Уборка дома окончена: ковры почищены, мебель, картины, без-
делушки- всё вытерто. Татьяна обвела взглядом гостиную и облегчён-но вздохнула. Напоследок она взяла с камина портрет и, всё ещё с тря-
пкой в руке, присела на корточки на ковре. Вот уже четыре месяца раз
в неделю она приходит убирать этот дом и всегда во время работы то
и дело поглядывает на этот портрет, а перед уходом, если есть возмо-
жность, задерживает взгляд на нём подольше. Что-то очень притяги-
вало её в живом, открытом взгляде молодого человека и, глядя на не-
го, она всегда немного грустила о ком-то невстреченном.
Этот портрет был фотографией сына хозяев. Хозяева — старая супружеская пара. Он невысокий, худой, с довольно красивым смугловатым лицом, очень подвижный, но всегда молчаливый. Он никогда не говорит с Татьяной и даже не смотрит на неё. Её как-будто нет, или она невидимка. И только, когда он берёт какой-нибудь предмет и начинает демонстративно разглядывать, нет ли на нём пыли, Татьяна чувствует, что он знает о её присутствии и молча даёт ей понять, что за её работой следят. Татьяна не любила хозяина, побаивалась его и радовалась, когда он уходил. А уходил он почти каждый раз, когда Татьяна приходила. Брал сумку и отправлялся за покупками или просто погулять. Видно было, что он не любил оставлять жену одну и пользовался случаем.
Его жена, согнувшаяся старушка, никуда не выходила и по дому
передвигалась только с помощью инвалидного кресла. Пока Татьяна
убирала дом, хозяйка неизменно сидела за письменным столом, зава-
ленном газетами, и слушала радио, которое стояло тут же, на столе.
Хозяйка была полной противоположностью мужу: приветливая, раз-
говорчивая, совсем не придирчивая. К ней, к Татьяне, своей работни-
це-иммигрантке, живущей в Канаде всего шесть месяцев, она относи-
лась с уважением. Учитывая скудный Татьянин английскй, она говори-
ла с ней медленно, выбирала простые слова, объясняла непонятные и, как человек интеллигентный, просилаТатьяну научить и её некото- русским словам. Из их разговоров Татьяна узнала, что привлекавший её портрет- совсем недавняя фотография их сына, что ему двадцать семь лет, живёт он в сельской местности, вместе с молодой женой держит небольшую ферму и иногда приезжает навестить родителей.
Татьяне не верилось, что это их сын, а не внук и, не в силах сде-
ржать любопытство, она несколько раз осторожно расспрашивала хо-
зяйку, а та с удовольствием ей отвечала и показывала семейный аль-
бом. Да, это был поздний брак, поздняя любовь. Хозяйка любила гово-
рить о своей счастливой женской судьбе, о том, как нежно о ней забо-
тился муж, о том, что любовь- это главное в жизни. В молодости, судя
по фотографиям, она была некрасива: худая, нескладная, продолгова-
тое, неправильное лицо, длинноватый нос, но весёлые, умные глаза.
Теперь же вся она была какая-то маленькая, округлившаяся, и слова
«красива» и «некрасива» были одинаково неприменимы к ней. На неё
просто приятно было смотреть. И Татьяна смотрела на её беспечное,
всегда улыбающееся лицо и верила всему, что она ей говорила.
Татьяна подсчитала, что хозяйке было уже сорок три года, когда
у них родился их единственный сын, и это как-бы утешало её, подни-
мало ей дух. Ведь ей самой уже тридцать восемь, она одинока, бездет-
на. В двадцать три года, не став избранницей того, кто ей нравился и,
слыша от замужних, не слишком удачливых подружек устрашающее
» Ведь ты уже старая дева!», она польстилась на внимание весёлого,
красивого парня, слегка увлеклась и поспешила выйти за него. Оста-
ться старой девой ей уже не грозило, но и счастливой она не сдела-
лась. Муж оказался неудачником, большим любителем алкоголя, и их брак , хоть и тянулся долго, в конце концов распался.
Из Советской России она уезжала в смутной надежде, что, может быть, там, далеко за морями, вдруг что-то произойдёт… Кто знает? Ведь немало есть случаев…
Дверь из прихожей открылась, и вошёл не хозяин, который дол-
жен был вот-вот появиться, а он, его сын. Татьяна сразу узнала его по портрету, хотя он выглядел ещё моложе своих лет. Быстро одёрнув свой красный, цветастый халатик и приложив руку к большой декора-
тивной заколке, держащей поднятые сзади волосы, она взглянула на вошедшего коротко и строго, как и положено домработнце, а юноша,
увидев незнакомую женщину с его портретом в руке, выразительно
улыбнулся, поклонился, сказав «Hello», и направился во внутрен-
ние комнаты, куда несколько минут назад проковыляла его мать. Уда-
ляясь, он оглянулся и ещё раз улыбнулся Татьяне. Сердце у неё беше- но заколотилось. Она поставила портрет обратно на камин и, когда шла в ванную, чтобы переодеться, у неё кружилась голова.
Она одевалась, и перед глазами стоял уже не портрет, а живой
человек. Волнистые светлые волосы, сероголубые глаза и что-то неж-
ное и дерзкое в улыбке, во всём его облике. Как похож на Сергея Есенина!
Татьяна распустила свои каштановые волосы, медленно причё-
сывалась, прихорашивалась перед зеркалом, и в это время что-то тай-
ное, заброшенное и забытое осветилось в её душе. Все заботы и тре-
воги её стали меркнуть и отступать, и какая-то новая сила, и свежесть,
и лёгкость стали её наполнять, наполнять, и она ясно вдруг поняла: ведь это именно то состояние, в котором женщина и должна пребы-
вать…
Она вышла из ванной, прошла через гостиную в прихожую и там
увидела хозяина, который только что пришёл. Она сказала ему «Good-bye» и, как всегда, не глядя, он что-то еле слышно ей пробормотал. Но сейчас это не омрачило её настроения.
На улице шёл мелкий дождик, и Татьяна пошла быстро, но не прошло и двух минут, как чьи-то торопливые шаги и оклик по-англий-
ски заставили её остановиться и обернуться.
— Постойте! Как же Вы пойдёте?
» Сергей… Увидел из окна, пожалел», — подумала она и удиви-
лась, что никогда не интересовалась его именем, про себя называла
его «сыном» и сейчас вдруг так его окрестила.
Он подошёл и протянул ей зонт. Лицо его было простым и се-
рьёзным. Она же, охотно взяв зонтик, одобрительно улыбнулась ему ,
уже не как домработница, а как вроде бы мать или старшая сестра.
Под зонтиком, с комфортом, Татьяна шла уже медленней. Да и
дождик, пахнущий весной, был небольшой и даже приятный. Идя по
маленьким улочкам, Татьяна любовалась нежной зеленью травы и де-
ревьев, аккуратными домиками и ухоженными газонами, сплошь пок-
рытыми цветами. Красные, желтые, фиолетовые, всевозможных от-
тенков, они тянулись, как гирлянды, и вдоль стен домов. Цветы пест-
рели и в горшках, и в изящных вазонах, то торжественно на дорожках,
ведущих к домам, то кокетливо на ступеньках крылечек, на открытых
верандах. И эта яркая россыпь при тусклом небе и при дожде делала
улочки уютными, говорила о радушных и прилежных людях, о радо-
сти жизни, о торжестве весны.
