* * *
Вчера только поймала себя на том, что всматриваюсь в мужчин, пытаясь представить себе их нагие тела в самых мельчайших подробностях. Честно говоря, этот просмотр доставил мне совсем немного удовольствия и совсем не доставил никакой радости.
Во-первых, потому что почти никто из проходящих мимо меня представителей сильного пола не обладал завидными статями (ну, люблю я мужчин больших, больше и совсем больших, люблю и всё тут), а во-вторых, потому что надежды на знакомство с редкими исключениями из этого прискорбного правила не было никакой.
Кто в здравом рассудке и твёрдой памяти захочет познакомиться с толстухой, одетой в длинную серую хламиду, с огромной сумкой, то и дело спадающей с круглого плеча, в длинной юбке, призванной скрыть излишнюю полноту ног, закутанную в шарф, закрывающий слишком уж мягкие линии подбородка и предательскую складочку на шее?
* * *
Я сижу у открытого окна и слежу за ним. Он изредка посматривает в мою сторону и всякий раз, встречаясь со мной взглядом, смущенно отворачивается. Я встретила его сегодня на рассвете.
В такую рань на пляже никогда никого не бывает, но я всё равно предпочитала спрятаться за скалу, далеко выдающуюся в море, прежде чем начать священное омовение. Убедившись в том, что рядом нет ни души, я скидывала с себя одёжки и, ёжась от утреннего холодка и внутреннего смущения, ныряла в море. Любимая стихия. Там я была свободна и легка, там и только там меня ласкали нежно и настойчиво, бесстыдно и терпеливо. Вода и солнце… Они становились моими любовниками, они выполняли все желания, ну… почти все…
Он появился из-за скалы и уселся на поваленное дерево. Не увидел меня и не заметил, лежащей в нескольких метрах от его ног, одежды. Он откинулся спиной на скалу и уставился тяжёлым, отрешённым взглядом куда-то за горизонт. А, может быть, не тяжелым, а только усталым. Издалека было не разглядеть. Но почему-то от его фигуры веяло грустью. То ли опущенные плечи и безвольно висящие руки производили такое впечатление, то ли что-то ещё. Не знаю.
Я устала бултыхаться в воде. Я замёрзла. Я ждала. Мне было страшно и стыдно. Стыдно окликнуть и попросить его уйти или хотя бы отвернуться. Страшно, потому что… Страшно и всё тут… Хотелось взять и выйти! И сделать вид, что всё нипочём! Ага! И увидеть презрение в его глазах. А мне есть до этого дело? Нет!.. Да! Не ври, хотя бы сама себе. Ты всех боишься. И всего. И будешь вечно плавать тут голая, задевая грудь, животом и ногами за мягкие, чуть осклизлые кончики пушистых водорослей. Замёрзнешь, к чёртовой матери!
Я подплыла поближе и встала. Ногам неуютно и колко. Не может же он меня не видеть, в конце концов! Подойти поближе. Нельзя. Грудь уже почти на виду – плавает передо мной – такая белая и красивая… Почему я не живу в воде всегда? О чём это я? То ли уже с ума сошла, то ли — на подступах… Надо окликнуть! Не могу… Не хочу! Боюсь… А вдруг он не уйдёт, а наоборот – кинется навстречу и хвать в охапку?!! Мечтательница! С чего бы это ему кидаться? Ему же оттуда, с берега не видно, какая у меня красивая грудь, особенно, когда она плавает!
Надо, надо, а то замёрзну, точно замёрзну!
— Прошу прощения! Вы не могли отвернуться, мне, знаете ли, хочется выйти. Э…, из пен, так сказать, морских.
Чего несу?!! Зачем?
— О! Простите, я вас не видел. Я пойду.
Он встал и пошёл к скале, в сторону общественного пляжа. А я устремилась на берег. В тот самый момент, когда вода перестала скрывать мои коленки, он неожиданно обернулся. Ха! И не могло быть иначе. Маньяк! Да ладно! Только этого ты и ждала. А, если нет, то откуда взялся этот холодок предвкушения и даже некоторой надежды? И одновременно жар чего-то отчаянного и перехватывающего дыхание? Да он же не смотрит! Разочарование? Облегчение?
— Я вас не заметил, ещё раз извините, — он поднял голову и, расширив от удивления глаза, уставился на меня.
