Я УХОЖУ ИЗ КУХНИ…


Я УХОЖУ ИЗ КУХНИ…

Я ухожу из кухни через белую дверь листа
От стола, от кухонной утвари и кухонного чада.
В спину меня подталкивает маленькая мечта,
Уши мои настроены на волну листопада.

Я ухожу из кухни по мосту стихотворных строк
И бормочу суеверно: \»Не рухни, не рухни, не рухни…\»
Я не бегу от реальности. Просто приходит срок
Не разбрасывать камни, а уходить из кухни.

Чайник свистит отчаянно, и холодильник в углу
Трясется так основательно, что обязательно рухнет.
Сквозняк теребит занавески, тени ползут по столу.
Но это меня не касается — я ухожу из кухни.

Позади меня остается невымытый мной стакан,
Баночка из-под кофе и крошки белого хлеба.
Клубы сигаретного дыма сгущаются, как туман,
И вместе со мной уплывают в предрассветное небо.

Я ухожу из кухни, не попрощавшись ни с кем,
И даже впервые в жизни не расплатившись за ужин
Взглядом, вежливым словом. Мост на моем листке
Все прочнее и шире, а кухня — все меньше и уже.

Мне остается сделать всего 15 шагов.
Да не кончится паста в ручке, да не иссякнет бумага!
Я ухожу из кухни, где из моих мозгов
Варится каждый вечер мозголомная брага,

Где на стене красуется выцветший натюрморт,
Где дрожжевое тесто у батареи пухнет,
Где чужая гитара берет неверный аккорд.
В общем, ариведерчи! Я ухожу из кухни.

2.
Последний шаг необычайно труден,
Как выход в осень раннею весной,
Как переход из вологодских буден
В один сплошной иркутский выходной.

Здесь ни при чем умения и опыт,
Почерпнутый из взбаломошных книг:
Порой дверь в осень отворяет шепот,
Порой не открывает даже крик.

Цепочка рифм, венчающая строчки,
Ямб, амфибрахий, дактиль и хорей
Бывают посильней дверной цепочки.
А иногда у запертых дверей

Толчешься час, другой безрезультатно,
И в маленькую скважину замка
Ты видишь только световые пятна
И кляксы на обочине листка.

(Не дай вам Бог хоть раз увидеть это
Сжигаемое пламенем потерь
Бессильное безумие Поэта,
Разбитое о запертую дверь…)

Последний шаг. И вот я у порога.
Привет тебе, знакомый дермантин!
Я не один, со мной — моя тревога.
Хотя когда я приходил один?…

Да ты, конечно, помнишь, как вначале,
Пытаясь обозначить рубежи,
Я, как дурак, таскал сюда печали,
Сомнения, обиды, миражи,

Иллюзии, надежды, умиленья,
Пустые обещанья и дела.
Они вошли в мои стихотворенья,
А молодость… А молодость ушла.

Я стал мудрей. И в дальнюю дорогу
По жизни стихотворно-кочевой
Отныне я беру одну тревогу.
На всякий случай. Мало ли чего…

3.
Как домохозяйка
В ожидании следующей серии
\»Мыльного\» сериала,
я никогда не знаю,
что увижу за дверью
поэтического астрала.

За то время,
Что я занимаюсь поэзией
Осознанно и постоянно,
Мои темы
То скользили по лезвию,
То скакали по барабану.

Мои строчки
То расползались вширь,
То сжимались отточенно.
Слева — кочки,
Справа — Сибирь,
Впереди — Вологодчина.

Я и сам могу
Заблудиться в этом
Полубезумном развале,
Утонуть в снегу,
Захлебнуться светом,
Задохнуться в шали.

Когда-то
Я писал о войне,
А потом стал пацифистом.
Но мои солдаты
До сих пор во мне
Осуществляют конкисту.

А сколько ненужных
И глупых слов
Выпалил я в запале,
И в центре южных
Цветущих краев
Стало холодно, как на Ямале.

Впрочем,
Если обойти холода
И не наткнуться на конкистадоров,
Можно до ночи
Бродить у пруда
Или во мраке поэтических коридоров.

Трудно сказать,
что я создал
мир замечательный и безупречный,
но если дышать
этим воздухом,
то можно прожить вечно…

4.
Урок истории мира, которого нет.
Преподаватель без штанов, но во фраке
Шагами меряет пустой кабинет
Где-нибудь на филфаке.