Татьяна видела, как из одного домика вышел почтальон и бод-ро пошёл по тропинке, затем свернул к соседнему домику и так же бодро зашагал к его крыльцу. Почтальон с его большой сумкой и пачкой писем в руке придавал всему ещё более жизнерадостный, благополучный какой-то вид, даже сказочный вид.
И что-то ещё, особенное, как-будто знакомое, но неуловимое, бы-
ло и в запахе дождя, и во взглядах цветов, и в самом дыхании земли —
во всём этом весеннем окружении. Татьяна как-бы вернулась в свой старый дом или встретила старых друзей… Давно уже не была она такой оживлённой. А всё юный фермер! Это он её разбудил, вызволил из пустоты, неопределённости и сомнений, в которых она пребывала уже долгое время. Она не увидит его больше, да и не надо. Зато знает уже, что жива, что здорова и что где-то есть человек, который ей нужен, и, раз она знает об этом, она непременно его найдёт. Он может встретиться за любым поворотом, в один из летних вечеров или осенним серым днём…
Вдоль тротуара кое-где цвела сирень.Татьяна остановилась
около высокого куста, осторожно сорвала мокрую ветку и стала с нас-
лаждением вдыхать знакомый, влажный аромат. И, как это часто с ней
бывало, сирень, дождик и зонтик напомнили ей старую картинку.
Тогда тоже цвела сирень. Шли выпускные экзамены. На тихой улице перед школой стояли небольшими группами или прогуливались
десятиклассники, в парадных формах, взволнованные и торжествен-
ные. Девочки, и среди них Татьяна, гадали на цветках сирени: сдам- не
сдам… И вдруг Татьяна увидела маму. Они жили недалеко, на той же
улице, и мама шла домой.Она шла с подругой. Утро было тёплое и сол-
нечное, но шёл мелкий дождик. Мамина подруга, высокая, статная
брюнетка, жена директора большого завода, была в белом, прозрач-
ном плаще и под белым прозрачным зонтиком. Она что-то говорила
маме, плавно жестикулируя свободной рукой. Мама, меньше её рос- том, была в поношенном штапельном платье и коротком жакетике от старого костюма. Она увлечённо слушала подругу, глядя на неё снизу вверх, и поглаживала лицо веткой белой сирени. Увидев Таню, она радостно удивилась, что-то воскликнула и расцвела в улыбке. Вот и вся картинка: серебристый дождик, солнце, подруга, вся в белом, прозрачном, мамино счастливое лицо и не зонтик, а ветка сирени в руке….
Мама рано овдовела, и остались они втроём ( у Татьяны была
ещё сестра).Жили очень скудно. Зонтика у них не было никогда. О та-
кой роскоши даже не думали. Да что зонтик… Татьяна не помнила, на-
пример, что бы в школьном возрасте у неё были варежки. Или тёплая
обувь зимой. Зато всегда было закутано горло, так как вечно болело.
Но всё равно было весело жить!.. Пёстрое детство мелькнуло перед
внутренним взором Татьяны. Оно казалось бесконечной, неправдопо-
добной, совершенно отдельной какой-то жизнью.
Мама была простым инженером, но держалась всегда с достоин-
ством. Она никогда не жаловалась на жизнь, и её лицо никогда не бы-
ло грустным. А им, детям, и в голову не приходило, что они бедны, что жизнь бывает и другой…
» А вот теперь-то можно жить и по-другому!- Татьяна вдруг пере-
менилась и с вызывающей улыбкой посмотрела вдаль, поверх всего,-
— Стоит только очень захотеть, — рассуждала она, — и всех забот, как не бывало!.. Потому что у неё есть Майкл.»
Майкл — её новый знакомый. Она встретила его в доме своих при-
ятелей два месяца тому назад, и с тех пор они виделись уже много раз,
чаще у тех же приятелей, два раза в солнечные дни на пикниках с его
друзьями, иногда у них в гостях.
Майкл — пятидесятидвухлетний мужчина с кавказской наружно-
стью и происхождением, невысокий, полноватый, со слегка поседев-
шими волосами. Он эмигрировал тоже из Советского Союза тридцать лет тому назад. У него какое-то своё дело, живёт он один в собствен- ном доме, имеет дачу, лодку и подыскивает себе спутницу жизни. «Желательно из новеньких, из русских», — сказали ей знакомые. Ещё они сказали ей, что она, Татьяна, сразу ему понравилась, он просил больше ни с кем его не знакомить и так отозвался о ней:» Вся из себя такая русская, хорошенькая, спокойненькая и ростом мне подходит. Как раз то, что надо!»
Они виделись всегда на людях, и лишь, когда он её провожал,
они были одни, и тогда он высказывал ей свои мысли и взгляды на
жизнь. Провожая её раз на работу, с каким умилением он смотрел на
её простую рабочую сумку, на дешёвые туфли! И, как бы думая вслух,
рассуждал, что всё это временно, что она достойна лучшей, беззабот-
ной жизни, что работать, добывать деньги — это дело мужчины, а жен-
щине полагается только смотреть за домом и следить за собой — бе-
речь молодость и красоту. Татьяна мечтательно слушала, расслабля-
лась, рисовала себе радужные картины. Как было бы хорошо и легко,
если не стало бы вдруг забот и тревог! И страха перед неизвестным
будущим.
В одно воскресенье, пригласив её в кино, Майкл предложил ей
сначала пообедать у него. В его чистом, ухоженном доме стояла современная,но сделанная под старину, мебель, сверкал хрусталь, в расписных китайских вазах на полу «цвели» искусственные гладиолусы. Майкл накрыл роскошный стол: европейские деликатесы из русского магазина и вкусное, экзотическое кавказское блюдо, которое сам приготовил.
» Как он любит жизнь! «- подумала тогда Татьяна с каким-то сложным чувством удивления, и восхищеня, и необъяснимой грусти.
На протяжении обеда он то и дело поглядывал на Татьяну своим
проникновенным, улыбающимся взглядом. Ей неприятен был этот взгяд. Неприятен был и его туалет:слишком обтяжные джинсы на солидном животе, светлосерый пиджак, розовая рубашка и массивная золотая цепочка на видневшейся части волосатой груди.
Ему хотелось выглядеть моложе, а получалось что-то очень уж женственное. Татьяна еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Она старалась меньше на него смотреть, и ей приходилось делать
рассеянный вид, но, чтобы смягчить этот вид, она тоже улыбалась.
Зато он выглядел мужественным и вызывал в ней уважене, ког-да рассказывал о своём эмигрантском пути, скорее даже не рассказы-вал, а скупо и, как о чём-то незначительном, отвечал на её расспросы.
Это от других она слышала, что он рано лишился родителей и вырос в детдоме, что здесь он окончил университет, много и с энтузиазмом работал; когда надо было, он брал дополнительные курсы, не прекра- щая трудиться; он хорошо овладел английским языком, неплохо французским, и перед ним постоянно была новая цель.
Что касается его отношения к Татьяне, то он события не торо-
пил: просто радовался их знакомству и подчёркнуто замечал её оди-
ночество и нужду. Вёл себя он с ней корректно, вольностей не допу-
скал, хотя почти сразу стал говорить ей ты.
