Жизнь

Все несется, все летит, кружит и я вместе с ней.

Жизнь.
Сколько людей! и у каждого своя цель.
“ однажды я к вам приду ночью…”
Вокзал. Мы прибыли слишком рано. Мы заняты разговорами о прошлом, ка-ждый о своем. Есть упоительная сторона перед троганьем в путь, пробежаться гла-зами по минувшим строчкам: всплывает то, что в обыденной жизни не являет себя так приветливо.
-Не надеться ли двадцати рублей на билет.
Мальчишка лет двадцати, с виноватым выражением лица, пытается избе-жать случившегося перед ним унижения. Схематичная привычка реагировать на подобные проявления неожиданно сменяется у нас на желание помочь, но прося-щий уже отходит, еще больше сконфуженный — ему это дается с трудом. Мы некото-рое время провожаем его взглядом.
— Жаль, нет разменных, хорошее лицо.
А про себя думаю, что вполне можно было отойти к ларьку и разменять или на крайний случай что-то приобрести, тем более что необходимо что-то было в до-рогу, но в голове мелькает мысль, что я планировал это сделать когда будет загру-жен уже наш багаж и руки освободятся. Я вижу, как он подходит к следующей паре, вижу, что избирательно это делает, и с большим трудом, без механистичности при-вычки. Еще какое-то время меня что-то щимит, но я подавляю приступ, и мы вновь растворяемся в смеющемся блеске над прошлым.
Когда багаж загружен и команда распоряжается свободно оставшимися ми-нутами. Мы с напарником отправляемся за провизией в дорогу. По пути меня осе-няет, что забыл прихватить подарок, который готовил знакомой, живущей в ожи-даемом нас городе. Меня вновь странное предчувствие — не очень хороший знак. Смеюсь над подобной реакцией, словно представляю себе картину какого-нибудь сумасшедшего провидца — поэта, который живет вечными страхами и пророчеству-ет на право и налево и об этих условностях. Секунда я забываю, оказываясь перед выбором, что купить из съестного. Долго роюсь в поисках мелочи для продавщицы, она странно долго копается за прилавком. Неожиданно я обнаруживаю раскрытый кармашек своей сумки, где обычно храню мобильный телефон.
Пуст. Я растерян. Вижу перед собой лицо, перекосившееся и говорящее что-то о сдаче, мелькает фигура человека искусственно рассматривавшего витрину ря-дом с нами. Механическое движение рук, закрывающее молнию и крик, готовый вырваться изнутри. Выражается только вздох. Мы отходим, мой товарищ, беспоко-иться, что со мной. Я придумываю наугад что незначительное. Через несколько ша-гов хочется вернуться и посмотреть, хотя бы на то место и людей и может быть что-то увидеть. Но я бегу оттуда, бегу в жутком ужасе словно произошло что-то сверхъ-естественное. Словно произошло то, что ни изменить, ни обнаружить вслух нельзя. Я бреду убитый двойным горем, что это произошло со мной и что теперь это отзо-вется на моей любимой подруге, которая сделала этот подарок. Словно в лихорадке стучит сердце — как же теперь? Это маленький предмет был частью меня и мости-ком связующим с другими, в нем хранилась целая кладовая возможностей всегда соединиться с теми, кто мне был нужен, это была часть. За этим следовали расходы на приобретения нового, а значит и в отказе от задуманных подарков, заработок у меня редкий. Беспокоила проблема, как связаться с водителем автобуса, который должен был нас встретить по возвращении и отвезти в другой аэропорт. Но глав-ным стоял вопрос — почему? с навязчивым скрытым смыслом. Я хотел освободить-ся от мистических влияний на это событие, отгоняя мысли о судьбе компенсирую-щей хорошее с нехорошим, о знаковости как предупреждения чего-либо, пытался списать на простую нелепость. Но сквозь это дряхлый заслон просачивалось оче-видное — выходя из вагона, я бросил взгляд на свое место в вагоне, словно кто-то мне предложил оставить сумку здесь. Но вторая рациональная мысль пересилила, мол, это будет надежней и удобней, можно еще будет покурить, ведь сигареты тоже были в сумке. Я осмотрел содержимое второе отделения, которое застегнул, не гля-дя в тот миг происшествия — документы были на месте. Легче не стало — потеря те-лефона стояла на первом плане. Неожиданно всплыла в памяти фраза — я приду к вам ночью, когда вы не будете меня ждать. Что бы это могло значить? Я вспомнил, чьи это слова. Я представил себе, что это может быть напоминание того, что не все во власти человека, но и не все во власти судьбы добавил я. Что это случай должен значить — билось под сердцем, как бы я не отгонял от себя. На что напоминает этот явление? Пытался постичь, лежа с закрытыми глазами в купе, движущегося поезда. Это могло быть как возмездие за мое какое-нибудь воровство — идейное ли, или ду-шевное. Я перебирал в памяти сотворенное за последние дни. Это могло быть и по-стариной присказке “беда не приходит в одиночку”, при этом возникали другие подобные явления, когда вслед за ними приходило что-то большее. Это могло быть и испытание на веру как Иоакова потерявшего все и получившего все сполна по окончании эксперимента. С некоторой периодичностью возникала фраза — Бог дал Бог взял, еще и еще раз, подчеркивая метафизическую власть над нашей жизнью. Я понимал, что ничего не мог сделать в то момент и понимал, что мог что-то пред-принять — не пойман не вор. Удивляло больше всего то состояние беспомощности и нелепости, что подними я эту ситуацию для своих друзей, вызвал бы сочувствие и шумиху, и даже какое-то проявление с их стороны как сильный переполох и даже агрессию поиска виновного, при этом внутреннее смехотворное ощущение. Оно бы возникло у всех, и чем сильнее они выражали бы свою горячность в поддержке, тем вдвойне увеличивалось бы оно. Хохот демона, каприз