Иван проснулся точно в определенное время, по выработавшейся за годы службы и войны привычке – ровно за минуту до подъема. Сейчас забегают санитары, сестрички будут будить раненых и раздавать таблетки, пичкать микстурами, ставить клизмы… Но что-то необычное было в этом утре,. словно что-то исчезло или появилось в мире. Иван прикрыл глаза и вдруг осознал – пропала боль в руке! Осталось лишь легкое нытье, которое можно и не замечать. Он пошевелил пальцами, осторожно попробовал, сколько мог, согнуть руку в локте… Боль не вспыхнула черным пламенем, не ударила в плечо и голову, словно никогда раньше так и не делала.
Неожиданно раздался истошный вопль. Непохоже на крик от боли, скорее человек кричал какое-то слово, причем, вроде бы одно и то же, но разобрать, что он кричит, Иван не смог. Соседи по палате тоже прислушивались, пока старший сержант Васька по прозвищу Машинист, не завопил сам во все горло.
— Победа! Братцы славяне, победа!
Точно! Тот человек внизу и орал это единственное слово – победа, победа… Иван откинулся на подушку. Вот она, пришла наконец. Ждали со дня на день, наши уже в Берлине, приканчивают гада в своем логове, и… Гитлер капут! Все, победа. Кончилась война, больше никто не будет умирать…
В палату на одном костыле из соседей палаты приковылял Николай Николаевич, старшина его роты. Наде же случиться такому — их и ранили в один день, и в госпиталь один и тот же угодили.
— Капитан, слышишь, победа! Дожили, дошли, Митрофаныч… Теперь все, войне конец, теперь все по домам.
Старшина был самым старшим по возрасту в роте и его все, включая офицеров, именовали только по имени-отчеству.
— Поздравляю тебя, Николай Николаевич! Пришел и к нам праздник, а сколько же мы его ждали…
По коридору бегали санитары, поторапливали всех на завтрак, а после него всем обещали слушать Левитана, важное правительственное сообщение… Николай Николаевич вытер ставшие влажными глаза и тихо сказал.
— Я помню, как Левитан о войне объявлял, до сих пор в ушах те слова застряли, как осколок. Вспомню, мурашки по коже от страха.. И вот, не думал что доживу и еще раз услышу, только теперь, как мы этих гадов раздавили… Вставай, капитан. Победа победой, а пожрать надо. Может, что, по случаю, вкусного дадут, а не баланду.
После безалаберного завтрака, так и не поняв, чем их кормили, все, кто мог ходить, собрались в скверике, возле большого громкоговорителя. Оттуда доносились какие-то хрипы, треск и никакого Левитана. Иван взглянул на свои часы, подарок разведчиков, не какая-то там немецкая штамповка, а настоящий «мозер» — вроде бы уже пора, как вдруг
с полуслова на них обрушился трагический и ликующий голос главного диктора страны:
«…фашистская Германия безоговорочно капитулировала. Великая Отечественная война советского народа победоносно завершена, товарищи!»
От этого голоса и этих слов запершило в горле и защипало в глазах. Капитан Иван Морозов уткнулся в плечо своего старшины, а тот плакал, не стесняясь и не скрывая слез. Выступление больше никто не слушал, кому нужны теперь какие-то подробности, кто подписывал капитуляцию, когда будет отмечаться День победы, никого уже не интересовало. Пришла победа, пришла и все. Самое главное товарищ Левитан уже сказал, а остальное узнаем потом… Из окон торчали головы тех, кто не мог спуститься вниз, они тоже что-то кричали, смеялись…
Поддерживая старшину, ковылявшего с одним костылем (по два не хватало на всех), Морозов отошел с ним к здоровенному платану и помог товарищу усесться на землю.
— Посиди, старшина, а то ты сегодня набегался на месяц вперед.
Николай Николаевич вытер слезы и к нему вернулся его обычный хозяйственный рассудок.
— Капитан, а ведь обмыть победу надо. Нехорошо просто так праздновать, не по божески. Только вот из меня ходок плохой, дай бог да палаты доползти, а уж до магазина…
— Ты прав, Николай Николаевич, такое раз в жизни бывает и нам на долю выпало. А ты знаешь, у меня и рука болеть вдруг перестала, наверно, чувствовала, что сегодня за день такой. Умная у меня рука, оказывается, это к счастью. Надо бы ребят сгоношить, тоже, небось, сейчас о том же самом думают. Не будем же мы с тобой вдвоем пить, а старшина?