Удивление прошло быстро, но остался интерес. Ну посмотри, посмотри… Не очень, ведь, страшно, правда? Он медленно скользил взглядом по моему ещё не загоревшему телу, он всматривался в меня, изучал, медленно впитывал. Сверху вниз, снова вверх, и опять вниз. Я увидела — ему нравится то, что он видит, я увидела, как блеснули его глаза, как он вдруг затаил дыхание и задохнулся, забывшись. Каков наглец! Покраснел, как помидор, а глаз не отвёл. По-моему, он даже и не подумал об этом. Стоит и рассматривает, как бесчувственную статую…
Он, наконец, выбрал главный объект любования, и его пальцы шевельнулись, как будто принимая в кисти тяжесть моей груди. Внутри оборвалось, и целая стая бабочек взметнулись где-то на уровне пупка. Я смотрела на его руки, уже трогавшие меня и почувствовала, как вдруг резко напряглись и заныли соски, когда он шевельнул большими пальцами так, словно уже ласкал их. Да-да-да!!! Балда Иванна!
Порыв ветра покрыл мурашками тело и привёл разум в чувство. Ужас сжал горло, свернулся тугим комком в животе, ударил под колени. Я обхватила себя руками, и в этот момент он внимательно всмотрелся в моё лицо. Не хочу, чтобы он запомнил меня такой – сначала наглой и безрассудной, а потом вдруг потерянной и униженной. Не хочу! Я низко опустила голову, и пряди длинных мокрых волос укрыли меня почти до пояса. Скорее прикрыться, одеться, спрятаться! Скорее! Скорее! Отвернувшись, метнулась к одежде и стала лихорадочно одеваться. Господи, как же стыдно-то! Стыдно-то как! На глаза навернулись слёзы. Только не сейчас, только не плакать! Дура! Истеричка! Когда я оделась, его уже не было — он исчез. И, слава богу! Только не видеть больше этих, расширенных глаз, этого приоткрытого рта с подрагивающими губами, этих рук с длинными, тонкими, пальцами музыканта. Как бы он мог сыграть на мне!.. Мечта… Тьфу! Идиотка! Прекрати сейчас же! Маньячка!
Не знаю, как он меня нашёл. Не знаю, искал ли он меня, вообще, или наткнулся случайно, но вот теперь я смотрю на него, а он изредка поглядывает на меня. Он сидит на лавочке у дорожки, которая никуда не ведёт и ждёт чего-то. Или кого-то? Может быть, он ждёт меня? Я хочу так думать. Мне это просто необходимо. Во всяком случае, мне это необходимо сейчас. Теперь. В эту самую минуту.
Я открыла окно. Я посмотрела прямо в его глаза, и он не посмел отвернуться. Я распознала сомнение, мелькнувшее на его лице, увидела неуверенность, не отпускавшую его. Он резко встал, двинулся ко мне, и я отшатнулась от окна. Но он не дал скрыться, теперь уже его взгляд удерживал меня на месте.
— Я войду, — не спросил, но сказал он.
Я отошла в сторону, и он мягким, кошачьим движением своего высокого, худощавого тела перескочил через подоконник.
— Ты меня ждала, — опять не спросил он.
— Не знаю.
— Тебе страшно, — утвердил он.
— Не знаю, — чистая правда.
— Мне страшно, — успокоил.
— Знаю, — соврала.
Я ничего не знала. Ничегошеньки. Да и откуда мне было что-то знать о нём? Я и о себе-то ничего… особенно сейчас…
— Мне стыдно, — сказала я, — утром моё поведение был непростительным, не знаю, что на меня нашло.
— Нет, это я должен просить прощения! Я обернулся…, — он покраснел.
— Я не дождалась, пока ты уйдёшь за скалу, — великодушно приняла я всю вину на себя.
Вот это благородство… Прекрати сейчас же! Что ты опять нарываешься? Выгони его вежливенько, выгони! Это почему? Я его не тащила, он сам пришёл! Надо посмотреть, что дальше будет. Если что, так отбиться я всегда успею. Если захочу.
— Ты зачем пришёл? – вырвалось.
— Пригласить тебя прогуляться к морю. Пойдём, поплаваем.
— Знаешь, я обычно, всё-таки, плаваю в купальнике.
— Жаль! Если бы я был таким красивым, как ты, я бы обходился без него.