» Простенькая, нетребовательная, доступненькая — в общем под-
ходящая», — такой она видела себя в его глазах.
В своей «прошлой» жизни, в России, Татьяна, медсестра по про-
фессии, работала в поликлинике. Однажды она слышала, как врач го-
ворил пациентке, что у каждого человека на груди есть табличка. На
ней сказано, что человек из себя представляет, что думает сам о себе.
Соответственно к нему относятся и окружающие. Тогда Татьяна пос-
меялась, а теперь об этом вспоминала с беспокойством. «Представ-
ляю, что у меня там написано!»- говорила она себе.
В тот день, на обеде, Майкл, в поисках чего-то, открывал один за
другим ящики комода и, пока искал, говорил- приговаривал:» Сначала
будешь мне любовницей, потом женой…а потом матерью.» Говорил просто, бесстрастно, как-будто всё уже было решено, и она только и
ждёт, когда её осчастливят.
Всё в Татьяне вспыхнуло и возмутилось, и гневные слова гото-
вы были вырваться, но она сдержалась и промолчала. На всякий случай. На случай, если всё-таки решится выйти за него. Она не исклю-
чала такой возможности, и при этой мысли гнев её остывал, а чувство униженности притуплялось. Она не раз говорила себе:» Гораздо луч-
ше разгуливать в красивом, длинном платье по зелёному двору собственного дома с книгой или с модным журналом в руке, чем чувствовать себя невидимкой в чужом доме, в рабочем халате, с грязной тряпкой в руках.» А путешествия!.. А Флорида!.. Майкл уже го-
ворил ей об этом, по привычке вслух делясь своими мыслями:» Летом
будем ездить в Европу, а зимой — во Флориду «…
Татьяна приблизилась к высотному зданию, где снимала комна-
ту и увидела Майкла и его машину. Он знал, когда она возвращается.
— Ну, здравствуй! Как прошла работа?- сказал он, подходя с весё-
лой улыбкой и, не дожидаясь ответа, продолжал:- Я еду сейчас по де-
лам, но очень хотелось увидеть тебя.
Они подошли к подъезду и, открывая дверь, он осторожно поло-
жил руку на её талию. Она инстинктивно, слегка отстранилась и, когда
они уже стояли в подъезде, он с жалкой улыбкой сказал:
— Скромность — это хорошо. Это украшает. Но всё-таки…и женщи-
на должна как-то показать, что мужчина ей нравится. В этом нет ничего
плохого, наоборот… Ну, хоть что-нибудь сказать…
» А, если нечего сказать…»- Татьяна задумчиво улыбнулась в от-
вет.
В подъезде никого не было, и Майкл снова заговорил:
— Вообще, женщина — это могущественное существо. В женщине
больша-ая сила. Она, если захочет, может добиться всего от мужчины.
Вот скажет: «Прыгни из окна! » И он прыгнет.
» Если захочет…А ты…ничего, ничего ты не знаешь о женщинах.
Вот прожил уже жизнь, так много учился и ничего, ничего не узнал.» —
Татьяна думала так, но сказать ничего не могла, и ей стало тягостно и неловко от своей немоты.
К счастью, Майкл посмотрел на часы и заторопился. Он похло-
пал Татьяну по плечу, пронзив своей долгой, доверительной улыбкой, от которой ей всегда хотелось отвести глаза, и на прощание сказал:
— Ладно, ладно, не смущайся! Иди, отдыхай! Вечером позвоню,
куда-нибудь пойдём.
Он ушёл, а у Татьяны осталось непонятное и такое неуместное
сейчас ощущение вины и досады.
Но, когда она поднялась к себе и потом разделась и освежилась
в душе, это ощущение исчезло и забылось. Вместе с физической све-
жестью к ней вернулась и душевная свежесть. Она чувствовала себя,
как после удивительного, хорошего сна: события его уже размылись
и ускользнули, но осталось радостное, праздничное настроение.
Татьяна прибрала немного комнату, включила по привычке теле-
визор, но тотчас почувствовала, что нет интереса смотреть, что де-
лает совсем не то. Она посещала вечерние курсы английского языка, но не регулярно, часто пропускала. Сегодня как раз день занятий, мож-
но было пойти. Надо пойти! Чем скорее она освоит язык и поступит в колледж, тем скорее она подтвердит свою профессию медсестры.
Татьяна выключила телевизор, достала свои записи с курсов,
учебник, словарь и, уютно устроившись за столом, взялась с подъё-мом, даже с удовольствием за выполнение накопленных заданий.
В процессе работы обнаружила вдруг, как интересно работать
со словарём. Вот уж не думала, что так забавно просто его читать! Она
выписывала интересные выражения и всё больше вникала в суть
языка.
Татьяна так увлеклась, что не заметила , как пролетели часы.
Скоро надо собираться. Мысль о вечерней школе, об однокурсни-
ках была, как никогда, приятна, и Татьяна радовалась приближению
вечера.
Вдруг из гостиной раздался голос хозяйки квартиры:
— Татьяна! К вам пришли!
В её комнату постучали, и вошёл Майкл, закрыв за собой дверь.
Татьяна, в домашнем платье, в тапочках, была в растерянности и недоумении.
— Я не ждала совсем…
— Знаю, знаю! Правильно: посторонних и не надо пускать. Но мне
можно!
Он по-свойски сел на стул, с умилением оглядел Татьяну, по-
том окинул взглядом комнату.
— Хорошо у тебя, чистенько. Молодец! Мебель хозяйская?
— Да, конечно, — Татьяна, сложив руки на груди и опустив глаза,
заходила по комнате.- Я никуда не пойду, Майкл!
— Что случилось?
— Не случилось… Мне просто не хочется.
Майкл молчал. Он весь напрягся и насторожился. Наконец, спро-
сил:
— Ты хочешь, чтобы я ушёл?- неприятная твёрдость прозвуча-
ла в его вопросе.
— Вы не должны были приходить, Майкл…
— Скажи, я нравлюсь тебе?- его голос звучал по-прежнему твёрдо.
— Конечно… Вы серьёзный, порядочный человек… Я помню, Май-
кл, всё, что Вы мне говорили и … — она остановилась, чтобы перевести
дыхание, а он в этот момент ей очень дружелюбно улыбнулся и не дал
договорить:
— Я понял, — Майкл встал, выпрямился. — Ну, что же? Женщина, как
говориться, выбирает… Желаю тебе найти хорошего человека… доб-
рого, работящего… надёжного, — и, уже подойдя к двери и медленно поворачивая ручку, он добавил: — Извини, если чем-то обидел тебя. Ей богу, не хотел.
Затем он так же медленно открыл дверь и тихо вышел.
Оставшись одна, Татьяна ещё постояла чуть-чуть неподвижно, потом опустилась на диван. » Как это всё неуместно, глупо, — думала она.- И это гадкое чувство вины, и стыда, и не понятно, чего ещё» …
Но одно было точно ясно: не нужно ей это всё, не нужно…
«Не нужно! «- решительно повторила она себе, быстро подня- лась и стала собираться.