15 шагов от стены до стены
(Совсем как от кухни до имени-отчества…).
\»Товарищи студенты, вы непременно должны
разобраться в феномене Одиночества.

Потому что даже бездарь, когда одинок
И весь в комплексах и сомнениях,
Способен создать небольшой мирок.
А что говорить о гениях…\»

Урок географии. \»Перед вами
Карта Мечты, один к сорока.
Видите — горы, а между горами
Петляет извилистая река.

Горы носят названье Удачи,
Река именуется — Время-Не-Ждет.
Записывайте условия задачи:
Что будет раньше — речка заплачет,
Или гора упадет?\»

Урок биологии. У доски — скелет.
На доске — тема урока:
\»Млекопитающийся поэт
в разрезе судьбы и рока\».

Остальные уроки отменены,
По домам разошлась шебутная продленка
По причине отсутствия моей страны
В чужих головенках.

5.
Дверь позади. И кухня позади.
Дела, работа пропитанья ради.
Реальны только клеточки тетради
И сладкое волнение в груди.

Все остальное — только глупый сон.
Он снится мне так долго, что порою
Мне кажется: не я разрушил Трою,
Не я построил древний Вавилон,

Не я придумал плуг и колесо,
Не я внедрил в футбол удар коронный,
А кто-то совершенно посторонний:
Ахилл, Пеле, Эрнандес, Пикассо.

Но это бред! Мой сон — не про меня.
Не мог же Одиссей, любитель танцев,
Так виртуозно обмануть троянцев,
Подсунув им коварного коня.

Конечно, нет. Я помню этот миг:
Мы вышли строем у коня из брюха,
И началась такая заваруха
Под звон мечей, рыдания и крик.

Переплелись трагедия и драма.
Ну а когда повеяло концом,
Мой вымпел первым взмыл перед дворцом
Заносчивого старого Приама.

А Вавилон… А славный Карфаген
Под тяжестью латинской колесницы…
Нет, я там был. И это только снится,
Что я никто и звать меня никем…

6.
На кухне лишь качнулась шторка
И чайник тихо засвистел,
А я уже шагнул с пригорка —
И полетел. Как много дел

Я должен сделать в этом мире,
Пока эфирная струя
Листы разносит по квартире
И из осколков бытия

Кроит мне призрачные крылья.
Мне не понятен этот крой,
Но из житейского бессилья
Он помогает мне порой

Взметнуться ввысь, ловя губами
Запойный воздух горних сфер…
А там, внизу, присел на камень
Усталый старый Агасфер.

Когда-то я, не зная броду,
Совался в воду — всех спасти,
И обещал ему свободу,
И предрекал конец пути.

Он ждет. А я взлетаю выше,
Чтоб не нарваться на упрек…
— Прости, но Он меня не слышит,
И путь по-прежнему далек.

А впереди заумный Толкин
Ведет эльфийские полки
(я столько лет убил без толку,
уча чужие языки…).

Они рассеются не скоро,
Ведь защищают их мирок
Не злая клятва Феанора,
А столбики моих же строк.

Прощайте, сказочные дети
И ты, филологов кумир!
Вы нынче, как и я, в ответе
За этот беспокойный мир.

Я не ковал кольцо всевластья.
Я просто нес через года
Мечту о радости и счастье.
Но на пороге, как всегда,
Она рассыпалась на части.

7.
Дом под горою —
итог вдохновения —
смотрит нескромно
на демиурга-ваятеля:
лирические герои
имеют обыкновение
жить автономно
от своего создателя.

Мне уже нечего
им предложить —
ныне опальным
за прошлые изречения.
Но этой встречи
не отложить:
она ритуальна
по обозначению.

Солнышко светит.
Резвый ручей
рифмы и даты
диктует тревожно.
Здравствуйте, дети
бессонных ночей,
истин, когда-то
понятых ложно.

Здравствуйте, внуки
моих миражей,
пасынки черных,
тяжелых мгновений.
Я к вам из муки
кухонных ножей,
я к вам из вздорных
пустых воскресений.

Кристалики льда —
это ваши глаза,
слез порошок
рассыпаю горстями.
Вам никогда
не простить меня за
то, что ушел я
иными путями.

Впрочем, прощения
я не прошу,
поскольку сам перенес
вместе с вами
участок лущения,
снеговую паршу
и ранний мороз
по полной программе.

Это было в Саянах,
когла на паях
с Вовкой в кедах
и с Мишкой
на таежных делянах
в диких краях
мы с кедров
сбивали шишки.