судьбы, улыбка Бога все сплелось в едином поступке, словно подчеркиваясь, отсутствие воли человека. Я представил, что если бы вернулся по позыву на то место и увидел человека, рас-сматривающего в любопытстве телефон, что узнал бы его сразу из тысячи, что да-же если бы воспользовался своей красной книжицей правоохранительных органов, я не ушел от самого главного, что-то бы все равно поставило грань между мной и жизнью. Что-то должно было произойти, коль я так тщательно как никогда гото-вился к отъезду за новыми впечатлениями, как никогда был пропитан фантосмого-рическими импульсами предшественников в литературе, как никогда, видимо, мое сердце не желало чего-то сверхъестественного. Но я никогда не предполагал, что явление свыше будет в такой маленькой форме. Я всегда ждал чего-то большего, чем это, как-то чему неоднократно подвергался. Но установка в сознании, что я еду изучать жизнь, и что это новое, для меня стало ключом. Вор освобождает тебя от привязанности, он вносит раскол между тобой и существующим, он ставит под во-прос всю надежность твоего существования. Словно подсказка явилась мне, как преддверие будущего. Как вполне реального, не умозрительного которое всегда присутствовало во мне, а очевидного. Она словно утверждала мои настроения на контакты с реальностью. Она обуславливала важную ступень зрения, теперь уже вокруг себя. Но все-таки мысль об испытании была успокоительной, а мысль о воз-мездии вводила в иступленное состояния духа. В этом противоречивом состоянии я уснул.
Утро встретило хлопком в дверь проводницы о прибытии поезда и сует-ливых сборов друзей. Шутили все, как и вчера, и даже с каким-то упорством, слов-но чувствуя что-то, неладное, что можно решить только одним путем, когда не зна-ет что это. Я очнулся взбодренным, но память видимо не отдыхала. Я попытался вспомнить сон, который мог бы подсказать о решении проблемы, но память его к себе не впустила. Дальше я уже ждал дальнейших событий — всякая точка имеет раз-витие в линейность, у кого как, но это в моем характере, остановить это, полностью переделать мою природу.
Принимают нас хорошо, я отмечаю улучшенное качество, чем с другими организаторами. Что-то начинает искриться внутри — если это испытание, значит, будет и поощрение. Мы идем дальше, оказываемся в гостинице — я отмечаю улуч-шение внутреннего помещения и законченность ремонта в сравнении с прошлым разом. Это могло и ни чего не значить, но все-таки надежда. Но главное впереди —
произойдет ли встреча с человеком, которую я ждал пол года и готовился в своем воображении душою. Я знал, что она необходима нам обоим, что прошли те вре-мена чистых абстракций отстраненных отношений, что сегодня потребность в ре-альных отношениях больше, нежели во вчерашних мечтаниях, которые уже смотре-лись блеклыми и бесплодными. Но все-таки что-то могло помешать и тогда будет решен главный вопрос — к чему мы идем: наказанию или поощрению.
В ожидании завтрака мы хохочем над незакрытым эротическим каналом, а по окончании я взрываюсь на одного из сослуживцев:
— Самое тяжелое играть пьяных, беременных, тупых. Потому что берешь эту форму и скрываешься за ней, не наполняя ее.
— Андрюха не грузи Сашку, а то он подумает, что твоя личная проблема касается всех артистов.
С этим и ухожу в свой номер, ощущая что, разрушил благодушное состояние коллектива, но слушать это не мог. У меня были небольшие права, чтобы не мол-чать в подобных ситуациях, я был их руководителем и моей заботой было ограж-дать их от влияний штампов и общеизвестных принципов. Я знал эту опеку как мо-ей слабостью характера, лишающей их быть самостоятельными. Поэтому когда все были приглашены на завтрак и меня не позвали, я был сильно обижен. Выразил это как можно в деликатной форме, но настроение у всех было разбито и каждый рас-ходился по своим номерам молча.
Каждый раз, задумываясь о присутствии чего большего чем я сам, того, что раздвигает рамки привычного понимания мира, приходишь к мысли, а нет крупицы того великого в самом тебе, которая могла бы вмещать как в миниатюре его много-ликость. Берешь увеличительное стекло и всматриваешься — мог бы ты сделать так, как это сделали с тобой. Только великие лгуны способны отвергнуть, сказав, что в них нет того то и того то. Я не удивлюсь когда какой ни будь доброчестивый граж-данин вдруг совершает самое скверное из злодеяний пусть это даже в такой ни-чтожной форме что это можно было бы назвать пустяк (а ведь небо смотрит словно через микроскоп, обнаруживая зачатки зла). Самое небольшое происшествие, на ко-торое мы порой закрываем глаза, неожиданно, именно из-за этих закрытых глаз, вырастает в снежный ком и разрушает все на своем пути. Если даже представить себе что это закрывание глаз ничто иное, как приостановление процесса, то это всего приостановление зримого процесса. На самом деле он проникает вглубь и со-зревает там, в темноте обретая еще и демоническую силу к этой маленькой челове-ческой оплошности. Так скажите, столько ли причинять такое творение, которое только дает почву для размножение. Представим себе так же другое, что закрывание глаз освобождает нас от борьбы, где так же приумножаться силы борющихся. Но заметьте — при этом растет, и сила человеческого духа, и будь при этом обращение к высшим силам, то победа возымеет успех над теми, кто сплачивается против вас. Но в чем же главная суть не противления злу? В чем тайна подобного поступка как не смотрение широко открытыми глазами в лик беды и приносить себя в жертву, причиняя себе боль, порой доводя до самоубийства своей воли покорностью. Где сила та, которая низвергнет зло.