Через полчаса она шла по оживлённой улице. Вечерний воздух,
наполненный ароматами молодой весенней листвы, быстро смыл её
досадные мысли, и она снова была во власти парения, навеянного утренней встречей. А юный фермер, казавшийся то принцем ей, то пажем, смотрел теперь из рамки своего портрета и шёл пока ещё с ней рядом, как путеводная звезда.
И поразило её вдруг собственное дыхание. Кажется, никогда она не дышала так глубоко и легко. Или, может быть, это было очень давно. Оно пришло, это дыхание, само собой, вместе с новым, не зна-
комым ей чувством свободы. «Так вот как оказывается можно ды-
шать!»- всё больше и больше удивлялась Татьяна…
Около школы её встречали приветливые, внимательные взгля-
ды знакомых и незнакомых людей. Что читали они на её табличке? Она не знала, но видела по их лицам, что прежней надписи там уже нет.

Уборка дома окончена: ковры почищены, мебель, картины, без-
делушки- всё вытерто. Татьяна обвела взглядом гостиную и облегчён-но вздохнула. Напоследок она взяла с камина портрет и, всё ещё с тря-
пкой в руке, присела на корточки на ковре. Вот уже четыре месяца раз
в неделю она приходит убирать этот дом и всегда во время работы то
и дело поглядывает на этот портрет, а перед уходом, если есть возмо-
жность, задерживает взгляд на нём подольше. Что-то очень притяги-
вало её в живом, открытом взгляде молодого человека и, глядя на не-
го, она всегда немного грустила о ком-то невстреченном.
Этот портрет был фотографией сына хозяев. Хозяева — старая супружеская пара. Он невысокий, худой, с довольно красивым смугловатым лицом, очень подвижный, но всегда молчаливый. Он никогда не говорит с Татьяной и даже не смотрит на неё. Её как-будто нет, или она невидимка. И только, когда он берёт какой-нибудь предмет и начинает демонстративно разглядывать, нет ли на нём пыли, Татьяна чувствует, что он знает о её присутствии и молча даёт ей понять, что за её работой следят. Татьяна не любила хозяина, побаивалась его и радовалась, когда он уходил. А уходил он почти каждый раз, когда Татьяна приходила. Брал сумку и отправлялся за покупками или просто погулять. Видно было, что он не любил оставлять жену одну и пользовался случаем.
Его жена, согнувшаяся старушка, никуда не выходила и по дому
передвигалась только с помощью инвалидного кресла. Пока Татьяна
убирала дом, хозяйка неизменно сидела за письменным столом, зава-
ленном газетами, и слушала радио, которое стояло тут же, на столе.
Хозяйка была полной противоположностью мужу: приветливая, раз-
говорчивая, совсем не придирчивая. К ней, к Татьяне, своей работни-
це-иммигрантке, живущей в Канаде всего шесть месяцев, она относи-
лась с уважением. Учитывая скудный Татьянин английскй, она говори-
ла с ней медленно, выбирала простые слова, объясняла непонятные и, как человек интеллигентный, просилаТатьяну научить и её некото- русским словам. Из их разговоров Татьяна узнала, что привлекавший её портрет- совсем недавняя фотография их сына, что ему двадцать семь лет, живёт он в сельской местности, вместе с молодой женой держит небольшую ферму и иногда приезжает навестить родителей.
Татьяне не верилось, что это их сын, а не внук и, не в силах сде-
ржать любопытство, она несколько раз осторожно расспрашивала хо-
зяйку, а та с удовольствием ей отвечала и показывала семейный аль-
бом. Да, это был поздний брак, поздняя любовь. Хозяйка любила гово-
рить о своей счастливой женской судьбе, о том, как нежно о ней забо-
тился муж, о том, что любовь- это главное в жизни. В молодости, судя
по фотографиям, она была некрасива: худая, нескладная, продолгова-
тое, неправильное лицо, длинноватый нос, но весёлые, умные глаза.
Теперь же вся она была какая-то маленькая, округлившаяся, и слова
«красива» и «некрасива» были одинаково неприменимы к ней. На неё
просто приятно было смотреть. И Татьяна смотрела на её беспечное,
всегда улыбающееся лицо и верила всему, что она ей говорила.
Татьяна подсчитала, что хозяйке было уже сорок три года, когда
у них родился их единственный сын, и это как-бы утешало её, подни-
мало ей дух. Ведь ей самой уже тридцать восемь, она одинока, бездет-
на. В двадцать три года, не став избранницей того, кто ей нравился и,
слыша от замужних, не слишком удачливых подружек устрашающее
» Ведь ты уже старая дева!», она польстилась на внимание весёлого,
красивого парня, слегка увлеклась и поспешила выйти за него. Оста-
ться старой девой ей уже не грозило, но и счастливой она не сдела-
лась. Муж оказался неудачником, большим любителем алкоголя, и их брак , хоть и тянулся долго, в конце концов распался.
Из Советской России она уезжала в смутной надежде, что, может быть, там, далеко за морями, вдруг что-то произойдёт… Кто знает? Ведь немало есть случаев…
Дверь из прихожей открылась, и вошёл не хозяин, который дол-
жен был вот-вот появиться, а он, его сын. Татьяна сразу узнала его по портрету, хотя он выглядел ещё моложе своих лет. Быстро одёрнув свой красный, цветастый халатик и приложив руку к большой декора-
тивной заколке, держащей поднятые сзади волосы, она взглянула на вошедшего коротко и строго, как и положено домработнце, а юноша,
увидев незнакомую женщину с его портретом в руке, выразительно
улыбнулся, поклонился, сказав «Hello», и направился во внутрен-
ние комнаты, куда несколько минут назад проковыляла его мать. Уда-
ляясь, он оглянулся и ещё раз улыбнулся Татьяне. Сердце у неё беше- но заколотилось. Она поставила портрет обратно на камин и, когда шла в ванную, чтобы переодеться, у неё кружилась голова.
Она одевалась, и перед глазами стоял уже не портрет, а живой
человек. Волнистые светлые волосы, сероголубые глаза и что-то неж-
ное и дерзкое в улыбке, во всём его облике. Как похож на Сергея Есенина!
Татьяна распустила свои каштановые волосы, медленно причё-
сывалась, прихорашивалась перед зеркалом, и в это время что-то тай-
ное, заброшенное и забытое осветилось в её душе. Все заботы и тре-
воги её стали меркнуть и отступать, и какая-то новая сила, и свежесть,
и лёгкость стали её наполнять, наполнять, и она ясно вдруг поняла: ведь это именно то состояние, в котором женщина и должна пребы-
вать…
Она вышла из ванной, прошла через гостиную в прихожую и там
увидела хозяина, который только что пришёл. Она сказала ему «Good-bye» и, как всегда, не глядя, он что-то еле слышно ей пробормотал. Но сейчас это не омрачило её настроения.
На улице шёл мелкий дождик, и Татьяна пошла быстро, но не прошло и двух минут, как чьи-то торопливые шаги и оклик по-англий-
ски заставили её остановиться и обернуться.
— Постойте! Как же Вы пойдёте?
» Сергей… Увидел из окна, пожалел», — подумала она и удиви-
лась, что никогда не интересовалась его именем, про себя называла
его «сыном» и сейчас вдруг так его окрестила.
Он подошёл и протянул ей зонт. Лицо его было простым и се-
рьёзным. Она же, охотно взяв зонтик, одобрительно улыбнулась ему ,
уже не как домработница, а как вроде бы мать или старшая сестра.