Эй, парнишка,
ты тоже здесь —
в зеленой штормовке
и с фляжкою у ремня?
Что-то от Мишки
в тебе неуловимое есть.
И от Вовки.
И от меня.

А ты, обитающий
в ножеточке,
пропустивший по случаю
и ушедший в астрал,
наизусть читающий
строчки,
может быть лучшие,
которые я написал,

Ты тоже меня
упрекнешь в измене,
поймаешь попутку
и умчишься в тартарары?
Или, былое храня,
подогнешь колени
и протянешь мне самокрутку
из дешевой махры?

Дом под горою
забыл о создателе,
словесный парад
отменила гроза…
Лирические герои —
такие предатели —
привычно молчат,
опустивши глаза…

8.
Пора возвращаться. И так уже встреч
было больше, чем нужно.
Я слышу, как микроволновая печь
звонком приглашает к ужину.

Прости, мой мирок, я уже не хочу
бродить по твоим тропинкам.
Устало взлетаю и тихо лечу,
покачивая ботинком.

На кухню. Сквозь толщу придуманных сфер.
Туда, где шкафы — образами.
Задумчивый Толкин и злой Агасфер
меня провожают глазами.

Ни тот, ни другой не пытаются встать
и крикнуть вослед: «Куда ты!?»
А мимо уже маршируют опять
придуманные солдаты.

Они не достигнут великих побед,
о них не напишет Гаршин,
поскольку однажды беспутый поэт
их бросил одних на марше.

Вдали догорают остатки села.
Разбита трофейная рухлядь…
Расчетливо спрятав под майку крыла,
я возвращаюсь на кухню.

В душе просыпается раненый зверь,
разбуженный старшим сыном.
Он тоже повадился шастать в дверь,
подбитую дермантином.

Он тоже умеет ключом строки
справляться с замком иллюзий.
Щелчок — и уже маршируют полки
и Толкин лежит в джакузи.

Щелчок — и доверчивый Вечный Жид
опять обретает надежду
и в Стиксе бессмысленно норовит
свою постирать одежду.

Щелчок — и мертвеют его глаза,
как стерлядь, на грязной Сухоне.
В момент, когда я возвращаюсь назад,
он уходит из кухни…

0 комментариев

Добавить комментарий

Я УХОЖУ ИЗ КУХНИ…

Я ухожу из кухни через белую дверь листа
От стола, от кухонной утвари и кухонного чада.
В спину меня подталкивает маленькая мечта,
Уши мои настроены на волну листопада.

Я ухожу из кухни по мосту стихотворных строк
И бормочу суеверно: «Не рухни, не рухни, не рухни…»
Я не бегу от реальности. Просто приходит срок
Не разбрасывать камни, а уходить из кухни.

Чайник свистит отчаянно, и холодильник в углу
Трясется так основательно, что обязательно рухнет.
Сквозняк теребит занавески, тени ползут по столу.
Но это меня не касается — я ухожу из кухни.

Позади меня остается невымытый мной стакан,
Баночка из-под кофе и крошки белого хлеба.
Клубы сигаретного дыма сгущаются, как туман,
И вместе со мной уплывают в предрассветное небо.

Я ухожу из кухни, не попрощавшись ни с кем,
И даже впервые в жизни не расплатившись за ужин
Взглядом, вежливым словом. Мост на моем листке
Все прочнее и шире, а кухня — все меньше и уже.

Мне остается сделать всего 15 шагов.
Да не кончится паста в ручке, да не иссякнет бумага!
Я ухожу из кухни, где из моих мозгов
Варится каждый вечер мозголомная брага,

Где на стене красуется выцветший натюрморт,
Где дрожжевое тесто у батареи пухнет,
Где чужая гитара берет неверный аккорд.
В общем, ариведерчи! Я ухожу из кухни.

2.
Последний шаг необычайно труден,
Как выход в осень раннею весной,
Как переход из вологодских буден
В один сплошной иркутский выходной.

Здесь ни при чем умения и опыт,
Почерпнутый из взбаломошных книг:
Порой дверь в осень отворяет шепот,
Порой не открывает даже крик.

Цепочка рифм, венчающая строчки,
Ямб, амфибрахий, дактиль и хорей
Бывают посильней дверной цепочки.
А иногда у запертых дверей

Толчешься час, другой безрезультатно,
И в маленькую скважину замка
Ты видишь только световые пятна
И кляксы на обочине листка.

