Причуды Бога

Причуды Бога.
Автор В. Кон.
«Позновайте, будьте совершенны как Отец ваш»
«Будьте как дети, но не будьте неразумными детьми»
Болтается линия. Переживает. Видно момент не очень удачен. Ветер колышет деревья.

Он не хотел детей, он видел в них продолжения развития его собственного зла.

Вернуть джина в бутылку – проблема.

Христос снял тело как животворное начало. В которое он погрузился, прейдя в мир, и в которой он мучался. Любовь в этом теле мучается.

Перетекает Эклезиастр. Переливается. Из одного в другое – какая удача, обре-тать и внутреннее и внешнее.

Не рекомендуется читать людям не способным оставить свою уравновешен-ность.

Энергия тысячи веков скопилась во мне и вспыхнула солнцем.

Мне вновь была дана возможность подготовиться к новому этапу в жиз-ни. В этих перерывах, жизненных паузах, я новь обращаюсь к своему божеству. Пересматриваю прошлое, отчищаю свое сознание и предполагаю новые движе-ния души. И главное наполняюсь из источника живительной силой, которую мне придется, как режиссеру, отдавать в огромных количествах.
Прейдя с удаленности, приятно почувствовать крепкое пожатие рук, теп-лое касание щек, нежное дыхание, дружеский возглас. Но для того чтоб поста-вить пьесу, снять фильм, выпустить книгу – нужно имя, а его у меня нет. И ос-таюсь окруженный молчанием. Все так же принимают в красивых офисах. Кра-сивые девушки с уверениями, что руководители обязательно прочтут и перезво-нят. У меня возникает улыбка. Период духовного дождя прошел. Вновь верну-лись прежние понятие о славе и знакомствах, которые пробивают дорогу. А у меня нет ничего кроме маленького компьютера, чашек кофе и недорогих сига-рет, и наверно то, что можно назвать спасительным жалом – слабого вдохнове-ния, дающего душевный подъем и высасывающий силы в никуда. Я словно ос-колок в пустоте. Человеко-бог в Бого-человеке.
Я рассмотрел его руки. Тонкая кожа, ближе к запястью несколько поло-сок насильственных шрамов. Хрупкие пальцы.

Голос не сказал ничего. Лишь, после того как, услышав, кто я, обрел оттенок и кровь. Утро пришло вновь и за окном продолжали приводить в порядок газоны, асфальтные дорожки, и даже поставили маленькие заборчики. Скоро приедет племянник, который смотрит ток-шоу и ему скоро шесть лет. Ночью прошел сильный дождь с ветром, так что мне пришлось укреплять сооружения перед балконом. Я их поставил от маленького котенка, он появился у нас совсем не-давно.. Видно разумность наша наступает после сумасшествия, и разум просы-пается после сонма.. Может быть мой новый образ жизни и отличается некото-рой сумбурностью, но при этом и полнотой. А это уже много стоит. Замутнен-ность, словно тоска, превращает наше отстраненное чистое состояние в дейст-вие по выздоровлению от застывания. Потому потеря гармонии есть шаг к рож-дению новой гармони, рождающей новую жизнь. И никакой остановки.

Ее присутствие в моей жизни.

Я послал ему смерти его близких и лишил всего, чтобы он стал писателем и рассказал обо мне.

«Два человека жили в нем,
Рациональный Гете и Безалаберный Христос»

Глава 1
Пробудившись, я услышал, как шумит могучий мир. В сопоставлении с мо-им, котором жил я, он был огромен и приводил в смятение мои чувства. Я смот-рел в открытые небеса и видел необыкновенную чистоту. Юная, свежая, словно омытая дождем, она кубарахталась по верхушкам деревьев чуть посмеиваясь надо мной. Я выглядел нелепо с раскрытом ртом, стоя на крыше общественного здания, я это осознавал, но изменить свое выражение не хотел. Надо мной плы-ло небо полное грез. Душа наполнялось.
Раньше я думал, что у меня не хватает сил что-либо доделывать до конца, потому что я слабовольный и не могущий. Потом с развитием я оценил, как ху-дожник, момент остановки — мгновения дальше которого идти нельзя. Дальше не красота и что-то попахивало мертвятиной.
Сегодня, будучи писателем, я постоянно понимаю, что всякая сила в своем развитии может перерасти в демоническое могущество. Поэтому способность вовремя остановиться на грани человеческого, это способность оставаться чело-веком в любой ситуации. Для меня это важно, исследуя человеческую природу находить в ней именно то что я не нахожу нигде, а именно грань человечности и миролюбия, за которой уже развиваются разрушающие человека и его душу, силы. Рамки, обозначение самим же Богом Йовой, есть та самая целенаправлен-ная особенность, которую Он желал вывести на земле, как нечто уникальное и невероятное: дар человечности как примеримости противоположностей в точке, где уменьшается стихия и противостояние ей. Человечность способна регулиро-вать перекосы, принимая слабую сторону под свою защиту, приводя тем самым их в равновесие. Когда тайфуны природы уничтожают землю, она строит за-граждения, возводит города и заповедники. Когда власть человека обрушивает на природу свои чары, она останавливает развитие человеческого духа в празд-никах и кутежах. Христианство противопоставило материальности Рима дух. Ренессанс остановил мистические настроения, вернув к земле. Романтические грезы уравновесили диктатуру разума, коммунизм придержал капитализм. Ры-ночные отношение, своей забытой первобытностью, сняли напряженную борьбу идей. Христианство, как и коммунизм, встало на защиту слабых. Империя Рима и капитализма дали свободу сильным. Рынок проявил предпринимательство творческой мысли и одновременно породил мошенничество и спекуляцию как игровое начало ловкости и извилистости ума фантазийного. Это развивающееся состояние сдерживает цензура правоохранительных сил. Необъяснимые грезы осознаются рассудительными людьми. Возможность оперирования большими величинами подталкивает желание на особое внимание к мелочам. Раздуватель-ство идеи приводит к надувательству, уменьшение к скрупулезности. Моя по-требность к остановке на середине пути равнозначна к обретению стержня, про-ходящего через человека – путь, по которому открывается вертикаль в небеса, дорога по которой я соединяюсь с Богом. Его серединность. Центр, из которого выходят ветки разветвленного древа жизни, противоположности, порой разрас-тающиеся в щупальцы спрута. Дьявол, породившийся из активного развития однобокости, породил диктатуру.

Глава 2
Юшечкин вышел из дому и по своей привычной особенности отправился в магазин за яичками, чтобы, вернувшись приготовить себе на завтрак любимую яичницу. В нежно золотой корочке она была пленительна, и всякий раз вдох-новляла нашего героя на ожидание чуда сегодняшнего дня. Чудо для него было обычным делом, за которым нужен уход да уход. Следить за тем, чтобы оно не залеживалось на кровати, чтоб регулярно принимало душ, и желательно делала зарядку хотя бы виде наклонов в сторону. Один из важных атрибутов, считал Юшечкин, это прогулка по утреней россе, если конечно она иметься в наличии. Но возможен и легкий шок колючим снегом. Во всяком случае, это все побуж-дало к радости и творчеству жизни. А так как творящая сила была главное для их обеих, поэтому она то и мирила друзей, когда один из них высказывался не-сколько резко по отношению к другому.
На улице встретившийся газетный ларек огласил: Чего смотришь? Бери и все, если не знаешь – спроси, подсажу. Воблы ходячие!
-Свеча у вас есть? – быстро затараторил Юшечкин, испугавшись отросшей бо-роды газетного ларька.
-Есть, — недовольно пробубнил ларек, и полез куда-то вниз, — я его просто не по-весил, — послышалось оттуда, — да и что такое Свеча?! чепуха, да и только. — Выползая на свет, совсем раздраженно добавил он.
Юшечкин в ужасе сунул газету под мышку и, что есть духу, бросился бе-жать прочь в сторону дома. Очнувшись в родных стенах, он шмыгнул под хо-лодный душ, чтоб смыть струями холодной воды подобное наваждение. Но сквозь белоснежную ванную проступил лик дикости и Юшечкин упал в обмо-рок.
За окном стояла прекрасная осень. Юшечкин сидел у окна и, был равноду-шен ко всему, что его окружало. Взгляд его был обращен куда в глубь ни себя, ни мира, а куда между ними. Некая трещина между ними притягивала его вни-мание и словно гипнозом отвратила от всего, в том числе и себя. Там не было ни чего, он чувствовал, и было все. Таинственное магическое влекло в внутрь, словно перед ним отрывалось такое, что вызывало восторг и невероятную ча-рующую радость. И он впал в кому.
Он пролежал десять лет. Ему виделись картины полные страшных знамений и великой любви. Любви неприметной для глаза и потому творящей свой под-виг бескорыстно. Он видел, как над ним склонялись головы: смеялись, шепта-лись, говорили всякие гадости о том, что он помеха и давно от него надо осво-бодиться, что это бестолковый труд ухаживать за этим обломком живого куска мяса, что это бездушное не приносящее никакой пользы вещество из разлагаю-щихся молекул уже заражает воздух и что здоровье окружающих в большой опасности, если сейчас же не принять меры. У него сжималось сердце. А ведь он мечтал жить и приносить пользу любимым людям. Он хотел иметь детей и вырастить из них новое хорошее поколение свободное от деспотизма. Он меч-тал заниматься и радовать этим окружающих, но случилось так, и слезы потек-ли по окаменевшим щекам недвижимого тела, что он по непонятным странным причинам лежит вот так, словно камень мешающий всем. Ему было жаль и себя и любимую, которую он чувствовал как теплое движение воздуха вокруг себя, ее слезы ни разу не упали ему на ладонь, но он знал, что она плачет где-то в стороне, украдкой от него от всех. Он знал эти слезы обращенные к стене, когда она засыпала. Эти слезы, невидимые ни для кого, были подобны ее любви.
Беспомощным он рос с самого детства. Он знал, что если лишиться какой-то либо защиты, то будет мгновенно подвержен опасности погибнуть от малей-шего случая, которым могла быть даже обычная подкосившаяся ножка стула. До своих 35 он успешно находил защиту в сильных мира сего, служа у них, близкой к рабскому служению. Вскоре его выкидывали как использованный предмет. Находились добрые люди, которые время от времени из жалости брали его к себе, но и им вскоре приходилось отказывать себе в милосердии. Он искал покровительство у Всевышнего, но Он, по всей видимости, преследовал цель вырастить из него сильную личность и потому посылал на новые испытания, которые сламывали его мгновенно, еще не приблизившись даже на расстоянии видимого глаза. И за это женщины его любили.
Не будь не свете этих прекрасных особ, с материнскою нежностью забо-тившихся о нем, не известно, что было с нашим Юшечкиным. И скорей всего он погиб бы где-нибудь под мостом, как-то было написано прямо у него не ли-це. Глядя на эту печать рока, женщины плакали, брали под свою опеку. Укла-дывая спать в свою постель, и отдавались с полным чувством того же материн-ского инстинкта. Отца своего он не знал и, ни что не предвещало встречи с ним.
Наставники у него были, и многие даже видели в нем нечто особенное, вдохновенно прокладывали ему путь, при этом столь аккуратно, что он этого и не замечал.
Глава 5.
Через открытое окно больничной комнаты раскаленная под солнцем листва, дышала пауками. Он пытался вспомнить что произошло, но в голове мелькал обрывки из памяти каких лиц, рук, криков. От напряжения мозга белые стены пришли в движения и растворили его в себе. Почувствовал, что сам стал белым и твердым, он попытался подняться, но окоченевшие конечности не сгибались, все больше превращая сознание в недвижимую глыбу с рассеченными на плос-кости перпендикулярами. Казалось, еще мгновение и кровяностнные сосуды превратятся в воздушные пути, всегда возникающие внутри твердых элементов. Кто-то постучал по какой-то из его частей. Удивительно, но глаза открылись легко, значит, он еще жив и есть что-то в нем подвижное. Глаза увидели чело-века в белом халате. Он представился как доктор, а постукивание по телу, ока-залось его мягким прикосновением. Доктор аккуратно осмотрел тело. Мягко улыбаясь, подбадривал шутками, которые улетали так же в мгновение с губ, ку-да то под потолок. Поворот головы оказался куда более сложным, но все-таки поддался. Пока доктор занимался свои ремеслом. Маэстро оглядел палату. Больничные койки. В них больные с болезненные лицами. Снующие бесшумно тонкие медсестры.
-Сердце, мой дорогой у вас поизносилось.
Услышал он добрый голос сверху. Вновь повернув как на шарнире голову, он внимательней рассмотрел лицо доктора. Чуть улыбаясь, как то полагается в таких случаях, он собрал вокруг глаз сеть морщинок. «Я бабочка.» – проплыло в голове маэстро.
-Думаю ничего страшного, — продолжал петь доктор, — но немного полежать вам придется. Кое-что мы для вас сделаем, безусловно. Но один маленький уговор, если вы хотите чувствовать себя лучше, слушаться и во всем подчиняться мне. Тогда и только тогда, – еще шире распахнулась улыбка, и сеть вокруг глаз уве-личилась вдвое. – я могу гарантировать вам полный успех, нашего безнадежно-го дела.
«Последняя шутка была неуместной.» – вспорхнуло вновь в голове, и ис-чезла опять где-то под потолком.
-Обещаете? – вновь послышалось мягкое урчания голоса доктора.
Кивок на удивление вышел удачным, без осложнений на спиной мозг. «Ду-маю уже по-медицински.» – теперь уже червячком проползла мысль, и стала по-тихоньку кушать мозг.
— Вдвое больше, вдвое больше, — смешливо пропел уходящий голос. Маэстро ос-тался один. Но не надолго, вскоре к нему подкатилась тележка и двое дюжих санитаров. Аккуратно словно ребенка переложили на подвижное русло. Которое колыхалось словно парусник, особенно на поворотах. Он сосчитал тридцать три. Сон пришел сам с собою.
Глава 6.
Черная дверь с черным козырьком, с черной кнопкой звонка. Он брякнул где-то в глубине. Раздался щелчок. Дверь можно было открывать. Никто не спросил, кто я для чего пришел. Стало несколько странно от подобной доверчи-вости и одновременно защемило под сердцем от подобного отношения. Дверь поддалась тяжело, и я почувствовал на себе несколько удивленных испыты-вающих глаз. На ходу, минуя маленькую прихожую, проговорил о цели своего прихода, и собравшиеся лица быстро засуетились. Осмотрел стандартную для всех офисов прийомную. Взгляд мой задержался на листке бумаги в полиэтиле-новом конверте. В нем с некоторой навязчивостью гласилось, что некто профес-сор исторических наук предлагает редакции на рассмотрение главу из романа о некой метафизике ленты Мобиуса и утверждает что удостоен уже нескольких наград за изданные произведения. Я бросил взгляд в сторону и, моему взору представилось несколько размноженных экземпляров книг с неизвестным ав-торами.
-Вы, пожалуйста, извините, секретаря нет, но мы сейчас найдем…где-то ж она тут была…
Я рассмотрел старенькую сухонькую женщину, бегавшую вокруг стола и двух молодых особ помогавших ей. Но взгляд вновь соскользнул на заявку не-кого профессора. Ниже указанных регалий, профессор уведомлял, что является регулярным читателем и подписчиком ихнего журнала. Это рассмешило меня.
-Пожалуйста, распишитесь вот здесь вот. – вынырнула из-под стола сухонькая женщина с огромной книгой учетов, и пока я оставлял свои координаты, полю-бопытствовала. — А откуда вы знаете про наше издательство. Я вкратце расска-зал о прочитанной книге, и она расплылась в улыбке, быстро извиняясь. –Жаль, нет сейчас редактора, он сразу вам ответил, подходите вы нам или нет. «У меня так всегда и секретаря нет и издателя. Я буду обречен на ожидание, при том что рукописи не возвращают и значит не оповещают подходишь ты им или нет. Ду-рацкое слов, подходишь» — завертелось в голове, оказавшись на улице.
Голова ночью работает четче.
Глава *
Всю жизнь Юшечкин был покорен своей Судьбе. Но однажды он взорвал-ся. Как обычно он брел по любимому скверу, мирно созерцая вздутые прелести весны на тонких юбках гуляющих мамаш с квакающими колясками. В кармане было пусто уже несколько часов и наследства ждать было не откуда, последний его спонсор уже интересовался другим. «Женюсь» — твердо сказал себе Юшеч-кин, — «На богатой душе» — и добавил – «Она поддержит меня в создании наше-го счастья». Что такое счастье Юшечкин не знал, но догадывался, хоть и смут-но, но именно только это и волновало его последнее время.
«Может, что-то и в ее судьбе измениться» – решил Юшечкин и вложил ме-жду нотных листов ее, свое предложение о женитьбе.
Но где взять деньги для осуществления великой мечты? Есть масса спосо-бов. Но получение наследства отпадало, кража золотых изделий так же, остава-лось надеяться на Божью милость, что снизойдет на каких-то людей, которые захотят проявить щедрость и дать путь прекрасной идее. Явленью Бога.
Глава 4.
Иногда просыпаясь утром. Ты несешь одну единственную фразу, плотно за-севшую в твоей голове из стыка сна и реальности. Не зная, что делать с ней. Ты пытаешься привязать ее к чему ни будь, но она не привязывается и болтается самостоятельным куском своей собственной неподдельной жизни. Постоянно привлекая внимание и, отвлекая от того над чем трудишься. Порой она наносит удары хлыстом, когда, отстранясь от нее, забываешь. Иногда этот хлыст ло-житься мягкой ладошкой, убаюкивающей и умиротворяющей. Она приходит всегда, когда ты уходишь очень далеко от человеческого, и возвращает тебя к нему иногда странными непредсказуемыми методами.

Драгоценную фразу, явившую себя где-то на переходе сна и реальности, я так и не вспомнил к вечеру.

Тишина и забвение приходят всегда после бурного этапа жизни и громо-гласной популярности. Только одержимым остается нести этот крест, перерас-тающий в меч демона. Увеличивая его каждый раз и, опрокидывая на голову тех, кто его создал, сам, превращаешься в этот орудие. Ты уже не человек. Ты орудие чье-то воли. Лишенной своей, и единственного дара жить. Это мировая воля к созданию благо на земле каждый раз меня поднимает меня с постели. Толкает на, даже не на заработки, при малейшем принципе можно жить не об-ременяя себя трудами и не насилуя других на этот прискорбный труд, а именно поднимает с ней великой целью утвердить право человека на властелина своей судьбы. Изнуряющее, изматывающее состояние диктата этой воли. Словно за-раженная бацилла передается по цепочке контактов. И мир болен. Болен одной не умирающей и развивающей себя болезнью с диагнозом величии духа. Ренес-санс заложил превосходную форму от древних греков, словно змея выскольз-нувшая из-под жесткого пресса Тео, обнаружив себя в демоническом облике. Довлеющая функция человека на земле и по захвату, в виде мягкого слова ос-воения, других земель, планет. Сколько погублено прекрасных форм первобыт-ного человека и сколько еще будет убито во вселенной. Как только он проник-нет. И видимо, верна позиция инопланетных существ на земную расу. С ее за-хватническими мотивами, с простой позицией «несите слово божье». Но божье заменено кесаревым. Мы никогда не получим доступ к неземным цивилизация, пока в наших недрах сознания не будет искоренена эта миссия и пересмотрено ее значение. Мы всегда будем себя чувствовать одинокими в огромном космосе, пока в нас живет тяга к власти. Кто-то, убежденный сторонник противополож-ностей, воскликнет это вечная формула и, нельзя любить и идти на контакт не имея чувство ненависти, по которой сравнивается качество добра. Не имея чув-ства собственного достоинства, не преклоняться перед высшими. Мы остаемся пленниками этих доктрин, углубляясь, в их значимость. Воспринимая по верх-ней форме видимого, даже таким качеством как интуиция. В самом сокровен-ном шестом чувстве таится неистребимая смесь некой целостности, к которой приходим, несмотря на огромный опыт отбора. Даже в этом уникальном отборе истории мы оставляем право быть маленькой червоточине – инстинкт самосо-хранения. Мы хотим жить. Во имя себя, но ни как не во имя самой жизни, кото-рая нас окружает. Поэтому мы никогда не доверимся ни природе, ни Сущему На Небесах. Мы любим себя больше всего на свете. Прикрываясь огромными вели-чинами слов. Страх потерять это чувство, в котором мы лишаемся себя, и лиша-емся, потому что не видим себя в другом. Все наше внимание собранно на себе. Мы близоруки, если не сказать слепы. Нам подарили эту близорукость, как лю-бовь к ближнему, чтоб хоть как-то дать возможность увидеть себя в другом, чтоб потом, по возможности, увидеть себя и в дальнем. Увидеть себя даже в том, что не видится телесному глазу. Кто способен полюбить то, чего нет, а только верить, даже не знать, что это есть? Нам подарили волшебную силу про-зрения за горизонты. Но нам это не возможно. Мы боимся потерять реальное, забывая, что оно, исходит из дальнего. Мы пленники своего упрямого желания не видеть. Нам придумали очки из идеи развития себя самого, с зеркалами по-вернутыми вовнутрь. Как уникальна идея увидеть в себе то, что находиться да-леко и как невозможна она, из-за простого любования собой. Если когда-нибудь удастся в этом зеркале увидеть пустоту, которая обнаружилась с поте-рей самого главного – Сущего источника жизни, если преодолен будет этот страх, и родиться поиск как вернуть Его себе, есть вероятность рождения Новой Жизни, а не переработки себя самого. Нам самим никогда не изменить себя. И это надо признать сегодняшними сторонниками самодовольных теорий экзи-стенционализма. Нам всем нужен доктор. Учитель способный вдохнуть жизнь, а не суррогат, которым пытаются нас пичкать. Простой способ – отказаться от дел, освободиться от целей, увидеть…и хотя б на миг стать ребенком.

Глава 7
Один глаз никак не хотел открываться. Какая липкая масса переплела рес-ницы и они безжалостно скрипели, но отделяться нижних не хотели. Но, скорее всего не могли. И хотя уход, по всей видимости, был хороший, это чувствова-лось в остальных участках тела по ощущению свежести после вечернего умы-вания, но деликатная часть видимо осталась аккуратно не тронутой. «И все-таки с одним глазом можно.» — подумал Юшечкин, и смело привел свое положение в вертикаль. Пружины привычной больничной койки скрипнули под тяжестью вернувшегося тела. Поднять одну руку проще, чем все тело, решилось в голове, и, подчинив с некоторой попытки ослабленные мышцы, негнущимися пальцами провел по залепленному глазу. Глаз был на месте, это ощущалось по выпуклой шарообразной шишке, которая находилась правее носа. Пожевал несущест-вующую пищу, его рот выделил немного слюны, и указательный палец отнес ее в, взявшее на себя особое внимание, место. Пришлось ждать, пока палец и слю-на произведут операцию над расщеплением век. Наконец они распахнулись. Словно окна из детства, когда мама будила его на прогулку по лесу. Лес рядом с дачным домом всегда был полон загадок. Каждый лист таил неизвестное и ма-гическое. На него можно было смотреть долго, и он каким-то неведомым обра-зом рассказывал тайны. Они проникали в внутрь и заполняли все существова-ние. Юшечкин всматривался в темное пространство вокруг себя, и как в детстве верил, что оно ему сейчас все расскажет, где он и что ему дальше делать. Но пространство было каким-то неживым и молчало. Полежав еще некоторое вре-мя на спине, он попытался повернуть голову в сторону самостоятельно. Но лишь благодаря помощи руки удалось немного удивить шею в ее подвижности. На этот раз взгляд обнаружил край постели с серыми простынями и такого же цвету тумбочку стоящую здесь же рядом. Дальние края тумбочки уходили в черноту, которая поглощала зрение. Он почувствовал прилив странной дурно-ты, и захотелось отвернуться. Пришлось вновь подключать усилие руки и даже привлечь вторую. Что-то мешало. Пока голова отдыхала в привычном положе-нии, руки обследовали тело и пришли к выводу, что оно обрело некую неверо-ятную утонченность, и мышцы, по всей видимости, одрябли. Произвольной во-лей они стали приводить его в порядок, ударяя, пощипывая, разминая плоско-стью ладоней, пока не возникло ощущение кровообращения. Продолжая ожив-лять тело, руки иногда касались щек, удивляясь окаменелости тканей, отступа-ли, но вновь возвращались, принося жар разгоряченной борьбы за жизнь. «Я на-верно очень долго спал.» — сознание Юшечкина работало нормально, складывая из отдельных букв слова. «Пора ставать.» — это мысль усиливалась приливом внутренних сил. И, побужденный уверенностью, что готов это сделать, он ка-лыхаясь словно парусник на ветру, присел на край постели. Туман перехватил дыхание, но руки цепко впившиеся в жесткие грани края, удержали его на ка-кое-то опасное время от крушения. Теперь можно было дотянуться и до ниж-них частей ног и, привести их в жизнь. Несколько уставшие руки, но уже обре-тенные некую ловкость, прошлись по жилым конечностям, с некоторым остер-венением, которое приходит на исходе сил. Вращали вправо влево по кругу ступни, приноравливая их к полу, учили забытому положению. «Надо идти.» — очень твердо прозвучало в голове. Руки из последних сил оттолкнули тело вверх, и память включила равновесие. Каждый шаг отдавался звоном даже в маленьких суставах, но передвигаться приносило удовольствие. Стена, оказав-шаяся на пути, помогла сделать передышку. Позвоночник хотел расслабиться и опустить Юшечкина на пол, но отдохнувшие руки вновь пришли на помощь. Они врезались в мягкую ткань бумажных обоев, помогала влага выступившая на ладонях. Передвигаться вдоль стены оказалось легче. Глаза уже различали некоторые предметы, но сознание еще не могло их узнать.

Глава 8.
Утро встретило постукиванием молотка вгоняющего какой-то гвоздь в дос-ку, где-то за окном. Развивающееся лето предполагала повторяющуюся не-сколько лет ностальгию по какому-то свершению. Очень важному, с трепетной душой, с невероятной страстью и с безудержным страхом, что это никогда не произойдет… Страх сковывал и отрывал от дивана, заставляя бегать по комнате выкуривая сразу несколько сигарет. Сколько может созревать плод души, чтоб у него появилась сила появиться на свет, — думалось сквозь тускнеющий рассудок, — ведь может произойти, что он сгниет в земле. Но почему ничто не приходит на помощь? Или может просто он не достоин, чтоб явить себя миру. Но что-то усиленно толкало. Толи демоны играющие толи ангелы из сострадания. Меня разрывало и возрождало, и все это было внутри. Надежда, словно морковка впереди ослика.

Бутылка без пробки.
Она лежала в белом полиэтиленовом пакете. По горизонтали. Несколько капелек красной жидкости колыхнулись, когда полиэтилен нервно распахнул-ся. Темная поверхность стекла уже липла к пальцам, когда ее вынимали на по-верхность. От пакета хотели сразу освободиться, но вовремя спохватились, на нем был записан телефон магазина медикаментов. После перенесения его в блокнот, пакет аккуратно сложили, чтоб из него не выскользнули сладкие капли жидкости, и отправили в мусорное ведро. Бутыль протерли полотенцем. Ку-хонным ножом, ровно по грани голышка, отрезали пластиковый колпачок с бу-мажным торговым сертификатом. Улыбки озарили наши лица.
Иногда из бутылок выпускают джинов и вновь водворяют их туда. Чаще бывает, заливают вино и, опустошив, вновь его вливают. Однажды мы опусто-шили бутыль, но вдохнули в него свой сигаретный дым, плотно закупорив, по-клялись открыть через год.
Тот, кто принес бутыль, неожиданно разговорился, узнав, что мы одной стихии. Он рассказал о сиюминутности. О работах на эту тему. И я вспомнил, как был в этом одинок и вот теперь целый мир открылся для меня.