Представим себе, что зло разрастается, поглощая человеческую свободу. Представим, что человек лишенный оставляет за собой только душу. Зло питается и питается всем, что отдает человек. Зло есть дух, и дух питается духом и разраста-ется. Но вот душа есть часть от Бога, он так же дух, и если эту часть отдать тогда зло обретет власть Бога — в этом цель Дьявола. Так что же человек с душой, какая сила в ней чтоб не отдаться злу — лишь ценность власти над ним. И тем повержен демон, чтоб не постичь этот закон. Но человеку выбор данный чтоб сохранить сво-боду духа или власть души. Я много видел людей, что обрели свободу ценою дол-гих поисков, она, как это бывает когда долго с трудом находишь, дороже того, что данное тебе как дар — его не ценим. И дальше вот что, момент, когда приходит вы-бор, отдает то, что бесценно, как само собою — порой даже привычное. И вот тогда вдруг обретаешь странный парадокс — ты весь как человек свободен, в том числе от Бога, но духом ценным для тебя вдруг властвуя иное — зло, что тысячу сильней без Бога. Вот в чем секрет простого выбора — мы ценим то, что обретаем и легкомыс-ленно бросаем, то, что есть. Здесь суть времен — мы обрели свободу, но потеряли дар небес. Я вижу это в каждом вздохе искусства, науке, жизни. Я вижу, как пора-бощенный дух свободы беснуется. В том выбор мой — связь с Богом мне ценней всей жизни человека, хоть ценность на лицо, но временность души во человеке и вечность в сути, и потому все человеческое я отвергаю во имя вечности души. Но есть и замысел у Бога, давая жизнь душе меж небом и землей, являть ростки свои. Пусть даже на погибель, утверждать мгновенье сути вещей, а смерть освобожденье от болей. Однажды Бог откажется от мира и зло, расцветшее в умах, умрет от голо-да, дух человеческий тогда будет весь порабощен. И воссияет Слава.
Сегодня мир лишен души. Все верят в дух свободы, но он всего лишь про-извол. Игра в игре. Театр, цирки, шоу — затейливая жизнь игры. Чем жарче спор — соревнованья тем сильней огонь, сжигающий до пустоты людей. Я далеко зашел, вернусь к тому, что было. Я лишен свободы. Бог дал, как Иокову свободу действо-вать над ним лгуну. Обманом отобрал он все, давая тем понять, что я лишен от Бо-га.
Но это только знак что он во власти Бога, а значит и во власти Его вернуть отобранное. Вот и разгадка поговорки, притчи, слова, что человеческая воля во власти высшего, а наша доля ждать милости с небес. Есть форма. Простая. Просьба, обращение за помощью, а не могущественное самомненье — паденье. Вот я лишен-ный свободы и могущества в себе, влачусь под гнетом провиденья. Швыряют все кому не лень в меня слова — пенек, лишенный жизни. Но верует моя душа — росток взойдет, и выйдет новое творенье. Новое тысячелетье, лишенное оков, и полное благословенья. Здесь факт терпенья как сохраненья просьба.
Но есть спасение и тем кто, ощутив всю пустоту, вновь обратил свой взор до неба — здесь факт преображенья. Возвращение души, как часть вселенной материи творенья, часть природы, свою индивидуальность духа. В гастролях одна черта, ко-торая порою создает напряженье, так что при потери связи с кем-то создается пре-пятствие, которое на месте решить не просто. Перед отъездом с города другого я по-звонил в свой город, но связь с водителем была лишь у меня в мобильнике. При-шлось лишь уповать на милость Бога и вопрошать с мольбой, чтоб спас. Он спас. Я, видно, горячо молился — переживал за весь свой коллектив, чтоб был доставлен в срок на самолет. Лишь в поезде я вспомнил, что встреча с человеком, о которой там мечтал, и здесь в бессознании всплыло размышленье, что компенсация была б пол-нее, когда другая встреча дарована была. На утро все решилось, автобус прибыл, я спокоен был и, развалившись в кресле самолета, смотрел на небо поверх облаков. Кубань нас встретила благоуханием степей и жаром раскаленных трав. Сердитость сняло как рукой, ведь будучи руководителем, частенько приходиться покрикивать на сослуживцев, хоть и неловко это делать, но крест быть во главе всегда не прост. В автобусе все вспоминали этот город, где ровно год назад свершилось для многих единеньем, а для других напротив. И другие вспомнили ворчаньем, и что-то старое вспыхнуло опять зубною болью. Я только благодарил за благость Бога и вновь в смятении к нему обращаюсь. Припомнив, что сам не мог свершить объединенья.