Под зонтиком, с комфортом, Татьяна шла уже медленней. Да и
дождик, пахнущий весной, был небольшой и даже приятный. Идя по
маленьким улочкам, Татьяна любовалась нежной зеленью травы и де-
ревьев, аккуратными домиками и ухоженными газонами, сплошь пок-
рытыми цветами. Красные, желтые, фиолетовые, всевозможных от-
тенков, они тянулись, как гирлянды, и вдоль стен домов. Цветы пест-
рели и в горшках, и в изящных вазонах, то торжественно на дорожках,
ведущих к домам, то кокетливо на ступеньках крылечек, на открытых
верандах. И эта яркая россыпь при тусклом небе и при дожде делала
улочки уютными, говорила о радушных и прилежных людях, о радо-
сти жизни, о торжестве весны.
Татьяна видела, как из одного домика вышел почтальон и бод-ро пошёл по тропинке, затем свернул к соседнему домику и так же бодро зашагал к его крыльцу. Почтальон с его большой сумкой и пачкой писем в руке придавал всему ещё более жизнерадостный, благополучный какой-то вид, даже сказочный вид.
И что-то ещё, особенное, как-будто знакомое, но неуловимое, бы-
ло и в запахе дождя, и во взглядах цветов, и в самом дыхании земли —
во всём этом весеннем окружении. Татьяна как-бы вернулась в свой старый дом или встретила старых друзей… Давно уже не была она такой оживлённой. А всё юный фермер! Это он её разбудил, вызволил из пустоты, неопределённости и сомнений, в которых она пребывала уже долгое время. Она не увидит его больше, да и не надо. Зато знает уже, что жива, что здорова и что где-то есть человек, который ей нужен, и, раз она знает об этом, она непременно его найдёт. Он может встретиться за любым поворотом, в один из летних вечеров или осенним серым днём…
Вдоль тротуара кое-где цвела сирень.Татьяна остановилась
около высокого куста, осторожно сорвала мокрую ветку и стала с нас-
лаждением вдыхать знакомый, влажный аромат. И, как это часто с ней
бывало, сирень, дождик и зонтик напомнили ей старую картинку.
Тогда тоже цвела сирень. Шли выпускные экзамены. На тихой улице перед школой стояли небольшими группами или прогуливались
десятиклассники, в парадных формах, взволнованные и торжествен-
ные. Девочки, и среди них Татьяна, гадали на цветках сирени: сдам- не
сдам… И вдруг Татьяна увидела маму. Они жили недалеко, на той же
улице, и мама шла домой.Она шла с подругой. Утро было тёплое и сол-
нечное, но шёл мелкий дождик. Мамина подруга, высокая, статная
брюнетка, жена директора большого завода, была в белом, прозрач-
ном плаще и под белым прозрачным зонтиком. Она что-то говорила
маме, плавно жестикулируя свободной рукой. Мама, меньше её рос- том, была в поношенном штапельном платье и коротком жакетике от старого костюма. Она увлечённо слушала подругу, глядя на неё снизу вверх, и поглаживала лицо веткой белой сирени. Увидев Таню, она радостно удивилась, что-то воскликнула и расцвела в улыбке. Вот и вся картинка: серебристый дождик, солнце, подруга, вся в белом, прозрачном, мамино счастливое лицо и не зонтик, а ветка сирени в руке….
Мама рано овдовела, и остались они втроём ( у Татьяны была
ещё сестра).Жили очень скудно. Зонтика у них не было никогда. О та-
кой роскоши даже не думали. Да что зонтик… Татьяна не помнила, на-
пример, что бы в школьном возрасте у неё были варежки. Или тёплая
обувь зимой. Зато всегда было закутано горло, так как вечно болело.
Но всё равно было весело жить!.. Пёстрое детство мелькнуло перед
внутренним взором Татьяны. Оно казалось бесконечной, неправдопо-
добной, совершенно отдельной какой-то жизнью.
Мама была простым инженером, но держалась всегда с достоин-
ством. Она никогда не жаловалась на жизнь, и её лицо никогда не бы-
ло грустным. А им, детям, и в голову не приходило, что они бедны, что жизнь бывает и другой…
» А вот теперь-то можно жить и по-другому!- Татьяна вдруг пере-
менилась и с вызывающей улыбкой посмотрела вдаль, поверх всего,-
— Стоит только очень захотеть, — рассуждала она, — и всех забот, как не бывало!.. Потому что у неё есть Майкл.»
Майкл — её новый знакомый. Она встретила его в доме своих при-
ятелей два месяца тому назад, и с тех пор они виделись уже много раз,
чаще у тех же приятелей, два раза в солнечные дни на пикниках с его
друзьями, иногда у них в гостях.
Майкл — пятидесятидвухлетний мужчина с кавказской наружно-
стью и происхождением, невысокий, полноватый, со слегка поседев-
шими волосами. Он эмигрировал тоже из Советского Союза тридцать лет тому назад. У него какое-то своё дело, живёт он один в собствен- ном доме, имеет дачу, лодку и подыскивает себе спутницу жизни. «Желательно из новеньких, из русских», — сказали ей знакомые. Ещё они сказали ей, что она, Татьяна, сразу ему понравилась, он просил больше ни с кем его не знакомить и так отозвался о ней:» Вся из себя такая русская, хорошенькая, спокойненькая и ростом мне подходит. Как раз то, что надо!»
Они виделись всегда на людях, и лишь, когда он её провожал,
они были одни, и тогда он высказывал ей свои мысли и взгляды на
жизнь. Провожая её раз на работу, с каким умилением он смотрел на
её простую рабочую сумку, на дешёвые туфли! И, как бы думая вслух,
рассуждал, что всё это временно, что она достойна лучшей, беззабот-
ной жизни, что работать, добывать деньги — это дело мужчины, а жен-
щине полагается только смотреть за домом и следить за собой — бе-
речь молодость и красоту. Татьяна мечтательно слушала, расслабля-
лась, рисовала себе радужные картины. Как было бы хорошо и легко,
если не стало бы вдруг забот и тревог! И страха перед неизвестным
будущим.
В одно воскресенье, пригласив её в кино, Майкл предложил ей
сначала пообедать у него. В его чистом, ухоженном доме стояла современная,но сделанная под старину, мебель, сверкал хрусталь, в расписных китайских вазах на полу «цвели» искусственные гладиолусы. Майкл накрыл роскошный стол: европейские деликатесы из русского магазина и вкусное, экзотическое кавказское блюдо, которое сам приготовил.
» Как он любит жизнь! «- подумала тогда Татьяна с каким-то сложным чувством удивления, и восхищеня, и необъяснимой грусти.
На протяжении обеда он то и дело поглядывал на Татьяну своим
проникновенным, улыбающимся взглядом. Ей неприятен был этот взгяд. Неприятен был и его туалет:слишком обтяжные джинсы на солидном животе, светлосерый пиджак, розовая рубашка и массивная золотая цепочка на видневшейся части волосатой груди.
Ему хотелось выглядеть моложе, а получалось что-то очень уж женственное. Татьяна еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Она старалась меньше на него смотреть, и ей приходилось делать
рассеянный вид, но, чтобы смягчить этот вид, она тоже улыбалась.