Глава 9
Можно бесконечно звонить друзьям и выслушивать длинные рассказы о жизни, о проблемах творческой личности, и все заканчивается договором, что мы обязательно встретимся и начнем настоящую работу, в которой выразиться в полной мере все что тревожит и волнует. Так проходят недели. Мое тело стра-дает. Душа молодеет. Я никогда не встречусь с реальностью, и она будет про-ходить стороной до тех пор, пока я не умру. Тогда видимо мой дух обретет все, о чем мечтал и творил в своем воображении. Я ждал смерть как освобождение и начала новой жизни. Безволевое существование, словно все силы были перене-сены в другое. Я был в другом.

Момент жизни и существование без действия. Скука безличностна, это средний путь на бессознательном уровне. При осознанном состоянии обретает блаженство и личную причастность к высшей созерцающей мудрости. Прихо-дит в начале и в конце пути. В середине они словно точки, утверждающие и убеждающие в их наличие. Готовящие нас и напоминающие. Но в каждом но-вом действии, возникающем после паузы, появляется новая надежда и идея на создание более лучшей жизни. Жизни, в которой более меньший диапазон про-тиворечий и больше миролюбия. Способность вживаться в то, что потерянно и превращать это в постоянство.
В этой скуке европейский человек ощущает пустоту. И это естественно, ведь в своем развитии он ушел далеко от корней и даже потерял их из виду. И так как это качество характерно для потребителя, а не для творческой личности, то, при отсутствии чего-либо, он не в состоянии сотворить и заполнить пусто-ту. И вот здесь то возникает скука. Здесь то рождается безбожие. Для творче-ского человека это еще страшней, ибо он не знает скуки и хорошо знаком с от-чаянием. Когда начала потеряно, а финальный образ совершенства еще не при-шел, и страх перед формулировкой что совершенство не достижимо, ввергает его это состояние. Из которого его может вынуть лишь новое открытие.
Восточный человек не просто не потерял из виду первопричину, но актив-но ее утверждает повторяя. Для него нет скуки, он заполнен этим благовестным состоянием. Но искусственное подержание часто приводит его в состояние от-страненности от действительной жизни и потери ее. И здесь активно включают-ся механизмы притока сил с запада, если конечно нет препятствующих барье-ров.
Глава 11
Общество собралось из потерянных нищих настроенных на лжесвидетель-ство людей. Юшечкин с ужасом подумал, что он такой же, как и они. И нет прошлого, нет призвания, по форме он такой же, лгущий и лукавящий, чтоб по-лучить за это небольшую сумму денег себе на пропитание.
Юшечкин, лишенный честолюбивых планов, выглядел по-идиотски среди своих собратьев по «несчастьям». И не будь жены, которая при всей своей тер-пимости регулярно напоминала ему, что он тунеядец иждивенец, и что так у них никогда не будет детей, и что он как личность так вообще скоро исчезнет, и еще всякое другое, что вообще может вместить человеческая мораль с ее ханже-скими законами о назначении человека и его призвания в обществе и по отно-шению к себе, он бы вряд ли там оказался. Так вот, не будь этой самой привя-занности к жене, он был бы полностью счастлив, блуждая по задворкам вселен-ной и, живя где придется, с кем придется. Но любовь порой делает из свобод-ных людей в человеков со всеми вытекающими отсюда последствиями. Такими как-то, например, ходить на работу, быть послушным работником, добросове-стным гражданином и т.д. и т.п. вообщем всякой муры, которая грузит наше сознание так называемыми общечеловеческими ценностями проверенными ве-ками. «Если уж человеку приписано судьбой быть птицей и бродягой. Так уж будь и нечего лукавить.» – так решил Юшечкин и так он отправился восвояси, не сказав ничего и даже не оставив после ничего. Тогда он еще не задумывался изменить свою судьбу и обрести над ней силу. Это приходить позже, когда че-ловек в сласть насладиться ее капризами и обретет ценность под именем чело-век.
Ну, а так как это Юшечкину не грозило, то мужем он был формальным. Тем более что природа у него, была объявлена главным террористом против челове-ка.
Глава 14
Пересекаются судьбы. Соединяются пути или расходятся. Я вижу точку. Созерцание ее наслаждение. Через нее проходят тысячи. Все. Вселенная. За гранью ее вновь тарахтит камнедробильный молоток. Его однотипный звук, с периодами захлебывания. Колыхание воздуха. Реакция моего организма, на по-добные механистические формы, внутренний подъем эроса. Словно он вступает в борьбу с тем, что ему противоестественно. Я встречаю рациональные сужде-ния в словах собеседниках, и рождается страстное желание вступить с ним в сексуальную связь. Словно вся природа поднимается против засилья цивилиза-ции.
Я оставляю жизнь, оставляю Бога, оставляю всех и обретаю… долгождан-ную свободу, автономию человека, собственную душу – вечную ее жизнь. И …остаюсь по колено в воде, и скалой над головой, готовой рухнуть, все бла-женства мира окружают меня. Но все к чему я буду прикасаться, будет уходить и отстраняться. Это наказание за мою свободу. Это вечность, в которой я лишен блаженства и обречен на муки. Это жизнь где единственным счастьем есть то, что я есмь, и не растворен в деяниях и плодах от них, в том, что я не все, а то, что есть. Одиночество – праздник мой.
Глава 18(надо переставить)
Вот и пустота. И полнота в душе. Приходит ночь, освобожденная от Бога. В свободе, обретя любовь к себе. К душе. В себе. В божественной Душе. Рождая новое движенье – взрыв в пустоту и заполнение ее собой. Звезда. Вторая. Рос-сыпь. Здесь личностное. Иисус на небе. И мы подобные ему. Миры.
С небес льется свет, дождь, ветер, поднимая с земли жизнь. Земля отвечает жизнью. Я возвращаюсь. Зачем?
Финал.
Я увидел через забрызганное дождем с весенними легкими потеками стек-ло с обычной для простых кафе надписью времени их работы, их обоих, сидя-щими за чашкой утреннего кофе. Солнечный диск набирал силу. Прохожие, то-ропившиеся на работу, толкали меня, не замечая, но для меня время останови-лось. Я держал это мгновение в объятьях, прижимая к своему лицу, умываясь его долгожданным присутствием перед собой. Я целовал его умиротворенного успокоения, с которым знал что, вернусь в свое уединение и буду, счастлив и тишиной, теперь уже пришедшей. Прощай величественный покой. Прощайте тихие дни уединенного восхищения жизнью. Прощай радость прикосновения к великому труду писателя. Я ухожу в саму жизнь, где мне будут дарованы ма-ленькие фрагменты фраз и редкие минуты одиночества. Бурный поток захлест-нет и я, окажусь на самой глубине. В Боге, о котором мечтал.

Глава 21
В полноте. И пустоте в душе. Душа вся растворилась в полноте и центр ее потерян. Как Бог весь растворился в нас, себя лишь созерцая в нас. Живя в нас. И не зная уже, где дом Его, первичный. Свой дом обрел Он в нас. В том и лю-бовь, Его и наша, как полная отдача самого себя.
Сегодняшнее бездушие это и есть растворенность человечества в том, что оно делает вокруг себя, в этом самоотверженная деятельность творить царство Божие на Земле как в Космосе. Мы отображаем тот механизм вселенной, кото-рый существует не видимый для нас, но открывающий себя через наши поступ-ки. И все что мы творим из себя и через себя все взаимосвязано в Едином. И Все Имеет Смысл.
«Я жизнь» – воскликнул Бог-Христос и нету тела-эго, есть все и он во всем. И Будда улыбнулся – братья. И солнца лик льет и льет на землю день. Само с собой. Какое же блаженство себя отдавать!
Глава 16
-Вам по-меньше необходимо курить. Заметьте, я не сказал совсем, зная, что привычка вторая натура, — лицо доктора выплыло в пространстве, — привычка, как известно, поддерживает нас в самых тяжелых ситуациях. Привычка держат-ся достойно – лицо доктора расплывалось, занимая всю ширь, — не проявлять слабость, проявлять чуткость к ближним. Это знаете много стоит. Но, – лицо доктора словно охватило маэстро с ног до головы и впитывало в себя – чрез-мерное злоупотреблением вашей привычкой, – он акцентировал ВАШЕЙ слов-но выталкивал из себя нечто, — когда вторая ваша сущность обретает доминант!. То есть, можно сказать, что ЭГО взяло верх над жизненной сущностью и отде-ляет, так сказать, расщепляя вашу целостность, уводит в автономное существо-вание. А это знаете ли чревато потерей жизни. Или говоря проще, смерть.
Маэстро почувствовал, что улыбка доктора замутилась, проглотила его це-ликом. Словно священное чудовище, закрывшее Одиссея от своего закономерно конца, давало ему возможность оказаться вновь в чреве Мира. Запахло не пере-варенной пищей вековых знаний и кислотной среды действительности. Про-странственные рамки сжали со всех сторон и пнули по туннелю вниз, расширя-ясь спереди и сокращаясь сзади. Один поворот, второй. Голова проехалась по рефренному каскаду и вытянула ноги в какое-то маленькое отверстие. В сле-пившиеся глаза влетел песок вытесненных происхождении и принял как род-ного целиком. «Вот я и нашел свое место» – мелькнуло в голове маэстро.
Стояла тишина. Словно в огромном водовороте жизни на огромной спирали вылезает маленькая пауза в сторону от центральной оси, восставшая от бешен-ства. Неизвестные предметы обрели очертания лягушек, бабочек, стрекоз, зе-ленной тины и маленьких рыбок. Над головой склонились ивы и заплакали об-лака. Руки размотали удочку и забросили недалеко от себя скромный поплавок. Он заволновался и периодически стал исчезать. «Сынок, пора завтракать. Я приготовила оладьи с медом. Иди скорее» – нежный очень знакомы голос при-нес легкий ветерок. Вдалеке любимые очертания женщины, всю жизнь, сколько он помнил себя. Свободная рука помахала в ответ. Скоро, скоро буду, верну-лось с обратным течением. «Надо только поймать хоть что-нибудь» Острый конец удочки взмылся вверх и в воздухе затрепетала влажная нитка. «Вот я и поймал ее, наконец» – «Осторожней», прилетел голос мамы. «Резать» – грохну-ли небеса и распахнулись ярким светом хирургического помещения.
Глава 17.
Ее внешний вид вызывал отторжение, если не сказать презрение. Покрытая смолянистым раствором прокуренной идеологии, она выглядела словно вос-ставшая из пепла. Безбожный энтузиазм любви ко всему, что находиться даже за горизонтом, весел теперь на тощих плечах все-таки изумительной красоты. Если волосы и были совсем потерявшие волшебства вид, то новые крепкие кор-ни уже вытесняли побитые болезнями концы. На ресницах лежала пьяная ночь, озаренная звездами. Они свивались в большое светило. Столь долго маячившая светлым горизонтом. Побитый нос с дешевой помадой уже не мог скрыть про-ступающие черты святости. Они твердо убеждали в том, что еще было скрыто в глубине глаз. (вставка из раннего)

Глава 20
Вхожу я в мир. В божественный без Бога. Он весь во мне. Великое мгнове-нье взрыва и распыления во всем что окружает. Душа в благоговейном трепете и страхе. Что ждет? Мир изменился или, по-прежнему, все повторяет тоже, что и раньше? И снова ждет меня убийство? Борьба за право жить? Иль вечные страдания в терпении? А может в ожидании он истомлен? И новое движенье примет с восторгом? Все может быть. И старый опыт предков научил не отвер-гать, и подарил стремленье удивляться незапланированному чуду? Все может быть. Здесь главное не впасть в воспоминанья и не завязнуть в мудрствовании слов. А нужно дело. Новое с идеей. Она родиться из него, из божества, из мира. Мать всех начал, в любви не знающая пределов. Как в ненависти тоже. Ее лю-бовь и есть залог успеха. Но как не постоянна ее связь. И быть с ней как с лю-бовницей капризной, или женой покорной – стервой. Или прислужницей. Но видно только мать, ней раскрывает подлинную силу самоотдачи, зная, что и этому конец – ведь сын однажды отойдет от тела ее. И став взрослее позабо-титься о ней.
Так наш герой один, второй. Оставили опору, и вплавь пустились. С разным интервалом дней, по морю, где стихиями играет ветер. Бог, столь игривый, в воспитании детей, что сам порою удивляет себя от придуманных фантазий, как выбросить страну с мильонным содержанием людей на голый остров среди океана. Так и героев, описав дугу, свел вместе на одном плацдарме, увидеть, что они лишенные всего, с одной лишь силою души, способны сделать, и воз-можно ль в этом увидеть новое движенье Ноя, открыв в себе еще одну галакти-ку вдали. Они достойны этого.
У них хвалило силы не завязнуть в инцесте к Земле, Родине, Телу. Душа их прошла невероятные испытания, и способна даже освободиться от Создателя. И уподобившись Ему, идя своим путем, создать новые миры. Они способны вос-хищаться чудом дел, ведь все идет от них, а будет время вспомнят и того, кто это дал. Тогда вплетут свои миры в единую систему. Как свежую кровь, обога-щенную, вливают в тело.
На третьи сутки прошел дождь, и дышать стало легче.
Глава 22.
Распахнуть дверь и пройти тоннель прихожей с охранником не стоило тру-да. Ведь это была обычная больница, без уклона исследования расстройств. Можно даже перекинуться несколькими словами по дороге, и на вопрос – куда? Ответить простым – пройтись. В ответ, получив одобрение кивком. Здесь все приветствуется, когда исходит из тебя. Но в рамках того, что доктор приписал. Ну, а гулять в дневное время такое же лекарство, как и другие — ура! ты моло-дец! Лишь поплотней укутайтесь, похолодало, а впрочем… закаляться тоже нужно, но по разумному…не опоздайте к процедурам.
Все это Юшечкин с проворностью проделал. За несколько недель постиг режим и знал все и вся. Его ждала выписка через несколько дней. Для профи-лактики всегда немного выдерживают больных, чтобы проверить под присмот-ром и закрепить. Но дело в том, что в этом нежном отношенья наш Юшечкин почувствовал вдруг смертный одр. Каким он выйдет? Нежным, мягким, разум-ным сдержанным, всем и для всех удобным в обращении, и мирным удовольст-вием для дел. Послушным, смирным. Нужным. Как машина, животное в хлеву, сын продолжающий наследие отцов-историков – месить ногами туже глину, ко-торой кто-то, и когда-то слепит долгожданный плод души.
Ворота открылись, попуская грузовик. Жующий охранник приветственно помахал рукой, за сигаретами выходит разрешалось. Да и смешно было бы за-прещать взрослым людям выходить за пределы территории в больничной одеж-де, все равно далеко не уйдут. Вернуться сами от стыда или приведут их вежли-во заботливые люди, органы правопорядка с доброй миной на лице. Солнце слепило глаза, размывая улицу, ветер наполнял спину, разрезая превосходно одетую во время гипотенузу расстояния человека и мира. На лице сияла Юшеч-кина детская улыбка, отворачивающая взоры любопытных, как отворачиваются умные люди от невероятного. Это была хорошая защита. Защита Юшечкина. А внешний вид, подумаешь, у нас демократическое время.
Куда-то идти, но куда Юшечкин не мог определить. Если идти домой, тогда зачем сбежал с больницы, можно было спокойно дождаться, когда его достойно выпишут и у входа встретит жена с цветами. Значит, он это сделал не для того чтоб раньше времени вернуться домой, там, даже может быть сильный, перепо-лох, и, скорей всего вернут обратно, в мире порядке этого не любят. Значит до-мой сегодня возврата нет, а завтра… скорей всего, уже сегодня к вечеру обна-ружат его отсутствие и поднимут переполох, так что завтра его уже вернут не в ту больницу. А скорей, куда ни будь на обследование мозга. Значит если сейчас не вернуться, то завтра все пути будут уже отрезаны. Юшечкин остановился в размышлении. Так говорят Сократ простоял сутки посреди дороги. Но Юшеч-кин не был таким мыслителем, к тому же время обедать и желудок требова-тельно заявил о себе. Наша плоть нас часто подводит в выборе важных реше-ний, и только невероятное событие приводящее в шоковое оцепенение весь ор-ганизм, способна остановить привычный ход жизни и вырвать человека на ка-кое-то время из него. Но апостол Павел в нем тоже не проснулся, и, следуя сво-ей логике органического начала, наш герой вернулся туда, откуда пришел. Ос-тавив за собой удивленные небеса.
Ангелы заспорили с демонами, ставя ставки. Великий Боже задумался.
Глава 27
Юшечкин миновал охрану, которая расплылась, оголив добродушные зубы, давно уже не предоставление для кусания, а для жевания резинки. Резинка ра-достно хлопнула шариком, — а я вот не курю уже. Юшечкина голова кивнула за-стенчиво. Что почиталось, мол, молодец, а я вот никак. Отчего та хлопнула еще раз и предложила себя. Но Юшечкин втянул уже голову в плечи. Не дав ей ни-чего, кроме ответной улыбки – непременно с завтрашнего дня. Шарик снисхо-дительно лопнул и толкнул его в спину. «Все будет хорошо» – с чего-то поду-мал Юшечкин увидев белую медсестру, радостно протягивающую руку ему на встречу. «Вам уже намного лучше» – словно экстрасенс подкрашенные тонко глаза, ответили навстречу его мыслям. «Вовсе хорошо» — утвердили нежные ру-ки и мягко повели в белое белое помещение по восстановлению и продолже-нию жизней. «Я буду жить» – вновь странно пробежало в голове. «Хорошие слова, но странно как-то вы их произносите»- ответили хрупкие пальчики мед-сестры, вонзившиеся иглами, в увлажнившиеся ладони Юшечкина. «Затяните покрепче канаты, ветер приходит с моря» — и оба уставились друг на друга, кто-то это же пропел. Первая вернулась в действительность закаленная подобными эксцессами работник медицины, и совсем по-отцовски погладили пациента по голове. И теперь уже четко вслух произнесла.
Произнесла.
-Друг мой, вы забыли сегодня принять лекарства.
-Да, лекарства.
-Да лекарства.
-Да, да, да.
Это подключились трясущиеся от волнения, как у всех людей, целиком от-давших себя науке, щеки, из-под которых выскочили навстречу глаза, по всей видимости, доктора. Уж очень умный и заботливый в них был взгляд. Юшечкин мотнул головой так в знак согласия, что она отвались и в мгновения ока очути-лась в руках профессора. Вот что значит профессионал. Он с уважаемой внима-тельностью исследовал ее не сходя с места и здесь предложить пройти в каби-нет для более глубокого осмотра. Тонкая Медсестра засюсюкала с остатками Юшечкина следом.
Комната, начиненная тысячами трубок, уходящих в стены, была похожа на милый угол паучка, которого по примете в доме не лишают жизни, по старин-ной его причастности к общению с таким домашним полубогом, как Домовой. Профессор, оказавшись в своем божестве, в мгновенье ока прекратился в экс-центричного колдуна и сунул бедную часть Юшечкина в паутину проводов. Те словно ждали подобного явления и ловкими супер профессиональными мани-пуляциями произвели фокус достойный выступления на Большой Эстраде ря-дом с такими именами как мадам Алла и ее сподвижники. Голова растворилась в воздухе, словно ее и не было. «Вот так чудеса» – всплеснули руки Юшечкина. Милые морщинки вокруг глаз профессора отзывчиво усмехнулись и пообещали еще нечто волнующее. Далее последовал щелчок хлопушки, дали газ – все как в кино — и пространство засветилось тысячами огоньков и все присутствующие словно оказались внутри самой головы. «Прекрасная иллюзия» – захлопали ручки медсестрички. А доктор с сосредоточенным видом, устремился по изви-листым дорогам ума нашего Юшечкина. Юшечкин потопал за ним. «Вот види-те» – заблестел глазами доктор, — «вот здесь начинается явно зарождение узла. Видите, как переплелись нити ваших метафик. Причем это по всей вероятности наследственное. Вы вовремя к нам доставлены» – возбужденно брызгал слюной рот профессора – «мы распутаем. Распутаем ваши узы. Мы для этого тут при-ставлены. Мы служим. Это наш долг. Вот смотрите» – и руки впились в канаты. Краснели. Вздулись жилы. Местами выступила кровь. «Нечего. Нечего, не с та-ким справлялись» – выплюнула голова доктора глазами, словно выпадало Зеро. «Случаи в нашей практике бывали и не такие, и наш профессор уж справиться. Уж поверьте, я многое видала.» – возвышенно говорила медсестра, впившись глазами в происходящее. «Многое дело случая, но в вашем случае проблем не будет» – продолжал кряхтеть доктор. «По-моему он затягивает» – заурчало в животе у Юшечкина и попросило обеда. «Сейчас, сейчас.» – яростно рванул доктор и, повернув голову с горящими глазами, бросил в сторону медсестрички. -«Обед мне сюда» руки мастера завязли в узле, и он произносил это, старатель-но закрывая своим одутловатым, по всей видимости, хорошо начиненным жи-рами, телом. Медсестричка метнулась в сторону и исчезла в серой стене. Юшечкин освобожденный от надзора, стал топтаться на месте. «Не надо так то-пать» – затарахтел профессор. – «Вы сбиваете меня с мысли». «Все» – через мгновенье тишины воскликнул профессор –«Влипли, хорошо никто не видит». Тело Юшечкина невольно ткнулось в лобовую часть мозга, сработал рефлекс, и выскочило наружу. «Как мягко прошел» – пробубнил взволнованно инстинкт. «Не вздумай меня тут бросил» – раздался голос доктора из черепной коробки.. но Юшечкин и не думал. Абы как привинтил голову на месте вместе с досто-почтимым доктором и рванулся из паутины. «Эй, ты что делаешь» – заорал в голове профессор, — « Это оборудование миллионы стоит».
«Вы не встречали профессора» – заулыбалась медсестричка, внося на под-носе дымящиеся тарелочки. – «Все закончилось. Благополучно?! Я же вам гово-рила, наш профессор асс, постойте я отделю вам провода.» «Нет. – загудел в го-лове доктор. – Я не давал указания. Процедура еще не окончена. Черт возьми, я же, наконец, еще здесь»
-Немного гудит в голове? Ничего это скоро пройдет. Какое то время будет тя-жесть в затылке. Поэтому вам лучше пройти в палату и прилечь. Обед я вам принесу – вильнула деловита бедрышками и утонула в открытой двери. «Не вздумай выходить. Немедленно доложите, что я у тебя в голове. Необходимо закончить эксперимент.» – продолжал орать профессор —

«Послушайте я тут у вас обнаружил еще явно из……. Линию либидо» – за-думчиво подпрыгивал доктор, во время скорой ходьбы Юшечкина. «Эврика» –вновь вспыхнуло в голове Юшечкина голосом профессора. – «Я понял куда ведет эта нить! Но вот откуда» – и голос вместе с головой Юшечкина погрузился в размышление. Вернее у Юшечкина в тишину, что выглядело наверно со стороны как глубокое глубокое погружение в себя, если человек, на лавочке закрыв глаза, подставляет лицо солнцу, это обычно говорит о чем-то высоком неземном.
-Так больше жить нельзя. Нельзя лгать саму себе, нельзя придумывать оправда-ния, от которых только гудит в голове, — «Я не гужу, неправда. – завопил в голо-ве доктор, — Я думаю, какая наглость такое обо мне говорить» – Да, я не о вас, не волнуйтесь. Хотя если по правде вы не могли бы думать по себе. –«Как я мо-гу про себя, когда в вас. Вам надо немедленно вернуться в поликлинику. Я раз-винчу ваши правда и мыслей таких у вас уже не будет» – взмолился под конец доктор. – Да нет, — Юшечкин замурлыкал под нос, — мысли вы никуда мои не развинчите. Мои мысли останутся моими и никто их за меня не решит. А ваши электроды только вам одному и нужны. Лабуда это все. А вот перестать врать, не лабуда.
Небеса пролились дождем.