Есть моменты, в которых ты словно просматриваешь всю свою жизнь, слов-но в разрезе, сопоставляя выгодные моменты или нет, важно понять, что является выгодным и для кого, точнее чего, т.е. я имею какой части его самого, напомнят, что это зов плоти или порыв души, а то просто любопытство разума. Удивительно неразрывно это воспринимается, дальнейшее идет на расщепление и остается вы-бор. Но! так как на сегодняшний день философия свободного выбора себя уже из-жила, породив начало самопожертвованого шага, то остается цель. Но вот вопрос — какая и что есть Бог, коль он и есть итог. В конце поездки, мы объединились, мы объединились, и не только друг с другом….

Девушка садиться на корточки. Девушка гладить малыша. Девушка треплет его за плечи, бедра, щеки. Очень много говорит, улыбаясь. Малыш нахмурен. Ма-лыш обнимает ее за шею. Девушка сажает его на колени, широко их расставив. Она в плотных джинсах. Он в кепочке. На улице стоит весна. Оба чего-то смутно хотят. Девушка отпускает малыша. Малыш, встряхнув руками становиться в театральную стойку птицы, кричит в сторону детской площадки словно чайка. Девушка умилен-но улыбается кожей лба. Малыш повторят. Девушка смущается. Со стороны детской площадки раздается отзыв. Малыш убегает. Девушка с трудом выпрямляет ноги. Видно ее крупные бедра. Мало подвижный образ придал тяжелую походку. Она направилась на скамейку, чтоб поплевать семечки и покурить с хозяйками по дому.
Простой сюжет. В нем художнику можно придать лик простого житейского счастья, а можно и страшной скуки жизни, в нем даже можно наполнить страшным ядом безжалостной безвыходности, а можно увидеть целую вселенную. Так просто то, что нам дает жизнь, превратить ее в сияющий камень или могильный склеп. Что нас подводить к тому, чтобы данную нам свыше наполнять своим произволом? Простейшим качеством того, что в нас самих и проецируя, твердить, что жизнь та-кая.
Наша жизнь, скроенная как часовой циферблат. Если его разделить на три части: в одной поставить разум, в другой чувства, в третьей фантазии, то вполне получиться видимая картина движения наших изменений как то происходит в при-роде. В определенный момент нами руководит разум, в другой момент чувства, в третьем обуревают фантазии. Так что случай есть вполне закономерная форма дви-жения. Разница лишь в том, что стрелку эту можно двигать не только в привычном направлении, но в другом, а так же останавливать или ускорять. Мы привыкли, в наш механистический век, рассматривать время как нечто математическое и никак не связанное с эмоциями человека, и потому воспринимать его абстрагировано от себя, а потом и придаем ему великую сущность власти. На самом деле здесь нет ни-чего невероятного и магического. Каждые удары нашего сердца имеют свою номи-нательную функцию ритма, из которого и рождается то сгущенная масса восприятия жизни, из которой возникает плотно оформленная мысль со всеми ее видимыми взаимосвязями, а иногда возникает разжиженное, а то и распыленное, что свойст-венно чувственным и фантазийным состояниям. Живой человек создает живое время и существует в нем, свободно руководя периодами фаз, меняя стрелку туда, куда его толкает… вот это пока не скажу, чтоб не уйти от пока еще простой ясно-сти… так или иначе человек в своей воле менять состояние, при этом конечно при-держиваясь основной установки. То есть, чтоб оказаться в периоде разума надо пройти или фантазию или чувства, перепрыгнуть не возможно, здесь, уж, все впол-не завязано. Вернее можно перепрыгнуть, то есть это как бы быстро пробежать эту стадию, к примеру, чувствования. Некоторые любят рассиживаться на определен-ной стадии и даже замирают там навсегда, при этом усиленно твердят другим, что они нашли истину. Но это не так страшно как то когда за нас кто-то вертит эту стрелку и мы сменяем эти фазы как необходимость и даже как великую мудрость. Механистичность вообще породило много странных убивающих все живое, в том числе и механические взгляды на космическое пространство. Ну, как говориться, каждый творит по своему подобию. Космос же конечно живет совсем иначе чем мы то себя представляем. Но я вернусь к людям, существующим в механическом времени и управляемые им, и конечно к тем, кто сам создает свое время и из него творит музыкальность и театр, и вообщем-то свою радость свободы. Я думаю, что счастье на стороне вторых. Хотя может показаться на первых взгляд что наоборот. Но представим себе:
Впрочем, я предоставлю это вам самим совершить, и перейду к тому, что как я уже говорил к людям прямо противоположных друг друга, ибо одни находятся на стрелке и во власти времени, другие сами вращают стрелки часов, то, как они чув-ствуют и как то твердит им разум и фантазия. Вы скажите — не каждому дано быть художником своего дела, да, — отвечу я, — каждый выбирает по себе.
На утро чуть болело сердце. Я чувствовал, что причинил боль человеку, у ко-торого единственная надежда — я разбил ее, опираясь на очевидные факты, но чув-ство вины сосало где-то все-таки под сердцем.