Я ахнула и задохнулась. Конечно, он врал. Где он увидел что-то красивое? Когда? Мамочка! Он это обо мне… В ушах зашумело. Спокойно, Ипполит, спокойно. Тебя дурят! Тебя разводят, как последнюю припадочную идиотку. Он врёт! Это ясно, как божий день! Он просто меня хочет. Хочет использовать. Наверное, я кажусь ему объектом, к которому не надо прилагать много усилий для обольщения, склонения и поползновения со всеми вытекающими последствиями… Хочет и больше ничего, остальное –хитроумные речи. Чудесные речи. Прекрасные речи. Речи, которые я могла бы слушать вечно, причем без перерыва на обед.
— Ты врёшь! – тихо сказала я, — повтори…
— Сколько захочешь.
Я закрыла глаза и приготовилась слушать. И сделала это зря. В темноте на меня сразу накатили такие эмоции, с которыми совладать было почти немыслимо. Но я попыталась и открыла глаза. И сделала это зря. Потому что в них осталось то самое жгучее желание, которое я вознамерилась скрыть и похоронить.
И он увидел, понял и ринулся на меня, как в бой за обладание лучшими землями. Он уговаривал, льстил, хитрил, смеялся и смешил, он был упорен в достижении цели.
И когда его губы, наконец, коснулись моей груди, я не смогла сдержать ни крика, ни стона. И я – бесстыдная – прижимала руками его голову к себе, откидывалась назад, выгибая шею, одновременно пытаясь разомкнуть кольцо неожиданно сильных рук. Как приятно… Я зажмурилась изо всех сил. Как хорошо!
-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\
«Он поймал огромной ладонью обе руки и прижал их к подушке за моей головой. Он не хотел быть ведомым, он хотел вести сам. И я покорно отдалась ему. И его губы заскользили по всему телу, и его руки обласкали каждую его частичку. Он потерся жёсткими волосками о мои соски, и я ощутила, как медленная пульсация где-то внутри начала убыстряться, заполняя собой всю нижнюю часть тела, заставляя его изгибаться и двигаться одновременно с ней. Это становилось невыносимым. Почти мученическим. Я уже ничего не понимала и не хотела понимать, кроме дикого желания, кроме острой необходимости завершить эту гонку».
-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\-\\
Так или почти так было написано в последнем из прочитанных мною любовно-эротических романов. Правда, какая ужасная пошлость?!! Просто ужасная! Как можно о любви так грубо, так вульгарно и так неприкрыто?!! Сплошная физиология!
Фу, фу, фу!!!
* * *
Я звала. Звала его в себя, в ту глубину, которая измучила меня своей пустотой. Он услышал и заполнил её, и я, упершись обеими руками в стену, толкнулась изо всех сил ему навстречу и застонала, почувствовав, что не могу удержать, что он ускользает, опустошает, оставляет, и снова двинулась к нему, приподнимая бёдра, топя его в себе, охватывая ногами, прижимая горячее, чуть влажное тело. Он целовал меня, ласкал языком губы, покусывал их, а потом, вдруг резко изогнувшись, припал к груди и втянул в себя её вершину, как младенец, в жажде материнского молока.
— Не останавливайся, — молила я, — только не останавливайся, — и впивалась пальцами в бугры мышц на его спине.
Мне вдруг стало страшно. Если это прекратиться сейчас, я просто умру! Я обхватила его бёдра руками, я впилась губами в его рот… Я не могла иначе. И двигалась, двигалась, двигалась, и никак не могла сдержать силу и ритм этого упоительного движения. Девятый вал нарастал, всё усиливаясь, обостряясь, неумолимо приближаясь и, наконец, обрушился резко, почти болезненно, неся за собой следующие волны, катившиеся и разливающиеся, рассыпающиеся по каждой клеточке дрожащего тела.
Он раскинул руки, и я упала на его грудь, чувствуя, как он выскальзывает, и на мгновение вновь пришедшая опустошённость расстроила, но истома, усталость, покой уже наваливались на меня, укачивая и умиротворяя.
Я лежала рядом с ним, он обнимал меня, иногда лениво и по хозяйски поглаживая. Ему нравилось дуть в моё лицо и смотреть, как я жмурюсь от удовольствия. Как здорово прикасаться к его щекам, векам, лбу, гладить нежную кожу рук, там, где змеятся синие, чуть вздувшиеся вены.
— Мне хорошо, — шепчу я.
— Нет.
— Тебе хорошо, — не успокаиваюсь я.
— Нет. Хорошо не тебе, и не мне. Хорошо нам.
* * *
Я очень красива.
Я стала очень красивой.