Глава 25.
«Срочно» – взорвалось в голове маэстро. «Лети» – грянул голос над голо-вой, с явной интонацией доктора. И маэстро разглядывал вокруг себя уже от-бросы общества на мусорной свалке истории. «Невеликое зрелище» — предста-вилось герою, и он привычке взмахнул руками. « А ты что хотел, — заурчало во-круг пространство, все когда-нибудь приходит в утиль, а уж человек и подав-но». «Какая тишина» – руки маэстро выписывали в воздухе нотный стан. «Еще один сумасшедший» – раздалось с боку. «Превосходный характер. Я смотрел его медицинскую карту. Я бы даже назвал душа, да боюсь обидеть» – разливал-ся сладкозвучный доктор на все что попадало ему под руку. «Словно разбрасы-вает, онанист проклятый» – теперь уже тихий и где-то слева.
Глава 45
Я встретился с маэстро, когда он пролежал недвижимый в постели, с рас-слабленными суставами и больным сердцем. Через год он стал ходить, но дви-гался медленно. Все его существо дышало благостью человека перенесшего страшные страдания. Действительно милосердие рождается путем сильных воз-действий. Он встретил меня у себя в старой хорошей квартире, мы пили чай.
-Мои поиски тогда совпали с твоими, поэтому было так интересно встречаться. Конструктивный подход к проблеме был составной частью того времени, без него бы мы просто не смогли сегодня так легко отдаваться чувствам и быть сча-стливыми в ощущении движения жизни.
-Вы по-прежнему изучаете принцип пустоты. Мне так и не удалось вам привес-ти Кейджа.
-Мне вот уже, наконец, доставили. Любопытно, но я пока еще не изучил.
Маэстро нажимает кнопку, появляются звуки, словно скачущие мячики.
-Это похоже на пуантилизм по технике, но по подходу это можно назвать им-прессионизм. Здесь автор как бы считывает, что находиться не в иероглифе, и не вокруг его, и не по поводу какие ассоциации возникают и мысли приходят, он как бы следить за материей движения руки художника, и там где линия сим-вола утолщается, расширяется и тема звучания, где уменьшается или прерыва-ется и возникает те паузы и соответствующее звучание. Это интересный мо-мент, способность слышать то, что вижу, делать музыкальным то, что не музы-кально по природе вещей. Здесь то и раскрывается человеческого начало. Да-вать имена. Очеловечивать.
Его лицо мне казалось, излучает такую простую чистоту, что когда я вышел от него, то стал видеть ее во всем. Невероятно, но многие вещи уходят от наше-го внимания, в силу нашей ослеплености фейерверками духа, а способность яв-лять душу остается неприкаянным.
Когда позднее мы встретились с Юшечкиным и он рассказал мне о том, что слышал музыку автора известного мне, и это музыка удивительно волнитель-ная, я подумал что для своих лет маэстро остается молодым и позволят себе смело быть таким.
Вся молодость у меня прошла под эгидой расставаний, я мог бы даже напи-сать философию разлук как Мандельштам, я чувствовал в этом развивающуюся энергию ускорения, как то возникает при распаде ядра атома, так я, разрушая себя, рождал силу несущую меня по жизни. Когда распадаться уже было нече-му, сознание ухватило мотив соединения несоединимых и все существо подхва-тило это зерно, живое и неживое соединясь, породило еще более мощное дви-жение. Вот тогда то и возникла философия смерти рядом с философией жизни Нише и Шопенгауэра. «Когда взрывы перестали волновать сердце ребенка» то-гда с этого началась новая эра солнечных парусников. Но при удалении от солнца необходимо зажечь его в себе.
Глава 65
Юшечкин был для меня нечто символом эпохи государства, в котором про-исходили события, будоражившие мир. Страна, переживавшая коллективиза-цию и распад, богоборчество и возвращения, борьбу и примирение, кризис идеалов и переоценку ценностей. Страну выздоравливающую и влияющую на мир обновленной свежей струей жизни.
Его блуждания и расщепление, стали для меня очевидны, когда я отошел от него. Видимо все-таки в моменте отстранения есть та возможность, как увидеть со стороны что происходит. Словно выходя из реки ты, созерцая ее воды, про-никаешься ее сутью движения. Юшечкин был рекой, живой рекой жизни. Не контролируемой, не управляемой. Не умеющий ничего человеческого он был источником для многих и дающим жизнь, дающим неотъемлемую часть приро-ды, из которой мы еще, как дети получаем пищу. И потому так зависимы от всех прихотей и причуд Божественной природы, управляющей нашими телами, но моя душа захотела свободы. Даже тот, кто ее создал, не мог устоять.
-Милый. Ты такой милый, — говорили ему девушки, заглядывая в глаза и игриво добавляли, мы себя чувствуем такими дурами. Такими дурами.
-Один французский мыслитель сказать: мужчины становятся такими какими их видят женщины – вторил в ответ Юшечкин.
-Ах, у меня нет слов….-и женский голос таял в глубине.
А из той же глубины раздавался другой, нервный, мужской, резкий.
-Завтра встретишься с режиссером, он довольно известный. У него много про-ектов, я ему честно сказал, что тебе нужно реализовываться и зарабатывать деньги. Так что когда встретишься перезвони. Э-э-э-э, так что после встречи пе-резвони.
-Я никогда не женюсь, — объяснял он своей маме, приехавшей в его четырех-мерное пространство.
-А как же, ведь это несчастье. – мягко говорила она. Наполняя комнату мате-ринской заботой.
-Неужели не достаточно только любви. Ведь как только. – Юшечкин волновал-ся, как волновала его эта тема, — производят этот обряд, все превращается обяза-тельство и люди отдаваясь, начинают требовать, упиваясь долгом. Возводя в ранг высших принципов. Жестокость рождается здесь.
Глава 29
На утро Юшечкин размышлял, как ему появиться перед режиссером с орга-никой или без. И режиссер (как в последствии оказалось просто актер) не пре-минул выдать Юшечкину оценку, что он не драматичный актер и так где-нибудь вдоль эксцентрики, и обещал куда-нибудь приткнуть. От слова «при-ткнуть» Юшечкин сжался, ему казалось сам он весь уменьшился до размеров ниточки, которую можно продеть в иголку и штопать жизненные дыры. Он по-смотрел на своего обидчика. Обидчик пил чай, сидел за столом, был огромного роста, с круглой головой и паклеобразной бородой вокруг губ. Говорил суетли-во быстро, словно боясь упустить нить разговора.
-У меня хорошая интуиция. Вы кто по гороскопу? Рак?! А я Рыба. Вот слушаете вы хорошо, а когда говорите так все, — кружит руками перед собой, — а вот у ва-шего Бимкина драматическая природа? Как вы думаете, а я скажу потом, как я думаю.
-Если вы позволите я более шире разверну эту тему, — и, получив кивок согла-сия, Юшечкин пустился в долгие дебаты. Бородатый актор-режиссер не предпо-лагал в своей жизни, что может встретиться подобным излиянием вод, он бегал по актерской, пытался заговаривать с другими, но везде его настигал вездесу-щий глас Юшечкина. Наконец актер-режиссер (а впоследствии даже выясни-лось что он и не режиссер, а продюсер) вывел Юшечкина из помещения, якобы в магазин и хотел там с ним распрощаться, но Юшечкин забыл книгу! При-шлось терпеть его еще несколько минут и закончить встречу с оговоркой, чтоб на завтра он принес почеркушки, рисунки по которым актер-продюсер оконча-тельно сложить свое мнение о нем. Завершив последнюю словами, что он не хо-тел бы его просто так куда-нибудь приткнуть, а подобрать что-то существенное.
Юшечкин цвел. Он встретил человека привлекавшего своим обаянием. Он даже откинул скоропостижность выводов о нем, столь велика была доверчи-вость к понятию интуиции и той человеческой заботой, которой проявлял актер-продюсер. Он даже не замечал простого реального хода, что именно так отказы-ваются от людей с неизвестной фамилией (а это куда более цениться в мире, чем сама личность) и тех вынуждающих моментов, чтоб сохранить свое лицо и не упасть в грязь прямолинейной правдой, что ты просто не нужен.
Супруга встретила Юшечкина и стразу определила, что он влюбился. Но в это раз ее не насторожила подобное явление, ибо что-то уже слыхала о том че-ловеке и даже мельком видела. Весь вечер Юшечкин расписывал нового героя. Он даже ощутил, как прилив некой волны возвращает его к себе. Словно он вновь обрел потерянное и теперь (уж наверняка) его жизнь сложиться по тем долгожданным правилам, в которых он будет чувствовать себя заслуживающим внимания и уважения человеком. Бедный Юшечкин, кто же об этом не мечтает, но не все этого получают!
На утро он почувствовал былую легкость. Раньше обычного. Проводил лю-бимую на работу, сам приступил к рисованию. Которое должно открыть ему дорогу в новую жизнь. Набросав несколько зарисовок, которых уже некоторое время созревали в его голове. Вполне удовлетворенный, отыскал последние, к ним приложил более ранние и отправился на встречу, теперь уже с явным наме-рением не опоздать как-то было накануне.
Бодро вскачи в служебный вход, он миновал вахтершу, удивленно вски-нувшей брови, и наткнулся на закрытую дверь актерской. «Это ничего не зна-чит» – мгновенно вспыхнуло в голове. Когда минуло больше получаса и в пе-пельницу было брошено изрядное количество окурков, он осведомился у вах-терши, она вновь вскинула брови и объявила, что по смене ей передали о более позднем времени репетиции. Что делать, пришлось каратать время. Весь пыл, накопленный по дороге о своей судьбе, о драматических ситуациях, о трагедии, которая сидела в груди и которую он так тщательно скрывал, чтобы не быть не удобным с окружающими, о том, как неожиданно все это хотел поведать акте-ру-продюсеру, почувствовав в нем человека способного проникнуться, все на-чинало испаряться и на замену приходил страх, что этого от него уже никто не услышит. И все вновь останется где-то на дне, щемить сердце. Разрывать созна-ние по ночам. И превращать его в дневное время в подавленное и ненужное су-щество. Весь опыт о ценности преображения, очищения и освобождения ока-жется за бортом современности. Оставалась надежда на интуицию того челове-ка, которая способна без слов определить этот дар.
Стали приходит люди. Некоторые здоровались, узнавая его по вчерашнему дню. Царила располагающая атмосфера. Юшечкину даже в какой-то момент почудилось, что это его среда, и что после долгих отказов от театральных кол-лективов, он вновь дома. Но актера-продюсера не было и не было. Юшечкин вновь стал рисовать, чтоб как-то себя занять и снять растущее напряжение. Он набросал портрет актера-режиссера, по памяти. Актрису со спущенными рука-вами, другого актера с выразительной пластикой, режиссера на стуле на сцене с чашкой чая. Помощника режиссера выглядывающего из-за кулис. И под конец лестницу. Площадку, пустую, где провел уже несколько часов. Больше нахо-диться он уже не мог. Надо было отвести ключ от квартиры к возвращению сво-ей любимой, и все это вообще выводило из себя. При этом возникало странное чувство, что он готов ждать вечность. Неожиданно всплыло в сознании слова маленькой девочки. Которая готова была ждать его на ступеньках и с которой он провел целую ночь в веселье танцев и винного кутежа. Которую он раздел по утру только для того чтоб полюбоваться ее телом. С которой потом не удалось помириться. Это качество «рыб» способных идти на такое самопожертвование.
Идти было тоскливо и невозможно. Словно весь мир вновь рухнул, и стены домов прижали его к тротуарам. Дышать стало невозможно.
Перед глазами плыли темные круги. Дыхания не хватало. От массирован-ной подачи рук вперед назад, печень активно вырабатывала ферменты и нуж-далась в еще большем приливе кислорода, но при отсутствии таково она пода-вала сигналы о боли, сокращаясь и разжимаясь не в такт. Такт сбивался, но держать его было необходимо. Воля вступала в свои права полноправного вла-стителя. Если можно полностью отдаваться подобным явлениям, то есть веро-ятность что наша жизнь клубок движений нервных окончаний, метущихся на ветру в поисках успокоения. Мы бежим по ней с одной лишь целью – зная, что скоро конец.
Температурный режим скачет. Наступает момент, когда ты не видишь ниче-го и кажется, что сердце остановилось, и ты просто летишь над землей с неве-роятным чувством страха от невероятного чувства что это предел человеческого и дальше открываются другие миры, как тебе там, человеку, придется сущест-вовать. Жить, жить во чтобы то не стало.
Юшечкин вернулся. Бородатая голова, быстро извиняясь, столь же быстро просмотрела его рисунки. Произнесла — все понятно — и пообещала так же скоро просмотреть пьесы, только завтра и к вечеру он скажет свой результат. К вечеру он сможет просмотреть восемь пьес. Это будет видимо так же как с рисунками – гвоздем влезло в голову Юшечкина. Слезы навернулись и не сходили с глаз. Все очарование этим человеком спала словно пелена. Он ищет людей способных его самого вынуть из себя, — неслось в обезумевшей голове Юшечкина, — я не под-хожу ему. Я наоборот возвращаю его к себе. А в мире так жить невозможно, вот он интуитивно и чувствует здесь подвох. Принять меня, это, значит, вернуть се-бя самого такого со всеми слабостями и несовершенствами. А это невозможно. Это гибель.
Созревала очевидная мысль о расставании, о проблемах одиночества, о том, что после такого разрыва будет еще сложнее писать. Жить с чувством безыс-ходности, беспомощности человека. Затерянного в огромном мире. Невозмож-ности раскрыться и быть нужным.
Жена встретила как всегда любезно. И он подумал, что в ней его единст-венное спасение. Она несмотря ни не на что верила в него, надеялась. Сказать ей о случившемся это опять подвергнуть ее отчаянию, что когда-нибудь у него будь постоянная работа. Где он будет счастлив и будет приходить домой в пре-восходном настроении и создавать уют домашней обстановки.
Мой голос не внушает доверия – снова сплыло в голове, когда мозг уже за-сыпал, но чувство что произошло все-таки что-то незаурядное, умиротворило его ко сну.
Во сне ему виделось, что может быть он свершит то, что никогда не делал. А именно скажет то, что думает об этом человеке в лицо, и что может быть этот уход оставит в том сердце желание понять человека чуть глубже, чем на первый взгляд, что может быть он даже начнет разыскивать его, и может быть он сам вернется к нему со словами – ну как во мне есть драма. Драма есть в каждом человеке надо только ее рассмотреть, если даже она не вмещается в привычные рамки понимания этой самой драмы. И что тогда к нему отнесутся как лично-сти. Быть больше никем, и идти на компромисс только потому, что нужна рабо-та и надо жить, он уже не мог. Ближе к утру, он понял, что ему не уйти от этого шага. И даже если ничего после этого не будет, то в этом забвении он останет-ся для себя личностью и сможет продолжать писать, несмотря на нищету. А это было лучше, чем в достатке и рабом.
Весь день Юшечкин готовил себя к театральному действию: надо встать, сделать шаг к двери, потом развернуться и сказать – Невозможно прочесть за день восемь пьес, невозможно двадцать рисунков просмотреть за пять минут, невозможно познать человека за одну минуту. И уйти. Все больше ничего. Только это. Это надо сделать.
-Это будет уже в третий раз – подумал Юшечкин.
Вечером раздался телефонный звонок. «Прости, я не успел просмотреть твою писанину. По рисункам мне не очень понятно кто ты. Ну, в общем, у меня скоро намечается большой проект типа Нотер-Дам, вот там много будет людей задействовано, и ты можешь там разное делать, ну менеджер и всякое. А в Пиг-малионе там надо мальчики помоложе. Ты позвони мне завтра, ладненько?» Юшечкин ответил ладненько и положил трубку. Кипело в душе все, что только можно было кипеть. Через пять минут созревший для ответа он ринулся к теле-фону. Самым страшным было не сделать этого не сказать все что думает и не разорвать с этим человеком связи. Но по телефонному проводу шли корткие гудки и после некоторых топтаний Юшечкину все же пришлось идти встречать свою любимую. Но по вращению он набрал номер.
-Алло, прости, что так поздно – в ответ бормотание что ничего страшного – у тебя было занято, а потом мне нужно было еще встречать любимую. Я тебя не разбудил? – Нет. Говори. – Я заберу свои рукописи, завтра кто ни будь будет в театре. – Ты что обиделся? Ну, я действительно был занят и у меня не было времени, выдернули по этому будущему проекту многомиллионному. – Мне бы не хотелось, чтоб мои рукописи в твоих глазах превращались в писанину. – Ну, что ты цепляешься за слова. Ну, извини. Я, правда, завтра прочту, ты меня слы-шишь? – да я слушаю. – И ты мне позвони завтра в такое же время, ладно? – Хорошо.
Паузы словно клинья входили в диалог и накаляли скрытую страсть проти-воборства. Это уже ощущалось в каждом вдохе и выдохе из сердца.
На утро Юшечкин проснулся с твердой целью оборвать все отношения. И как бы вторила вторая сторона души любовной романтикой, выпуклая домини-ровала и говорила: если сегодня этого ты не сделаешь, то всю жизнь потом бу-дешь хлебным мякишем, которым затыкают дырку. Вторая сторона жалела ак-тера-продюсера, говорила, что не плохой парень и наверно душевный, но лиди-рующая не изменяла факту, что сам он спровоцировал драматическую ситуацию своей слепотой или скорее заносчивостью актера в пике своей популярности. Все существо Юшечкина всполошилось и требовало проучить негодяя и как бы рассудок не умолял о снисходительности, душа уже раскрывала свои владения. Словно получив разрешение свыше, именно по отношению к этому человеку, она позволяла нанести ему душевную травму которая изменить его сознание, словно возмездие за доверие которое испытал к нему Юшечкин. Теперь надле-жало этому актеру-продюсеру испытать на себе полное противление. Догады-вался ли об этом актер-продюсер, занятый великими проектами, и убежденный в своей непогрешимой интуиции, подозревал ли что порой случайно пропущен-ная встреча может потом обернуться для него муками совести. Но даже если это было и так, то, что может сделать сознание человека, когда драма произош-ла вне его сознания и до него докатились лишь осколки, и сможет ли человек понять проблему другого и собрать эти осколки воедино чтоб восстановить ут-раченное.
«Энергия возникает из расщепления себя самого как ядро атома, но еще большая энергия возникает из соединений» – крутилось в голове малоповинно-го человека –«ему требовалось это происшествие чтоб обрести себя самого. А я стал невольным соучастником события.» Рассудок попробовал успокоить, что ничего не потерянно и если исходить из его терминологии энергетики то я вправе и способен пойти на контакт, не зная чем, правда могу способствовать, но может быть и достаточно просто быть вместе, а там посмотрим. Вообще-то я к этому и шел, несколько грубо, но кто знал, что он такой тонкий и сложный. Вот блин вляпался. Всегда так со мной, с моей милосердностью и желанием всем помочь. Ну, хорошо я прочту его творения, найду что-нибудь интересное, поддержу. Может даже продвину его как-то, и все будет хорошо – с этим актер-продюсер вошел в стены театра. Там как там всегда царила активное творческое начало, которое он сам создал, это его успокоило и на какое-то время он забыл о слабом беспомощном человеке. Лишь в перерыве хлопнул себя по лбу бросился к окну, где оставил папку с рукописями. «Вот черт. Неужто он все-таки это сде-лал?» – Никто не видел красную папку? — обратился он к присутствующим. Нет, а что за папку? – Да вот это молодой человек принес пьесы прочесть. – А это, который был у нас несколько раз. Я видела его сегодня. Он прошел в гри-мерку, а потом быстро вышел. – Да и я видел его на улице. Сначала когда он шел в театр, я звонил по телефону, а потом очень быстро вышел. Да я видел у него под мышкой красную папку. –А что случилось? – Да ничего, давайте про-должим репетицию. «Вот черт он все-таки это сделал. Ну что он прямо так вот.. Эх.. Ладно может вечером позвонит, ведь не дурак же он»
Но ни вечером, ни на следующий день Юшечкин не позвонил. И вроде бы можно было б забыть подобную ситуацию, такие на каждом шагу происходят, но что-то все-таки продолжало ковырять сердце актера-продюсера и все сильнее и сильнее тянуло к тому, кому он так мало придал значения. Сколько таких пя-тен в нашей истории.
Когда-то небо было так близко, что казалось можно коснуться рукой. О, как просил Юшечкин взять его тогда туда, именно в тот момент. Он чувствовал, что дальше на земле ему быть нельзя. И что именно тогда он принимал всем серд-цем Бога. Но небо молчало
Глава 56
Я разгадал все, что было у меня за душой — знание умения воплощения, и увидел Бога. Он был вокруг меня, во мне и я был в нем. Освободившись, я сел рядом и мы говорили. Было чудесным видеть, как удивляют и честно восхища-ют мои слова. Они были другими, чем у него и это его интересовало. Он слушал внимательно и с тем интересом собеседника открывающего для себя что-то но-вое и очень важное. Он видел в моих словах продолжение и развитие его собст-венных мыслей. Ускользающих для него в силу собственной быстротечности. Он видел явление новой жизни, которая зарождалась и имела истоки в нем са-мом. Как не восхититься плодами своих зерен, выросших в другом, получив их признание и развитие. Да еще, какое развитие! Увидеть любовь не как мгнове-ние, а как постоянную существующую бытность, как смысл и цель существова-ния. Я вскинул руки, и распахнулись пошли навстречу деревья. Это люди, ска-зал я, просто выросли из земли. Они пустили корни. Они почувствовали свою принадлежность земле. Но кронами все равно тянулись к Тебе. Мы все от зем-ли, но все тянемся к тебе, а дотянуться не можем. И снова падаем в землю, но больше того, что выросли наши потомки, вырасти не можем. Мы просто вырас-таем до определенных размеров и падаем, и снова и снова. Зачем? Просто чтобы жить? Ты там, мы здесь. Дурная бесконечность. О, если бы ты не оповестил, что когда-нибудь твое царство опуститься на землю, человечество бы потеряла цель. О, как прекрасна цель соединить две любви: человеческую и божествен-ную. Прекрасная мечта!
Глава 51
В молодости Юшечкин не ощущал разницу между телом и душой, поэтому его чувства носили единый характер. Т.е. есть если он любил женщину, то лю-бил ее целиком и не разделял на физическую близость и на трансцендентную. Именно поэтому он не понимал многих с понятиями о душевной любви, и уже не понимал, что такое возвышенная и низкая страсть, ведь чем сильнее было его желание, тем выше поднимался он и тем глубже проникал в сокровешницы чув-ственных познаний мироздания и природы. Это носило мистический, и даже ритуальный характер. И чем больше он погружался в области высот и глубин, чувственного и разумно-осознаваемого, тем сильнее он впоследствии боролся за целостность и неразрывность существующего в жизни. Но случилось такое в его жизни, что нарушило такое жизнеутверждающее мощное начало и лишь спустя много лет, будучи уже изможденным и разбитым он восстановил это в своем сознании, которое сохранило свою способность к стойкости даже перед небесными обвалами.
Проблема состояния не сколько в самом Юшечкине, сколько в его потреб-ности любить и быть любимым. Поэтому часто подобная установка лишала его своего лица, и он обретал тот образ, который хотел видеть в нем объект его влюбленности. Те, кто воспринимал подобный талант как проявление души, от-вечали взаимностью. Но были и те, кто называл это творческое начало игрой и лицедейством. А так как Юшечкин не мог допустить, что он кого-то может за это невзлюбить, то страдал странной болезнью раздвоенности того, что он де-лал, и того, что не было принято. Этот комплекс не признанности в единичных случаях, стал развиваться, когда страна взяла курс от всеобщей любви на инди-видуализацию личности, и обрел катастрофическую почву для замкнутости и бездействия. Никак в его бедной голове не вкладывалось, что можно жить про-сто для себя, тогда как каждое действие его души была направленно на кого-то и находил он себя только в ком-то. За это его считали пустым и лишенным соб-ственного мнения. Многие более мудрые субъекты называли это неорганиче-ским началом. За это он лишился в двух институтах дипломов. За это ему было даровано счастье взаимной любви и признания в лице супруги и небольшого признания со стороны музы вдохновения, не покидавшей его с тех пор как он стал изгоем. Но тяга к любви, не имеющей границ, не могла оставаться в этой капельке, в которой мог бы до конца своих дней быть счастливым. Вновь и вновь толкала его на встречи, после которых несчастней не было никого на зем-ле. Как не старалась его муза выразить качество своего любимца, окружающие пребывали в шоке от полученных наваждений со стороны политических пере-мен. Что слепота… Приходящая за страхом никак не давало увидеть нечто большее собственного испуга. А, как известно у страха глаза велики, то такую мелочь человеческая душа не возможно углядеть за духом великих перемен.
Глава 45
Старость брала свое, а душа почему-то молодела. Разрыв начался с той по-ры как Маэстро полюбивший женщину не смог дать ей физическое удовлетво-рение. И чем больше впоследствии он старался, тем большей пылкостью отли-чались его чувства и тем больше он отдалялся от объекта своей страсти в свое немощное дряхлеющее тело. Жить в доме, в котором сыпется штукатурка и за-ниматься при этом любовью — романтичное начало, а если при этом тебя еще окружает пыль поэзии, то ты просто обретаешь вторую молодость. Но чем сильнее твои удары по клавикордам тем быстрее расшатываются основы твоего сердца, селезенки, бронхиальных путей, кашель словно старая выхлопная труба выбрасывает клубы затхлого дыма и только подлинный ученный не оставляет свой дом до полного его уничтожения, ибо это этого его история, его жизнь, че-ловеческая жизнь которой дорожишь только тогда, когда по-настоящему осоз-наешь его мгновения пребывания души на земле. И в эти минуты ты хочешь сделать многое и оставляешь лишь один звук из триллионов аккордом. И звук этот только твой, ни с кем не спутаешь его. Возглас ребенка освобожденного от полюбившейся земной жизни.
В пижаме, по холодеющей аллеи шел старый музыкант с детским лицом. Человек ставший для меня богом в моей жизни и передавший это мне.
Глава 34
Картасар перевернул главы и разбросал листы по комнате. Пусть сложатся, так как будет. Непоследовательно, непроизвольно. Пусть это будет детской иг-рой в классики, где мы приходим в «небо» не по прямой, а, двигаясь по том, ку-да падет камешек. Пусть гайка Сталкера у Тарковского удаляет нас от цели, приводя в неожиданный момент, пусть Путь Христа противоречив и драма на-стигает его еще в начале. Конечно, велико влияние человека на Космос, органи-зуя его хаос в созвездия, зыбкие образы готовы распасться
Глава 10.
Он был фотографом, но был фотографом в подчинении режиссера на съе-мочных площадках. Он видел, как художник превращался деспота и лизоблюда к высшим чинам. Он оставил искусство и занялся свободным предприниматель-ством, чтоб создать власть демократическую и, вернувшись на съемочную пло-щадку в образе продюсера, построить отношения на новом порядке. Он не чи-тал мои сценарии, отдавая их другим, и передавая резолюции других. Ему было главное чувствовать себя героем и властителем человеческих судеб, но в тайне и не зримо. Голова покрылась снегом с огромной проталиной солнца на макуш-ке. Прозрачные глаза увлажнялись при малейшем прикосновении чувств и ухо-дили в глубину от явления мысли.
На шахматной доске оставалось уже немного фигур, как он предложил сдаться. Ситуация была беспощадно загнанного короля с окружением ушед-шим далеко в нападение, где была разбита на голову. Я сдался. Перекрутили доску, играли следующую. Наши планы расходились только за шахматной дос-кой. Два Бога. Один внутри, другой снаружи.
Все дело в том, что я стал один пленником обещаний другого быть задейст-вованным в работе над фильмом. А он пленником своей неподготовленности. Начало процесса откладывалось. Я работал над собой, на маленькой кухне сво-ей снимаемой квартирке на окраине Москвы. Он жил в Центре на Тверской, и сеть его деятельности была велика. Он жил в разбросе и шел к точке. Я наобо-рот. Взрыва с моей стороны еще не предвещало, как с его стороны и концентра-ции. Стояло лето зреющих плодов. Плод набирал силу. Все предвещало осень нового существования. Бог каждого был в движении.
-У американцев интересно настроен быт. Если ты примерный американец, и не нарушаешь закон, для тебя открыты все двери и государство тщательно забо-титься о тебе, давая в кредит все необходимое – живи и радуйся. Но стоит тебе нарушить закон – ты лишаешься всего. – рассказывал я, приехав с трехдневных гастролей по Америке.
-Золотая клетка. – вступал в разговор он, — ты попадаешь в такую зависимость, что свобода становиться видимостью, а стоит ее проявить – тебя выгоняют вон из страны Свободы.
-По всей видимости, они сами захотели такой образ жизни, и сами его создали. – продолжал размышлять я с ним в слух – Видимо это их понимание свободы, и скорей всего как свобода существования, а не свобода действий, как у нас.
-Они прошли это сто лет назад – отстранившись, раскачивается, — мы только вступаем. Но сейчас они существуют как мы двадцать лет назад. С той же ил-люзией.
-По всей видимости, это закономерный процесс. Когда свобода упорядочивает-ся и становиться управляемой.
-Да и когда ни будь ведь хочется сбросить бремя ответственности за свои по-ступки и переложить это на плечи других.
-Как старики складывают свои полномочия своим детям.
-Как Бог человечеству. Вот тут-то и возникают проблемы…
-Проблемы творчества.
-Н-да…постоянное развитие в перетекании, о когда-то это должно остановить-ся. Всякая энергия, как и материя, устает и претерпевает упадок и умирает. Так видимо умрет и человеческий дух.
-Но есть те, кто говорит о душе и ее вечной жизни.
-Я не отвергаю это. Но если б кто-нибудь оттуда вернулся живым. Тогда можно было бы утверждать, ведь даже Христос не вернулся, а брать это только на сле-пую веру – это всегда оставаться младенцем.
-Может быть, и хорошо, что мы этого не знаем, иначе бы мы перестали жить и развиваться.
-Может быть.
-И начали просто существовать, как просто существует Бог и душа.
-……