Ах, какая чудесная прогулка! я снова писал этюды, правда, уже не маслом, а постелью. Девушки бродили среди березок, уходящих в небо. Малыш, несколько раз кувыркнувшись в ручей, вызывал всеобщую улыбку и умиление. Все ждали вечер-него показа по основному каналу концерта, в котором мы уже работали год. Пили вино, сидя у телевизора, обсуждали предыдущие выступления, ждали новых чудес. Программа началось без рекламы и вскоре стало понятно тщетность надежд. Зре-лище составляло ряд кадров с крупным планом героя, который варьировал отрабо-танной маской кумира и постоянных смонтированных оваций, порой даже не к месту. Спор разгорелся на воспоминаниях, чем начинался проект и что увидели сейчас. Много было понимания о трудностях существования в конкуренции шоу-бизнесса, говорили о совести художника о коммерции и искусстве, о человеке в пе-риод выживания. Все сводилось к одному — руководителю проекта. Его характер на-кладывал тот отпечаток, который, по всей видимости, и оттеснял идею всего про-екта в тень. На секунду мне представилось, что я на его месте и неудачное выступ-ление ложиться целиком на мои плечи. Но на мои ли? — если я беру на себя роль лидера и главного полководца — то да. Вот здесь то мне и пришла на помощь спаси-тельная мысль, которую я давно носил под сердцем, но только в виде понятия, так сказать кем-то брошенной установки — театр есть коллективное творчество. Роль коллективного сознания и ответственность коллектива в целом, сегодня была утра-чена как утопия лишающая самосознание личности. Время разбило людей на еди-ницы, и те, кто по слабее потянулись к сильнейшим. Кумирство стало основопола-гающей функцией в организации жизни. И те, кто так взывал о свободе индивидуу-ма, оказались порабощенными теми, кто воспользовался более мощными социаль-ными привилегиями. Все оказалось до банальности просто — кто не осилил свобо-ду, оказался плененным и кто овладел ею, был подавлен более мощным авторите-том. Авторитеты подчинялись условиям потребности тех же слабых, которых было большинство, дабы это большинство делало их авторитетными, и замкнутый круг неизбежного воцарился в новом порядке с минимальной условностью о расширен-ном пространстве. Ни вино, ни решения и выведение каких-либо норм не давало вновь то, о чем грезили и проектировали предки. Мы оказались в кольце. Я никогда не думал взрыве и уничтожении наступивших порядков, частичная вера была в по-ступательных реформах, как человека, так и общества, словно это был некий твор-ческий процесс истории. Но одновременно понимал, что только вмешательство высшей силы способно завершить весь этот трудоемкий процесс как дурную беско-нечность. И был искренне удивлен и обрадован, что есть люди способные своей безграничной любовью, словно молитвой, призывать на помощь того, кто дал им этот дар, несмотря на все прегрешения творившиеся по этой же свободной воли. Воли к созиданию.
Затворничество мое носит не протестующий характер, хотя, наверно, есть немного этого, главная доминирующая черта касается лично меня самого, моей по-требности в тишине и уединении. И уж видимо и уходя из этого мира, душа моя и соприкасается с миром неземного происхождения — ведь куда то же к чем-то она должна тянуться вот они, и притянули друг друга по своему подобию. Хотя по за-конам физики это не должно было состояться, оно видимо не все физично и хи-мично. Отстраненность удивительным способом помогает мне обрести самого себя в целости, как бы собрать из капелек того, что разбросано в мире, в единую концен-трированную форму. Эта концентрация удивительным образом дает мне чувство полноценного существования — я чувствую и понимаю. И действую, действую уди-вительно — соразмерно свободной воли. Творческий акт, вытекающий из этой сво-боды подобен игре, когда кусочки мозаики из жизни ты превращает в новую реаль-ность, однажды выпав из существующей, и нашел себя.
В конце 18 века в июне.. родился малыш, которому суждено было в восемна-дцать лет оставить семью, пройти воинскую обязанность и начать свое восхожде-ние на духовный Олимп через тысячи — тысяч невероятных трудностей судьбы и жизненных передряг, чтобы однажды разорвать ткань времени и увидеть ни в бу-дущем, ни прошлом ничего не меняется в формах существования и только иногда бывает чуть больше солнца, а иногда светит полная луна. Придя к подобной поэти-ческой метафоре, которая родилась независимо от его сознания, он впал отчаяние достойное только действительно честным к своей участи живущим на земле. И бла-годарность за подобное отношение это состояние удивительным образом ответило ему радостным упоением сочинительства в написании строк и чистыми яркими красками на холсте действительности. Словно что-то или кто-то отобрал для его взора сердца и разума только избранное, достойное высшего бытия. Все это позже, когда глубокие морщины распишут его лицо, а душа освободиться от них. А всему предшествовал путь, который увидел я, однажды зависнув над его эпохой.