Зато он выглядел мужественным и вызывал в ней уважене, ког-да рассказывал о своём эмигрантском пути, скорее даже не рассказы-вал, а скупо и, как о чём-то незначительном, отвечал на её расспросы.
Это от других она слышала, что он рано лишился родителей и вырос в детдоме, что здесь он окончил университет, много и с энтузиазмом работал; когда надо было, он брал дополнительные курсы, не прекра- щая трудиться; он хорошо овладел английским языком, неплохо французским, и перед ним постоянно была новая цель.
Что касается его отношения к Татьяне, то он события не торо-
пил: просто радовался их знакомству и подчёркнуто замечал её оди-
ночество и нужду. Вёл себя он с ней корректно, вольностей не допу-
скал, хотя почти сразу стал говорить ей ты.
» Простенькая, нетребовательная, доступненькая — в общем под-
ходящая», — такой она видела себя в его глазах.
В своей «прошлой» жизни, в России, Татьяна, медсестра по про-
фессии, работала в поликлинике. Однажды она слышала, как врач го-
ворил пациентке, что у каждого человека на груди есть табличка. На
ней сказано, что человек из себя представляет, что думает сам о себе.
Соответственно к нему относятся и окружающие. Тогда Татьяна пос-
меялась, а теперь об этом вспоминала с беспокойством. «Представ-
ляю, что у меня там написано!»- говорила она себе.
В тот день, на обеде, Майкл, в поисках чего-то, открывал один за
другим ящики комода и, пока искал, говорил- приговаривал:» Сначала
будешь мне любовницей, потом женой…а потом матерью.» Говорил просто, бесстрастно, как-будто всё уже было решено, и она только и
ждёт, когда её осчастливят.
Всё в Татьяне вспыхнуло и возмутилось, и гневные слова гото-
вы были вырваться, но она сдержалась и промолчала. На всякий случай. На случай, если всё-таки решится выйти за него. Она не исклю-
чала такой возможности, и при этой мысли гнев её остывал, а чувство униженности притуплялось. Она не раз говорила себе:» Гораздо луч-
ше разгуливать в красивом, длинном платье по зелёному двору собственного дома с книгой или с модным журналом в руке, чем чувствовать себя невидимкой в чужом доме, в рабочем халате, с грязной тряпкой в руках.» А путешествия!.. А Флорида!.. Майкл уже го-
ворил ей об этом, по привычке вслух делясь своими мыслями:» Летом
будем ездить в Европу, а зимой — во Флориду «…
Татьяна приблизилась к высотному зданию, где снимала комна-
ту и увидела Майкла и его машину. Он знал, когда она возвращается.
— Ну, здравствуй! Как прошла работа?- сказал он, подходя с весё-
лой улыбкой и, не дожидаясь ответа, продолжал:- Я еду сейчас по де-
лам, но очень хотелось увидеть тебя.
Они подошли к подъезду и, открывая дверь, он осторожно поло-
жил руку на её талию. Она инстинктивно, слегка отстранилась и, когда
они уже стояли в подъезде, он с жалкой улыбкой сказал:
— Скромность — это хорошо. Это украшает. Но всё-таки…и женщи-
на должна как-то показать, что мужчина ей нравится. В этом нет ничего
плохого, наоборот… Ну, хоть что-нибудь сказать…
» А, если нечего сказать…»- Татьяна задумчиво улыбнулась в от-
вет.
В подъезде никого не было, и Майкл снова заговорил:
— Вообще, женщина — это могущественное существо. В женщине
больша-ая сила. Она, если захочет, может добиться всего от мужчины.
Вот скажет: «Прыгни из окна! » И он прыгнет.
» Если захочет…А ты…ничего, ничего ты не знаешь о женщинах.
Вот прожил уже жизнь, так много учился и ничего, ничего не узнал.» —
Татьяна думала так, но сказать ничего не могла, и ей стало тягостно и неловко от своей немоты.
К счастью, Майкл посмотрел на часы и заторопился. Он похло-
пал Татьяну по плечу, пронзив своей долгой, доверительной улыбкой, от которой ей всегда хотелось отвести глаза, и на прощание сказал:
— Ладно, ладно, не смущайся! Иди, отдыхай! Вечером позвоню,
куда-нибудь пойдём.
Он ушёл, а у Татьяны осталось непонятное и такое неуместное
сейчас ощущение вины и досады.
Но, когда она поднялась к себе и потом разделась и освежилась
в душе, это ощущение исчезло и забылось. Вместе с физической све-
жестью к ней вернулась и душевная свежесть. Она чувствовала себя,
как после удивительного, хорошего сна: события его уже размылись
и ускользнули, но осталось радостное, праздничное настроение.
Татьяна прибрала немного комнату, включила по привычке теле-
визор, но тотчас почувствовала, что нет интереса смотреть, что де-
лает совсем не то. Она посещала вечерние курсы английского языка, но не регулярно, часто пропускала. Сегодня как раз день занятий, мож-
но было пойти. Надо пойти! Чем скорее она освоит язык и поступит в колледж, тем скорее она подтвердит свою профессию медсестры.
Татьяна выключила телевизор, достала свои записи с курсов,
учебник, словарь и, уютно устроившись за столом, взялась с подъё-мом, даже с удовольствием за выполнение накопленных заданий.
В процессе работы обнаружила вдруг, как интересно работать
со словарём. Вот уж не думала, что так забавно просто его читать! Она
выписывала интересные выражения и всё больше вникала в суть
языка.
Татьяна так увлеклась, что не заметила , как пролетели часы.
Скоро надо собираться. Мысль о вечерней школе, об однокурсни-
ках была, как никогда, приятна, и Татьяна радовалась приближению
вечера.
Вдруг из гостиной раздался голос хозяйки квартиры:
— Татьяна! К вам пришли!
В её комнату постучали, и вошёл Майкл, закрыв за собой дверь.
Татьяна, в домашнем платье, в тапочках, была в растерянности и недоумении.
— Я не ждала совсем…
— Знаю, знаю! Правильно: посторонних и не надо пускать. Но мне
можно!
Он по-свойски сел на стул, с умилением оглядел Татьяну, по-
том окинул взглядом комнату.
— Хорошо у тебя, чистенько. Молодец! Мебель хозяйская?
— Да, конечно, — Татьяна, сложив руки на груди и опустив глаза,
заходила по комнате.- Я никуда не пойду, Майкл!
— Что случилось?
— Не случилось… Мне просто не хочется.
Майкл молчал. Он весь напрягся и насторожился. Наконец, спро-
сил:
— Ты хочешь, чтобы я ушёл?- неприятная твёрдость прозвуча-
ла в его вопросе.
— Вы не должны были приходить, Майкл…
— Скажи, я нравлюсь тебе?- его голос звучал по-прежнему твёрдо.
— Конечно… Вы серьёзный, порядочный человек… Я помню, Май-
кл, всё, что Вы мне говорили и … — она остановилась, чтобы перевести
дыхание, а он в этот момент ей очень дружелюбно улыбнулся и не дал
договорить:
— Я понял, — Майкл встал, выпрямился. — Ну, что же? Женщина, как
говориться, выбирает… Желаю тебе найти хорошего человека… доб-
рого, работящего… надёжного, — и, уже подойдя к двери и медленно поворачивая ручку, он добавил: — Извини, если чем-то обидел тебя. Ей богу, не хотел.