Глава 9
Хрум! и душа сломалась. Печатная машинка единственное прибежище по-эта перестала проявлять самое сокровенное. Он ослеп. Не видя и не понимая что делает, бродил по земле, бесцельно. Беспутно. Демоны толкали на что-то сверхъестественное, тело обмякло и было податливо. Убит или уменьшим, что собственно очень близко, и, тем не менее, совсем разное, но имеющее одну важную черту. Балетные тапочки лежали в прихожей на полке, готовые в любой момент оказаться в наплечной сумке по дороге в зал с зеркалами, но хозяин сходил с ума от запертой двери и молчащего телефона. Бездействие для нас не возможно. Бездействие для нас умирание в пустое. Для нас, людей потерявших Бога, единственно сохранивших душу не возможны выходные, и постоянный труд души с конечной целью возвращенья. Лоно единства. Чистоты. Странные прогнозы.
Глава 3
-Я не знаю, что я буду сегодня говорить. – глаза дирижера ощупывали предме-ты, окружавшие его в гримерке.
-Маэстро, ваш выход. – быстро выплюнула слова голова в раскрывшуюся про-щелину двери и скрылась с той же равнодушностью с которой обслуживание театра относиться к искусству. В образовавшуюся щель между дверью и стеной, по причине того нахального равнодушия, которое претендует на звание долга следить за временем выхода актеров на сцену, врывался шум того же равноду-шия, с котором зритель приходит поглазеть на страдания сумасшедших, веря-щих, что пробуждают в них прекрасное. Маэстро прислушался, этот звук его успокаивал и возбуждал. Его натренированная память, память мгновенно про-явила в сознании как в телевизоре клочок жизни, в котором он, будучи еще мо-лодым, со здоровыми надеждами и представлении, наслаждался дыханием леса, складывая из него свои первые ритмы. Сегодня этот звук, расщепленный на ты-сячи закорлючек и палочек, бездушно лежал на белых разлинеенных листах нотного ряда, утверждая и продвигая свою полную захватническую власть над его душой. Сегодня, в рассвете своей творческой миссии, он уже не знал для че-го он это делает. Прежние размышления разъела кислота славы. Огромная дыра зияла между руками, еще по какой-то инерции пытающихся заполнит ее своей кровью. Кровью потерявшей цвет и вкус. Прозрачной и безымянной, она рас-падалась на молекулы и составные ДНК, покидая его на волне какой-то, ему уже бесчувственной мелодии. Еще мгновение, он будет один. Еще мгновение и можно многое переосмыслить. Но ничего не произойдет в это мгновение, это его призвание выходить на сцену, и на какой-то ноте расцветать, обретая кровь и плоть, которую съедят тысячи голов, пришедший не по голоду, а для развле-чения досуга. Тяжелый кашель захватил маэстро, разрывая грудь. Он смешается со звуками оркестра, настраивающего себя, прыгнет из ямы в зрительный зал и растворится в деликатном ожидании пришедших, разразившихся после прогла-тывания его, в приглашающих рукоплесканиях.
Привычка вывела маэстро по узким переходам в оркестровую яму. На голо-ву обрушился хаос нечеловеческого стука смычков музыкантов о пюпитры в лавине животного восторга публики, выражающей свою эмоцию не столь радо-стью явления человека, сколь начала, ради которого они проделали путь из ин-тимной атмосферы дома в публичное заведение. Голова маэстро вдавилась в плечи. Глаза сквозь туман, неожиданно возникший от ослепительного света со-фитов, спасительно искали свои нотные листы в море таких же ему подобных, с единственной отличительной чертой, что поля испеперещенны прожилками по-меток. В этих прожилках была его единственная на сегодняшний день действи-тельная жизнь. Прожилки тянулись нервными переплетениями клубков, рассы-паясь временам птицами, улетая, оставляли в углах животные страсти. Маэстро пошатнулся. Все мгновенно стихло. Все приняло это движение за поклон. Му-зыканты приготовили орудия сражения, зритель нацелил бинокли. Маэстро по-вернул голову в черную дыру, тысячи ртов были открыты, чтоб вытянуть из не-го крупицы его души для собственной пустоты. Оркестр собирался грянуть свою очередную рабочую неделю. Стены колыхнулись от такого позора и рух-нули на головы ни в чем не повинных людей. Стоя среди обломков, маэстро взмахивал руками, но тишина, замешанная пылью отвечала жестоким молчани-ем. Разверзлась пустыня тишины.
«Удивительное дело, когда я создаю крайности, невольно попадаю на сред-ний путь» руки ощутили что-то нежное и трепещущее. «Словно раскачивая себя до предела, я обретаю центр. Из которого льется жизненная энергия» — мелькну-ли последние слова и все стихло. Его руки парили, раздвигая пространство крыльями, оркестр косяком входил в клин, потоки воздуха закружили притих-шего зрителя. Под далекой крышей назревал бум. Маэстро открыл рот и про-глотил все, что его окружало.
Глава 12.
Поздней ночью, когда стихает город, приходит мгновение, в котором со-единяется все. И ты вправе думать и чувствовать что вся мудрость сейчас в те-бе. На это есть мгновения. Весь в космос в тебе и в нем. Ты целое и полное. Не делимое.
Глава 12.
Юшечкин смотрел на звездное небо, и сердце его замирало от восторга.
Глава 12.
Исступление прошло, растворясь в черноте, открыв себя рассыпанному се-ребру. Они складывались в нотный стан, перетекая в душу маэстро, оживляя его, возвращали молодость.
Глава 11
Старое здание застойных времен. Рядом фешенебельный магазин. Указате-лей я не нашел, помощь нашел в продавце товаров. Словно кто-то, петляя мне путь, не давал проникнуть туда, куда давно лежали мои мысли и чувства. Кружа по городу, пользуясь моей беспомощностью перед рациональным путями.
Коридор, заваленный стопками бумаг. Молодой человек долго водил меня средин них, пока я не оказался на мягком диване перед стеллажом книг, среди которых глаз сразу выхватил любимого писателя. Сразу стало светлей. Крупная особа, поблескивая глазами, осведомилась, о чем я пишу. Словно загнанный в угол простым вопросом, я промямлил, что слабо разбираюсь в жанрах. На во-прос как меня представить редактору, в том же тоне произнес, что мое имя не-чего не скажет. Теперь передо мной встали поблескивающие очки на продолго-ватом лице. И мне вновь пришлось какое-то время брести за таким же сухопа-рым торсом. Он наставительно предупреждал о строгости тому, кому сейчас бу-ду представлен, с материнской заботливостью наполняя интонацию голоса. Я кивал головой, что это обязательно, а как же еще. Теперь уже передо мной от-крылась гора папок, какого старого формата, из-за которой вынырнуло ничем не приметное лицо, «Чудище» предложило сесть. Я придвинул стул и взглянул поверх всего. «Чудище» полюбопытствовало от кого я, и, получив ответ, что от самого себя, немного расслабилась. Но от вопросов каверзных о жанре, я за-блуждал глазами, бросая ответы, словно опять загнанный в угол. «Чудище» ис-пытующе смотрела сквозь свои мягкие щеки.
-Мы звезд не открываем. Мы печатаем только известных авторов. У вас есть номинации?
Мое лицо пришло в глупое выражение, и голова завертелась, словно на шарнире ища выхода, рот выплюнул, словно ракета при старте.
-А читатель разве смотрит на регалии поэта?
Но что-то видимо при старте заело, и моя пятая точка никак не отрывалась от стула. Смекнув про что-то «чудище» сглотнула.
-Видите ли. У нас коммерческое предприятие, и наш хозяин ставит цель зараба-тывать деньги. У нас, конечно, есть раздел – молодые авторы — но так как на рынке цены на книги поднялись, и мы лишились льгот, то этот раздел ограни-чился до минимума.
Вполне здравая речь. Я уже не стушевывался. Смотрел ей прямо в глаза. Я что-то видел, но пока понять это не мог.
Глава 24
Возвращения Юшечкина к жене. Эрос как обретение тела и земли Чувства жизни. Гравитации необходимой на некоторое время, при продолжительном существовании тела и потери космоса.
Юшечкин был не примерным мужем, хотя внешне это могло выглядеть и так. Его признание супружеского долга не выходило за границы того, что это просто надо и не больше. То есть по суть он жил формально и даже можно ска-зать фиктивно.
Супруга его была женщина терпимая к людям нормальным и уж тем более, таким как Юшечкин, который вызывал в ней море сострадания. Но при этом по-требность в его любови и своей к нему, была и становилась все более безотчет-ной, и однажды рухнула от маленькой бумажки найденной в столе супруга. В не значилось некое отношение к другой женщине и восхищение ей. Видимо это было письмо, но не отправленное, скорей всего, потому что было не дописано. Женское любопытство преодолевает все преграды, в том числе собственного счастья. В отличии от мужского, где это определяется как поиск истины, здесь же оно расцветает как потребность к новизне. Но не как не раскрытие тайны. После подобного обычно не происходит прозрения, а рождается обычная форма расщепленности сознания и душа начинает метаться в противоположностях. Женщины подобные состояния выдерживают очень плохо, если не сказать, что вообще не выдерживают, и чаще всего это вытекают в истерику, не способную постичь подобное явления, так как попадают в самую сердцевину самого себя, то есть первичного хаоса, из которого они с таким трудом выходят, и возвра-щаться ни в коем случае не хотят. Это нормально, женщина всегда живет в ком-то, но не собой. Поэтому они никогда не понимают себя, и никто не пони-мает их, гневятся на их пустоту и бездушность. Постичь их закономерность удается не каждому. Многие мужчины успокаиваются на собственном самолю-бовании женской любви к себе, и уж совершенно теряются, когда оказываются вне ее. Женщинам же приходиться более сложный путь найти того мужчину в ком ее любовь будет жить и расцветать. И уж конечно, когда мужское внимание уходит от них, они чувствуют себя потерянными брошенными и обманутыми.
Но наш Юшечкин не стремился ни обману, ни к бросанию. Просто он имел молодецкую привычку восхищаться всем и вся, и уж, коль являл собой дитя-природы, то и инстинкт «осеменения» вокруг себя всего было очевидным. Ско-рей всего он был цветок, разбрасывающий округ себя пыльцу, да и только. Да и только? О, нет! Он нес в себе привычное состояние живой материи в развитии себя вокруг. И уж конечно влиться в одно русло, как то было с Маэстро ему бы-ло не подстать. Ведь им владело не сознание а именно бессознание, которое и было по сути его госпожой. И власть ее было столь велика, как власть всякой материи над человеком, а на русской почве оно вообще обретало стихийность, против которой как известно еще не найден способ.
Русская женственность необъятна и ее ресурсы не исчерпаем. Ее самоотда-ча настолько велика, что остановить просто не возможно. Сколь велика ее лю-бовь столь же сильна ее и ненависть. И не дай Бог, кому попасть под нее. Она сметет все на своем пути. Супружеская неверность, как-то предательство к Ро-дине и русской душе, карается ссылкой столь далеко, что кажется не возможно и дотянутся. Но при этом изгнание младенца контролируется ей столь же рьяно, как и отвержение. Ни одна русская женщина не отпустит своего избранника, как-то французская или еще какая ни будь сознательная форма существования уже познавшая свободу и ценит ее больше другого. Рабство и власть русской души столь же едина и неразрывна, что мне порой чудиться, освобождения ни-когда не произойдет. На этой почве наша русская церковь, как символ абстракт-ной женственности, всегда будет рождать сыновей рабов и всегда будет держать их в своей любви, так и не дав им никогда что предназначено. Юшечкин был очевидным феноменом подобного факта. И жена его, столь любимая и любя-щая, хоть и отпускала его в добровольное изгнание в закоулки своего сознания, но всегда держала на поводке с катушкой, пружина которой всегда была на-строена на моментальное возвращение к ее груди. Не мог Юшечкин уйти сво-бодно и не хотел. Женская грудь, молочные железы, сосцы питающие немощ-ное тело, страх потерять в этом источник жизни и человеческой теплоты, всегда возвращали его из холодного мира, где надлежит или загореться звездой и уме-реть. Стать Богом-авторитетом для матери желанно и невозможно. Что же тогда делать ей? И куда вмешать свою заботу.
Не отпустила Юшечкина и жена. Хоть разразилась бурным скандалом, так тихо, как только может плакать русская мать над нерадивым своим чадом. Уж пусть это будет чудачеством, но не потерей. И Юшечкину еще предстояло не-мало времени чтоб решиться, наконец, на жизненный подвиг и решить главную проблему своего народа, взяв на себя крест одиночества и одухотворения его.

Глава 27
Они пригласили его лично посмотреть на него. Бородатые мужи. Знающие не только то, что было много лет назад, но и то, что предназначено, и должно свершиться. Старость имеющая мудрость и невероятную зависть по беззабот-ной глупости, свершающей под час великие чудеса.
Глава 36
-Вы слышали про новую психологию?
-Поделитесь?
-Это психодрама.
-Это как ?
-Это сразу, без долгого анализа, раз и там.
-Прямо как у нас напился, раз и в Разгуляй.
-Ну, что-то вроде того и без патологий.
-Интересно.
Глава 35
Итак, Юшечкин получил Государственную медаль как народное достояние и Нобелевскую за открытие в области корней театрального искусства. Вот так стоючи на Арбате. Получая копейки и широкие улыбки зрителей, расширяя все больший и больший круг почитателей, он дошел и до ушей правителей. Но как всегда через западные рты.
Глава 32
Постельный режим Юшечкина окончился, и простыни были уложены в ни-шу шкафа. Руки чесались по какому-либо делу, за чтобы взяться и что могло бы действительно принести пользу, ибо с детства был приучен энергию направлять на созидание. Но для созидания нужен материал, а не готовый продукт, разру-шать он не мог. А нагромождать разучился, и потому маялся по комнате без толку. Улица дала огромное пространства для воплощения. Тысячи лиц, рук. Сердец, голосов, хаотично блуждающих, просили соединиться в симфонию. Нужно было их только переложить на лист и дать зазвучать.
Глава 27
Лысеть Юшечкин начал ровно восемнадцать лет. В двенадцать в нем при-знавали пророка, в шесть он хотел умереть во имя того чтобы люди вокруг него очистились. В тридцать три он стал лидером, в тридцать пять от него отказа-лись. Он посмотрел фильм «Последнее искушение Христа» и женился.
Глава 34
«Мы гениев не учим» – вновь гром прозвучал над головой. Привычное яв-ление, особенно когда это уже слышал еще в первом институте. Да мне собст-венно и не нужно было это. Важно оказаться в среде позволяющей развиваться. Но среда как это очевидно, даже творческая, обладает жизнеподобием и, впол-не естественно, имеет те же признания некоторых вирусов, что есть и за ее пре-делами. И даже обретает еще больший, порой. Утрированный эквивалент, ибо гордо наполняется выпуклыми динамическими формами развития присущие обостренной чувствительности и бурной фантазии. Но опыт художником часто приводит их заскорузлости и соразмерным устоям, и реакция их на поисковые периоды обретает уже не тот восторженный и возвышенный характер.. А если художник становиться еще и учителем, то от фарисейства их уже никто не убе-режет. Вот так рождается нарекание «гений» как насмешливое. Способное убить росток в начале его рождения.
Все великие когда-то были детьми. И все ничтожные были когда-то детьми. Все когда-то были личностями, но не все ими стали.

Глава 33.
-Я вообще этого не понимаю.
Раскинув ноги, уперев в колени, испаханные напряжением вен, руки, медсе-стричка стойко пыталась ухватиться за единственную для реальность, которая проявлялась в форме собственного мнения, единственного доступного понимаю пространства для ума. По всей видимости, и сердцу тоже, ибо они были столь подчинены власти так называемого рассудка. Что вряд ли вообще можно было говорить о его наличии, а скорей о некой силе главенствующей из вне в виде какого ни будь мнения сказанного случайного авторитетного лица и возведен-ного, в силу собственного бессилия, в разряд могущества и божества.
Первые ростки аполонистического начало на нашей дионисийской почве вызывали раздражение, а у кого-то зависть. Воспринимались как сорняки, кото-рые нужно обязательно выкорчевывать. Против них вели борьбу. Но их сила оказалась столь мощной, что ничего не оставалось делать, как только смеяться и тихо злиться на своее бессилие, правда, потом кое-как произошло примирение. Что-то природное все-таки утвердило их полезность, и селекционный метод, ко-торым пользовались семьдесят лет, был, отвергнут теорией относительности. Ее понимали плохо, но возвращаться к прошлому не было сил. Юшечкин выко-пал где-то из памяти принцип дополнения и немного успокоился. Но спокойст-во это мало шло на пользу, видимо установка Пользы, как пользователя, мало удовлетворяло его все-таки альтруистической натуре, которая имела глубокие корни его народа и никак не могла, совместится с национальной идей о здоро-вом эгоизме. Но мирится приходилось. И приходилось это по простой причине собственного бессилия перед нечто большим, как-то природа и ее законы. Ото-рваться от них равносильно потерять связь со всем живим. А жизнь понималась именно как-то, что окружало. Такого среда. Такого пространство, которое опре-деляет сознание. В отличии от Христа. Именно по этому его принимали как ди-тя природы, но все что он делал, отвергалось, как-то, с чем борются уже много тысячелетий. И у него оставалась надежда лишь на мир иной. На Христа и его слова «..и будете отвергнуты, но высока вам награда на небесах». Поэтому Юшечкину ничего не оставалось, как только умереть.
Он вернулся в больницу. Доктор в его голове провел по коридорам в ту са-мую комнату, вызвал умным голосом медсестру и провода с высокоразрядным током сделали свое дело.
Глава 45
Лазер был мертв уже три дня. Христос пришел в мир, когда противоречия в осознании космоса дошли до апогея. Оно было расщеплено на существующую и невозможную. Обе полярности менялись в каждой эпохе и точного определения об их взаимоотношениях никто не имел, от этого часто впадали в крайности были зависимыми от собственных демонов, порожденных собственной однобо-костью. Борьба противоречий порождала войны. Христос принес взаимопере-текание и ощущение целостности происходящего. Смерть как точка перехода из одного в другое была ликвидирована. Лазер стал предвестником полной побе-ды. Христос вернул его как проект собственного возвращения. Но этот набросок остался без внимания и по сей день. Может быть, в рассмотрении этого момента сокрыта тайна прихода о втором пришествии?
Образ Юшечкина как показатель времени, несет в себе опасность той неде-феринцированной силы, которая может не только повернуть в регрессию начи-нающее себя обновлять общество, но лишить его всякой возможности к разви-тию. Повергнув в сомнительную область бессознательного. Но вместе с тем, как самая слабое звено коллективного сознания, способен натолкнуть на разреше-ния конфликта между рациональным и иррациональным существованием, соз-дав символ соединяющий противоположности. Приближающий к пониманию человека его величия и абсолютного ничто в его жизни. Без третьего объеди-няющего все в состояние целостности и неразрывности всего сущего, он может стать в тягость, и может стать спасением. Даже если он станет на определенном этапе разрушительным.
Однажды душа превращается в Бога. Самое малое перерастает в великое, сливаясь, обретает все, душа становиться всем. Становиться духом, распыляясь по всему что, окружает, живет во всем что окружает. Если ее не отвергают.
Дух безразличен, главная его функция – существование. И потому он созда-ет все возможные виды для сохранения и развития своей энергии. Лишь душа способна разделять на хорошее и плохое, лишь она способна любить или не лю-бить. Поэтому ее ценят, как нечто уникальное, что выходит за ряд божествен-ной природы и самого божества. Поэтому за нее держаться. как за что-то уни-кальное, поэтому ее берегут и хотят освободить от зависимости вечного процес-са трансформации и создать для нее свой автономный округ. Как некое вечное блаженство любви. Поэтому художники вовремя останавливаются в процессе творения, воскликнув «остановись мгновенье ты прекрасно», ибо дальше насту-пает процесс распада и безобразия, разрушения, который присущ вечному кру-говороту вещей. Именно поэтому поэты поют дифирамбы мгновению и драма-турги событию. Впадаю и я в этот грех, пытаясь выдернуть из единого целого нечто уникальное, что в последствии теряет свою ценность и превращается в труху. Пыль мгновений, бывший бисер, всегда притягивает невероятным жела-нием остановить вечное движение. Что движет этим человека? Быть в этом че-ловеком. В этом маленьком мгновении между божественным и демоническим, между вечным и действительным. Точка, в которой есть Я. Вот она гордыня, сокрытая за одеждой Быть. Быть вне зависимости от всего существующего. Быть свободным от всего. Быть самим с собой. Одиночество эгоцентризма. Су-ществование, вмещающее в себя в этом миге все лучшее. Я лучший. Я сотво-ренный и не распадающийся. Я вне смерти. Я бессмертие. Я совершенство, да-же лучше Бога, ведь в нем есть несовершенство, из которого он постоянно тво-рит свое совершенство. А Я уже есмь. — потрясающий образ Человека Совер-шенного. Ему уже не нужно быть космосом и всем. Он уже есть в своей малень-кой крупице существо совершенное, не требующее ни развития, ни дальнейшей жизни. О, какая вечная жизнь человеческого духа. Даже Бог в удивлении созер-цает подобное. Но кто из этих человеков, рискнув отдать свое совершенство не-совершенству, чтоб, растворив себя в нем, умереть, наполнив их своей частей совершенства. Никто. Кто посмел сделать из Христа подобное совершенство, не дав ему умереть в несовершенных? Лишь те, кто имел смелость взглянуть, что дальше. Лишь те, кто приняли его как человека принесшего весть, как Бога явившего себя, как совершенство способного умирать в потомках, не создавая идола вчерашнего дня. Сколько таких идолов в истории. История идолов. Исто-рия камней, превращающихся в прах. Искусственно поддерживаемых не жела-нием быть теми, кто мы есть. Христос умер, стал духом, чтобы жили мы в духе. Но мы поклоняемся плоти. Памятнику души. Изваянию, убивающему в нас жизнь и самого Христа. Мы поклоняемся памяти, прошлому, лишая себя НА-СТОЯЩЕГО. Мы вцепились в камень, в страхе отдаться течению. Мы мечтаем, что этим обретем жизнь вечную, сами, превращаясь в камни. Кому нужны кам-ни? Какой от них прок? Что за жизнь такая у камней? Вы скажите защита! От кого? От демонических сил? Которых не уничтожает даже Бог. От сил, которые приносят столь же добра, выполняя свою функцию разрушения, как освобожде-ния от старой жизни. Не потому ли Бог оставил их, чтоб кто-то выполнял задачу эту? Вот так вопросы, да?! Ответы – миг. Попробуйте за них удержаться и жизнь остановиться. И Библия станет камнем смерти. Мертвыми законами, с которыми боролся Христос. Христос живет, но не в памяти, а в дыхании сердца, самой жизни.
Такие мысли пришли ко мне десять лет назад. Перевернули мою жизнь и с тех пор регулярно посещают, обновляя сознание. Расширяя его, углубляя, не давая остановиться и окоченеть в идоле.
Глава 42.
Человеку дана уникальная возможность быть Богами, о которых не знает даже сам Бог. Творить себе подобных на основе собственного опыта, на основе собственного выбранного пути. Даже отличного от Всевышнего. Если в преды-дущей главе мы сказали что это точка, где рождается человечность, есть мерт-вая величина не развития, то человеческая история превращает это как раз ис-торию жизни. И это история не точка во вселенной, а уже своя целостная жизнь. У которой есть свои законы и правила. В которой рождается и отбирается луч-ше, именно для человека. Жизнь, в которой утверждается человеческая жизнь, ее ценность и уникальность, а не винтик в процессе Всевышнего. Утверждается права на существование своего космоса. И поэтому человек сегодня уже космос. Свой автономный. Ищущий согласия с другими. Ищущий быть принятым как равная единица. «Будем друзьями, а не рабами». Память человеческая, в отли-чии от Божественной, утверждает ценности мгновений, как опоры лучшее, как фрагменты, из который создается новый мир для людей. Мир гармоничный и комфортный ему. Да, он несколько отличается от Божественного, хотя бы, по-тому что утверждает милосердие, а не силу. Хотя бы, потому что любовь, а не закон, правит этим миром. Но Бог, на удивленье, оказавшись в этом мире, оп-равдал его и утвердил его значимость и достоинства. Он оценил человеческую любовь и поддержал идею о бессмертии любящих. Он лишил их смерти. Он увидел в этом чудо, которое сам нес в себе. Но не ведал о нем, пока не узрел. Человечество прозрело его. Он безмерно благодарен ему. Именно поэтому он поддерживает его, и дает жить на земле. На земле, где именно здесь проявилась Его жемчужина. Именно здесь он поддерживает жизнь, не превращая в прах. И видит в этом создание новой жизни. Он придаст ей вечную. Это в его могуще-стве. Он соединяется с человечеством. Он верит в него. Он хочет эту жизнь. И камни оживают. Все произведения искусства, созданные человеком, превраща-ются в живые существа. Столь не привычные движению космоса. И экспери-мент прославлен. Ведь Бог творец. И не ужели Великий художник не спасет свое бессмертное творение, от побочных влияний. Он видит. Сам, собственное спасение от ничто, в которое должен был бы сам превратиться. Теперь он спа-сен. В душе человека, его любви и милосердии. Остановлен процесс вечных пе-рерождений. Найдена формула спасения. Теперь Он не даст умереть человече-ству. Как погибают тысячи миров. Все умирает, но человек, его душа и Бог с ней, остаются жить вечно.
А нужен ли человечеству Бог? Нужен. Хотя бы, для того чтобы, нашим влиянием, остановить Его разрушающую силу, идущую вслед за созидательной. Чтоб дать и Ему возможность окрепнуть в новой для него жизни, укрепить веру в нее. Чтоб в конечном итоге изменить законы Вселенной. И спасение именно в человеке, и Боге, развивающем его в силе. Спасение планеты Земля от аппока-лиитического финала, в нашем совместном взаимодействии.
Я шел к этому десять лет. Сколько понадобиться вам?

Фраза возникла несколько недель спустя:
Августовская жара зажгла в груди солнце.

