«Я хочу, что бы меня кто-то ждал, что бы считал минуты, секунды до моего появления… хочу превратиться из серого размазанного плевка на обшарпанном тротуаре этой, такой повсеместно не сложившейся жизни в пусть маленький и мимолетный, но солнечный блик. Пусть кому-то станет важно меня увидеть, почувствовать…»

Пол в ванной был холодный и влажный. Лиля сидела на нём, подогнув под себя левую ногу, прислонившись к холодному стояку сутулой спиной. Где-то в заоблачной дали четырёхметровых потолков непроветриваемого совмещённого коммунального санузла желтела лампочка на сорок ватт. Свет от неё был тусклым, о нём можно было только догадаться. Тени от чугунной, облезшей ванной, от шатающегося унитаза расплывались размазанными пятнами на когда-то белых клеточках кафеля, да ещё стены, лыбившиеся отваливающимися лохмотьями белой краски казались иногда покрытыми старой, потускневшей позолотой.

Пятнадцать минут назад Лиля приняла душ и теперь, замотавшись в старый, домашний, уже много лет отчаянно пахнувший луком халат сидела и смотрела на то, как пар оседал росой, и лампочка методично раскрашивала капли воды, даря стенам иллюзию позолоченного аристократизма.

«Я хочу…» — Пальцы, обтянутые сухой, красной от неухоженности кожей, теребили одну единственную, надломленную стиральной машинкой, перламутровую пуговицу халата. «… ну хоть раз в жизни, ну пусть хоть раз, пусть и я стану главной, нужной, просто необходимой, пусть хоть кто-то заметит моё существование…»

Когда-то очень давно Лиля приехала в город за своим счастьем, за победой и триумфом молодой, уверенной в себе, подающей нескончаемую вереницу надежд на лучшее, швеёй-мотористкой. Она, закончившая с отличием техникум, была уверена, что, проработав в городе всего несколько месяцев, начнёт готовиться к экзаменам, поступит в институт и обязательно станет самым известным в стране модельером.

«Господи… ну почему так? Ну почему!!! Ну что ж я такого сделала, господи! Ну, прости! Ну, помоги же! Я не хочу быть одна! За что? Хочу, что бы меня ждали, считали минуты до моего появления! Разве это так много?» Волосы, влажные и не расчёсанные липли к мокрой стене, покрывая её мелкой сеткой мелированных и секущихся трещинок.

Месяц назад Лилька въехала в комнату огромной, уцелевшей с незапамятных времён барского разгула, коммуналки, доставшуюся ей от упившегося вусмерть бывшего мужа. Соседи, прилагавшиеся к комнате, были тихими и вонючими. Их было много, наверняка в несколько раз больше чем комнат, и даже вскольз встретиться со всеми и каждым ещё не удалось – кто-то был в запое, кто-то не говорил на единственно доступном и родном Лилином языке, а с некоторыми она сама не хотела заводить никакого знакомства.

«Ну скажи, господи, почему всё так вкривь? Ну я же добрая… я же всех прощаю… я зла не держу ни на кого… почему ж на меня никто и не посмотрит? Ну что ж я, а… господи, ну … Ну пусть хоть кому-то я буду нужна ещё на этом свете! Хоть кто-то пусть меня ждёт… пожалуйста… Ожидать человека – это так мало, но так важно… ожидание меня» Лиля зажмурилась, воображая себе нетерпеливого, измученного каждой секундой остающейся до встречи, человека. Она представила себе сначала мученническое выражение страждущих глаз, сжатые в волнении губы. Она даже почувствовала учащённое сердцебиение нетерпения. И вдруг взгляд взрывается радостью, сердце ухает и кровь ударяет экстазом в кончики пальцев – да, именно так по Лилиному мнению, рождается наслаждение встречи, именно так ощущается Лилино появление, вот так, только так, она хочет это пережить, увидеть это давно забытое счастье в глазах напротив!

На кухне надрывался чайник, гремели кастрюли, и уже в третий раз за последние несколько минут отчаянно материлась соседка из противоположной от Лили комнаты.

Влажность постепенно расселась по плоскостям и выступам ванной комнаты, и теперь лампочка, выглянув из рассеивающихся паровых туч, силилась осветить настенную живопись, оставленную несколькими поколениями коммунальщиков.

«Лилька! Блин, коза!» Дверь в ванную качнулась полотенцами, «Я обоссусь сейчас!» — завопила она мужским басом соседа-электрика «Пять минут тебя уже под дверью жду! Выходи уже, давай! Не одна живёшь тут! Люди ещё тут! Давай -сил моих больше нет тебя ждать! З-з-араза!»

Дверь ухнула и решив не сопративляться грубым ударам мужского кулака, распахнулась, больно ударившись облупленной никилерованной ручкой о стену. Мишка, не в силах больше терпеть ни секунды, ввалился в уборную. Лицо его было исковеркано гримасой физического страдания. Увидев, что Лиля в течении секунд сможет убраться из ванной, он чуть охолонил и как-то похабно процидил сквозь зубы «Ну блин, ты и дура… Никогда ещё так не радовался тебе в сортире! Давай уже – освобождай помещение…»