— А мы с тобой все равно и вдвоем выпьем, ведь сколько вместе провоевали, а?
— Почти три года.
— А что такое год на войне? Зачет за три, а может и за все десять?
— Не знаю, не пробовал считать, но уж точно, не день за день считать не будем…
— То-то и оно, капитан. Давай, к ребятам, а я здесь отлежусь, а потом вон в тех кустиках ждать буду.
Соседей по палате уговаривать не пришлось, они и сами уже бурно обсуждали, как, где раздобыть бутылку, насобирать закуску и отметить победу. За водкой решено было отправить Ивана с Васькой. Машинист — парень здоровый почти, может дотащить хоть ведро водки, а капитан пускай уламывает продавщицу, которой строго-настрого запрещено продавать раненым водку.
Катя была женщиной смешливой и пухлой, до удивления чувствительной. У нее жених пропал без вести еще в начале войны и она не переставала вглядываться в каждого раненого, прибывающего в этот южный город, расспрашивала, кого могла, о своем Митеньке и ждала. У раненых такое постоянство вызывало уважение, никто не пробовал даже подступиться к симпатичной продавщице. А когда один лихой летчик, видимо отшитый ею, принялся врать в палате про свои шашни с Катериной, ему устроили темную, невзирая на его ордена и звание.
Катю долго упрашивать не пришлось, она сама завернула несколько бутылок «сучка» в тряпку и передала Ваське-машинисту. Иван отсчитывал деньги и старался не глядеть на Катино лицо. В ее простодушных глазах он прочел удивление и обиду – сегодня у всех победа, а ее Мити дома нет, как же так? Так не должно быть, это несправедливо, нечестно…
По кустами собралась большая компания и сидели сегодня ни от кого не прячась, сегодня солдату можно все, это читалось на сияющих физиономиях, радостно встретивших долгожданных гонцов. Солнце уже было высоко и наступала непривычная для большинства раненых южная жара. Вася бережно уложил бутылки в тенек, начал раскладывать свертки с едой.
Николай Николаевич разлил водку по алюминиевым кружкам и поднял свою.
— За Сталина, за победу и всех нас! Ура!
Ответное «ура» было коротким и недружным, душа требовала не речей, а чего-то более существенного. После первой кружки у ослабевших от ран и скудной еды победителей языки развязались сами собой. Все наперебой начали вспоминать самое-самое, что казалось им важным в это момент, что было год, два назад… Бесконечные рассказы о военных буднях, о четырех годах страха и смерти, мужества и боли…
Иван поднял кружку.
— За тех, кто не вернется никогда.
Словно обрезало все разговоры, лица стали жесткими, закрытыми. У каждого было, кого помянуть, кому сказать прощай..
Николай Николаевич на правах старшего плеснул понемногу в свою кружку, иванову н
подвинулся ближе.
— Помнишь, капитан ту ночь под Сталинградом, когда Худайбердыева немцы украли? Вместе с пулеметом. И особисты чуть не со всей армии к нам сбежались?
— Еще как помню, такое не забудешь..
— А когда все ушли, мы с тобой за избавление от верной смерти пили? Вдвоем – ты и я. Что ты тогда сказал?
— Сказал, что если уж от своих кое-как от смерти ушли, то немцам нас ни за что не прикончить, до победы обязательно доживем.
— Точно. Вот и дожили. С победой тебя, Иван Митрофанович.
— И тебя, Николай Николаевич.
Лейтенанта Иван приметил уже давно, он ходил от одной группки раненых к другой и что-то выспрашивал. Потом кто-то показал в сторону кустиков и лейтенант отправился к ним.
— Здорово, славяне! С победой вас!
— Здорово! И тебя так же! Давай к нам, садись,
— Налейте лейтенанту…
— Ни-ни-ни! Хлопцы, я на службе. Победа, конечно, победой, а выходного дня в армии товарищ Левитан не объявлял. Кто тут капитан Морозов будет?
Иван повернулся к лейтенанту.
— Я капитан Морозов, а в чем дело?