Затем он так же медленно открыл дверь и тихо вышел.
Оставшись одна, Татьяна ещё постояла чуть-чуть неподвижно, потом опустилась на диван. » Как это всё неуместно, глупо, — думала она.- И это гадкое чувство вины, и стыда, и не понятно, чего ещё» …
Но одно было точно ясно: не нужно ей это всё, не нужно…
«Не нужно! «- решительно повторила она себе, быстро подня- лась и стала собираться.
Через полчаса она шла по оживлённой улице. Вечерний воздух,
наполненный ароматами молодой весенней листвы, быстро смыл её
досадные мысли, и она снова была во власти парения, навеянного утренней встречей. А юный фермер, казавшийся то принцем ей, то пажем, смотрел теперь из рамки своего портрета и шёл пока ещё с ней рядом, как путеводная звезда.
И поразило её вдруг собственное дыхание. Кажется, никогда она не дышала так глубоко и легко. Или, может быть, это было очень давно. Оно пришло, это дыхание, само собой, вместе с новым, не зна-
комым ей чувством свободы. «Так вот как оказывается можно ды-
шать!»- всё больше и больше удивлялась Татьяна…
Около школы её встречали приветливые, внимательные взгля-
ды знакомых и незнакомых людей. Что читали они на её табличке? Она не знала, но видела по их лицам, что прежней надписи там уже нет.

.

Уборка дома окончена: ковры почищены, мебель, картины, без-
делушки- всё вытерто. Татьяна обвела взглядом гостиную и облегчён-но вздохнула. Напоследок она взяла с камина портрет и, всё ещё с тря-
пкой в руке, присела на корточки на ковре. Вот уже четыре месяца раз
в неделю она приходит убирать этот дом и всегда во время работы то
и дело поглядывает на этот портрет, а перед уходом, если есть возмо-
жность, задерживает взгляд на нём подольше. Что-то очень притяги-
вало её в живом, открытом взгляде молодого человека и, глядя на не-
го, она всегда немного грустила о ком-то невстреченном.
Этот портрет был фотографией сына хозяев. Хозяева — старая супружеская пара. Он невысокий, худой, с довольно красивым смугловатым лицом, очень подвижный, но всегда молчаливый. Он никогда не говорит с Татьяной и даже не смотрит на неё. Её как-будто нет, или она невидимка. И только, когда он берёт какой-нибудь предмет и начинает демонстративно разглядывать, нет ли на нём пыли, Татьяна чувствует, что он знает о её присутствии и молча даёт ей понять, что за её работой следят. Татьяна не любила хозяина, побаивалась его и радовалась, когда он уходил. А уходил он почти каждый раз, когда Татьяна приходила. Брал сумку и отправлялся за покупками или просто погулять. Видно было, что он не любил оставлять жену одну и пользовался случаем.
Его жена, согнувшаяся старушка, никуда не выходила и по дому
передвигалась только с помощью инвалидного кресла. Пока Татьяна
убирала дом, хозяйка неизменно сидела за письменным столом, зава-
ленном газетами, и слушала радио, которое стояло тут же, на столе.
Хозяйка была полной противоположностью мужу: приветливая, раз-
говорчивая, совсем не придирчивая. К ней, к Татьяне, своей работни-
це-иммигрантке, живущей в Канаде всего шесть месяцев, она относи-
лась с уважением. Учитывая скудный Татьянин английскй, она говори-
ла с ней медленно, выбирала простые слова, объясняла непонятные и, как человек интеллигентный, просилаТатьяну научить и её некото- русским словам. Из их разговоров Татьяна узнала, что привлекавший её портрет- совсем недавняя фотография их сына, что ему двадцать семь лет, живёт он в сельской местности, вместе с молодой женой держит небольшую ферму и иногда приезжает навестить родителей.
Татьяне не верилось, что это их сын, а не внук и, не в силах сде-
ржать любопытство, она несколько раз осторожно расспрашивала хо-
зяйку, а та с удовольствием ей отвечала и показывала семейный аль-
бом. Да, это был поздний брак, поздняя любовь. Хозяйка любила гово-
рить о своей счастливой женской судьбе, о том, как нежно о ней забо-
тился муж, о том, что любовь- это главное в жизни. В молодости, судя
по фотографиям, она была некрасива: худая, нескладная, продолгова-
тое, неправильное лицо, длинноватый нос, но весёлые, умные глаза.
Теперь же вся она была какая-то маленькая, округлившаяся, и слова
«красива» и «некрасива» были одинаково неприменимы к ней. На неё
просто приятно было смотреть. И Татьяна смотрела на её беспечное,
всегда улыбающееся лицо и верила всему, что она ей говорила.
Татьяна подсчитала, что хозяйке было уже сорок три года, когда
у них родился их единственный сын, и это как-бы утешало её, подни-
мало ей дух. Ведь ей самой уже тридцать восемь, она одинока, бездет-
на. В двадцать три года, не став избранницей того, кто ей нравился и,
слыша от замужних, не слишком удачливых подружек устрашающее
» Ведь ты уже старая дева!», она польстилась на внимание весёлого,
красивого парня, слегка увлеклась и поспешила выйти за него. Оста-
ться старой девой ей уже не грозило, но и счастливой она не сдела-
лась. Муж оказался неудачником, большим любителем алкоголя, и их брак , хоть и тянулся долго, в конце концов распался.
Из Советской России она уезжала в смутной надежде, что, может быть, там, далеко за морями, вдруг что-то произойдёт… Кто знает? Ведь немало есть случаев…
Дверь из прихожей открылась, и вошёл не хозяин, который дол-
жен был вот-вот появиться, а он, его сын. Татьяна сразу узнала его по портрету, хотя он выглядел ещё моложе своих лет. Быстро одёрнув свой красный, цветастый халатик и приложив руку к большой декора-
тивной заколке, держащей поднятые сзади волосы, она взглянула на вошедшего коротко и строго, как и положено домработнце, а юноша,
увидев незнакомую женщину с его портретом в руке, выразительно
улыбнулся, поклонился, сказав «Hello», и направился во внутрен-
ние комнаты, куда несколько минут назад проковыляла его мать. Уда-
ляясь, он оглянулся и ещё раз улыбнулся Татьяне. Сердце у неё беше- но заколотилось. Она поставила портрет обратно на камин и, когда шла в ванную, чтобы переодеться, у неё кружилась голова.
Она одевалась, и перед глазами стоял уже не портрет, а живой
человек. Волнистые светлые волосы, сероголубые глаза и что-то неж-
ное и дерзкое в улыбке, во всём его облике. Как похож на Сергея Есенина!
Татьяна распустила свои каштановые волосы, медленно причё-
сывалась, прихорашивалась перед зеркалом, и в это время что-то тай-
ное, заброшенное и забытое осветилось в её душе. Все заботы и тре-
воги её стали меркнуть и отступать, и какая-то новая сила, и свежесть,
и лёгкость стали её наполнять, наполнять, и она ясно вдруг поняла: ведь это именно то состояние, в котором женщина и должна пребы-
вать…
Она вышла из ванной, прошла через гостиную в прихожую и там
увидела хозяина, который только что пришёл. Она сказала ему «Good-bye» и, как всегда, не глядя, он что-то еле слышно ей пробормотал. Но сейчас это не омрачило её настроения.