Отстраненность от действительности позволяет возвращаться к себе и Богу, частичке Его через которую словно по телефону можно говорить. Возращение к ра-боте над собой через диалог с Богом есть как раз процесс становление личности, которой будут уже безопасны все переменчиво — хаотичные движения времени. Обретение души великий дар. О, как я жил все эти годы — блуждая темноте, не зная главного, теряясь от простых вещей не понимая цели их и смысла. Но, превращаясь сквозь тысячи метаморфозов в существо столь непонятное и мне самому — мне ка-жется, что это жизнь. И вечное изменение ее и меня с ней, какой прекрасный акт любви в движении к совершенству, которому нет конца. Так складывается простая вечная жизнь. И случайно забытая вещь становиться символом новой действующей силы, столь важной и нужной что не отказаться, ни обойти. » То, что отвергли строители — стало во главу угла». Невероятным образом это становиться явлениями судьбы, которая, поворачивая, меняет поступательное движение, создавая пригорки и овраги на нашем пути. Меня всегда интересовало, отчего у людей не складывает-ся жизнь. Обычно ответ прост — не судьба. Но мне думается, что не слияние челове-ка с жизнью происходит либо при отсутствии личности и полное растворение себя в действительности, либо наоборот — не возможность растворить себя в ней, что и в том и в другом случае ведет к расколу сначала внешнему, а потом и внутреннему и дальше уж трагедия не за горами. Постоянный, каждодневный поиск сочетания — соединения на чувствовании сегодняшнего дня, дыхания времени, и настроения общества есть тот самый камертон, по которому настраивает себя событие способ-ное совершить чудо соединения: из того что Есть и того что Нужно на ситуации Возможности — некой точки или плоскости соприкосновения. Не пропустить ЕЕ — задача для зорких людей. Но душа моя увлажняется, и я вхожу мир человеческих мя-тежей. Страданий полные невзгоды — но так же прекрасно просыпаться и чувство-вать всю полноту бытия, правда потом наступает переломный момент и ты закру-ченный водоворот событий, теряешь все и вновь бежишь в свою обитель уедине-нья, чтоб обрести покой и красоту, вновь облачившись в мысль рискнуть, водру-зивши флаг любви, вдруг победить бессмысленность и пустоту… О, как мечты меня влекут и лишь они одни дают мне повод жить и верить, беречь надежду. Но стира-ются границы и, растворившись, обретают целое разрозненные дерущиеся едини-цы. И мы, стирая все границы, вдруг обретаем такое большее, что космос, восхи-тившись, приходит к нам и входит в нас бескрайней жизнью — душа, освобожденная от плена творит волшебные дела. Любовь огромная летит — прекрасен, вечен тот полет — если в жизни нет никакого смысла, я, по крайней мере, его выдумаю. Боль-шая часть людей, не найдя решения между противоположностями либо подавляют одну другой, либо отстраняются вообще, но и те и другие рано или поздно все рав-но оказываются во власти бессознательного, подавленной стороны которая заяви-ла о себе в полной степени, насколько она была униженна — подобное рабство пре-вращается в вечную муку из условной власти которую они придумали, другие пы-таются бороться, но вскоре оказываются побежденными, ибо просто теряют силы. Более мудрые пытаются найти компромисс и сводить концы с концами в творче-ском замысле, чуть играючись, чуть мучаясь от невозможности соединить подоб-ное. Мне проще — я двигаюсь из одной крайности в другую, отдавая обоим пред-почтение, сливая их в единый сплав. Но необходимость расколоть атом чтобы ро-дить новое явление — это факт. (который можно поставить под вопрос) Но слава тем, кто сохранил в себе первичность присутствия, не расчлененный на противо-положности, он остается прекрасным шаловливым ребенком, которого можно лю-бить и прощать одновременно. Но даже если вы не удержались на первичном — все-гда есть память: любой всплывающий в сознании образ может стать решением кон-фликта. Чуть туманный и неясный, и ощутимый, вызывающий чувства блаженства — приложите немного усилия вспоминать, и многое будет легко преодолевать. Бес-конфликтность существования возможна, если бессознательное владеет ситуацией, и все превращает в творческую игру — способны вы на это? Если вам кажется не-серьезным подобное существование, превратите это в серьезное занятие с конкрет-ной целью — развитие воли на преодоление всех препятствий, например восхож-дение на гору, или сплав по горной реке. Поставьте себя в экстремальные условия, в которых вы забудете о рассудке и чувственных наслаждениях, у вас будет одна за-дача выжить. Тут есть вероятность волевых движений, но, в сущности, это тоже иг-ра, но уже без высшей благодати — некий Адам вне рая. Или откройте свое дело.
И вот удивительным образом, освобождаясь от мыслей и каких либо наме-рений, мы оказываемся в пустоте. Легко и светло. Форма без содержания дает воз-можность зрителю наполнить собою. Мой учитель, который на пути к этому откры-тию сам никак не мог смириться с подобной мыслью, его попытки понять, куда он идет были мучительны, а для окружающих смешны. Он был близок к бессмыслен-ности бытия и сам не мог постичь что, осознавая это, мы берем в руки творящий огонь — сами наполняем бытие смыслом. Но все творчество человеческого духа действительно идет в великую пустоту, когда оно уже не может ничего заполнить, вот тогда оно действительно возопиет к Богу, чтобы он своей милостью наполнил ее. Сегодняшнее отсутствие веры в Бога, только приближает этот момент». Сколько сделано и все не имеет смысла» воскликнет новый вечный Фауст — человечество и тут то явиться….
Перемены ожидаемые или выпадаемые, поворотами, удивительным спосо-бом сподвигают нас на Невероятные смятении духа. Он, словно лишающийся своей почвы, улетает в небеса, падая в низ в бездны, и вновь выкарабкиваясь на поверх-ность, но уже новую. Осматривается, смущенный – я здесь новый, и может быть чужой. Всплывают в памяти отрывки былого, как выбрал путь сам, как утвердился в том, что есть теперь он и кем будет. Но вот перевернулось все, и он в сомненьях – кто это захотел? И зачем? Но жизнь имеет свое предназначенье и видимо ему при-дется окунуться в воды еще не познанные и не открытые для его познанья.