Лейтенант хохотнул, полез в карман гимнастерки и вынул бумажку.
— Да ты сам читай, я только рассыльный, там все сказано.
Иван разглядел надпись наверху — «Городской военный комиссариат», ниже… «явиться в 14.00 к военкому…»
— А в чем дело, зачем я понадобился вашему военкому? Меня, можно сказать, уже демобилизовали по ранению, на что я ему теперь-то, почти безрукий?
Лейтенант картинно пожал плечами.
— Так я же говорю,- только развожу повестки, а что, зачем, да почему, это не мое дело. Правда, слышал, что о каких-то наградах речь идет или еще что…
Компания, настороженно следившая за разговором, сразу повеселела.
— Эй, Митрофаныч, орден тебе, наверно, положен, вот и ищут.
— Точно! Мне медаль после второго ранения аж через полгода вручили, может и тебе так…
Николай Николаевич похлопал Ивана по плечу,
— Езжай, капитан, тебе и впрямь награда положена за последний бой в Польше, помнишь?
— Еще бы не помнить, старшина. Помню. Ладно, едем. Вещи брать?
Лейтенант опять захохотал.
-Какие вещи, еще вернешься, может и водочки тебе останется, ребята приберегут. А?
— Что ж, так вот в больничной одежке и ехать?
— А что, ты ведь раненый герой, и в таком обличье там примут.
Что-то суетливое и фальшивое показалось Ивану в лейтенанте. Ему уже лет тридцать пять, наверно, а всего лейтенант. Как-то не вязалась его застиранная гимнастерка с круглой лоснящейся физиономией. Но думать было некогда, лейтенант уже встал и выжидающе смотрел на Ивана.
В «эмке» за рулем сидел здоровенный бугай, а на заднем сиденье примостился старшина с новенькими твердыми погонами. Лейтенант открыл заднюю дверцу.
— Залезай! Принимай, старшина, еще одного героя, может, вместе ордена получать будете.
И опять Ивану не понравился тон лейтенанта, а старшина громко заржал в ответ на шутку. Бугай рванул машину с места. Морозов с интересом смотрел в окно – в этом южном городке ему до войны не приходилось бывать, а из госпиталя немного увидишь. Маленькие белые домики, высоченные пирамидальные тополя, отбрасывающие резкие полосатые тени на дорогу, буйство молодой зелени во дворах… Машина попетляла по узким улицам въехала в центр, здесь уже стояли двух и трехэтажные дома, кое-где даже уложен асфальт. «Эмка» притормозила возле неказистого двухэтажного здания с небольшой табличкой у входа. Из всех слов на ней Иван успел рассмотреть только одно — «…госбезопасности»…
— Эй, лейтенант, куда это мы приехали? Ты же говорил, что в военкомат.
— Это и есть военкомат для таких, как ты, героев. Выходи! Петро, помоги капитану, а то он со страху сейчас в штаны наделает.
Старшина с новенькими погонами резко ухватился за раненую руку, сжав ее, словно клешнями.
— Выходи, капитан, а то опять руку сломаю.
Боль полоснула по груди, Иван даже застонал. И еще – от бессилия. Он медленно вывалился из машины, неожиданно для себя потерял равновесие и упал на колени возле дверцы.
— Хватит притворяться, старшина отведи его к майору. Теперь он с ним заниматься будет.
Сквозь завесу боли Иван все-таки смог разглядеть двери, часового внутри и полутемный коридор, по которому здоровяк-старшина попросту проволок его, как тряпичную куклу и вбросил в раскрывшуюся дверь кабинета. Иван с трудом удержался на ногах и огляделся. В кабинете никого не было – стол, перед ним стул, прибитый к полу, железный сейф. Больше ничего.
— Здравствуйте, Иван Митрофанович. Давно хотел с вами познакомиться.
Иван обернулся. В дверях стоял незнакомый майор, позади маячила рожа старшины.
— Проходите, садитесь.
Майор неторопливо прошел за стол, открыл ключом ящик и вынул оттуда папку.
— А почему я здесь, что случилось, майор? Зачем меня сюда привезли?
— А вы не догадываетесь, капитан? Подумайте, вспомните, что такого там за вами числится?