Глава 56.
Над городом завис смок. Непроглядное небо, затхлое солнце. Удушье вы-ворачивало кишки. Ни один листочек на дереве не шевелился. Господь не соби-рался помогать людям, и ветер был где-то в командировке. На третьи сутки в городе начались аномалии. В нечеловеческих условиях добрые стали еще доб-рее, а злые еще злее. И некуда было деться от такого явления.
Когда душа оставляла меня, я не ощущал себя. Мое тело, мой мозг, словно лишались сил и были беспомощны. Душа уходила к Богу и растворялась в нем, набираясь сил.
Иногда душа отправлялась на исследования причин породивших разногла-сия между людьми и приносила известия, которые ошеломляли меня и казались фантосмогаричными.
Иногда входила в чье-то тело и тогда я знал, что думает человек и чем жи-вет.
Самым удивительным были диалоги с богом. В этих беседах, когда мир за-дыхался от ужаса перед обрушившимися стихиями природы, против которой человеческий разум не в силах был противопоставить технический прогресс, было спасение призвать на помощь Его. Остановить Его силу, высвобожден-ную мощь земли. Простить ошибки и боль причиненную ей.
Монашество не приемлет диалога, оно утверждает упрощение …………… Здесь человек – червь и жизнь его ничего не стоит. Когда беды обрушиваются. Монах радуется – скорое избавление от жизни, и упасть к ногам Всевышнего.
Диалог появился вновь с момента чувства значимости, что его деяния столь же бессмертны и важны, как деяния его Создателя. Но ошибки бывают у всех, и у одного и другого. И совершенство в том чтобы не избегать, но направлять. И ценность человеческой жизни и Божественной возрастает вдвое, когда появля-ется возможность исправления.
Пусть природа сегодня бушует, и ярость уничтожает все сотворенное, но есть сила, которая родиться из диалога человека и Бога. И найдет решение для продолжения жизни. Ведь может оказаться, что земля не в гневе, а просто видо-изменяется. Как меняется женщина, зародившая в себе новую жизнь. И может мы это уже новая жизнь, и будем рождены в новом качестве, нужно только лишь узнать.
Глава 38
Катастрофы происходили и в душе Юшечкина. Власть материей повергла его в бездны своего чрева. Выведя на свет слабым и беспомощным по образу новорожденного младенца. Подставляла лицо холодному ветру и ……………своих ланит. Юшечкин обращается к ним с просьбой, с требовани-ем, с капризами, мольбой, восторгами, они отзывались молчанием, криком, гне-вом, нежностью, лаской.
Жена его была ангел во-плоти. И с плотью было не все в порядке. Чувство дискомфорта в нем, приходилось смягчать курением и пивом, что сразу снима-ло раздражительность, растерянность, желание убежать, и поднимало как ….. игривую иронию, забавность и нежность. Юшечкин не противился подобному методу и купался, в лучшие минуты, в божественной ванне восторга. Она же, его жена, была и щитом от мятежности и скитания нашего героя. Он забыл об исканиях идеального воплощения влюбленности приводивших всегда в отчая-ние. Он разорвал тождественную связь с природой, и с каждым днем превра-щался в человека. Все меньше его одолевали безумные состояния отчужденно-сти от жизни и все больше он растворялся в любви ко всему живому. Она была для него щитом даже от мятежности …….., уводя, в тот трагический год, не на юг, где происходили драматические события, а на север в уединенные и умиро-творенные места. Так что Юшечкин порой даже не ведал, что происходит в ми-ре.. Он весь был отдан любви божественной и постижению человеческой при-роды.
Люди сливаются, когда против них восстают обстоятельства, и распадают-ся, когда они нейтральны, как бы организуя между ними воздух. Пока каждый работал над своими проблемами, их соединение было отдушиной, моментом истинны, из которой они черпали свои силы и вдохновение. Но, оказавшись на отдыхе, неожиданно включился механизм отчуждения друг от друга через раз-ногласия, размолвки. Противоречия. К которым они не были готовы и собст-венно не знали, как из них выходить, кроме простого – просто прекратить. Но неразрешенный вопрос хуже варварства, он настигает тебя тайно, спустя неко-торое время, концентрируя энергию в виде лазерного луча, невидимых вибра-ций, прозрачных токов, разрушая первозданный глубинный пласт существова-ния. Разногласия, породившие страшные войны, вызвали страшную реакцию первозданной природы, как и с нашим Юшечкиным, его супругой. Это был год 2002. Год, даже по цифрам, год равновесия. Компенсирующих явлений. Возмез-дии по сотворенному.
Конечно, подобные противоречия можно рассмотреть как дополнения один к другому. Как уравновешивающее, творящее гармонию и движение жизни внутри ее, но человеку не очень свойственно принимать одну сторону, особенно отрицательную, и выглядеть при этом не достаточно убедительным для своего достоинства, собственной гордости, каким он видит себя, по сути, простой гре-ховной гордыни эгоцентрического самолюбования. Некоторые высшие умы это еще называют самопознание, но на то и ум. Чтоб находить разумное оправдание человеческим поступкам. Здесь человек не уязвим, он оправдает и защитит себя тысячами доводов, нивелировав раскаяние как акт разрушающий веру в себя. Это созидающий акт, акт водворения человека и человечество на пьедестал. Но обрушиваются на него горы, потоки воды, шкалы ветра, пепла, и не остается ничего кроме обиды маленького ребенка, уличившего всех в нелюбви и преда-тельстве.
По началу их отношения носили свободный и примирительный характер. Они чувствовали себя счастливыми и уникально абсолютными в совершенстве своих отношений. Они противопоставили их миру и поставили над ними убеж-денный знак Плюс. Все что теперь их окружало, подвергалось анализу, насмеш-ке, иронии. Мир в их глазах сгущался, сами они в собственных глазах светлели. Противостояние неприменуло перейти в борьбу и вот уже сплоченная семья Юшечкина терпит одно поражение за другим, для себя впрочем, они оправды-вают как жестокость мира, и следственным этапом переходят в отчуждение, ко-торое постепенно переходит и в их отношения.
Когда отчуждается художник от своей картины, он окидывает картину в це-лом, когда отчуждается муза от поэта, он страдает, когда люди отчуждаются друг от друга, они теряют себя. Есть много мнений что человек находит себя в уединении: да, находит себя, но божественную причастность – душу, он нахо-дит только в любви к ближнему. Наверно превосходно обрести себя и быть в ладу с самим с собой, правда, вряд ли здесь бываешь в ладу с другими, обычно или подчиняешься из страха за себя, или тиранишь опять за сохранение себя. И здесь находишь, что называется, свободу выбора, но вот свобода существова-ния, как не странно. В любви к другому. Это отчуждение от себя, уменьшение его значимости, делает человека свободным от собственных притязаний, капри-зов, аффектов. Твое самоотвержение и не имеет гордыни, оно чувствует себя малым перед великим, и восхищенное чувство благоговения не оставляет, слов-но в здоровом гипнозе, творящем и преобразующем мир, держат его. Когда воз-никает подобное творчество, мир окружающий переполняется счастьем, и не от того, что он такой есть, а то, что ты его таким видишь, и волны, творящие вол-ны проникают в него, и он становиться таким. Возникающая сила себя проявля-ет, а, проявляя, создает.
Но у Юшечкина была необычная проблема. Жена его как бы состояла из этих противоположностей, и потому ему ничего не оставалось, как вращаться в них словно рамка в магнитном поле, оставаясь нейтральным к самому себе и к ней, он был той жизнью. Которая, по сути, возникает везде, но остается безлич-ностной, а потому и невидимой.
Ему и ей нужна была такая жизнь, он проживал, она созерцала.
Глава 43.
Мое стремление писать, родилось из желания вырваться из турбулентности жизни и постичь ее, рассмотрев в себе самом. Художник и человек расходятся порой друг с другом. Жизнь, когда из нее выходит человек, ощущает пустоту, и человек, когда из него выходит жизнь. Страх апокалипсиса окутывал мир и проходил сквозь меня. Потому я искал бессмертие. Я знал, что рукописи не со-храняться, но верил, что не горят. Когда на умной женской руке появляются шрамы это свидетельствует о потере всяких опор и ограничений. Когда умная свобода …………. личностного притязания и не перетекает во-всеобщую цен-ность, это происходит. Это происходит. Когда ценности жизни разрушены, а на создание новых нет сил, инфантильность и беспомощность, как следствие – не привили.
Глава 56.
Когда Юшечкин с женой посетил мужской монастырь, то по возвращении он разразился скандалом по поводу свободы и независимости. Он кричал, как важно человеку быть ничем не скованным и именно так рождается настоящая любовь. Я слушал его и думал. Бедный Юшечкин! Сколько таких порывов ка-нуло в небытие и для создателей и внимательных – невнимательных почитате-лей. Потом на это качество накладывается табу как проказа из образов разгуль-ников, анархистов, разбойников, потерянных. К тому, что приводит свободная беспорядочная жизнь, беспутная, направленная никуда, разрушая устои госу-дарственного и человеческого порядка, приводящая в смуту умы и в сомнения веру, разрушающая материю и жизнь на земле, нивелируя законы, расщепляя личность и водворяя, в конце концов, пустоту и небытие. Никто из тех, кто от-казался от этого пути не знал и не мог знать, что стоит за пустотой. Но под-спудно, иногда, свободная воля, как единственная ценность в человеке, вновь и вновь заявляла в себе, принося радость и сумасшествие, загоняя вновь в глуби-ну под клей…… демонизма и бесовщины. Никто не способен постичь тайны свободы, и даже те, кто ей отдал жизнь, обратно уже не возвращались. И страх, у тех, кто оставался, рос как снежный ком. Страх удобная сила для власти, его используют как главное орудие против человека, и в первую очередь против то-го, кто принес эту идею. Христос не смог объяснить это, но осталась надежда что те, кто пойдут за ним, обретут ее изнутри, и вновь не найдя слов уйдут с этой тайной. Может там, где они вместе, тайна раскрывается, но нет смысла ее объяснять друг другу, и они просто живут этим. Но те, кто остались здесь жаж-дут получить объяснения, превратить слово в идею. В действия, жить и быть в этом, превратить мгновения прозрения в поток света проходящий сквозь души. Наполняющий и передающий дальше. Есть те, кто готов отдать за это все, но ушедшие молчат, а существующие слепнут. И царство темноты не разрушишь ни проливными ливнями, ни смоком с горящих болот, ни всемирным потепле-нием. Новое поколение вырастает на ритмах шаманских барабанов. Пронизан-ной электронными токами, напуганные мистическим исступлением, свободой, страхом перед отсутствием высшей власти. Найдя спасение в виртуальном ми-ре, в реальном были не в состоянии ни оценить своих действий, ни себя. Про-сыпаясь, они уже винили своих отцов в неудобных ситуациях и порожденных ими неудачах. Чувство вины, еще сохранившиеся в отцах удваивалась, не пере-даваясь по наследству. Свобода в новом поколении давалась сама собой с рож-дения, и, не зная что, есть рабство уже сами творили себе нового господина. По-требность в переносе ответственности на плечи других и быть свободными в рабстве, корениться в крови и духе, заложенного две тысячи лет назад. Но знал ли Христос что именно это он принес?
В новообретенной пустоте попытка зацепиться, сконцентрироваться, опре-делить зерно, желание, цель, смысл, все слетает в циничную обработку иронии под хлестким названием – стеб, прикол. Острота разрушения прежних прийо-мов жизни при внутренней потребности иметь их во чтобы то не стало. Опреде-лило постмодернизм. Интеллигентность ушла, на смену пришел голый интел-лект уравновешенный наркотическим сном. Естественные препараты сменились на химические, а на смену им пришли последние достижения в области техни-ческого прогресса – электрические импульсы, вызывающие пьянящие картины и звуковые мелодии, расслабляющие напряжения мозга. Раслабся – клик эпохи. Я сделал это – комуникативно. Вино и кровь Христа сегодня. Ты видишь это сверху? Это здорово? И кто-то скажет козни кесаря, но где же Божье?
Человеческий дух, смешенный с природным. Превращается в червя, кото-рый выедает живую плоть изнутри, лишая его жизни, превращая его, в конце концов, в пустую форму, заполнили которую ангелы с бесами. Здесь уже нет ни человека, ни его воли, а душа…в виртуальном мире. Вот портрет сегодняшнего человека.
Дорога в никуда. Эрос, как параллельность, как невозможность соединения и разъединения, и из этого параллельность как непознаваемость.
Глава 39
Способность абстрагироваться это способность не только обретать свобо-ду. Но и охватывать ситуацию в целом. Организуя, обобщая детали в единый символ. При котором противоположности соединяются. Люди порой расходят-ся. За этой видимой потребностью освободиться от мелких обид, капризов, не-понимания, расхождения во мнениях, вкусах взглядах, стоит потребность разо-браться, понять, что это и как с этим живут, и попробовать – может это воз-можно соединить. Вот это решающий шаг соединения – примирение, есть са-мый интересный творческий акт в жизни человека. Сделать невозможное, со-единить несоединимое, отвергнув все убеждения и знания, пойти на риск – а может быть – как творческая сила на преобразование здесь соединяется с силой любви к ее собственному ценному состоянию миролюбия.
Взаимопонимание как взаимоперетекание, возникает, когда ценность любви становиться большей, нежели собственная личность или общественная догма. Но сегодня это невозможно. Идея всеобщей любви потерпела крах. Ее христи-анская миссия уменьшилась до размеров любви к ближнему и к Богу в себе са-мом. То есть к первоначальному принципу. Словно один большой плод взо-рвался и рассыпался на тысячи зерен. Внутри каждого начинает прорастать но-вое чувство. Дети, вырастающие под крылом отца не могут по достоинству оценить его доброту, пока сами не начнут делать тоже.
И у Юшечкина была все-таки настоящая любовь. Хоть он, как это всегда бывает. Этого не понимал. Это обычно дается нам, писателям лишенным и имеющим возможность находить и зреть. А тот, кто в ней живет, это становится для него обычным делом и повседневностью, и лишь несчастья показывают, что это стоит.
Человек сам по себе бессилен что-либо в данной ситуации, чаще всего, я отталкиваюсь от своего опыта, она отражает ее внутренним зеркалом, а качест-во равновесия и обострения, есть кристалл преломления его собственной души. Качество души и есть тот собственный дар, над которым он вправе работать. На примере моей собственной жены я понял, как важно то было для девушки, чтоб первый ее мужчина был ее муж. Ибо то, что мы видим сегодня, то девушка даже после длительного сексуального опыта всегда ищет повторение того первого с чего открылось ее природа. И весь последующий путь этого тонкого механизма несет отпечаток его, как это было. Можно многое над собой совершить, но при-рода не подвластна человеческому, ее можно лишь немного……Но все меняет-ся, как только люди соединяются. Рождается новая энергия, которая способна преобразовать всю глубинную природу человека. Эту тайну любви или притя-жения, рождающую абсолютно новую жизнь. Так произошло с нашим Юшеч-киным. Одержимым и неуемным изначально, он превратился в мирного и урав-новешенного, из неисправимого идеалиста в реального живого человека. И хоть дух его по ночам приводил рычаги своей власти в движение, душа обретала счастье днем и из сопротивления устойчиво переходило в свободное простран-ство сознания, где укрепляло и расширяло свое существование. И вот именно здесь то душа находит оценку на свою неповторимость и уникальность, получая за это индивидуальное развитие. В природе душа обретает Силу и выживает и выживает по этому принципу, в человеческом сознании по качеству добра и ми-лосердия, в божественном – любви. Вам выбирать.
Рассказ навозного жука.
Раньше я был бабочкой. Красивой и прекрасной. Я летал. Ветер обдувал мои крылья, легко и приятно. Есть существа говорливые, есть думающие. Я принадлежу ко вторым. Когда попадаю в общество первых, невольно уподоб-ляюсь им и потом становится плохо. Отчего это происходит, от потребности со-единится с другими, порой теряя себя. Ты словно находишь себя в других, по-том – О, ужас! – оставшись один, ты обнаруживаешь, что тебя нет, ты ушел с ними. На время одиночества ты вновь выращиваешь себя и уже не чувствуешь себя одиноко. Но стоит встретится и на тебя нахлынывает это. Хоть видишь пе-ред собой себя же самого только прошлого. Нет удивления. Нет восхищения, лишь сожаление о странной смеси из человека сидящего перед тобой, и тебя са-мого прошлого, идеализированного (как все прошлое). И лишь совершив (или — нет, тогда ты уходишь в малодушии и недовольстве над всем, что тебя окружа-ет, выбрасывая бессильную ярость особенно на близких, именно потому, что понимают тебя) и лишь неожиданное движение души в сторону того, что сте-реть этот прежний образ и на его место поставить новый, приведя в нужную подвижность и самого собеседника. Можно конечно не нарушать моральные кодексы ближнего человека, но твоя гибель тогда неизбежна, как неизбежны последствия его. И если твой уход на время разрушит его, то знай, что с такой силой явится на его, на его освобождение, жила, обновляющая его. Того, что он желал, но боялся, потому что не знал «как».
Глава 53.
Сталин бросал взгляд на окружающих и погружался в себя. В темноте про-являлся образ, дальше предстояло его определить в действительности. Броский, выжидающий словно лазер, и хитрая улыбка разрядила пространство. Все ожи-ло. Ради этой улыбки танцевали, пели, балагурили. Это было счастьем. Страх перед его глазами коченел суставы и парализовал сознание. Ради улыбки были готовы пойти на смерть. Улыбка полководца это надежда на мир. Пусть иллю-зорный и фантосмогоричный, но все-таки. Это многое Очень многое. Другого не нужно. Но если нужны глаза, то стереть их улыбкой это цель. Другой не на-до. Этим жил весь народ. Он был над человеком. Он был Богом. Живым Богом долгожданного апокалипсиса. Он рождал новую жизнь. Он творил себя, народ творил его. Он был человеком, в собственных глазах, остальные были черви. Они не работали над собой. Они пресмыкались перед ним, он их презирал и лю-бил за это. Стрелец по гороскопу, какая у него была духовая цель? – в соборо-вании, слиянии народов, тайная власть над ними, пастух стада, вселенская лю-бовь или простое чувство собственного достоинства равного властелину, или взять под крыло всех и защитить от другого господина? Кто с кем он боролся этот великий мистик? – С мировым злом, который в нем самом отражался в ви-де индивидуализма. Эгоизма, личностного капитализма. Он видел зло в эго. Эго было неотъемлемо от человека. Он боролся с человеком. Дух безличностный, существующий везде и для всех, боролся с человеком уходящим от стада. Дух всеобщности, посетивший землю, стал человеком и объявил борьбу человеку одинокому, желающему оставаться в своем одиночестве. Великая жалость и ве-ликая безкомпромистность стала орудиями. Не возможно для него компромисса с людьми, расшатывающими стадо на единицы. Он боролся против рефлексии, сомнений, блуда, той самой единицы. Он боролся со свободой как произволом и распутством души, принимая прямое действие чистой веры и счастливого раб-ства. Как это похоже на Христа! Даже меч, даже «..пойдет брат на брата». В чем же разница? Вы видели у Христа улыбку? Есть ли в его лице хоть малая толика насмешки? Или при втором пришествии это его возмездие? Ведь никто не ска-зал о том, что у него отсутствует другая сторона. Кто из современных писателей не брал ее за главное оружие своего освобождения, от обиды, нанесенной ему миром? Разве нет возмездия и у меня за собственное распятие?
Глава 41.
Природа и ее изменения столь подобны мне, что я признаю наше родство. Кому-то удобно рождать по отношению к ней страхи.
Юшечкин не был расписан в официальном браке со своей супругой. Ее отец, фотограф, имевший сразу несколько жен и детей, тоже не официальных, видимо передал эту атмосферу по наследству и потому дочь со стойкостью приняла эстафету. Особенно когда она встретилась с неофициальными сестра-ми, чуть старшее ее, пытавшимися официально решить свой брак и он ……….., она пришла к выводу что ее наследие более правдиво, чем все взятые вместе доктрины об общественных принципах и марали Наследие любви и браков, ко-торые совершаются на небесах, дороже общепринятого мнения. Такого же мне-ния придерживался и Юшечкин, получивший в наследство подобные нормати-вы. Потому можно сказать, что союз их был счастливым и очень подходящим. Его нужно было понять, оценить и попытаться втиснут в общепринятые рамки. Общепринятые рамки обладают на удивление унылым и кислым лицом при всей разноцветности многоликого тела. Когда, оказавшись в метро или шоу-вечеринке бросается в глаза суетливое стремление поймать ускользающее, но, обладая каменным сердцем, это почти не возможно, не считая нескольких узна-ваний, связанных с угадыванием детских запоминании. Дальше мрак, словно человека погрузили в общественный котел смоляного зелья. Меня не было в этом котле. Он не принимал меня. Не было места. Я мучился долгие годы, пока не осознал дар, выделенный судьбой. Пусть я был потерян для общества, но я был свободен и в своих блужданиях. Я пришел туда, где я есть сам. Мир писа-теля, не вложен в ячейки мира, ибо он не считается доброценным, он не прино-сит пользы кроме самого писаки, и двух-трех таких же сумасшедших вне обще-ства, и потому он безопасен и не нужен, он не волнует правительство, пока ко-нечно о нем не говорят. Но я о нем не говорю, и потому не замечен и не притя-нут. Я есть такой, какой я есть. Без всякой игры в хорошего парня или ответст-венного чиновника, бунтующего идеалиста или разбойника по неволе. Моя воля ничья, кроме меня самого. Она моя и только моя.
Входя в общество, мы невольно раздираемся противоречиями. Мое сердце ….. озеро, зеркало которое порой не выдерживает и взрывается. Очень одиноко, когда самый близкий мне человек засыпает лицом к стенке. Но когда на утро тебя ждет милая улыбка и запах мягкого кофе, это значит многое.
Вот стол. Так случилось, что я всегда работаю на кухне. На стене рамка со стеклом для картины, но картины еще нет, она еще пишется. Рядом маска похо-жая на меня, из гипса. Чуть правее маленького серого ноутбука плюшевый мишка с ладонь, дальше иконка со спичечный коробок «Спас», рядом крохотное описание к нему. Еще далее загадочная фигурка у нее два ракурса, сверху муд-рец, спереди овца – подарок случайной девушки, случайно появившейся, слу-чайно на Арбате, неизвестно исчезнувшая. Один раз то и поцеловались в Цари-цыно, на пляже возле сосны. Тогда то она еще Павича давала читать, а потом сама говорила, что много путешествовала. Я смутился и злился на ее фразу о том, что не может спать со всеми. И всеми она причисляла меня. И от нее оста-лась маленькая капелька, которая так и не испарилась. Далее томик Шекспира, столь далекий и близкий, поднявший меня и держащий, пусть даже тем…Нилова пустынь и удачное решение проблемы, мои неудачи с этим удиви-тельно кажутся чужыми… Все это заслоняет пластиковая подставка из прозрач-ного коричневато-матового. Небольшой круговоротный жест обоих кистей во-круг, чуть отросшей щетины по полумесяцу, лысины, головы, и все становится на свои места. Но шершавый подбородок возвращает к раздумьям. Все тоже рабство, как и прежде, и те господа, только обязанности и пошлины называют-ся иначе. Священная жертва миру, кесарю и Богу. Минули две недели путеше-ствий, безграничных путешествий впечатлений и чувствовании, и завтра обыч-ная колея размеренности и углубленное изучение прожитого. Роль писателя быть мотором современности, двигать, впуская в один клапан жизнь, приводить поршни сердца в движения и выпускать смерть, не давая ей, задержатся и все-гда оставлять ее позади. Много изобретено механизмов творчества, но главным источником остается свет. Раскрыв паруса, полететь в самые дальние места Вселенной и с той же скоростью вернутся обратно, не постарев ни на минуту, лишь близкие поменялись…Почему именно осенью прозрачен воздух и почему вдохновение приходит только осенью? Разгоряченное тело увлечения встречает прохладный встречный ветер, и, смешиваясь с ним, поднимается над землей. Зреть и восхищаться зрелостью плодов от летних увлечений. Но это дар писате-лю за его самоотверженный труд далекий от сует мира. В мире «проезжают» ситуацию, а если ситуация «проезжает» по человеку, тогда он становится по-этом. Ее колеса оставляют глубокую колею разделяющую человека и мир, чело-века и его судьбу. Она еще пытается перейти вброд или вплавь ту реку, которая образовывается из, поначалу неглубокой – в виде ручейка – колеи, зимой – по льду. Но взламывает лед небесная сила и затопляет брод в засуху, разделяя и удаляя, – приближая к себе.
Чехов жил словно на воздушной подушке. Словно зависнув между небом и землей. Чуть волнуясь, чуть смеясь. Прикоснувшись к земле, впадал в истерику, приподнявшись, мечтал. Драма проходила сквозь него словно воздух, прони-кающий в самые тайные уголки души, он пытался постичь что происходит. Ах, если б не доктор – естественник в нем. Каким бы стал поэтом! Какой лаконизм! Сравнимый с Пушкиным…Но доктор лег на благодатную почву ребенку, опья-ненного жизнью, чтоб протрезветь. Прийти к 2*2 и утвердить доступную про-стоту. Любивший музыку и воплотивший ее в прозе.
Зрелость человека приносит много солнца и дождевых нитей, соединяющих с небом. По ним сбегает мудрости ……. Наш фотограф перебесился и теперь лишь одна нота звучала среди многообразия, звуком. Нота его души. Это была его душа. Дом на окраине деревни. Лес недалеко. Скошенный луг и нетронутое культурой пространство вокруг дома. У Чехова кабинет не имел ничего кроме письменного стола, у фотографа дом, в котором была кровать и несколько окон, чтобы смотреть. Над лугом парили ястребы. Дом дышал тишиной. Я словно вернулся домой.
У молодого Пушкина стол был завален всяким хламом, я уже освобожда-юсь от него. И все реже пишу стихи. Фотограф помогает реализовывать другим задорную кровь. И приходит к тишине. Шекспир и Чехов утверждали миролю-бие и покой. Сегодня слышится «заколебал». Шекспир и Чехов колебали устои мировоззрений, чтоб приходить к тишине. Чтоб дальше было молчание. Золотое понимание через тонкие невидимые вибрации души, сливаясь в их волнах атмо-сферы Единого дыхания. Есть великая радость соединения, выйдя на широкую улицу. Но приходит она через бури и одиночества. Какая радость трагедии язы-ка и эгоизма! О, цель желанная! Мне никогда не постигнуть их и мою жену, их всеобъемлющий взгляд, я лишь иногда, мгновенье ока, смотрю их глазами. Пус-тая сцена Шекспира, комната Чехова, и целый космос в них. Твори!
Я вспоминаю человека, который со студентами поставил отдельные сцены Г. Ибсена. Глубокие, проникновенные. Его уволили. Он отдался религии. Сна-чала «новой», которая пришла в Россию, потом вернулся к «старой». Пришли ли Шекспир, Чехов, фотограф и моя жена к религии, или они выбрали другого Бога. Без ритуалов, правил, жертвоприношений! К смирению, которое не знает ни один, одержимый страстями власти священнослужитель.
Сможет ли хоть один из них попросить бокал шампанского и тихо сказать «Я умираю». Мы ничего не знаем о смерти Шекспира, но его герои принимали смерть тихо. Я не знаю как примет смерть фотограф, моя жена, но я уверен они постесняются кого-либо беспокоить. Маэстро?…Мой отец перед смертью по-звал медсестру и пригласил ее на танец. Пока она ходила за стаканом воды для него, он уснул. Мой родной отец уснул в пьяном оцепенении. Сколько проек-тов, чуть давшие свой росток, погибали. Все улетучивается, все погибает. Не за что зацепится. Завтра проснусь другим.
Новый день и надо начинать новые проекты. Но если ты не имеешь имени, надо иметь деньги или же круг знакомств, где тебя, что называется, будут про-талкивать. Прийти и сказать просто, что ты есть талант, пусть небольшой, но ему есть что сказать, поделиться…Но каждая личность в столице уже схвачена в определенные круги. И только приехавший с провинции может верить в чуде-са заинтересованности и неограниченности. Обычно их это и спасает. Меня уже нет. Я слишком долго живу. И многое знаю. Это многое и мешает. И я коплю в копилку, которая будет открыта не мной. Но иногда при жизни она проливается.
20 век – век открытий, перемен, катастроф. Зерна новых образов жизни: от-страненно-личностных, абсурдно-обьективных, игры художественных форм, выход на виртуально-неорганическое начало. Душа земли сегодня реагирует на последствия. Человечество на грани всемирной катастрофы. Какие творческие цели могут быть поставлены на спасение ситуации? Способно ли человечество предотвратить библейский апокалипсис? И есть ли творчество действенная мо-литва обращение к Богу?
Я пью кофе. Дар природы. Из глубин ее недр вливается энергия. Ее форма, направление, цель поведут мои действия. Способен ли мыслить, контролиро-вать, осознавать ее? Чем мыслю я тогда? Ноги, руки, сердце, голова…или эта таинственная загадка о душе? И почему она иногда молчит? Какие силы земли, неба, окружающего человеческого мира побуждают ее к действию? Кофе могло остаться в зернах, но человеческие руки сотворили из него «живую воду». Мы могли грызть зерна, но пьем напиток. В чем смысл творения человеческих рук? Мы претворили воду в энергетический исток, но где же Бог? И если он в нас, то почему не реализовывается? Давайте обсудим, и может быть явиться волшебст-во. Из недр – извне, невидимо – явно, пусть черная смола напитка как уголь вспыхнет творческим огнем в сердцах.