И вот мы родили Адам и Еву. Мы сделали это.

Эпизод.

Да, вот ведь чудеса бывают: все, что я творю, куда-то исчезает или
кодируется от меня без доступа. Вот и сейчас причапал домой, сижу и думаю,
причем всю дорогу домой тоже думал, что же произошло, сам черт ногу сломит.
Вот обучаю я тут девушек основам актерского мастерства, по заказу одного
умельца, который натыркался с западных журналов идей и с горячностью начина-теля прет паровозом: тратит деньги на пошив костюмов, аренду помещения, рекла-му,
обучения этих фифачек, это я их сейчас уже так стал называть. Раньше они были
милые, а теперь как почуяли первый успех так нос к верху, капризы. Вот и сегодня,
вчера одна первый раз вышла на зрителя, а сегодня уже фарсит, и это после того
что целый месяц я вкладывал в нее свою душу. Видимо это мне казалось, а на
самом деле я ничего не вложил – пустота, а может, просто не осталось. Ветер.
Правда мне она много дала, даже об этом не подозревая, к примеру, пробудила
фантазию, она каждый раз приходила в ином состоянии чувств и потому иной
образ, прям театр целый, чувствительность у нее какая-та, а может это я все фанта-зирую, ну и то уже хорошо, хуже, когда вообще ничего. Как вон вчера встретился со старой знакомой, уж как год знаемся, так то, конечно, интересно слушать ее слово-изречения, вот как загнул.., а вот поле для полета она совсем не дает, правда
очень органична и с ней я чувствую реальную жизнь. А все-таки интересней
мир необъятный, космический, загадочный, таинственный. Что делать в мире, ко-торый неминуемо гибнет, его не переделать – здесь, ух какие силы разрушения.
Нет надо в космос.

Если я знаменит.
то сегодня и очень пуглив. То сегодня ужасно боюсь и чураюсь малейшего признака, что указует мне на полет от которого стынет под кожею. То боюсь возбу-ждения сил, разрывающих тело на части, и уже не велик мой порыв и не столь ве-личавы мечтания. Я горю не пожаром-костром, а лучиною еле дыханою, я погиб от бесчисленных слом и воскреснуть нет терпения. И в таком
если я на вершину взойду, то ослепну и камнем паду под откос, из которого нет пробуждения. Если я на вершину взойду, то погаснет мечта откровения — засияет призванья звезда.

Счастье.
Я все больше прихожу к выводу, что счастье оно где-то сейчас не здесь, оно бросает свои лучи, согревая нас, мы тешимся и живем, воцаряясь над землей поэзи-ей – о, сколько света и игры в этом мгновении сколько безграничного. Здесь время уходит в сторону, отступает. Ты входишь в мир безтленого, безконечного. Ты дви-жешься, замираешь, вновь движешься, вновь замираешь перед восторгом этого движения — жизни. Восхищение, восхищение и восхищение…

Туман.
Чуть плотные капельки воздуха. Я вижу свою вытянутую руку, словно она где-то далеко впереди меня. Она наткнулась на что-то твердое. Надо убрать? но это может оказаться единственной реальной опорой, пусть даже ненадежной надежной на первый взгляд. Я всегда ждал откровение свыше, как что-то что должно прийти в виде чуда, словно должны распахнуться небеса, я ждал сказки, а это приходило в виде прозаичного обыденного явления на бумаге выходящее из-под пальцев, слов-но испражнения организма, выходящие из меня, без всякого желания кроме как ос-вободиться поскорей от них. Как только я пытаюсь их сдержать, мне становиться дурно. Я не буду отказываться от единственного, что мне поистине дает опору, пусть столь странную и даже пошлую, но может быть в следствии я обрету что-то лучшее. Если конечно я могу на что-то надеяться, кроме того, что мне уже дано в соответствии с моей природой.

Я по-прежнему жил с девушкой. Ее способность любить так настойчиво и упрямо удивляла меня. Она окутывала такой теплотой, из которой вырваться я не смел, боясь нарушить ее, это счастье столь редкое в нашем мире, но в нем я, почему задыхался, а не расцветал. Что-то мучило меня изнутри, что-то рвалось наружу, я хотел от этого освободиться и стал писать. Непонятно что и о чем. Но иногда мне приходило в голову, что это простая невозможность сжиться со счастьем, ибо о нем я не мечтал. Я готовил себя к мученичеству, героическому испытанию, к истязанию смертью, я принимал это как норму бытия… и вот свалилось на голову благодать, а я не знал, что с ней делать. Я бродил в этой благотворенной тишине и не знал и не мог ничем заняться. Я мучался, словно я предал свой путь. Может это было и так, может я, действительно принял этот тихий этап в своей судьбе как тихий ход в шахматах, от которого соперник — жизнь, должна была отойти пораженной неожи-данной победой творческой мысли. Момента преображающего тлетворное на веч-ное, мгновение, возвышающее человека над действительностью в мир несмол-кающих звуков, не умирающих движений. В мир, где я чувствую себя дома и хоро-шо. Поэтому действительность для меня не была жизнью, я терялся перед ней и ее аксиомами, что в ней живет человек и вся Вселенная существует для нее и во имя ее. Иногда я пытался постичь подобные мысли, пропуская через себя, но через вре-мя мне становилось дурно и я бежал. Мне говорили что беглец, не могущий ничего сделать и потому бегущий. Но это было неправда, я делал, но по странной загадоч-ной причине, которую я так и не мог понять, все превращалось в навоз, о котором говорили что полезный продукт для выращивания цветов. Может быть, то, что я делал и действительно быть этим, сейчас я в полном смятении. И находясь в ле-чебницы любви и неги, я почему-то все равно рвусь обратно, словно хочу этот на-воз выгрести после себя, хотя и не знаю что именно. Я слепой невероятно, слепой от незнания, не разумения, туман один туман, вот только сны и импульсы ясны и чисты, все остальное в сером мраке. И вдруг я понял, что это облака.