— Ничему за мной числится. Воевал, как все. Ранен – теперь в госпитале. Почти здоров, только вот рука не совсем…
— Как же, как же, знаем, боевой офицер, столько наград… А все-таки, давайте-ка вспомним 1944 год, октябрь, Польша…
— А что там вспоминать, все как всегда, воевали и в Польше…
— Вот. А с кем воевали?
— Как это с кем, с немцами, конечно, что вы, майор, глупые вопросы задаете.
Лицо майора окаменело.
— Заткнись, сука, продажная, я тебе не глупые вопросы задаю, а допрашиваю тебя, как врага нашего советского народа. Ты кого оружием в Польше снабжал, а?. Почему ты «Армии Крайовой», злейшим врагам Советской власти автоматы раздавал? Ты вот о чем вспомни, а потом посмотрим, кто из нас глупости говорить будет.
— Так ведь они вместе с моей ротой в атаку на немцев ходили, мы же пять раз ту деревню проклятую брали! Что ж я их без оружия в бой посылать должен? Они там почти все и полегли, да и мои тоже…
— Так, начинаем признаваться. Это правильно, капитан, все равно ты бы нам все рассказал, у нас для таких, как ты много способов разговорить найдется. А теперь, подлюга вражья, все по порядку….
Иван закрыл глаза и застонал. Боль вернулась….
Лейтенант достал из-за пазухи четвертинку водки. Здоровяк за рулем неодобрительно покосился на водку и лейтенанта.
— Эй, Коля, смотри, мы на службе. Нам еще ходку сделать надо. Да и майор, если узнает, плохо тебе будет.
— А откуда он узнает, ты, что ли на меня капнешь? А? Ты можешь, ты у нас правильный,- водку не пьешь, не куришь… Даже к бабам не ходишь! Только пострелять любишь, а? Я что-то не так сказал?
Лейтенант, сбил белый сургуч с горлышка, выковырнул мизинцем картонную пробочку и протянул четвертинку старшине на заднем сиденье.
— Выпей, Петро, за победу и за нашу работу, чтоб всяких гадов ловить и к стенке ставить. А выпьешь, спроси у этого Вовы, где он на фронте служил, спроси, не стесняйся. Это он с водкой такой скромный, а про свои дела на фронте страсть как любит рассказывать.
Старшина аккуратно отпил половину, занюхал рукавом и протянул остатки лейтенанту.
— Так кем ты на фронте служил, Володя?
— Для кого Володя, а для тебя товарищ старший лейтенант. И чтоб больше не спрашивал, отвечу – расстрельщиком я был. Сорок восемь гнид этой самой рукой расстрелял. Вот так.
Старшина поперхнулся.
— Не нравится? А я и не хочу никому нравиться. Меня бояться должны, а не любить. Вот он сказал, что я к бабам не хожу, так они меня боятся, чуют, что ли… Я у самого Жукова при штабе служил, во все свои поездки по фронтам он меня брал с собой. Приедет, начнет разбираться, а я точно знаю, скоро и мне работа найдется… Он мне орден, личную благодарность и именные часы подарил Вот, гляди.
Верзила выбросил вверх здоровенный кулачище, на запястье красовались немецкие часы с решетчатой защитной покрышкой. Лейтенант рассмеялся.
— Вот так Петро, такие кадры у нас. Это тебе не хухры-мухры. Ты еще человек новый, учись. Ну, за победу, это мы ведь настоящие победители, а не те, что там… Мы этих самых засраных фронтовиков-победителей, если надо, в труху сотрем. Так кто ж над кем стоит, кто настоящий победитель, а Петро?
— Правильно говоришь, лейтенант, мы и есть победители.
Лейтенант одним духом выпил остатки водки и вынул из кармана кусок хлеба с прилипшими табачными крошками. Зубы у него были мелкие и белые, хлеб в два приема исчез в глотке, словно испарился.
— А майор у нас голова! Это же надо, придумал этих врагов народа в день победы брать! Они сегодня, как тесто мягкие, хватай, как хочешь. Этот-то капитан, видать тертый мужик, а в такой день мы его слепили тихо и без шума – раз, и готово. Нет, майор здорово придумал. Голова!
Ладно, нам еще в один госпиталь надо успеть до отбоя, там прихватим еще парочку победителей и на сегодня все, план выполнили. Трогай, Вова….