Зло это особый вид энергии, порой даже более мошной, чем добро, ибо ус-тоявшееся добро часто бывает трусливой и трясется над своим собственным благополучьем, а зло как разрушающая сила торжествует своим бесстрашием, но всегда преклоняется перед той силой, которая возникает после его и его раз-рушения – сила созидания еще большая, чем зло. И возникает она как не стран-но именно после разрушений, так что зло хочь не хочь, а вынуждена совершать свое зло, чтоб созидалась и обновлялась жизнь. Реальность много приземлило мои фантазии, многое убило из того, что могло взойти, но то, что выжило, впи-тывало все силы их жизней. Они отдавали, благословляя.
Глава 32
С появлением ребенка с Юшечкиным произошли большие перемены. А именно

Глава 35
Язычество умаляла Богов и жило в страхе. Христианство прировняло, и ро-дила любовь. Новая религия утвердила величие человека и его царствование. Телефон выкрикнул, что это нам не нужно и загудел. После всех перевертышей сознания, когда мысль вращается, словно в жерновах времени и безвременья, когда зерна превращаются в мучную пыль, возникает новое осознание человеч-ности и вновь печется хлеб жизни, слова и поступки направленные на утвер-ждение и продолжение рода человеческого. Оправдать и не дать погибнуть, при всех его отрицательных сторонах. Их меньше и меньше и значит, есть надежда. И значит, есть, за что бороться и не опускать руки перед уготовленной кармой. Изменить предназначение и судьбу его, пересмотреть и отобрать необходимое. Здесь все-таки то, что воспринимается абсурдным даже для Него.
Даже для Него была непонятна жертва Христа. Как понять, что только так можно определить, что ты человек, а не идол или божество столь далекое от людей, что им никогда его ощутить его близость. Только через человеческую смерть можно было приблизиться к людям, и тем стереть грань разделяющую. Утвердив чтоб Бог смертен – утвердилось, что человек бессмертен. С этим цен-ность человеческой жизни возрастает вдвое. – Такие мысли пришли нашему Юшечкину сами с собой. Теперь оставалась только освободиться от доктора.
-Ваша безумная одержимость и является как раз тем маниакальным синдромом, который порождает в сознании подобные галлюцинации бредового происхож-дения – словно выплюнул, разразился доктор, очутившись один на один в ком-нату. Через мгновение в дверь впорхнула радостная медсестричка «Какой экс-перимент доктор. Какая удача! Вы теперь станете знаменитость! Я всегда в вас верила и с огромным вниманием рассмотрю вашу коллекцию заспиртованных лягушек у вас дома». Ее рука уже обволакивала шею профессора. Последний, стоял в позе Цицирона и с превосходством пожарника, осматривал объект.
-Курс будет длительным, но плодотворным. Выйдите, как огурчик. – широко улыбнулся он Юшечкину. Юшечкин кивнул и вышел из комнаты. В спину ему стрельнула колоннада захлебывающегося чмоканья, словно проснулась болото.
Вновь проследовав по лабиринтам коридоров, он в этот раз довольно легко нашел выход. Кивнул охраннику, словно старому знакомому, тот хмыкнул в от-вет и показал на языке леденец. Юшечкин буцнул его пальцем и охранник за-кашлял, поперхнувшись. Пройдя несколько шагов Юшечкин все-таки вернулся, хлопнул охранника по спине. Добившись, что леденец выскочил на журнал уче-та, напоил из стакана пострадавшего водой и под нескрываемую брань вышел на улицу.
Утро было покрыто мелкой капелькой в воздухе. Дышать было удобно. Шумы вливались в легкие, вызывая приятную щекотку. Вкусно били ритмы ма-газинных витрин. Водосточные канавы обезоруживали своей непредвзятостью. В них сидели люди, чьи лица давно не напоминали высокомерие и гордость су-ществования. Подавленность бесов была характерной чертой времени. Лишен-ные природы, они никак не могли адаптироваться в техносреде и сжигали себя обилием огненной воды. Человек, попавший в их среду еще мог какое-то время оставаться человеком, пока не пропитывался философией пессимизма и отчая-ния. Они уже не мечтали о превосходстве, а готовы были пойти на простейший компромисс примирения, лишь бы быть, пуст не очень полезными, но хотя бы в образе асонизации. Втайне они очень надеялись на тех, кто еще оставался у власти и, раскормив себя, издали поддерживал лозунгами и призывами. Порой в отдачи своей жизни во имя ихней идеи. Смерть стала обыденным делом и пред-ставлялась как повседневный подвиг. У кого ничего нет в этом мире, есть лишь одна надежда, что в другом для него есть все. Другой мир был начинен собст-венническими фантазиями каждого кто на него решался, давал ему реализацию самых тайных скрытых удовлетворений желаний для себя. Но вытесненная че-ловечность вновь поднималась, выводя из сознания причуды Бога.
-Эй, — окликнули Юшечкина. Краем глаза было видно человека с пивной бутыл-кой. Юшечкин ускорил темп. Встречаться с подобными субъектами было неже-лательно, даже когда они расположены душевно, их тирания навязывания себя обычно сменялась на выворачивание души другого, и заканчивалась обильным целованием или избиением друга. В любом случае не контроливанные эмоции и инстинктивные движения. Но как не уходи от природы она тебя настигает и Юшечкин оказался в руках проходимца-забулдыги.
-Вот скажи. – чуть ворочая языком. — я тебя что обидел, что ты не поздоровался.
-Послушайте, — пряча глаза, лепетал Юшечкин – если вам очень захотелось по-здороваться, не зачем кричать на всю улицу.
-Прости, – округлил глаза забулдыга, и Юшечкин быстро ретировался в бли-жайший переулок. Ускорив шаг, чтоб побыстрее скрыться, он вновь завернул за угол.
-А вот скажи – перед ним возникло вновь лицо проходимца, — я решил взять су-ду в банке, а они посмотрели мою фамилию в паспорте и отказали. Что им моя фамилия не понравилась?
-Вам нужно обратиться к юристу. – стал пятиться от него Юшечкин.
-Спасибо. – расцвел забулдыга и исчез. Юшечкину вдруг стало тоскливо на ду-ше от страха новой встречи, и вся красота улицы померкла в один момент. За-хотелось укрыться в теплом помещении среди хороших людей, и он невольно вспомнил о докторе и медсестричке. Хоть и строго и ограниченно было с ними, и все же некое тепло исходило от них. Но сеть электрических проводов связан-ных в узел, быстро отрезвило и ноги вновь обрели упругость движения. Надо уйти. Надо искать пространство, где его не будут принимать за сумасшедшего, и контролировать как параноика. Есть люди способные принять его за равного и такого, каков он есть, увидеть в нем не только паразитические отклонения, но и выросшие на них вполне полезные и хорошие качества. Ничто не вырастает из ничего, и лучшее порой рождается из самого худшего, самое высокое из самого низкого. Нужно лишь чуточки понимания, без претензий на мудрствование.
-Никого нет, все в отпуске, звоните через две недели. – раздался недовольный голос в телефонной трубке. Юшечкин вернул телефонную карту пожилому че-ловеку, внимательно осмотревшему его лицо и аккуратно сложил ее в свое портмоне. «Когда-то его доброта была его больше.» – посмотрел вслед Юшеч-кин и опустился на земле. «Заберут.» – мелькнула в голове и пружинной подня-ло на ноги. Надо было что-то делать, куда-то идти.
Жена ждала его, это было правдой, но ждала его разрешенным от своей проблемы. Проблема его бездействия ее беспокоила. И хотя она знала, что чем-то он занимается, но, сама, будучи человеком не закаленным физически, уже уставала работать за двоих и быть одинаково и подругой и матерью. Юшечкин знал, что пользуется ее добротой, но сделать с собой ничего не мог. Он чувство-вал, что корни его непримиримости со внешне существующим миром, таятся где-то вне его самого и что ему самому предстоит вызвать эти силы и привлечь их к себе. Изменить их и дать им разумную оценку на миролюбие и взаимопо-нимание.

Глава 33.
-Я получила вашу анатацию. – женский голос замялся. – Вышлите еще какую-нибудь рукопись на ваш выбор, я приложу к анатации и дам рассмотреть редак-ции. (пауза) О чем вы пишете?
-О человеке. О его жизни, переживания. – ответил я в телефонную трубку.
-О, нет, это вряд ли. – испуганно затараторил голос.
-О преображении. О переоценке ценности, своих взглядов на жизнь в современ-ном этапе человека. – заторопился я.
-Ну, хорошо (пауза) пришлите, я приложу. Сейчас, правда, все в отпуску.
-Я высылаю.
Телефон загудел. Мне стало странно от подобной реакции. Я не ожидал, что тема так настороженно взволнует. Прокрутил в голове современников западной литературы и остался в растерянности перед подобным фактом. Неужели, если б у меня было имя или протеже, все было бы иначе. Неужели это извечный рок над всеми писателями. Я знал, что пишу не так увлекательно как модные изда-тели, но знал, что я искренен в том, что пишу. Может, не обладаю такой фор-мой, которая могла бы быть выразительной для современного поколения, но это была моя природа письма, так я был сам. Конечно. Можно допустить, что более совершенная личность создает более совершенные произведения, но не важно, стал ли я ею, а совершенство вещь относительная как для самой эпохи, так и истории в целом. История держится не только на гигантах, но и на таких кто не-видимо ее поддерживает, как кто Юшечкин в своей безмятежности. И важно чтоб были в сознании людей не только паровозы, но и те, кто в вагонах пьют чай и ведут бессмысленные разговоры обо всем, что взбредет в голову, создавая атмосферу простого счастья без видимого героизма и пафоса жертвоприноше-ния. Их простой подвиг не криклив и не видим, но кто может поручиться, что поезд проедет еще пару миль без их визгливого настроения. Их несерьезного поведения, порождающего в других великолепие самоценности.
Наступает момент когда, мой друг читатель, должно произойти что-то не-вероятное, с ног сшибающее, то, что удивит, восхитит и оставит в вашей памя-ти, и именно это вы будете рассказывать друзьям, когда они поинтересуются о чем-то новеньком. Но мне вас придется огорчить, ничего такого не произойдет, даже хуже того, не произойдет ничего. И не потому что я не придумал главного события, который меняет ход всей истории, о нет, и наши герои не способны к нему прийти, о нет, тоже нет! ЕЕ Величество Пауза снизошла на землю приос-тановив действенный поток человеческой мысли. Что происходит, когда насту-пает затишье? Когда вдруг начинаешь слышать стук собственного сердца, дру-гого, далекого, невидимого. Какой художник не знает это мгновение, после ко-торого подходить к картине нельзя, после которого начинается дьяволиада. Мгновение, где человек есть человек и человеческое ощущаться во всей своей полноте. Дальше наверно армагедон, апокалипсис, великий переворот, дальше смещение оси, парад планет, новая жизнь, рождение новой цивилизации, но сейчас то, что историки будут вспоминать, выкапывать как жемчужину сущест-вования, смысл бытия.
Глава 65 (заключительная)
Встреча двух людей ознаменовала новый поворот в истории человечества.

Часть вторая.
«То, что отвергли строители, стало во главу угла.» И. Христос.
Механизмы потери цельного сознания:
Вся информация, которая проникает в человека нейтральна. Положительная или отрицательная сторона ее зависит от установки заложенной в сознании.
Сознание вытесняет из себя информацию, которая приносит ему дискомфорт и раздражение. Это обычное явление по освобождению себя от чего бы то ни бы-ло, что мешает жить. Но вот что происходит дальше. Образовавшуюся пустоту сознание пытается, затянут как рану, но при этом разрывает свое сознание в другом месте. Возникает эффект Тришкиного кафтана. Вы скажете, почему он не может нарастить? Ответ: Сознание человека в отличии от его природного со-вершенства реагирует на неудобства подобно мужчине раз и все, в отличии от долготерпения рождаемости женской природности. И вот тут то начинаются ка-таклизмы. Затягивая в одном, идет разрыв в другом месте, стоит там затянуть – рвется другое. Здесь есть решение уменьшится в размерах сознанию, но челове-ческая амбиция не позволяет скукоживаться, удерживает гордыня и собствен-ное достоинство перед собой и теми, кто тебя окружает. Напряжение по залаты-ванию сознания привносит раздрызг его самого и, в конечном счете, крик от-чаяния вырывается в виде агрессии или подавленности, что, по сути, называется как потеря себя. Пример тому Раскольником вытеснивший из своего сознания чувство вины пришел к этому. И вот что мы видим дальше. Вытесненный фак-тор, получивший свободу существования, превращается в броуновскую частицу и передвигается в пространстве натыкаясь на другие сознания. Деформируется, преображается, при постоянном отвержении обезображивается, и приходит в виде кошмара, уже обретя свою целостную образность. Оно случайно, а вернее ее возврат очевиден как тяга дитя в поисках своей матери, приходит к сознанию и натыкается о ту сторону, которая ему уже закрыта. Он пробует как щенок с другой стороны. Эти попытки вернутся в родное лона, вызывают болезненное ощущение сознания и при сильных толчках даже его смещение. Это то, что мы называем ударом судьбы. И когда говорят что бьет со всех сторон, то это вполне можно подразумевать попытки вытесненного фактора найти место возврата. Эти удары со всех сторон еще величают, как Беда не приходит в одиночку. Спа-сительным является лишь один возможный момент — это вернуть все на свои места, как то говорят в народе. Начать все с нуля и тем самым открыть про-странство для нового понимания, что делать с тем, что неудобно. Вот здесь то начинается эра творчества и примирения, где неудобный фактор подвергается переработке и распределяется по сознанию в нужных целях, либо усыпляется как балласт кораблю для устойчивого равновесия, давая ему свободу только во снах, но еще есть момент выноса на холст произведения, но это уже отдельная глава о жизни художников и их способах существования. Эта боль (проблема) им нужна и как только они от нее освобождаются они впускают в себя новую. Как сказал один из великих творцов – Мы не лекари, мы боль человечества.
Но вернемся к примерам, что вытесняет человек и что в последствии проис-ходит. Вернемся к Раскольникову. Идея о величии человека не позволила ему сжаться, чтоб затянут пробел и дробление расколола на две, а потом и на мно-жество кусочков, которые распались, как распалась его личность – распад лич-ности. Полную пустоту заполняет зерно брошенное Сонечкой, а вытесненный фактор теперь становится защитной оболочкой, словно земля взяла в свое лоно новый росток.
Другой пример. Треплев. Отказ от реальности, как фактора, не дающего ничего и только раздражающего, порождает ответную реакцию окружающих коих этот фактор, выпущенный на свободу приумножается, вызывает еще большее давление и приводит к подавлению личности и его самоуничтожению.
Обычный человек, обратившийся в гневе к другому, за стояние у него на ноге в общественном транспорте, неожиданно получает взбучку от начальника. Он напивается и дебоширит дома. Его забирают в милицию, а жена рассказыва-ет всем соседям, какие все мужики сволочи, и далее это как вирус проносится по всем квартирам. На лицо вытесненный фактор, словно джин, выпущенный на свободу творит сам не ведая что.
Но самым любопытным это те самые удары судьбы и как человек на них реагирует. Тот же самый человек, который только что накричал на другого, те-перь быстро движется по улице. Оглядывается назад, словно за ним кто гонится. Поворачивается на встречу, отступает. Его случайно кто-то пинает вбок, он реа-гирует с удвоенной силой, отлетает в сторону, наскакивает на другого, теперь обращает на него утроившуюся энергию и дальше по принципу снежного кома пока весь, развалившись на куски, он не попадает под Дамоклов меч вышестоя-щего.
Есть ли факторы способные предотвратить выпадание из сознания фактора приводящего человека к потере личности. Безусловно, есть тысяча методов сдерживания себя, отстранения, усыпление, преображения. Но ни один из мето-дов не дает гарантии, что вы всегда будете на чеку, и совладает с собой. Но для того видимо и открыл для себя человек форму искусства как метод освобожде-ние через воспроизведение. С самых глубин истории мы видим, что искусства от хобби до профессионализма приводило людей в состояние равновесия. Тот, кто созерцает, а еще лучше сам создает его очень чутко относится к фактору, который по степени своего развития становится на подобии приемника настро-енного на окружающий мир. Это транслятор, или окно, через которое человек впускает и выпускает через себя жизнь. Чем развитей этот путь, тем более чут-кими становятся отношения между людьми, возникает понимание другого и разделения с ним его проблемы, это пространство, в котором существует чело-век и гармонизирует его в со-существовании, это время как дыхание процесса – чувство современности и ценности сегодняшней каждой минуты.
Найти человеку свою проблематику, не отказываться от нее, а превратит ее в творении собственной души, это может стать большим продвижением к тому, что мы называем счастьем. А счастье возникает от полноты, которая противо-положность ущербности, если мы включаем фактор вытеснения или отторже-ния, как угодно.

******
А стремился ли Христос создать религию? – О, нет!
**
Пирамиды.
На планете поставили пирамиду. Прорекламировали теорию о концентра-ции энергии. Люди приносили ножи затачивать, валять мясо, лечить различные органы тела, и смеялись над всем этим. Но результат не оставил долго ждать, смех перешел в восторг. Жизнь вечности – это всего лишь жизнь образов, а че-ловеческая это их производители. Жизнь внутри человека есть жизнь внешняя. Это микрокосм, это не набросок к нему, и уж тем более не автономная респуб-лика, это тождественное равенство между малой Величиной и Большой. Здесь в отличии от природы, нельзя говорить о примитивном и о совершенном. Это микрокосм есть и Макрокосм во всем его объеме. И посему жизнь образов не есть только производная человека, но и образы уже существующие, но прони-кающие в человека отображаются; пробуждающие сознание на узнавание и ос-мысление, но при этом суть человеческой деятельности не сводится к науке, суть женственной стороны себя. Ты словно находишь себя в других, а потом – О. Ужас! – остаешься один, обнаруживаешь, что тебя нет, ты ушел с ним. На время одиночества ты вновь выращиваешь себя и уже не чувствуешь себя оди-ноко, но стоит встретится и на тебя вновь нахлынывает это, хоть видишь перед собой себя же самого только прошлого. Нет удивления, нет восхищения, лишь сожаление о странной смеси из человека, сидящего перед тобой, и тебя самого прошлого идеализированного (как все прошлое). Лишь совершив (или нет – то-гда ты уходишь в малодушие и недовольстве над всем, что тебя окружает, вы-брасываешь бессильную ярость, особенно на близких. Именно потому, что по-нимают тебя) и лишь неожиданное движение души в сторону того, чтоб стереть этот прежний образ и на его место поставить новый, приводит в нужную под-вижность и самого собеседника. Можно, конечно, не нарушать моральные ко-дексы ближнего человека, но твоя гибель тогда неизбежна, как неизбежна впо-следствии его. И если твой уход на время разрушит его, то знай, что с такой же силой явится его освобожденная жила, обновляющая его. Того, что он желал. Но боялся, потому что не знал «как».
Русские цари правили Египтом, и он вновь возродился в 17 году.

Цветение клада.
В некий город Н, прибыл молодой человек тридцати лет и был приятно встречен мэром. Мэр был дружелюбен, предложил сигарету и объяснил, что го-родом правит он один и только он один, и никто и никак иначе. Предложив ме-сто исполнителя, он выдержал паузу. Молодой человек, прибывший сюда как новый правитель, задумался. Деваться ему было уже некуда, он ушел из другого города, где был практикантом правителя – ушел потому что почувствовал мерт-вятину, а на оживление ее не пошел. Ушел потому, что имел глупость отказать-ся от ганорара и теперь очень нуждался в деньгах. Предложение быть исполни-телем и оказаться в кругу таких же, постичь этот мир, с которым ему предстоя-ло в будущем, как то он считал, работать и находить общий язык, а значит, лучший ход это проникнуть в самую ее сердцевину, и прожить с ними неболь-шой кусок жизни, впитав ее мысли и чувства, знать, как этим управлять.
-Вам бы пригодилось открыть для себя закулисный мир актеров – наконец, про-изнес мэр, и пододвинул по столу контракт. Это был первый контакт, когда у молодого человека и мэра мысли сошлись, а дальше они уже потекли неразрыв-но. Но чем неразрывней существуют связи, тем сильней включают свою силу противоборствующие силы разрыва. Сразу, через несколько дней, молодому человеку со стороны мэра города была объявлена главная роль в новом направ-лении, и окружение исполнителей затихло. Оно присматривалось, что за чудо прибыло к ним город и так сразу завоевало доверие главного. Молодой человек действительно отличался от других как своим внешним видом, подчеркнуто элегантным, так и поведением, подчеркнуто вежливым. У всех это вызывало чувства отстраненности высокомерия, не считая мэра, по его усмотрению это было естественно и добропорядочно. Но болото имеет свойство все подгонять под себя, и если человек не растворяется в нем, его, как неудобную вещь, начи-нают топить.
Первое с чего началось, эта привычная закулисная интрига, нашептывание правителю о всяких странностях молодого человека в искаженной форме. Поя-вились те кто, оказывается, знал его прошлое, и оно было мигом принесено на стол в разобранном виде, где отобралось самое мерзкое и вынеслось на обозре-ние, и, в конце концов, его сегодняшняя личная жизнь уже предстала как из ря-да вон выходящее и мерзкое. Мерзким было все в их глазах, естественность по-ведения, не пресмыкание перед авторитетами, свобода с которой выражал свои мысли, и отношение ко всему что окружало. Все это было принесено на подносе правителю и остро приправлено анафимей и пороком. Если есть совесть у чело-века, она всегда реагирует на то, что выражает такой бунт в умах, но иметь со-весть мало, к ней необходимо мужество. Этого качества у правителя не достава-ло. Страх перед толпой своих починенный, мятежное состояние, и отсутствие глубокого ума, все это толкнуло нежную совесть правителя далеко под диван, откуда она как рак посматривала по сторонам, лишь иногда впустую пощелки-вая клешнями. Но и это было всего лишь как самооборона. Пойти на подвиг и обрушить на стихию толпы свою волю, создать при этом новый образ жизни, это нужно быть очень к этому готовым. При всей готовности мэр города был слаб, и слабость его была древнерусской, такой, что преодолеть ее это все рав-но, что преодолеть всю историю Росси. Но так как та эта история показала об ужасах переворотов и революций, то слабость эта обрела религиозный и поэти-ческий оттенок. Этот оттенок мистического смирения перед судьбой, эта зача-рованная влюбленность в теплое постоянство, это удивительная потребность в чуде со стороны, ибо свое проявление воли страшный грех. А вот воля народа священна «глас народа – Божий глас». И вряд ли можно поспорить с этим глу-боким изречением, таящим в себе принцип всеобъемлющего и могущественно-го, вся суть в том кто этим «гласом» управляет, от того у «него» и такой Бог. Толпой и его стихийными проявлениями всегда движет одна чья-то воля. У толпы всегда есть хозяин. В этом городе мэр не был хозяином, он был свобод-ным художником с обязанностями организатора. И в нем сидела страшная борьба между этими двумя противоположностями. Когда отрывалась возмож-ность творческого проявления он со всей силой гения овладевал толпой, и она ему покорялась, но другая сторона была столь инфантильной что он легко ее перекладывал на плечи других. Чтоб скрыть этот недостаток он окутал ее тай-ной и повесил вывеску «Судьба, Божественное Проведение – руками не тро-гать». Но Бог имеет качество проявлять себя через человека, и если находится тот, кто способен его проявить он отворачивается, и в силу вступает иная сила берущая на себя эту власть. Она также являет себя через человека и этот чело-век, как ему и отведено быть тайной, незримо правит людьми. В этом городе главным организатором был тот, кто занимал второе место, а, по сути, первое, и являлся героем борющимся за справедливое отношение к людям. Когда про-изошло то, что на его место был поставлен новоприбывший, и ему, с тайной на-деждой мэра, отводилась роль нового героя, прежний герой, столь стройно строивший свое лидерство, неожиданно, даже для себя самого, стал проводить политику консервативного направления. Теперь, у борца справедливости, на первое место вышла идея о сохранении традиций и прежнего порядка. Лозунг «в чужой монастырь со своим уставом не лезут» стал торжественной истиной, его подхватили тысячи, сам же он, по отношению к герою, являл удивительную нежность и заботливость. Неоднократно содействовал в проявлении его лично-сти и творческих талантов, но как только поднимался вопрос «кто здесь хозя-ин?» он был непоколебим. Толпа имеющее качество снежного кома, разворачи-вала события вокруг новоприбывшего с нарастающей силой, и в скоре из пас-сивного отторжения перешла в бурное наступление. Случилось это, когда на-уськанный «серым кардиналом» мэр города разразился откровенной бранью на новоприбывшего молодого человека за его свободное проявление по отноше-нию в его мыслям, за его не исполнительность, которая проявлялась в том, что молодой человек вступал в диалог, обсуждающий проблему, а в городе было принято принимать, а не обсуждать, за его, теперь уже всем очевидный, высо-комерный вид мыслителя, который опять же не принимался в городе, ибо это качество считалось порочным и невозможным для деятельности граждан этого города. «Серый кардинал» словно подготовил падение молодого человека, мяг-ко преложив ему «не надо так много думать», повернув тем самым внимание молодого человека вовнутрь себя. Потерявший связь с окружающим миром, мо-лодой человек, в важный для него момент, не нашел форму общения, и точки соприкосновения были потерянны. Он выпал из ситуации, где должен был по-вести спектакль, и толпа мгновенно разразилась скандалом о его некомпетент-ности и ложности всего его вида. Мэру ничего не оставалось как подчинится надвигающейся волне. Далее события разворачиваются по наклонной для мо-лодого человека вниз и вверх для всех остальных, абсолютно убежденных, что предотвратили пришедшее к ним зло. Весь коллектив сплачивается, прежде разрозненный, устремляется к высшим идеалам. Приглашают священнослужи-телей для прозрения будущего, соблюдают правила высокого поведения и все-общая любовь заливает их сердца. Молодого человека опускают сначала с должности исполнителя до рабочего, потом на наемного, в конце концов, уходя от подавления, он уходит из этого города.
Невероятное чувство облегчения посещает жителей городка, но по странной причине среди них вдруг начинаются распри и конфликты. Город делится на освобождающихся и сторонников порядка. Хранитель справедливости первый уходит в другой город, где оказывается в роли молодого человека и подвергает-ся тем же давлениям. Мэр спивается и сходит с ума. Освобождающиеся бунту-ют, законники объявляют им войну. Освобождающиеся спиваются, законники одерживают победу над ними и мэром. Все превращается в иллюзию жизни.
Молодой человек, иногда проходя мимо города, с ужасом вспоминает время проведенное там. Хранитель справедливости однажды пытается затащить его в темный бизнес разврата, но кто-то хранит молодого человека и разваливает проект. Они еще иногда встречаются, теперь их что-то из прошлого объедини-ло. А может пришло иное понимание. Но в сердце остался, нож вонзенный по самую рукоятку. Вынуть его равносильно смерти.
**
Если вынуть боль из человека, он вероятно умрет. Поэтому нам, вероятно, приходится с этим жить, и ублажать эту боль, возводить в разряд высокого ис-кусства, потому что только этим может как-то создать из боли иллюзию сча-стья-наслаждения. И именно боль напоминает нам, что мы живы, что у нас есть что-то, что делает нас человеками. Если сердце не болит, оно не знает любви. Ведь любовь мы осознаем, когда драма жизни проходит по нашему сердцу. Бла-гослови, Господи, эту боль!
Есть писатели, которые описывают действительность, опираясь на факты. Кому нужна эта история, которая при этом не имеет ничего глубинного, она словно стальным листом закрыта от глаз этими же самыми фактами. Ничто не откроет нам ее сокровенный смысл, как не сердце способное вновь пережить эту историю и теперь уже писать не о том, что произошло, а именно что про-изошло. Со всеми видами ее страстей

