Последний романтик

– Ну что с тобой сегодня? Жутко смотреть. Не морщи лоб, Тоня. Ну вот, так лучше.
Улыбнись.
– Егор, не приставай. Не будет сегодня ничего. Не хочу я, не могу…
– Тонь, я не понимаю, – что происходит? Столько лет мы знаем друг друга. Я
люблю тебя, клянусь. Ты напрасно считаешь, что для меня самое главное – наша
физическая близость. Посмотри сама, последние два года почти ничего между нами. И я мирюсь с этим. Наши отношения выродились.
– Почему «выродились»? Не выродились, а переродились. Переросли… в дружбу.
Разве это так уж мало?

Беседа, повторяющаяся с определенной регулярностью, уже даже не раздражала Антонину, скорее, утомляла. Любовная связь, которая началась много лет назад и была тогда для Антонины всего лишь небольшим романтическим приключением, как-то незаметно привязала ее к сумбурному и непрактичному Егору. Постепенно он стал для нее самым близким другом, и эта роль теперь настойчиво вытесняла Егора-любовника. Поначалу он сопротивлялся, пытаясь отвоевать свой, как ему казалось, законный клочок пространства, именуемый им Счастьем. Но после нескольких серьёзных ссор с Антониной, пригрозившей ему полным разрывом, сдался, не теряя все же надежды на то, что его любовь и страсть рано или поздно возвратят ему самую желанную на земле женщину всецело. Было совершенно очевидно, что сей долгожданный миг сегодня не наступит. Егор уже хорошо знал, что если Тоня расстроена, – лучше набраться терпения и дать ей выговориться. Но что-то другое, чего он не видел раньше, в лице и голосе его любимой подгоняло необъяснимую тревогу к его сердцу и шумные приливы крови к ушам.

– Ладно, Тонь, забыли. Говори. Говори, что не так! Ты же знаешь мою теорию о
том, что всем положено время от времени плакать.
– К черту твою теорию. Я не люблю плакать. И ты прекрасно это знаешь. И теорию
твою не признаю. От слез стареют. А у меня всегда болят виски… Но я расскажу,
конечно. Прости, что ничего не говорила раньше. Не считала это значительным,
что ли. Но сегодня…

Ее глаза увлажнились. Дрогнул подбородок. Проглотив ком, подступивший к горлу, и после глубоко вздохнув, она продолжала:

– Это произошло… Нет, это произошло намного раньше. Помнишь, я тебе про
одного мальчика из моего класса рассказывала? Он еще был влюблен в меня.
– Да, что-то такое припоминаю. Его, кажется…
– Максим. Максим его имя. У него это что-то вроде первой любви было. Еще в
шестом классе он мне подложил в дневник маленькое картонное сердечко с
надписью «Я люблю тебя». Потом даже стих сочинил, неуклюжий такой, но
искренний. Впрочем, это не было для меня чем-то сверхъестественным или
важным. В то время все мальчишки нашего класса «в разноголосицу» влюблялись
в меня. Приятно, конечно, было. Но вообще я интересовалась ребятами
постарше.
– Вот все вы такие – неблагодарные, – Егор широко улыбался.

Тоня мечтательно продолжала:
– Да, мы уже были в восьмом, а Максим все так же густо краснел, когда мы с ним разговаривали или танцевали на какой-нибудь школьной дискотеке. Однажды мы собрались всем классом на день рождения моей подруги у нее дома. Ее родители великодушно предоставили их скромные хоромы в распоряжение «детишек». Так что мы отрывались, как могли – танцевали, бесились, шампанского поднакатили слегка … Так разошлись, что я даже полушутя поцеловала Максима. Вероятно, он был близок к помешательству от неожиданного подарка судьбы и тоже, немного расхрабрившись, поцеловал меня в ответ. Он не знал, глупенький: то, что можно мне, ему было непозволительно, тем более, при посторонних. Я отреагировала на его смелость звонкой оплеухой. Все, кто тогда находились рядом, на мгновение замерли, направив в нашу сторону настороженные взгляды. В душе я не сердилась на Максима, весело рассмеялась, все облегченно вздохнули и снова погрузились в беззаботно-шумное состояние. Максим же, обрадованный тем, что пощечина была «ненастоящая», тоже улыбался, поглаживая бурую пятерню на его щеке.

