Высота

Я стою на пьедестале. И думаю только о том, как бы с него не сверзнуться! Он покачивается и, кажется, что с каждой минутой всё больше и больше. Чёртова каменюка! Когда-то здесь был памятник тётечке с веслом. Теперь – мне. Лучше слезть от греха подальше, а то, если свалюсь, то некому будет собирать осколки. Так. Вниз не смотреть — лучше закрыть глаза. Сначала придётся встать на коленки. Больно-то как!.. Теперь ляжем на пузень и попытаемся дотянуться ногой до земли… Э-э-э-э… Ну, ещё чуть-чуть… Ну-у-у-у… Убрать язык внутрь. А то, если грохнусь – откушу нафиг! И будет больно… Ага! Вот и земля! Вторую ногу туда же… Чёрт, так и пузень можно расцарапать! И Сашка — страшный ревнивец — опять скажет что-нибудь противное, типа: «И кто же тебя поцарапал на этот раз?» Как будто, меня уже кто-то когда-то царапал! А-а-а-а… Теперь надо встать на всю ступню. Пятки, ау! Встала! Классное зрелище – вид сверху — на пьедестале лежат груди, из них растёт всклокоченная рыжая голова с дурацким хвостиком на затылке. Убрать груди. Отойти подальше. Отдышаться. Открыть глаза. Убедиться, что никто не видел этого позора.
А не надо было залазить на такую высоту!

Я стою у края скалы, нависающей над морем. И почему-то совсем не хочу летать. Странно. Всем хочется летать, а мне нет. И ещё я не хочу быть птицей. Что бы это значило? Кажется, человеку положено на роду хотеть птицею взмывать в небо и смотреть на землю с высоты? Впрочем, мне очень часто кажется всякая чушь.
Так хотелось посмотреть на морскую панораму с этой скалы, говорят, что отсюда можно увидеть не только Геленджик, но и дымку над Новороссийском… Не получается. Я очень боюсь высоты.

Я стою на эскалаторе, который везёт меня вниз и изо всех сил вцепляюсь в поручень. Мне приходится сдерживать неимоверное желание сесть на ступеньку, закрыть голову руками и не видеть, и не ощущать этого движения. Самая глубокая станция в Москве. Я живу в пяти минутах ходьбы от неё. И каждый день теряю по году жизни, опускаясь в её глубокие недра. А потом я буду стоять у стеночки на платформе, боясь подойти к краю, и ждать поезда. Я сяду в вагон последней и снова, и опять, и, как всегда, буду стоять всю дорогу. Не жалко. Пусть. Всё оттого, что я безумно боюсь высоты.

Прошло уже больше семнадцати лет с тех пор, как этот страх поселился во мне. Я ничего не могу с ним поделать. До того случая он был маленький. Совсем малюсенький…

Я еду к подруге. В метро час пик. И вдруг…

«Горим! Дымится! Прыгайте!»

Крики, казалось, несутся со всех сторон.

«Внизу – обрыв эскалаторной ленты, люди падают! Сюда, скорее сюда!»

Я оцепенела. Прямо передо мной мужчина прыгает на наклонную поверхность между эскалаторами и едет по ней вниз, как с горки, прямо к огромной, торчащей вверх лампе. Он не доехал до неё метра полтора. Страшный, как выстрел, звук – треск разрываемого, ломающегося пластика и человека нет. Только большая дыра с неровными острыми краями… Крик… Крик… Страшно… Жуткая пустота внутри. И ни одной мысли о прошедшей жизни…
Снизу доносится запах гари и ещё чего-то ужасного, и гул… – нарастающий гул, сплетённый из голосов, криков, скрежета, чьих-то истеричных визгов… Страшно… Зажимаю руками уши. Сейчас я буду умирать! Прямо сейчас! Не хочу! Не хочу! Не хочу!
Кто-то хватает меня сзади и резко поворачивает лицом к себе. «Сашка! Сашка, это ты? Сашка, мы умираем!» — кричу я громко и отчаянно, и вцепляюсь в его плечи. У него такое странное лицо! Какое-то опрокинутое, искажённое. Он хватает меня, прижимает к себе и вдруг сильно и резко поднимает высоко на руки и перекидывает через страшное полотно, прямо на людей, едущих вверх. Они подхватывают меня, тянут к себе, на себя, они что-то кричат… Наверное, что-то такое видится им в моём лице, и кто-то бьёт меня по щеке. Мне не больно, я ничего не чувствую. Не чувствую сломанного ребра, не чувствую вывихнутой коленки… Я вижу только Сашку, уезжающего от меня вниз. Туда, где дым, крики и стоны. Туда, где смерть. Мне страшно… Тошнит, кружится голова…
Я вынырнула из темноты так же внезапно, как и погрузилась в неё. Искры. Они кружатся, и кружатся, где-то внутри моей головы, и никак не хотят остановиться, они кружатся, то замедляясь, то ускоряясь и не дают мне сосредоточится и понять…, хоть что-то понять…
А, когда они, наконец, остановятся, я не смогу больше стоять на пьедесталах и скалах, и без страха смотреть с лестниц вниз.

* * *

В «Вечерней Москве» написали, что: «Вчера во время аварии на станции метро «Авиамоторная» погибли восемь человек и ещё около двадцати получили ранения разной тяжести». И всё.
Мои цифры несколько отличаются от официальных. Я знаю точно, что погибли, как минимум, восемь студентов МЭИ, семь студентов МЭИС, двое жителей соседнего с моим дома, несколько человек, работавших в мамином институте…, и ещё кто-то…, и ещё…
А началось всё с такой мелочи… По рассказам — разорвало ленту эскалатора, задымился механизм, одновременно что-то случилось с автоматикой – его не смогли остановить. Всё бы ничего, но, когда внизу кто-то упал, то все остальные стали падать сверху и распёрли тонкие, не по ГОСТу сделанные стенки слева и справа от лестницы. Люди стали падать прямо в механизм, который перемалывал их, как огромная мясорубка… А ещё те, кто пытался перепрыгнуть на соседний эскалатор… Они просто падали, как в колодец, проваливаясь сквозь панели вполовину тоньше тех, что там должны были быть… Такова конструкция нашего эскалатора – он частично висит в воздухе…

* * *

А Сашка спасся. Прыгнул, повис на лампе, а уж там ему люди помогли. Говорят, по его примеру спаслись ещё несколько человек…
Скорые тогда часа два подряд вывозили раненных и трупы. Но трупы вывезли первыми. Чтобы никто подсчитать не успел, наверное…

Мне хочется забыть.

Мне хочется смело залезать на лестницы и горы, на пьедесталы и скалы.

И захотеть летать, как птица…

Но забыть хочется, всё-таки, гораздо больше…