**
-О, нет! Он утвердил, что Я и все что его окружает одно целое, и личные ощу-щения и переживания, размышления есть размышления, переживания мира, ко-торый его окружает. Эту уникальность, по преодолению одиночества и разо-рванности друг от друга, он назвал любовью, ввергнув, при этом правда, в стра-дания поисков этой самой возможности, как растворится друг в друга и дышать одним дыханием. У любящих друг друга людей одни взгляды на жизнь, одни вкусы и желания, мысли. То, что было в нашей стране в 20 веке можно, было бы назвать счастьем. Если бы в этом счастье не таилась агрессия самоуверенности в ее абсолютное качество. Оно всегда приходит на сопоставлении. Как-то один человек говорит: Я не такой как тот. Он тем самым уже подчеркивает свою воз-вышенность. Которая и дает зерна высокомерия, а далее учительства и демонии. Мы прожили удивительный период, и не дай Бог, хулить его, и уж тем более, каким-нибудь мечтателям, мечтать, как бы оно было, если б этого не было.
Нагнетания ожидания царства Божьего на земле, словно направляющая энергия на прорыв отделяющий перегородки, скапливалась в воздухе вокруг меня и распространялась в разные стороны, превращая меня в безумца и сума-сшедшего поэта, и очень несчастного.
Когда-то, когда свободная любовь была безопасна, все ее сумасшествие бы-ло поэзией, теперь это стало болезнью. Сейчас, почему-то превратилась в бо-лезнь. Даже земля заболела и освобождается от нас.
Но однажды приходит ночь и все успокаивается. Успокаиваюсь и я. Тихо зажигается огненный столб и уносит меня в небо. Я обнаруживаю что понимаю, о чем думают другие, что чувствуют, чем живут. И выбор есть один – ты сам, и через себя вся жизнь. И как сама жизнь, я блуждаю за смещением центра тяже-сти и оси проходящей через меня и земной шар, то, приходя в вертикаль, то горизонталь, то словно шар качусь вокруг солнечного шара. Порой выскакиваю за пределы, по таинственным непонятным причинам. Словно ошметки отмира-ние от души, порой улетают мои исписанные листы. И может смысл не обруши-вать на зрителя всю мощь, и ослеплять его, а уводить его, как Рублев, по обрат-ной перспективе, в глубины Космоса, на новые открытия новые контакты. Но русская природа мышления очень конкретна, от этого она Бога создает в прави-теле, в политической системе Царство Божье. От этого мы разрушаем все осно-вания и отвергаем прошлое, словно язычники свои глиняные горшки. Способ-ность абстрагироваться от однобокого пристрастия к детали, выйти на обоб-щенный взгляд, при котором возникает целостное восприятие, может стать ос-вобождающим от конфликтов и родить способность соединять и примерять ра-зорванные, конфликтующие единицы.
Об этом не стоит говорить, но если это есть, то пусть будет. Это власть над ситуацией, когда знаешь что с ней будет. Особенно, когда вдруг предстает об-раз, что ты умираешь, а вокруг тебя близкие читают книги. Вот такая магия волшебства 21 века. Хриплю через банку в телефонную трубку «Значит так па-рень…». Я изображаю страшного мафиози. Мне горько и смешно. Это как кош-марный сон. Ты в нем. Но ты ничего не можешь сделать. Здесь другой мир и другие правила. Здесь ты такой, каким ты не знаешь даже сам. Но кто-то о тебе знает все.
Он ставит тебя в дурацкие ситуации и сам же дает тебе разрешение. Ты словно кукла в его руках – развлечение. Ты забываешь Его. Когда целиком под-чиняешься ему. Но как только становишься свободным начинается борьба, в ко-торой ты умрешь от кровоизлияния в мозг. Теперь я никогда не забуду его пе-рекошенное от злобы лицо, а он мой крик страшный голос. Мы будем жить с мутным ожиданием не встречаться больше, и шарахаться от любой машины по-хожей на нее, и каждого телефонного звонка. Жизнь это порой кошмарный сон в компенсацию за светлые будни дарованные нам. На земле.
В нашей стране по-прежнему действует принцип естественности. В сравне-нии с другими странами это выглядит, как очень положительный фактор, но ко-гда в фактор не может проникнуть ни одна свежая мысль, в силу хранителей те-плоты, то есть обычная форма угара и разнеженности. Приводящая к заболева-ниям типа экзальтации и меланхолии – неизлечимого фактора обособленности и замкнутости. Кто не слышал: это не для меня. И все – это происходит с каждым, это происходит со странной.
К нам пришла версия – все вечное, оно же доброе, оно же неизменное. А как же с тем, что сегодняшнее, изменчивое и значит злое? Значит то, чем мы живем, наша жизнь, есть зло? Странно? Ко всему прочему к добру добавляют разумное, а значит, все чувственное есть зло. И любовь, которая есть чувство, зло. И чудо, которое возникает из любви есть зло. Я не могу с этим смирится, и с теми, кто решает разумным путем спасти мир.
Новая религия утвердила терпение и ожидание, превратила людей в личи-нок. Но вот пробудилась старая, боевая духом и насилие было повержено наси-лием. Кто сейчас кричит о том факте, как о самом жестоком? – те, кто были по-вержены: те, кто в армагедон жил своей властью и своей высокочтимой снисхо-дительностью (а ведь как приятно быть у власти и проявлять милосердие ради подчеркивания своей власти) над людьми. Если и Красный Дракон это пробуж-дение русского язычества, то уж это, верно, что только оно могло принести из-бавление народу, в отличии от рефлексирующих интелигенских волшебников. И если большое зло – власть человека над человеком – разрушено, то это уже победа. А систему, о которой сегодня кричат как о новом зле, создают те же люди. И вот мы вновь приходим к тому же – зло и добро в самом человеке.
Глава.
Для Сталина не было зла ни добра. Злом становилось то куда ему указыва-ли, просили о помощи, и лучше всего, если это большинство. Если единичный случай был криком предвещающим — это был всего лишь крик человека, не преодолевающего невзгоду, а значит человека подрывающего и других на столь пассивное появление воли. Вот эту личную черту Сталин преодолевал и в себе, спасаясь в коллективном мышлении. Спасаясь от того что, народная мудрость величала Раскольником – глубинная, языческая мудрость. Проснувшаяся и про-бужденная она принесла спасение от умирающей в своей пассивной силе ожи-дания христианской доброты – долготерпение. На смену мягкости и уважения, принесла страсть, одержимость энтузиазма, инстинкта самосохранения. Не за-хотела Россия идти на самопожертвование перед надвигающей эпохой тотали-таризма капитала и собственичества. Она соединила меч и крест. Она пошла на риск самопожертвования – сделать то, что ни делал никто – построить общество равных. И не виноват замысел, что его распылили впоследствии. Но даже этот набросок Великого Подвига в несколько лет, уже предвестник приближающего-ся Царства Божьего на земле. Горе тем, кто в это не верит. Их жизнь остановит-ся сегодня.
Это старое волшебство – пробуждение природных сил, стихий удивитель-ным способом сохраняется до сих пор в виде очаровательного пьянства «до смерти» как форма вхождение в шаманский транс и прикосновение к запре-дельному миру, так слияние душ в едином сердцебиении, которые выражаются в песне. Пляске. И тоска по этому удивительному дионисийскому слиянию, эта сладкое освобождение от себя и растворение себя в другом, это чудо любви, без которой жизнь теряет всякий смысл.
Я заболел. Моя болезнь это не реализация. Все произведения, образы, пер-сонажи. Которые не получили отклика и остались на бумаге и моем воображе-нии, теперь обрели свободу, по странной и непонятной мне причине. Может быть, потому что плюнул на них или отчаяние разорвало мне сердце, и я пере-стал любить, но так или иначе они бродят вокруг с глазами полными слез.
**
Все началось с того момента, когда со склоненной, перед необходимостью материального достатка, головой, я вошел в семью, как возмездие за предатель-ство перед собой, семью без Бога и без души. Разум и инстинкт восторжество-вали там, когда мать с нежелательным ребенком была принята мужем по той же необходимости быть. Любовь на мгновение соития рассеялась по жизни, и все стало черствым и агрессивным. Не разошлись они лишь по причине, что ребе-нок рос удивительно хилым и умным, но удивляло то, что присутствие ее смяг-чало нравы и приводило конфликты миропониманию. С годами девочка все больше развивала в себе это чувство, ибо почва конфликтности благоприятна и не только в семье. Столица испеперещина множествами невероятных проблем.
В это время, как девочка вырастала, я оставлял провинцию не видя в ней развития, никогда не помышляя о том, что в ней можно остаться и стухнуть в теплоте. Столица, как и полагается не ждала, но серьезным ошеломлением было то, что меня принимали как принимают тысячи приезжих в погоне либо за сла-вой, либо за деньгами. Я, слава Богу, от этого был освобожден с детства и для меня стала главная цель применить себя. Но сколь же было удивление в духов-но развивающемся городе, такая же мещанская слепота к человеку. С той же банальностью она открывала свои глаза на имя от коего я являлся, так и от на-личия капитала, коим я не обладал. Я впал в уныние. И не потому что не пони-мал этого, о нет, я был раздавлен тем, что те личности в коих я издалека видел столпы человечности, вблизи развеивались словно миражи.
Я был, словно в пустыне, где не было даже летчика с нарисованным бараш-ком. Мог ли я ведать, что Бог здесь действительно случайный гость, как собст-венно и Мефистофель, сто дет назад. Но я остался. Я стремился понять меха-низм этой неодушевленной машины, вырабатывающей безграничную власть не только над своей странной. Пробираясь по улочкам, толкаясь в толпе широчен-ных проспектов, я вглядывался в беззаботные лица москвичей, не знавшие за последние годы ни голода, ни отчуждения, ни унижения личности, когда в про-винции ученый-историк уходил торговать на рынок чтоб прокормить семью. В столице всегда есть работа, но всякая им не нужна, у них всегда есть квартир-ный вопрос, они выходят только на высокооплачиваемую, а все что ниже остав-ляют приезжим. Приезжий здесь раб. Сила, которая нужна и с которой нужно мирится.
Мое положение здесь отчаянное, и в этом надо признаться. Когда чаша Грааля перед твоими глазами, и ты видишь на дне мерцание надежды и вот уже осушив, ты отпускаешь ее как птицу. Оставшись ни с чем, ты вдруг встречаешь того, кого привела эта птица. Попробуй упустить это и птица навсегда покинет тебя. Когда заканчивается перспектива, начинается обратный процесс. Когда в свою роль вступает обратная перспектива тебе уже некуда идти – все идет само к тебе и в тебя. Это значит, что ты пришел в мертвую точку, и небеса распахну-лись перед тобой. И все преображается. Светлые лица становятся черные, чер-ные – белыми. А красивое лицо высовывает язык. В грохоте цивилизации воз-никает потребность тишины. Во мне вновь просыпается бунт духа и Крови, это Древние Силы земли в образе Огня, вновь желаются на поверхность. Они явля-ются когда ситуация бессильно что либо совершить. И вот тогда эта энергия приходит на помощь. И победа добра или зла заключается в том, кто овладеет этой энергией Древних сил.
Человек из рабского состояния стада, но только обретает независимость, как вновь пятится отдаться Дионису и позабыть себя в опьянении растворения себя в целом. Я сплю и чувствую, как все мои силы направлены на то чтоб дер-жать себя, и не растворятся. Быть посторонним наблюдателем легче, невыноси-мо нести данный тебе ход.
Эта тяга к периферии, как автономному существованию, как самостоятель-ной. Не познавшей ценности.
«Как живу, так и пишу.»
Моя жизнь это моя жизнь. Но мне постоянно приходится отбиваться, от-брыкиваться от постулатов объективного мира. А так как он везде, то я машу руками направо и налево. Самым сложным невозможным для меня являются фактор деления человечества на добрых и злых. Это напряжение вызывает во мне отвращение и нелюбовь. Что движет мной, когда я делюсь с Вами всем, чем живу. Одиночество. Потребность его преодолеть. Одиночество – это самодо-вольное самолюбование собой, и там кто можем этим жить наверняка болен. Я болен тем, что однажды это впустил в себя модным девизом 20 века – личность. Этот призыв обрести себя, породил концепцию эго и разобщенности среди лю-дей. Это отстраненность вытекла в непонимание друг друга, и нелюбовь. Это возникшая пустота в пространстве узаконила бесчинства и разгул интеллекта и инстинктов, и усыпила душу. От которых она ушла совсем. Скитаясь, ушла в лучшие миры. Вернулась к Богу. Исследования человека не дали ничего, ведь жизнь возникает не внутри человека, а между людьми. Видимо отсюда моя тяга к дионесийскому сближению, как единственной формы жизни в любви.
Но сегодня этого боятся. Я получаю новые и новые отказы. Но это не жут-ко, как сны, которые превращаются кошмары. Покой. Потерян теперь везде. Но надо оставаться мужественным. И хоть женственность во мне, которой дорожу как источником творчества и любви, но без мужского она перестанет жить. Сон наполняется работой, светлое и темное борются. Я влияю на ход их борьбы и светлое побеждает. Если это удалось совершить во мне. Скоро получится и в действительности. И вот первое успокоение, не полное, но для писателя этого довольно – «Это интересно, но, к сожалению, вы предложили киноповести и это наверно больше для киностудии.»
-Это скорей предложенная мной форма, как способ сегодняшнего мышления.
-Это очень интересно, но, к сожалению, это не наш формат.
Дважды использования слова «сожалею» означает или действительное со-жаление или настойчивый отказ.
Остается, понять правду по интонации, и здесь мое сердце готово принять любую ложь, после долгого ожесточения. После долгих надежд и тревог.

**
Моя душа пугается и прячется в мое тело глубоко, выглядывая оттуда тре-вожными глазами.

Наш Юшечкин вновь впал в глубокий сон, когда получил отказ от действи-тельности. Но спит ли душа во сне или наоборот просыпается. А в действитель-ности засыпает. И если действительность столь неинтересна для души. То стоит ли ее воспринимать, как ту реальность, которую можно назвать жизнью, где есть, то, что может стать вечностью. Но она возможна, если душу примут как единственного посредника с Вечным. И, слава Богу, верующим в него, это об-легчает им жизнь. И хорошо Юшечкин и принадлежит к ним. А я продолжаю портить себе жизнь, попыткой привить творчество окружающему миру и вряд ли мне будет за это награда на небесах, как собственно и сейчас не земле. Я сам не могу понять, почему я это делаю, может быть, потому что однажды поверил одному человеку. Юшечкину было проще: его наивная вера была светла и при-митивна, поэтому, когда возникали жизненные проблемы он всегда обращался к Богу, как ребенок к Отцу.

Сильно сырело. Юшечкин шел по тротуару, и все думал о том, какая ог-ромная пропасть встала между ним и окружающим его миром. Вроде бы все тоже, но при этом все вызывает дивную боль и страшный развал ощущений, мыслей и чувств. Словно от удара некой невидимой кувалды, которая носится за ним по воздуху, и стоит ему взглянуть на то, что его окружает, она обруши-вается, мгновенно разбивая все существо. Только щепки летят. И по этим щеп-кам можно было судить какой Юшечкин был секунду назад. Вот кусочек неж-ности, вот осколок интеллекта, в нем даже можно на мгновение увидеть что-то, что может привести в восторг, даже с некоторым намеком на прозрение; а вот и брызги страсти былой, их вообще невозможно разглядеть, кроме фейер-верка искр, после которых чернота еще черней. Хоть глаз выколи, а надо идти, надо жить все равно, хоть и не знаешь зачем., но надо почему то, почему неиз-вестно. До следующего распада. И может быть весь смысл в этом распаде. В этом странном мистическом акте освобождения от всего и в том числе от себя.
Юшечкин очень хорошо помнил, это удивительное чувство, когда тебя нет, а есть все. И ради этого чуда, он легко освобождался от себя, эгоцентричного, амбициозного, желающего власти и больше ничего. Когда от этого всего осво-бождаешься. Любовь растекается по всему телу и изливается на все что тебя ок-ружает. Но так случилось, что с некоторых пор это чувство оставила Юшечкина по непонятной причине и теперь его «я» торжествовало и, торжествуя, умирала. Умирала она в своей отщепленности от общего. Чем тверже и целостней стано-вилось «я» тем сильней и драматичней становились отношения с внешним ми-ром, тем нетерпимей они жили по отношению друг другу, тем страшней и тра-гичней был их контакт. Причиной подобного явления характеризовалось углуб-ление Юшечкина в одном аспекте и потери объединяющего фактора. Чем более он погружался в найденную им тему познания, тем замкнутей и отстраненной становилось его мышление. Тем уже и индивидуальнее. Все, что было соприча-стно этой теме имело целостный характер, а все что не касалось, как ему каза-лось, отвергалось. Такой ход, безусловно, дает хороший ход механизма объеди-нения как художник пишущий малый формат. Так и потеря всего другого, что в полной мере называется жизнь. Когда интроверт пересиливает экстраверта, то-гда и возникает первая конфликтная ситуация в последствии приводящая к вы-шеуказанному.
Безусловно, теперь Юшечкин с любовью вспоминал свое прежнее экстра-вертивное состояние и вновь стремился к нему, как, будучи в нем желал обрес-ти то, что имел сегодня.
Общее целое не приемлет подобные ситуации. Отшельникам полагается всегда изгойство, собственно то, что сами и хотят. Но наступает момент, когда они остро нуждаются друг в друге. Для Юшечкина это излить свою глубину и слиться с еденным, для мира это заполнить возникшую пустоту и принять в се-бя эту глубину, которой сама не обладает в силу поверхностной широты. Но кто способен направить их друг к другу, преодолев разрыв и найти формулу их не-обходимости друг в друге и объединенья. Кто может сказать, что спасет только любовь и ее примиримое качество, при этой чувствительной окраске есть еще важное зерно целесообразности. Тема восстановления утерянных ценностей че-ловека глубока и искренна. Она дает приближение к полноте существования и радости цельности жизни, из которых вытекает состояние счастья, и чувства любви ко всему что окружает. Но сокровище это спряталось глубоко внутри че-ловека, и сколько бы Юшечкин, бедный, бедный, не вынимал его на свет, оно вновь убегает их мира подчиненного своей не человечностью. Это сокровище – душа, и выйдет она сама добровольно, когда мир будет на грани смерти и ново-го рождения.
В народе этот путь называют бегство от реальности. Но на самом деле это обретение реальности, точнее ее проблемы и нахождение ее решения. Это уже не простое существование на плаву, это обретение жизни всей в себе со всеми радостями и горестями.
Те, кто бегут в реальность «на плаву», на самом деле бегут от себя, и, обре-тая мир, теряют способность его творить. Ибо творить мир можно только через себя.
И вот тут возникают ножницы, на одном лезвии существующая жизнь, на другом лезвии созидающая жизнь, и что выйдет из этого кроя не знает никто. Но скорей всего будет возникать то, что было отогнуто по недоразумению, либо по этому же принципу утерянного или разрушенного.
Русский народ обрел свободу, о которой мечтал и стал рабом мировой по-литики, освободившись от замкнутости, он вкусил холодное яблоко мирового сообщества и подавился рационализмом. Глаза выпучились, и дышать стало не выносимо. Словно в царстве Снежной Королевы вокруг обступали льды и фор-мулы: как жить, как строить, как создавать. Важная и нужная вещь зима, дай Бог, что она принесет весной новую жизнь.
Даст ли отшельничество, кроме обретения самого себя? Страна была ото-рвана от мира, но как глубоко развивало христианскую тему. Но вот типичный пример, как и человек, она подверглась мощному прессу извне и разрушилась. Как разрушается одиноко стоящее дерево от своего одиночества, между тем как лес гниет, и рождается вновь из гнили.
**
Россия была на грани нервного срыва. Стояла осень. Юшечкин смотрел в ночной потолок, лежа на диване. Справа посапывала супруга. Кот, спрятанный хозяином в шкаф, притих. Юшечкин усиленно думал. Что-то не ладилось ни в одном из его начинаний. Где-то была зарыта причина его неудач. Мысли порха-ли ночными мотыльками и не желали спускаться на безволосую голову Юшеч-кина. Она не притягивала их, ни формой. Ни содержанием. Ко всему прочему она была нервная и мотылялась по подушке.
Если принять во внимание косноязычность, с которой она пыталась, объяс-нится с окружающим миром, то вполне можно допустить что изложение мыслей было затрудненно глубоким прочувствованием темы и полной возможностью выразить свои чувствования. Вот пример: Дух всегда направлен на разрушение формы для освобождения себя. Причина – развивающийся Дух в неразвиваю-щейся форме – зрелость. В детстве пока форма растет Дух растет вместе с ним. В зрелом возрасте форма останавливается, а дух растет и разрывает форму. Да-лее пробуждается душа и созидает для Духа новую материю. Отсюда можно определить, что вечное развитие Духа толкает Душу на вечное творчество. Веч-ность материи заключена в постоянном изменении. Как природа, умирая, об-новляет себя. Это портрет вечности: постоянное развитие энергии Духа и сози-дательной силы Души, и трансформируется и, изменяясь, форма, следует за объемом Духа в пространстве Космоса и превращение Космоса в Единый Дом. Действительность определяет движение Духа, качество Души и определяет форму существования.
Остановка в развитии определяет смерть, смерть без рождения и соедине-ния, и потому Бог сделал женщину из мужчины, то есть душу из духа.
Вот это все Юшечкин пытался выразить окружающему миру. Но время, в котором жил мир, было поистине странным и загадочным. Одновременно раз-рушая прежне ценности, создавало новые, но какие еще было неизвестно. Слов-но призрачная пустота и невидимая темнота окутала жизнь. Хаос, о котором сказал ему Маэстро, стало очевидным портретом современности. Т.е. состояни-ем человечества, практично развивающимся по поверхности осознания жизни, без выявления идеи, чистое техничество качество привело к абсурду и разроз-ненному дисгармоничному существованию единиц, связанных лишь практич-ной функцией выживания.
Я сам испытал это однажды на себе, когда был вовлечен в практическое осуществление идеи, что привело ее во внешнем мире к расщеплению и распа-ду, потери целостного сознания, а чувственность к фактору физической необхо-димости. Сумбурность и бессвязность, на этом этапе я еще пытался объединить их на основе традиционных клеше, которые в следствии не только убили их, но подвергли меня к отказу от них, как потерявшие кровь и энергию. Они превра-тились в винтики большого механизма под названием социум. Любовью здесь уже и не пахло, необходимость заменило свободу и породило авторитеты и со-подчиненность им. Бог стал властителем и судьей, а сам я его раб и исполнитель его воли. Религия общепринятого значения. Я описал это ране в романе и не-скольких рассказах.
Но Бог это все-таки творец. Творец свободной воли, и он воистину пробуж-дает Дух сопротивления против мертвого режима.. И человеческий дух как то-ждественное равенство ему следует только ему известным путем, разрушая об-щепринятые ценности. Вот здесь то и раскрывается таинство Божьего Промыс-ла, в котором каждый человеческий дух не ведает что творит, а в целом ведает только Бог. И здесь когда человек становиться частью Единого тела, это тело действительно мистическое, ибо незримо как сам Бог и организованно им, в от-личии от зримого мира организованного человеческим авторитетом – сильной рукой диктатора. И если есть выбор пути – то для меня путь к Богу, это незри-мый, но ощущаемый, даже мыслью, путь.
Чехов, вкладывая себя во внутренний мир своих героев, сам высвобождался от него. Он уходил от обособленного мира интеллигента, как от замкнутого пространства и поднимался над миром. Но далее в высь его не влекло, он боялся потерять чувственность, и потому повиснув между небом и землей, он не при-знавал ни Бога, ни дьявола, а только парил над человечеством смеясь и страдая, боясь прикоснуться к земле, чтоб в ней не завязнуть, оставаясь всем (в виде ат-мосферы) и ничем (в виде бездушности).
Нитше, как и Чехов, взлетел над действительностью, разорвав с ней все свя-зи, взгляд в лицо ей. И пришел в страшный ужас – лицо Гаргоны. Хаос змей трущихся друг о друга, но мужество порой равно великой глупости, весь геро-изм его, как стоицизм Чехова, привел его к той же трагедии что и римляне, без очищения и катарсиса, с одним лишь мгновением обнаруженной надежды на дне Граалевой Чаши, которая в мгновения ока, как только обнажилась, исчезла, не оставив и следа.
Случилось так, жизнь на земле поменялась. И человеческий дух, и челове-ческие души, остались существовать и осваивать новую форму.
Юшечкину не надо было взлетать, он уже прилетел. Он поставил для себя задачу постигнуть природу человека. Дух и Душа ему были ясны, а материя и ее собственная жизнь, была загадкой. С тех пор как культура соединилась с циви-лизацией, и стала служить кесарю. Был разрушен последний мостик. Соеди-няющий человечество с Всевышним. Предпринимательство, предначертанное как творческое созидающее начало через несколько лет превратилось в большой рынок и торгашество. Как то было с коммунизмом, французской революцией, ренессансом. Словно все что попадает в этот мир – все подвергается порче. «Блажен хранящий одежду свою» и блаженны духом все принимающие на ве-ру. Она зашита и прикраса, они безвинны, хоть совершали много ошибок, ибо оправданны верой. Их признали небеса.
Зрячие и знающие остались на земле, их оправдание теперь в делах.
Мне не нужно было оставаться на земле. Но было интересно. И вот я здесь. В мире производителей и делателей. Кто-то писал о городе Мастеров, как вели-кой прекрасной мечте, не дай Бог этому выдумщику здесь оказаться. Быть мас-тером – это наказание, это гнет ремесла, это отсутствие вдохновения, прозре-ния, открытия, это делание, делание. Делание. Ты превращаешься в токарный или гончарный станок с разумом и чувствами. Все теперь подчиненно результа-ту – плоды деятельности. Материя. Метафизика. Дух во материя. Целая фило-софия. Смысл жизни. Больше и лучше. Ты раб своего ремесла. Ты пестик в ма-шине творения, ты станешь Ничто, если сделаешь плохо. Ты все равно станешь скоро Ничто, но пока ты что-то держишь на мгновение – обеими руками, пока есть что держать, потом будет ничто. Потом бездна, а сейчас ты имеешь, улав-ливаешь разницу. Ты держишь мгновенье. Ты велик в своей силе, ты держишь жизнь. Потом ты будешь, правда, не иметь, и что-то странное и непонятное, не-ощутимое и нематериальное, невидимое и призрачное – несуществующее. Это страшно, ведь еще секунду назад ты существовал. Так казалось…
Американский образ жизни на русском народе. Имидж успешного продви-нутого карьериста профессионала не проникающий в проблему по широким охватом и практичности. Древнерусский образ мученика, с углубленным созна-нием, экзальтированной душой, непрактичный, берущий все проблемы на себя, гнущийся от тяжести непосильной ноши – сегодня отвержен. По американскому инфантильному мышлению он наделен сумасшествием, неудачником и отбро-сом общества. Древние говорили: если в городе нет юродивого, этот город ожи-дает беда. Сегодня вся страна отвергла его. И если кто-то не возьмет на себя, то бремя, много людей погибнет. Я беру это на себя. (вставка)
**
После первой встречи Юшечкина с Маэстро, началось долгожданное углуб-ление сознания. Юшечкин освободился от влияний мечущегося мира и углу-бился в себя, обретя тишину и умиротворение. Юшечкин вновь стал мной, как когда-то я стал Юшечкиным, чтоб проще донести людям свое открытие пути к Богу. Но не в той форме, или этой, ни даже в творческом пути моего Маэстро мне не удалось это сделать. Мир так и остался глух и отвергаем все, что я ему предлагал. То от своей замкнутости то Всевышнего, то от распыленного ослеп-ления от Преметеевской вспышки. Он не хотел и не мог Его принять в его под-линном виде – громадный пласт истории, словно стена отгораживала его от не-го. Мне ничего не оставалась, как в одиночку вернутся к Нему. Мне было стыд-но и совестливо, что я не справился с поручением, данным мне – восстановить мост. Я не нашел ни слов, ни действий, ни поступков, ни образов чтоб его вос-произвести. Я стоял перед Всевышним со склоненной головой и слезы отчаяния лились из глаз. Мир погибал, и я не мог ему помочь, как и не смог снять печаль с лица Бога. Все что Он сотворил, теперь предстояло стереть с лица земли, и начать все заново. Было ли облегчением от мысли, что в новом творении может не повториться? – было. Но было и бесконечно жаль нескольких лет жизни. Но оборачиваться было нельзя.
Оборачиваться было нельзя в мире, где каждый день приходилось носить маску, чтоб защитить ею душу, чтоб не усыплять ее на жестком ветру, чтоб она могла творить и любить.
Дом фотографа снял это заклятье. Природа отзывалась в душе, как мать в ребенке. Доверие и чувство допущенности. Я не отдался безумному миру попу-ляризации, где теряют все вплоть до чувств, я остаюсь с природой и миром чу-десных духов посылаемых мне, миром прошлых героев искусства.
**
Я протирал глаза спросонья и не понимал еще кто передо мной. Тонкая фи-гура, светлые волосы, влажные глаза. Я понял это, явилось то, что я боялся, вернее я этого желал, но не представлял, как она будет существовать в моей се-годняшней реальности. Эта была любовь. А моя реальность — призрак рацио-нальных движений. Пока я суетился с приготовлением кофе и промыванием глаз в ванной комнате, она не спускала с меня глаз и какой-то невероятной во-лей сдерживала слезы. Я обнял ее. Она трепыхнулась и замерла. Я ужаснулся – какой путь она проделала, чтобы увидеть меня. Я был безумно обрадован, но продолжал бояться, как решить проблему моего существования. Я еще не знал на долго ли она ко мне, но где-то уже понимал, что у нас есть только один шанс – кратковременное приключение. Я читал в ее глазах жажду поцелуев и нежно-сти. Она с жаром подставляла себя и отталкивала, ссылаясь на скоропостиж-ность. Ей хотелось и отдастся и закрепить уверенность, что это не просто глупая интрига, а, пусть безумная, но все-таки искреннее чувство. Я стал много гово-рить, давая понять, что эта глупость великая мудрость горячего сердца, перед которой нет преград. Я рассказывал ей свою жизнь, как однажды расколол свое существование на реальное и ирреальное, как сделал это ради того чтоб сохра-нить ее в своем сердце. Я пытался всеми силами, но понимал, что все это от моего малодушия, которое сам оправдывал как нежность и трепетность кото-рыми дорожил.
Суетливо пытаясь объяснить, почему я так живу, я чувствовал, как вся му-дость-немудрость стекает с меня как ледяное покрывало. Как воск, обнажаю-щий фитиль, по которому бежит огонь. И, о Господи, если б не было этого вос-ка, я бы и не горел. Я бы сгорал за мгновение ока. Вначале я сыграл, и хорошо, что это я умею; фантастическое начало во мне спасло неожиданность встречи, а эмоциональная чувственность подняло настроение. Хорошо, что я не обладаю рационализмом, иначе бы все испортил…
**
Я ангел. Вот уже как семь лет я живу на земле. Пять лет, я скитался в оди-ночестве, сейчас живу с девушкой. Очень внимательной и не требовательной. Я тунеядец и не могу, приспособится к окружающему миру. Вот уже как пять лет, я живу (сложно сказать что живу, но наверно живу) в большом городе, его на-зывают столицей. Я пытался постичь человеческую жизнь и их свободную во-лю, о которой они говорят. Волю свободную от Бога, от целого и Единого, че-ловеческое существование – автономию. Но если вне Бога, значит, там проти-воположность и значит это…
**
Я человек. Я отбрыкиваюсь от Бога и от дьявола. Я стремлюсь создать свою независимую страну. И я ее создаю, но я в ней один. И те, кто попадают туда, тоже становятся свободными, но там же и свободными друг от друга. Создадут-ся ли ценности объединяющие их? И будут ли они любить друг друга, так как им хочется. Пока одиночество. Пока пустота. Я сжигаю себя в пустоту со сла-бой надеждой на создание вокруг себя того мира, который у меня внутри, я концентрирую воздух вокруг себя и образую углекислую защиту. Я медленно, но постепенно создаю на себе жизнь. Словно рыба-кит я взял на себя это бремя. Я мог быть свободным от него, но в свободе нет любви. Любовь рождается из свободы и создает привязанности. Любовь материальна, она творит жизнь те-лесную. Она женщина, из духа мужчины, рождает жизнь. Но мало ее создать, надо ее еще развивать.
И вот я исключен из целого, но что-то меня тянет к людям. Эта тяга превра-тилась в муку, в безответственность. Все что я не делаю для них – отвергается. Надо прекратить это, надо разорвать эту мучительную нить, как нерв из зуба. Надо освободиться и жить своею жизнью.
Но я хочу понять, что тянет меня к ним. Что заложено в не признании? Ущемленное самолюбие, отвержение тебя как ценности, нелюбовь?
Отверженный.
Меня связывает одно с человеческим миром – пуповина – через нее я питаю свою надежду на дионисийское состояние души, маленькое тщеславное чувство успеха и внимания. Материнскую заботу одного большого чрева, быть кем-то в этом мире. И не быть собой или стать диктатором или лжецом, лицемером, ханжой и еще тысячами лиц. Я тянусь в этот мир, потому что в своем мне оди-ноко. Я отринул в нем бога и дьявола, я отринул их ради возлюбленной, но она принадлежит человеческому миру и я, уныло следую за ней. Весь напряженный, получающий отказы, униженный, я тащусь в этот мир, только чтобы быть с ней. Мой эксперимент затянулся. Я потерял идею, я уже не знаю, что исследую и что смотрю. Я цепляюсь за мельчайшую возможность здесь остаться и уже не знаю зачем. Я готов здесь умереть и не знаю во имя чего. Я знаю, что это ничего не даст, но все равно делаю. Я ослеп и нет сил на прозрение.
Прозреть это, значит, разорвал эту пуповину, эти щупальца осьминога, со-сущего из меня жизнь. Это восстать и бороться, это умирать и знать за что. Это отвергнуть упоение тайной жизни и увидеть свет. Это вступить на путь вечной жизни. Это вспороть брюхо священного животного и выпустить оттуда род людской на холодный ветер ясности. Это разрушить все, чем жили люди, и ввергнуть их в созидание новой жизни. Но они вновь создадут священное пузо и будут его кормить своими детьми и стариками, будут поддерживать в нем веч-ную жизнь. Они знают только такую вечность. Они назвали ее историей челове-чества и не хотят другой. Этим жили их отцы и для детей они желают то, что проверенно временем. Время для них одеяло теплое и пушистое. Сорвать его, значит погибнуть. Сорвать его значит ожить другой тайной, а они еще эту не постигли. И не постигнут, она бездонна. Это бездна и все что в нее попадает, поглощается и уже не возвращается. Черная дыра куда провалившись, ты исче-заешь. Это темнота, через которую ты вылетаешь к звездам. Задний проход. Пук. И ты летишь. Блям и ты падаешь.
Я вспарываю живот, священное животное орет, освобождает и с неутолен-ным голодом. Теперь оно надолго не обретет минуты сытости, все будет выва-ливаться через эту дыру: люди, машины, города. Она будет поглощать, но ниче-го не будет задерживаться. Пока не затянется рана. А пока можно видеть звезды и даже стремится к ним. Скоро я сброшу с себя человека и отправлюсь домой. Вот змеи, хранители дверей меня окружили. Переход будет не больным, их яд успокаивающий. Здравствуй, долгожданная смерть.

