больше. Кто знает?
Она думала о том, что теперь в ее жизни никогда не будет счастья, что зачем она была такой глупой, зачем она не отдалась своей любви, зачем она не сгорела в объятиях любимого?
А потом пошел дождь. Большая жизнерадостная капля, радуясь тому, что существует и летит, мчалась к земле, отражая в себе всю прелесть окружающего бытия. Она коснулась бархатного нежно-зеленого листочка и замерла от переполнившего ее чувства. «Я люблю тебя!» – сказала капля и нежно поцеловала листочек. Листочек затрепетал. Это был совсем еще молоденький листочек, юный и наивный, и он впервые слышал такие слова.
Капля задержалась на листке, она ласкала его, но она знала, что ее путь лежит дальше, и они должны расстаться. Конечно, она могла бы и остаться и прожить свою жизнь до конца с листком, но ее тянуло к неизведанному. Расставание было горьким.
– Хочу тебя! – шептала капля.
– Возьми меня, я весь твой! – трепетал листок.
Собрав всю свою волю, капля отказалась принять этот величайший дар и… полетела дальше. А нежный листочек отдался первой же следующей капле. Когда наша капля узнала об этом, ей стало горько и обидно. Она тогда еще не знала, что самый длинный (и самый нежный, самый счастливый) путь от любви и первой зародившейся страсти до удовлетворения этой страсти – это путь первой любви.
А другие, если они будут, идут уже по проторенной дорожке, им легче и… может, слишком легко… так, что и любви не остается.
– Так вот они какие! – воскликнула наша капля и упала на другой листок с полной решимостью идти до конца.
На другом листке были следы капель, прошедших по нему раньше, но он был зеленым и упругим, он знал любовь и томно отдавался ласкам. Капля познала прелесть удовлетворенной страсти и, и горячо поцеловав листок на прощанье, покатилась дальше. Так она катилась с листка на листок, любя всех и не любя никого, уверенная, что другой любви нет и не может быть на свете.
– Хочу тебя! – говорила она каждому новому листку и, чаще всего, этого было достаточно. В тех же случаях, когда листок при этих словах не отдавался ей, она добавляла:
– Люблю тебя, родной мой, хороший! Как хорошо, что я тебя встретила! – и эти слова действовали всегда, так что наша капля уверовала в их магическую силу и заучила, как программу любви.
А потом, оставив большую часть своего «я» по разным листкам, капля попала на землю и, просочившись сквозь трещину, очутилась рядом с фасолиной.
– Хочу тебя! – привычно сказала капля и заключила фасолину в свои объятия, из которых та с большим трудом вырвалась.
– Люблю тебя!.. – сказала капля и снова потянулась к фасолине.
– Но я не люблю тебя! – удивилась фасолина.
Капля задумалась. Фасолина была толстой и круглой и тем отличалась от широких и тонких податливых листков, которых капля привыкла любить, и в этом смысле она казалась ей неинтересной. Но, с другой стороны, у фасолины была гладкая белая приятная кожица. И потом она держалась так недоступно, а капля не привыкла отступать. И капля перешла в длительную осаду.
Она шептала фасолине те слова – «родная», «хорошая» и пр., – которые, она знала по опыту, должны были подействовать. Изредка она касалась фасолины легким поцелуем, и эти при-косновения и слова согревали фасолину, хотя она и знала, что сама капля холодна внутри.
Фасолине было уже хорошо от того, что она не одинока, что есть с кем говорить, раскрыть свою душу, рассказать о своей любви, о которой раньше она никогда никому не смела говорить. Капля же столько в жизни видела, столько знала! В ее богатой впечатлениями душе обычный мир отражался красивой сказкой, с нею было интересно.
Капля все разглядывала фасолину, уже развернув в полную силу свою испытанную программу любви, все еще сомневалась: а стоит ли фасолина этих усилий? Может, она не так уж хороша? И что в ней особенного?
Эти странные сомнения не давали ей покоя. Но, сомневаясь, она, на всякий случай, шептала привычные слова любви.
Фасолина вдруг обнаружила, что вся она со всех сторон окружена, что капля обхватила ее и крепко сжимает в своих объятиях, и, главное, – ей это приятно, ей хорошо и покойно. И она отдалась новой любви со всей накопившейся страстью.
Капля, просачивалась своими молекулами в глубь ее тела, и наконец фасолина, разбухнув и размякнув от неги и ласки, раскрылась! Это был настоящий праздник любви. Индивидуальность капли исчезла в этой любви так же, как и индивидуальность фасолины: теперь уже они представляли одно целое.
Капля забыла о том, что ей хотелось ранее, чтобы любовь с фасолиной была только эпизодом в ее жизни, она забыла о себе так же, как и фасолина о себе: они теперь говорили и чувствовали только – «мы». Капле теперь ничего не нужно было, кроме фасолины и их любви – единственного настоящего чуда жизни.
Она поняла это и оценила, как редкое счастье, которое не всем дано, которое могло пройти мимо нее, и она могла бы даже не узнать о том, что т а к м о ж е т б ы т ь.
А вот если бы капля с самого начала знала, что так закончится, разве бы она пошла на это? Нет, конечно.
Капли! Б у д ь т е о с т о р о ж н ы!