(Не дай вам Бог хоть раз увидеть это
Сжигаемое пламенем потерь
Бессильное безумие Поэта,
Разбитое о запертую дверь…)

Последний шаг. И вот я у порога.
Привет тебе, знакомый дермантин!
Я не один, со мной — моя тревога.
Хотя когда я приходил один?…

Да ты, конечно, помнишь, как вначале,
Пытаясь обозначить рубежи,
Я, как дурак, таскал сюда печали,
Сомнения, обиды, миражи,

Иллюзии, надежды, умиленья,
Пустые обещанья и дела.
Они вошли в мои стихотворенья,
А молодость… А молодость ушла.

Я стал мудрей. И в дальнюю дорогу
По жизни стихотворно-кочевой
Отныне я беру одну тревогу.
На всякий случай. Мало ли чего…

3.
Как домохозяйка
В ожидании следующей серии
«Мыльного» сериала,
я никогда не знаю,
что увижу за дверью
поэтического астрала.

За то время,
Что я занимаюсь поэзией
Осознанно и постоянно,
Мои темы
То скользили по лезвию,
То скакали по барабану.

Мои строчки
То расползались вширь,
То сжимались отточенно.
Слева — кочки,
Справа — Сибирь,
Впереди — Вологодчина.

Я и сам могу
Заблудиться в этом
Полубезумном развале,
Утонуть в снегу,
Захлебнуться светом,
Задохнуться в шали.

Когда-то
Я писал о войне,
А потом стал пацифистом.
Но мои солдаты
До сих пор во мне
Осуществляют конкисту.

А сколько ненужных
И глупых слов
Выпалил я в запале,
И в центре южных
Цветущих краев
Стало холодно, как на Ямале.

Впрочем,
Если обойти холода
И не наткнуться на конкистадоров,
Можно до ночи
Бродить у пруда
Или во мраке поэтических коридоров.

Трудно сказать,
что я создал
мир замечательный и безупречный,
но если дышать
этим воздухом,
то можно прожить вечно…

4.
Урок истории мира, которого нет.
Преподаватель без штанов, но во фраке
Шагами меряет пустой кабинет
Где-нибудь на филфаке.

15 шагов от стены до стены
(Совсем как от кухни до имени-отчества…).
«Товарищи студенты, вы непременно должны
разобраться в феномене Одиночества.

Потому что даже бездарь, когда одинок
И весь в комплексах и сомнениях,
Способен создать небольшой мирок.
А что говорить о гениях…»

Урок географии. «Перед вами
Карта Мечты, один к сорока.
Видите — горы, а между горами
Петляет извилистая река.

Горы носят названье Удачи,
Река именуется — Время-Не-Ждет.
Записывайте условия задачи:
Что будет раньше — речка заплачет,
Или гора упадет?»

Урок биологии. У доски — скелет.
На доске — тема урока:
«Млекопитающийся поэт
в разрезе судьбы и рока».

Остальные уроки отменены,
По домам разошлась шебутная продленка
По причине отсутствия моей страны
В чужих головенках.

5.
Дверь позади. И кухня позади.
Дела, работа пропитанья ради.
Реальны только клеточки тетради
И сладкое волнение в груди.

Все остальное — только глупый сон.
Он снится мне так долго, что порою
Мне кажется: не я разрушил Трою,
Не я построил древний Вавилон,

Не я придумал плуг и колесо,
Не я внедрил в футбол удар коронный,
А кто-то совершенно посторонний:
Ахилл, Пеле, Эрнандес, Пикассо.

Но это бред! Мой сон — не про меня.
Не мог же Одиссей, любитель танцев,
Так виртуозно обмануть троянцев,
Подсунув им коварного коня.

Конечно, нет. Я помню этот миг:
Мы вышли строем у коня из брюха,
И началась такая заваруха
Под звон мечей, рыдания и крик.

Переплелись трагедия и драма.
Ну а когда повеяло концом,
Мой вымпел первым взмыл перед дворцом
Заносчивого старого Приама.

А Вавилон… А славный Карфаген
Под тяжестью латинской колесницы…
Нет, я там был. И это только снится,
Что я никто и звать меня никем…

6.
На кухне лишь качнулась шторка
И чайник тихо засвистел,
А я уже шагнул с пригорка —
И полетел. Как много дел

Я должен сделать в этом мире,
Пока эфирная струя
Листы разносит по квартире
И из осколков бытия

Кроит мне призрачные крылья.
Мне не понятен этот крой,
Но из житейского бессилья
Он помогает мне порой

Взметнуться ввысь, ловя губами
Запойный воздух горних сфер…
А там, внизу, присел на камень
Усталый старый Агасфер.