Эпилог.
Юшечкин умер. Аминь ему. Был человек и не стало. Никто и не заметил. А был ли он? – скажет кто-то, и что он сделал. Вот весь призыв цивилизации: быть и делать. А «есть» и «существовать» это паразитическое, древнеархаиче-ское, азиатское. Прогрессирующий человек – творит – в этом его жизнь, он тво-рец, он Бог, и какое ему дело до того, кто иначе идет по земле. Для того, кто ра-дуется солнцу, а не высчитывает его лучшие худшие фазы, смотрит на траву, а не как на пищу или производитель кислорода. Он потребитель жизни на земле, а не ее производитель. Он ребенок. Верящий и любящий того, кто все это создал.
Однажды и Маэстро устанет опровергать небесное, но умереть ему не да-дут. Его душа всегда будет жить в нотах и по ним будут трынькать, а он стра-дать. И никогда он не увидит Бога, а навсегда останется среди людей, в муках от своего содеянного, от своей любви и пороков. Всегда распинаем подобостраст-ными потомками. Вот это ад. Каждому новому поколению жужжать, что так иг-рать нельзя и диктовать розгами свое старческое исступление. Порой уже не слыша звука.
А рай за теми, кого ничто не держит на земле. Ни подвигов, ни плодов. О, бедный наш Христос! Какая же мука видеть это и продолжать нести свой крест!
**
Земная любовь смотрела на меня ошарашено и с очень больным выражени-ем на лице, словно я вызвал у нее зубную боль. Слезы стояли на глазах. А я прыгал перед ней в каком-то диком танце.
Смерть вновь подошла ко мне за танцем. Теперь она несла освобожденье. Скоро я буду дома. Скоро я оставлю мир атеизма и циников. Больше мне не че-го здесь быть. Все мои подвиги оказались смешными и безрезультатными. Мне будет стыдно вот так стоят перед Всевышним. Но я сделал все что мог..
-Хаос. – сказал Маэстро.
-Новая жизнь. – улыбнулся Юшечкин, и они расстались.
Если божественное проведенье, судьба, Божественный промысел предлага-ют тебе от себя ситуацию, с каким-то тайным знаком для твоей жизни, то ее можно либо принимать или не принимать, верить или не верить, и чуть пости-гать ее умом и сердцем, но раскрыть ее до конца возможно лишь невероятным прозрением.
Я еду в трамвае, у меня еще есть надежда быть услышанным и принятым. Выпал первый снег. На обочине, очень оживленной дороги, лежит сбитая циви-лизацией кошка. Она окоченела, лапы торчат вверх, снег припорошил раскры-тые от ужаса глаза. Это я. Мой мир, попытавшийся соединится с окружающим миром. Он выскочил в самую гущу движения, и машина индустрии не заметила его. Ему не нужно было туда выскакивать. Ему нужно было найти тротуар, до-рогу людей. Может я и был на ней. Но решил перейти на другой тротуар, и пе-решел не в нужном месте. Я нарушил правила перехода. По своей неограни-ченной свободе, и доверчивости что в цивилизованном мире значится как глу-пость, по своей невнимательности к окружению и самоуверенности что другие проявят внимание, я попал под колеса. Цивилизация занята собой, у нее есть цель и надо многое успеть, то, что попадается по пути и не очень нужно, лучше смести. Ведь остановка смерти подобна. Время, за которым надо угнаться, с ко-торым надо идти в ногу, иначе ничего не успеешь, ничего не будешь иметь. Вы-летишь вон и окажешься на обочине, вне жизни, вне существования.
Я лежал на обочине. Я ощущал стихающее сердце, и приближающуюся машину. Долгожданную. Я остывал, и меня ничего не волновало. Я видел при-ближающийся свет и искомое счастье покоя. Я не знал, что так просто можно обрести блаженство. Мое тело осталось там, вызывая омерзение и сострадание. Это мой успех.
Я взял это на себя.
**
Я взял на себя новый дефицит во времени. Я – герой любовник. Свобод-ный, дающий радость на мгновение. Короткую историю жизни полную неверо-ятного волшебства. Страсти и волшебство. Переплавку всех прежних ценностей и полное обновление жизни. Вновь пробудилось чувство влюбленности во все что окружает, и все расцвело. Заискрилось, заиграло. Свобода в семени вырва-лась наружу и легко носило новое чувство, касаясь всего, что на пути, волшеб-ством своего превращения. Жизнь стала прекрасна. Люди, встречаясь, улыба-лись и предлагали дорогу. Грудь вздохнула полными мехами и раздувала огонь в сердце. Прорыв, прорыв. Если один человек этим заинтересовался, значит, дальше цепная реакция. Мы проникаем в мир через одного человека, словно че-рез дверь. Мы проникаем в вечность через тех, кто там, мы проникаем в Царст-во Божье через Христа.
Прежняя жизнь сопротивляется. Рационально построенная, ясная, четкая, она обрастает тысячами капилляров и сетью нервных окончаний, путающих и петляющих первичную идею, превращая ее в невидимую структуру. То, к чему я когда-то стремился и, наконец, обрел, потеряла самоценность без живитель-ных соков вторичности, без ее непредсказуемых поворотов, без неожиданных встреч на перепутье.
Каждому времени свое исчисление. Каждому шагу свое назначение. Нет поэтапности, нет взаимодействия, все одномоментно, все …………- вертикаль с небесами. О, счастье, иметь с ними связь.
Боюсь ли я теперь мечтать? – О, нет. Теперь я полностью в мире представ-лений. Какая свобода! Все возможно, все доступно. И нет границ. Идеи настоя-лись и падали каплями вниз. Мистическое соучастие наступает с разрешения Свыше. Я, наконец, обрел то, что не хватало. А именно – третьего присутствия. Ах, если б я жил на Востоке, оно могло бы стать жизнью, а так для меня запад-ного человека, это маленькое чудачество, отдушие в дохлой цивилизации. Это то, что вернул человечеству Христа – радость ощущения себя. И чем ближе я приближаюсь к миру, тем сильнее ощущаю себя и потерю себя.
Потеплело.
**
Черный город. Мы бегаем по дешевым ларькам, разбросанным вдоль доро-ги, близ метро и предлагаем женские платья, сшитые знакомым модельером. У моей знакомой вообще нет денег, а я изжигало у своей любимой. У нас не берут. Дорого. И плюс ко всему прочему торговки – женщины приезжие, с минималь-ной зарплатой и большими затратами на жилье.
**
На страну вновь надвинулся новый порядок. На смену государственности пришел рынок и вновь организовался в государственность. Жизнь то созида-лась, то разрушалась от мелочных сор и пустых обид. Я по-прежнему оставался странником на этой земле, но внутренне я чувствовал все человечество и каж-дого человека. Хоть многое из прошлого притупилось, но многое и обостри-лось. В силу возрастающей терпимости это, проникая в кровь, бродило в арте-риях, венах, наполняя мышцы внутренним не разжимающимся напряжением и сонной внешней вялостью. Внешнее бездействие при внутренней напряженно-сти. Если кто-то назвал это духовной жизнью тот мало ошибся, но и много не угадал. Все напряжения воли, это, безусловно, движения в Богу, но не расслаб-ленность — их порок. У Бога, как и у человека, есть предел, а дурная бесконеч-ность бессмертие Кощея. Живой Бог, как и человек, смертен, только смерть иначе воспринимает. Я пишу эти ереси и дай Бог, если они проломят кость во лбу.
**
Забытый зонтик. Забытые книги. Забытые люди. Забытые мысли. Белое пятно в голове. Черная дыра в сердце. Сквозняк. Все предоставлено ветру. Его свобода – моя подчиненность. Жизнь парусника. Небольшие остановки – паузы смерти – у какого либо принципа человека. У какого-нибудь знака. Все осталь-ное мой роман, мое писательство. Изображение волны, глубины под ним, тяже-лого неба над. Пляшущее солнце лишь иногда и до одубения просоленное лицо, маска путешественника. Забрало для трепетного вдохновения. И несколько ритмов, метафор. Все лишено смысла и все наполнено им. Угадывание. Чуть ка-саясь. Чуть дыша, боясь спугнуть. Вой сирены, крик птицы. Рокот, рокот, ро-кот… Привычная качка. Ее так не хватало на суше, что ноги невольно раздвига-ли кустарник. Можно ли верить деревьям, скрывающим пулю. Не нужно. В за-конах леса смерть. Ради собственной жизни. Море мое – сердце мое.
**
Страна осваивала пространство свободы. Но может ли Россия с ее женст-венной природой души, с ее самоотверженной любовью, рабской привязанно-стью, подчиненностью к власти, потребностью «женщины» к зависимости, при-нять свободу?
Свобода для нее оборачивается распутством, растлением. Она способна только рожать. Она способна только выбирать, и этому отдавать. Она не спо-собна свободно существовать, творить. Она отдает свою свободную волю авто-ритету. Она держится за любовь и не хочет обретать стремление к власти. Страх перед жестокостью порядка, переносит это качество на викинга, француза. Немца, американца. Она предчувствует свое предназначение.
Я сам глубоко чувствовал его, но видел лишь неясные очертания. Я сам принял рабство необходимости, но не на чувственной основе любви, сколь по открывшей способности писать. Это иная необходимость подтолкнула меня на принятие домашнего уюта, милой клетки, мягкой тюрьмы. Только здесь я мог глубоко погружаться в себя и постигать человеческую природу, только здесь я был защищен от внешних воздействий гибнущего мира, только здесь я мог под-готовить себя к вечности. Не запер ли себя Демокрит в подземелье, монах в пе-щере, Лермонтов в изгнании, Бродский в провинции, Россия в железном занаве-се?
Коллективное монашество распалось, явилось индивидуальное. И меня ждет выход на свет, к людям, человечеству, и Россия выйдет на новый Рубикон.
**
Я по-прежнему бегаю со своими сценариями по киностудиям. И по преж-нему мне отвечают, что это зрителю не надо, что кино должно быть сюжетным, что в искусстве есть установленные правила, и что вообще сегодня спрос на другое. И у меня все больше поднимается внутри бунт. Я уже не способен с ним совладать. Он становится сильнее меня, и вырывается наружу. Разве есть у художника канон, по которому он будет писать действительность? Или он ста-вит вопрос угодить зрителю? Где же честность и искренность? Где прорыв сквозь закупорку сознания? Я бешусь и знаю что мой гнев справедлив. Ведь ко-гда страна, потеряв свои прежние ценности, обращается за чужими от автори-тетной страны, вместо того чтобы создавать свои, как тут не взорваться! Но они оправдываются, что на русскую тему нет денег, а на «ихнюю» — они же и платят. Вот так и порождается рабство и исчезновение собственной культуры. Я замол-каю. Мне остается спасать только себя.
Искусство для большинства, как и «власть народу» в 17 г. Можно сказать, что сегодняшняя демократия тот же коммунизм с новым лицом. Ширпотреб стал нормой, стал правилом, идеологией, даже у тех, кто боролся против него. Они смирились. Они приняли ее как неизбежность, как танк, под который либо ложится, либо залазить на него. Выживать – стал лозунгом не смотря ни на ка-кие даже свои самые сокровенные мысли. Ширпотреб стал настоящим искусст-вом. Его настоящесть определилась как любовь публики. Популярность экви-валентом талантливости. Власть общественности, власть большинства, власть толпы. «Искусство принадлежит народу» – сбылось предназначение страшного модерниста. Сделать шаг в это направлении, все равно, что подписать договор с дьяволом. И если кто-то давно сказал, что «наступит время, когда даже избран-ные падут..», то видимо оно настало.
«И все добрые будут убиты»
Доброта нынче редкость. Как и всегда – скажет кто-то. Но сегодня – ска-жу я вам – это как-то особенно. Я не знаю как-то было раньше, но нынче потря-сающе мало. А точнее видимости его много, а искренней доброты, бескорыст-ности, днем с огнем не найдешь. Вместе с рыночными отношениями, расчет за-крался даже в самые заповедные уголки души. Если когда-то расчет был дико-винкой, на которую сбегались со всей округе поглазеть. Некоторые драматурги описывали это как небывалое явление и главную «изюминку» пьесы, то сегодня это становится нормой жизни, самой жизнью и воспринимается как само собой разумеющееся. Разумная душа стала расчетливой душой. Спонтанности и не-предсказуемости нет. Есть компьютизирование и четко построенные отноше-ния между людьми. У них все «под контролем». Всякое проявление эмоции, свободной воли воспринимается как вирус и лечится под сильным наркозом, вырезая что-то в голове. А именно лобные доли, отвечающие за человечность. Личное – это вредно. Это то, что разрушает общественный механизм поведения. Это внесет сбой нового, не запланированного, и компьютер лопается. А ведь люди только наладили машину…
В метро врывается женщина с полными сумками, она ничего не видит, она устремлена на материальное состояние. Входит ученный, наступает мне на но-гу, не замечает — он разрабатывает принцип Высшего порядка Государственно-сти. Кучка молодежи весело пинают локтями, что мешает им у выхода, они смеются – зачем он здесь стоит, им ведь нужно выйти! Шикарная дама бросает на меня пронзительный взгляд – я слишком прислонился с ней, выпуская моло-дежь, это уязвляет ее неприкосновенность на Олимпе красоты. Жирный воздух метро заволакивает мое сознание. Рука тянется в нагрудный карман за спаси-тельным блокнотом, и освобождающие душу из плена материальной возни, льются на чистоту бумаги буквы. Бумага стерпит все, но стерпит ли тот, кто ее прочтет? Я очень горюю за вас, мой друг читатель, что приходится это прогла-тывать. Я хотел бы ублажать вас милыми мотивами. Но однажды я выскочил из этой лжи-лести и никто меня туда не затянет – сахар – нос болота правопорядка. И даже если в этой глупости я буду выглядеть со стороны демонической лич-ностью – плевать – я свободен. А Бог решит..
**
Чем больше приникаешь в Бога, тем большая неизвестность охватывает те-бя со всех сторон и впереди, от этого внутренне напряжение увеличивается во сто крат, это концентрация Духа.
**
Я теку и изменяюсь. Те, кто встречает меня сегодня, не узнают во мне вче-рашнего. Я вижу их по-другому, и потому они меня видят другим. Когда меня-емся мы, меняется мир. Тогда все возможно. Все есть чудо. Тайна не умираю-щего явления.
Другие засуетились во внешних явлениях и потеряли внутреннее воспри-ятие. Потеряли жизнь. Те, кто не открыли в себе внутреннего человека, наблю-дал вещи и постиг угадыванием картину мира.
Все остались разными. Не смогли соединится, кроме внутреннего человека. Он способен постигать все из первоисточника.
**
-Расскажите сюжет?
Я остался недвижим.
-Ну, где же ваш сюжет?
-У меня его нет.
-Спасибо, что зашли.
**
моя философия, — увы! – нужна только мне одному.
**
я ничего не обрел, кроме себя. А это много.
**
Планета объята страхом. Пришло время, когда смерть стала большой радо-стью, как освобождение от невыносимых страданий. Я не брался пророчество-вать. Все было и так ясно. Остаются тихие капли за окном. Правительство усы-пляет народ, чтоб снять нервный стресс и предотвратить эмоциональные вспышки.
**
Я один. Это тихо. Я хожу по планете. Оставляя кусочки себя. Скоро я весь рассыплюсь по миру, — оставив его. До чертиков надоело!
Все наше состояние культуры подобно пиру во время чумы. Когда надвига-ется апокалипсис, народ усиленно развлекают и пытаются освободить от прав-ды сегодняшнего дня.
**
Состоялся разговор. Выяснили противоположности, а человек остался тай-ной.
**
Раньше страну называли Святая Русь, и все законы, действия, принципы ор-ганизовывались из Святости. Сегодня создают Великую страну, и все вращается вокруг величия. Потому и люди такие…
**
Темно. Правительство пудрит мозги, им важно создавать иллюзию силы и власти, оно боится народ, что вспыхнет мятеж,….еще и своих людей.
**
Все говорили о времени, о реабилитации после взрывов, но так и не очуха-лись. Я восстановил прежнюю пуповину с небом и обрел силы, задышал. Когда невозможно жить ни в себе, ни в мире, улетаешь на небо.
На земле стреляют. На каждом углу. Из-за угла, из кармана, в упор. Газ об-волакивает планету, у людей отказывает сознание, сердце, дыхание. Конфлик-тующие стороны стали состязаться в находчивости изобретательстве оружия убийства и антиубийства.
**
На мертвой планете, пришельцы с космоса нашли мой дневник, последними словами было: «Стоп!»
**
Выдержка из газеты:
«Власть одной страны желала всем другим странам показать свою мощь в военных действиях. Пожертвовать жизнью нескольких людей ради спокойствия множества и внешнего благополучия. Правительство допускало и допустило (провоцируя военные силы других, чтоб, подавив их, на весь мир провозгла-сить победу, которую не могли достичь другие. Война удобна, она показывает кто сильный, и кто должен быть у власти. Врага создают. Враг нужен.»
**
Маэстро:
-Вот тогда я решил уехать из страны, которая по-прежнему за лозунгами герой-ства, в борьбе за собственное величие, льет кровь простых людей. Я не хотел опьянятся мыслью о правомерности действий своего государства, и рукопле-скать ему, ослепленным собственным страхом, навязанным этим же правитель-ством. Патриотизм, окружавший и давивший меня своей слепотой, толкал и ме-ня принять сторону крови. Единодушный гнев против их «врагов» и единодуш-ный гнев «врагов» против их врагов. Со стороны, третьи лица молчали. И их молчание было поддержкой и одобрением этой войны. Она была для них эко-номически удобной и политически выгодной – посмеиваться над ними и чувст-вовать свое тайное величие и скрытую мудрость.
Третьи лица смеялись над псевдопатриотизмом, который им на руку, гордо-стью того или иного народа, на качестве которого можно играть, а главное не скучно – реальное шоу: Бабияне как один восстали против бебенцев, те в свою очередь, одев пояса смерти, восстали против бабиян. Началась новая папайская война. Непонятно ради чего и зачем. Пока народ радовался величию страны и бдительно проводил единодушную линию «защиты», правительство продолжа-ло линию развития своей силы и власти над людьми. Вскоре ослепление охва-тило всех, каждый уже не помнил первых аффектов и целиком сжившись с иде-ей своей убежденности, превратил ее в формулу спасения всей земли и ее зем-лян. Когда земля взорвалась и все предстали перед Богом, странно удивились за его холодное и сдержанное отношение.
**
Из документа:
-Нам всем придется измениться.
И Бабиания не только объявила, что будет мочить бебенцев в туалетах, но и объявила (бедную) Танию в поддержке террористов (представьте: террори-стам!) крича при этом, что не она, а ей объявили войну. Бабиания как всегда об-винила других, а не себя. Танцующий диктатор на экране говорил с вызовом, что готов пойти на все ради правды, приводя факты, он ловко поворачивал их в удобную сторону. С выявлением фактов, он бравил «правдой» скрывая ее саму. Из умерших сделали героев. Скованная еще прежними узами темноты, страна ослепла совсем.
**
От автора:
Мой первый роман был «Из темноты», третий будет «Из ослепления».
**
еще интересный факт:
На патриотическое шоу пришли любопытные – что может сегодня быть патриотичным? – под дулами автоматов, они стали демократами. Как только ав-томатов перестреляли, они стали убежденными патриотами. Когда часть из них умерло, они взбунтовались.
**
-Если тебя будут убивать, что ты будешь делать? – спросил фотограф Юшечки-на.

Ненужная вставка.
Ящик Пандоры.
Церковь. Идет утренняя служба. Здесь же маляры мажут стенку. Бабшки уби-рают свечки. Одна моет пол. Несколько прихожан. Кто-то стоит. Кто-то опустил голову, кто-то склонился. Один человек опустился на колени и яростно крестит-ся. Слыен его шепот: «Господи пошли,…» воск капает ему на руку. Старушка рядом : «Ты милок не того…»мужчина встает и бросает взгляд уходящему свя-щенику. Тот за собой дергает занавеску. Мужчина пятясь. Кланяясь, крестясь на все уходит.
На выходе лезет в карман. Бросает на ремонт храма, у паперти вновь лезет в карман – бросает нищему. Видит что нет машины у входа. Злится. Орет. Бро-сает в Церковь. Кричит на выбежавшего навстреч священика. Плюет на экону. Бабшки охают. Поп проклинает. Мужчина хватает казну. Выбегает ви-дит….Оборачивается к нищему и все высыпает ему. Падает на землю перед входом раздирая на себе рубаху. Катается на земле. К нему наклоняются поп и бабушки «Чур, чур. Во имя Иисуса»
Рядом проодила девушка и увидев это упада в обморок. Ее подхватил юноша.
-Ах. Я вам благодарна.
Он провожает ее. она опирается на его руку. По дороге он покупает ей цветы. Приглашает на ужин. Каждый рассказывает о своей судьбе. Танцуют. Из ресторана он ее провожает. У ее дома она приглашет зайти посмотреть ее кар-тины. Он просит ее раздется. Долго рассматривает ее тело. Касается ее, она не сопротивляется. Он пытается ею овладеть. Она споротивляется. Возникает борьба. Он побеждает. Насилует. Она плачет. Он избивает ее.
За столом близ дома. Сидят два друга. вышивают. Разговаривают о про-блемах философии. Азарт выявоения истины переходит в драку. Один бьет стекло.
-Вот тебе гад.
Вонзает его в другого. Садится рядом и плачет.
Часть третья.
Сценарий к будущему.
У окна сидит мужчина зрелых лет, но все его существо светится детской наив-ностью. Он смотрит в окно. В окне обычный пейзаж неба, леса, нескольких до-мов, немного полей, немного людей занятых обычной работой по хозяйству.

В дверях появляется молодая женщина в домашней одежде, она подходит в мужчине, проводит рукой по волосам и уходит в глубину комнаты. Мужчина встает и выходит из комнаты.

Молодая женщина выходит из глубины комнаты

За кухонным столом пьют чай с бутербродами почтальен, прижав к живо-ту сумку. Странник открыв рот, слушает что ему рассказывают, перед ним та-релка супа. Две женщины, одна по-старше хлопочет у плиты, вторая дочь шин-кует капусту и другие овощи прямо на стол перед лицом гостя. Идет рассказ о прошлом Героя. Дочь иногда…

И в доме начались невероятные происшествия. Кот взвизгнул и поднялся под потолок, кровать перместилаь к столу и стала хлебать щи из котелка.