Дождь.
Как не убедителен мой выбор высоты, я все опускаюсь на землю. Вовсе не, потому что это надо и вызвано некой необходимостью, о которой так много писали в прошлом столетии, о, нет, мое движение вниз обуславливает еще и потребностью отдачи той самой высоты тем, кто на земле, тем, кто не знает или не может ее. Так же есть и другая причина, впрочем, вытекающая отсюда. Потребность дождя излить себя определяется тем самым накопительством, при котором столкновение на воз-душных путях с подобным тебе ведет к громовым раскатам, не столь удобным для обоих. И главная причина, к которой мы приходим. Хоть не странно, но так же уже привычно, это освобождаться от тяжести, груза скопившегося, чтоб вновь отдаться свободному ветру и путешествовать. Потребность двигаться, а, двигаясь жить этим, толкает нас на ту самую жертву части самого себя, которая уже мешает и столь нужна другому. Так видимо стоит отдавать по многим причинам себя самого, вза-мен получая и признательность с благодарностью, и обновление себя. Вновь моло-деть и новой жизнью исполняться – какая радость.
Я падаю дождем. По струйкам хожу среди людей, по струйкам поднимаюсь обратно в небо, убегая вниз, растекаясь под ноги. В зеркальных поверхностях луж вижу лица, чудесные женские ноги, бумажные кораблики малышни. По тебе прохо-дят тысячи ног обутых в свои социальные достатки положений в обществе. Ты чув-ствуешь, чем пахнут их прихожие и руки касающиеся их, снимая — одевая. Ты зна-ешь все их разговоры за стенкой. Ты проникаешь в самые уголки. Ведь кому как не обуви рассказывают люди о своей жизни, дороги их судеб. Ты чувствуешь тяжесть их тел и легкость высказываний, ты знаешь, торопятся ли они или плетутся от уста-лости. Ты точно учишься видеть их души. Ах, пробегают они по тебе, не разбирая дороги, или как обходят стороной боясь всего на свете. А как беззаботно плещутся в тебе дети! Истинные божьи созданья! Они разговаривают с тобой на своем языке. Они хотят тебя и целуют своими маленькими ручками, расплескивая по всему су-хому миру. Они влюблены, не задумываясь, в небо, с которого ты пришел. Сколько счастья и благодарности ему в сердцах и их шалостях. Ты обязательно расскажешь там, на верху все что видел. Ты обязательно попросишь за того или другого, чтоб ему помогли. Ты станешь невидимым спасителем их душ. Ты не получишь ничего взамен кроме случайной улыбки, кого-то прозревшего на тебя. Скользящей, как и ты сам. Но верь, есть те, кто пропоют песню, те, кто на земле выращивает ее.
Земля приняла меня импотенцией и успокоением от воин. Этими минута-ми тишины я неожиданно наполнился. Далее все передернулось привычным дви-жением. Жизнь как всегда интересна на первых порах, далее она убивает своей не-вообразимой скукой. Я сбил спесь высокомерия, которая появляется всегда, когда приходишь к подобны замечаниям, легкой иронией интонации чувств, чтоб полно-стью не убить поднимающееся раздражения, которому видимо, надлежало быть.
-Я больше не смотрю все эти сказки, выдумки. Я вот больше документаль-ное, то, что действительно произошло…уже. Я вот смотрю ток-шоу и вижу, как у меня на глазах рождается мысль. Вот это здорово – раздался со стороны знакомый голос. Я обрадовался. Старый друг давно оставивший искусство сцены, по причи-не недоедания кривляний, теперь занимался фотографией. Он встретил меня на ди-ване, объявив что, выдохся весь и потому весь день проведет здесь и никуда не сдвинется с этого, пусть его хоть расстреляют на этом же самом благовейной месте. Мне показалось, он это сказал всему миру и помахал кулаками в сердцах. Это был симпатичный невысокого роста старичок моложавого вида. Энергичный по своей сути он это не скрывал и на виду. Высшей и приятной ценностью было – общение с ним как на вербальном, так и на пластическом языке сценического искусства. Мы часто спорили, и спорить с ним было интересно. Это всегда был спор на поиск но-вого и настоящего, но не как не попытка навязать свое другому или утвердить свою амбицию. Дождь удивительно проводит в равновесие наши отношения. Открылись небеса, просверлив потоки.
На днях выяснилось, что я глубоко отстал в своем развитии.