Когда-то я, не зная броду,
Совался в воду — всех спасти,
И обещал ему свободу,
И предрекал конец пути.

Он ждет. А я взлетаю выше,
Чтоб не нарваться на упрек…
— Прости, но Он меня не слышит,
И путь по-прежнему далек.

А впереди заумный Толкин
Ведет эльфийские полки
(я столько лет убил без толку,
уча чужие языки…).

Они рассеются не скоро,
Ведь защищают их мирок
Не злая клятва Феанора,
А столбики моих же строк.

Прощайте, сказочные дети
И ты, филологов кумир!
Вы нынче, как и я, в ответе
За этот беспокойный мир.

Я не ковал кольцо всевластья.
Я просто нес через года
Мечту о радости и счастье.
Но на пороге, как всегда,
Она рассыпалась на части.

7.
Дом под горою —
итог вдохновения —
смотрит нескромно
на демиурга-ваятеля:
лирические герои
имеют обыкновение
жить автономно
от своего создателя.

Мне уже нечего
им предложить —
ныне опальным
за прошлые изречения.
Но этой встречи
не отложить:
она ритуальна
по обозначению.

Солнышко светит.
Резвый ручей
рифмы и даты
диктует тревожно.
Здравствуйте, дети
бессонных ночей,
истин, когда-то
понятых ложно.

Здравствуйте, внуки
моих миражей,
пасынки черных,
тяжелых мгновений.
Я к вам из муки
кухонных ножей,
я к вам из вздорных
пустых воскресений.

Кристалики льда —
это ваши глаза,
слез порошок
рассыпаю горстями.
Вам никогда
не простить меня за
то, что ушел я
иными путями.

Впрочем, прощения
я не прошу,
поскольку сам перенес
вместе с вами
участок лущения,
снеговую паршу
и ранний мороз
по полной программе.

Это было в Саянах,
когла на паях
с Вовкой в кедах
и с Мишкой
на таежных делянах
в диких краях
мы с кедров
сбивали шишки.

Эй, парнишка,
ты тоже здесь —
в зеленой штормовке
и с фляжкою у ремня?
Что-то от Мишки
в тебе неуловимое есть.
И от Вовки.
И от меня.

А ты, обитающий
в ножеточке,
пропустивший по случаю
и ушедший в астрал,
наизусть читающий
строчки,
может быть лучшие,
которые я написал,

Ты тоже меня
упрекнешь в измене,
поймаешь попутку
и умчишься в тартарары?
Или, былое храня,
подогнешь колени
и протянешь мне самокрутку
из дешевой махры?

Дом под горою
забыл о создателе,
словесный парад
отменила гроза…
Лирические герои —
такие предатели —
привычно молчат,
опустивши глаза…

8.
Пора возвращаться. И так уже встреч
было больше, чем нужно.
Я слышу, как микроволновая печь
звонком приглашает к ужину.

Прости, мой мирок, я уже не хочу
бродить по твоим тропинкам.
Устало взлетаю и тихо лечу,
покачивая ботинком.

На кухню. Сквозь толщу придуманных сфер.
Туда, где шкафы — образами.
Задумчивый Толкин и злой Агасфер
меня провожают глазами.

Ни тот, ни другой не пытаются встать
и крикнуть вослед: «Куда ты!?»
А мимо уже маршируют опять
придуманные солдаты.

Они не достигнут великих побед,
о них не напишет Гаршин,
поскольку однажды беспутый поэт
их бросил одних на марше.

Вдали догорают остатки села.
Разбита трофейная рухлядь…
Расчетливо спрятав под майку крыла,
я возвращаюсь на кухню.

В душе просыпается раненый зверь,
разбуженный старшим сыном.
Он тоже повадился шастать в дверь,
подбитую дермантином.

Он тоже умеет ключом строки
справляться с замком иллюзий.
Щелчок — и уже маршируют полки
и Толкин лежит в джакузи.

Щелчок — и доверчивый Вечный Жид
опять обретает надежду
и в Стиксе бессмысленно норовит
свою постирать одежду.

Щелчок — и мертвеют его глаза,
как стерлядь, на грязной Сухоне.
В момент, когда я возвращаюсь назад,
он уходит из кухни…

Добавить комментарий