– Доброжелатели… Как же без них? – снова продолжала Антонина, подперев подбородок ладонью и глядя куда-то в сторону, – Пожалуй, это был первый случай в моей жизни, когда я узнала, что стоит за столь добро-коренным словом. На следующий день Максим был необычайно молчалив и угрюм. «Кто его знает, что у других на уме», – я не придавала большого значения его настроению. И подшучивала над ним, как ни в чем не бывало, на большой перемене. Максим сидел, насупившись, нарочито отворачиваясь от меня. А потом еле слышно пробубнил: «Как ты могла?! Я тебе верил. А ты..» «А что я? Не оправдала высокое доверие?», – я по-прежнему пыталась развеселить его, даже не догадываясь о том, что своими шутками только усугубляю его обиду и недоверие ко мне. «Я думал, ты просто так… А ты поспорила на меня!», – он задрожал всем телом, и скулы его живо задвигались невидимым внутренним скрежетом зубов. «Ха-ха! Было бы на кого спорить!», – не унималась я. Еще одно мгновение, он стоял рядом, а я… еле успела уклониться от «ответной» пощечины. Такое отрезвит кого угодно. Обрывистые мелкие вопросы, наперебой пульсирующие в моем мозгу, «Почему? Зачем? За что?», сливались в один большой «Что произошло?».
После этого случая Максим замкнулся в себе, и из всех его редких «знаков внимания» мне, как правило, доставалось «Дура» или «Отстань». Хотя, я к нему и не приставала, сказав себе, что либо он сам поймет свою глупость и неправоту, либо все так и останется без разъяснений.
Десятый класс. Последние экзамены были уже позади. Долгое двухлетнее напряжение нашей странной ссоры было снято на удивление легким и быстрым примирением на выпускном вечере. Потом мы разъехались по разным городам, а небольшая переписка между нами, оборвавшись по каким-то причинам, больше не возобновилась. Казалось, мы взаимно исчезли из жизни друг друга навсегда. Правда, я иногда вспоминала историю пощечины и мысленно повторяла: «Где он теперь? Чем занимается? Женат, конечно. Дети…»
Да, жизнь идет… Так вот, примерно пол года назад (я тогда была в отпуску и, выпроводив своих в школу и на работу, сладко отсыпалась) меня разбудил телефонный звонок. Звонила мама. Я бы, пожалуй, меньше удивилась, услышав о приземлении инопланетян, чем от услышанного от нее: «Тонечка, угадай, кто здесь у меня сидит. Подскажу. Красавец-майор. Высоченный, – думала, что в дверь не войдет. Еще не поняла? Да, Максим, одноклассник твой. Он на неделю в отпуск приехал, первый раз за двадцать лет на родину. Вот пришел ко мне. Хочет с тобой два слова сказать. Тоня, говорит, что любит тебя, что всегда любил. Боится вон трубку брать». Потом мама передала ему трубку. Я пыталась расспросить его о том, где он теперь, как… Но все без толку. Он без конца перебивал меня: «Тоня! Какая ты?! Какая ты?! Все равно лучше тебя нет…» Из всей нашей короткой и бессвязной беседы я только успела выхватить, что он был женат два раза, что хотел дочку назвать Тоней и что теперь служит в Чечне.
А сегодня…, – Антонина утирала слезы, размазывая тушь и щурясь от жжения злого химиката в глазах, – сегодня я снова говорила с мамой… Его больше нет. «Погиб при неясных обстоятельствах». Вот так вот, коротко и ясно… Это был последний романтик, – уперевшись пустым взглядом в пол и уже не всхлипывая, Антонина закончила свой рассказ.

– Нет, Тоня. Это был не последний романтик…, – Егор присел на корточки, пытаясь заглянуть Антонине в глаза, и поглаживал большой теплой рукой ее ссутуленные плечи.