На улице шёл мелкий дождик, и Татьяна пошла быстро, но не прошло и двух минут, как чьи-то торопливые шаги и оклик по-англий-
ски заставили её остановиться и обернуться.
— Постойте! Как же Вы пойдёте?
» Сергей… Увидел из окна, пожалел», — подумала она и удиви-
лась, что никогда не интересовалась его именем, про себя называла
его «сыном» и сейчас вдруг так его окрестила.
Он подошёл и протянул ей зонт. Лицо его было простым и се-
рьёзным. Она же, охотно взяв зонтик, одобрительно улыбнулась ему ,
уже не как домработница, а как вроде бы мать или старшая сестра.
Под зонтиком, с комфортом, Татьяна шла уже медленней. Да и
дождик, пахнущий весной, был небольшой и даже приятный. Идя по
маленьким улочкам, Татьяна любовалась нежной зеленью травы и де-
ревьев, аккуратными домиками и ухоженными газонами, сплошь пок-
рытыми цветами. Красные, желтые, фиолетовые, всевозможных от-
тенков, они тянулись, как гирлянды, и вдоль стен домов. Цветы пест-
рели и в горшках, и в изящных вазонах, то торжественно на дорожках,
ведущих к домам, то кокетливо на ступеньках крылечек, на открытых
верандах. И эта яркая россыпь при тусклом небе и при дожде делала
улочки уютными, говорила о радушных и прилежных людях, о радо-
сти жизни, о торжестве весны.
Татьяна видела, как из одного домика вышел почтальон и бод-ро пошёл по тропинке, затем свернул к соседнему домику и так же бодро зашагал к его крыльцу. Почтальон с его большой сумкой и пачкой писем в руке придавал всему ещё более жизнерадостный, благополучный какой-то вид, даже сказочный вид.
И что-то ещё, особенное, как-будто знакомое, но неуловимое, бы-
ло и в запахе дождя, и во взглядах цветов, и в самом дыхании земли —
во всём этом весеннем окружении. Татьяна как-бы вернулась в свой старый дом или встретила старых друзей… Давно уже не была она такой оживлённой. А всё юный фермер! Это он её разбудил, вызволил из пустоты, неопределённости и сомнений, в которых она пребывала уже долгое время. Она не увидит его больше, да и не надо. Зато знает уже, что жива, что здорова и что где-то есть человек, который ей нужен, и, раз она знает об этом, она непременно его найдёт. Он может встретиться за любым поворотом, в один из летних вечеров или осенним серым днём…
Вдоль тротуара кое-где цвела сирень.Татьяна остановилась
около высокого куста, осторожно сорвала мокрую ветку и стала с нас-
лаждением вдыхать знакомый, влажный аромат. И, как это часто с ней
бывало, сирень, дождик и зонтик напомнили ей старую картинку.
Тогда тоже цвела сирень. Шли выпускные экзамены. На тихой улице перед школой стояли небольшими группами или прогуливались
десятиклассники, в парадных формах, взволнованные и торжествен-
ные. Девочки, и среди них Татьяна, гадали на цветках сирени: сдам- не
сдам… И вдруг Татьяна увидела маму. Они жили недалеко, на той же
улице, и мама шла домой.Она шла с подругой. Утро было тёплое и сол-
нечное, но шёл мелкий дождик. Мамина подруга, высокая, статная
брюнетка, жена директора большого завода, была в белом, прозрач-
ном плаще и под белым прозрачным зонтиком. Она что-то говорила
маме, плавно жестикулируя свободной рукой. Мама, меньше её рос- том, была в поношенном штапельном платье и коротком жакетике от старого костюма. Она увлечённо слушала подругу, глядя на неё снизу вверх, и поглаживала лицо веткой белой сирени. Увидев Таню, она радостно удивилась, что-то воскликнула и расцвела в улыбке. Вот и вся картинка: серебристый дождик, солнце, подруга, вся в белом, прозрачном, мамино счастливое лицо и не зонтик, а ветка сирени в руке….
Мама рано овдовела, и остались они втроём ( у Татьяны была
ещё сестра).Жили очень скудно. Зонтика у них не было никогда. О та-
кой роскоши даже не думали. Да что зонтик… Татьяна не помнила, на-
пример, что бы в школьном возрасте у неё были варежки. Или тёплая
обувь зимой. Зато всегда было закутано горло, так как вечно болело.
Но всё равно было весело жить!.. Пёстрое детство мелькнуло перед
внутренним взором Татьяны. Оно казалось бесконечной, неправдопо-
добной, совершенно отдельной какой-то жизнью.
Мама была простым инженером, но держалась всегда с достоин-
ством. Она никогда не жаловалась на жизнь, и её лицо никогда не бы-
ло грустным. А им, детям, и в голову не приходило, что они бедны, что жизнь бывает и другой…
» А вот теперь-то можно жить и по-другому!- Татьяна вдруг пере-
менилась и с вызывающей улыбкой посмотрела вдаль, поверх всего,-
— Стоит только очень захотеть, — рассуждала она, — и всех забот, как не бывало!.. Потому что у неё есть Майкл.»
Майкл — её новый знакомый. Она встретила его в доме своих при-
ятелей два месяца тому назад, и с тех пор они виделись уже много раз,
чаще у тех же приятелей, два раза в солнечные дни на пикниках с его
друзьями, иногда у них в гостях.
Майкл — пятидесятидвухлетний мужчина с кавказской наружно-
стью и происхождением, невысокий, полноватый, со слегка поседев-
шими волосами. Он эмигрировал тоже из Советского Союза тридцать лет тому назад. У него какое-то своё дело, живёт он один в собствен- ном доме, имеет дачу, лодку и подыскивает себе спутницу жизни. «Желательно из новеньких, из русских», — сказали ей знакомые. Ещё они сказали ей, что она, Татьяна, сразу ему понравилась, он просил больше ни с кем его не знакомить и так отозвался о ней:» Вся из себя такая русская, хорошенькая, спокойненькая и ростом мне подходит. Как раз то, что надо!»
Они виделись всегда на людях, и лишь, когда он её провожал,
они были одни, и тогда он высказывал ей свои мысли и взгляды на
жизнь. Провожая её раз на работу, с каким умилением он смотрел на
её простую рабочую сумку, на дешёвые туфли! И, как бы думая вслух,
рассуждал, что всё это временно, что она достойна лучшей, беззабот-
ной жизни, что работать, добывать деньги — это дело мужчины, а жен-
щине полагается только смотреть за домом и следить за собой — бе-
речь молодость и красоту. Татьяна мечтательно слушала, расслабля-
лась, рисовала себе радужные картины. Как было бы хорошо и легко,
если не стало бы вдруг забот и тревог! И страха перед неизвестным
будущим.
В одно воскресенье, пригласив её в кино, Майкл предложил ей
сначала пообедать у него. В его чистом, ухоженном доме стояла современная,но сделанная под старину, мебель, сверкал хрусталь, в расписных китайских вазах на полу «цвели» искусственные гладиолусы. Майкл накрыл роскошный стол: европейские деликатесы из русского магазина и вкусное, экзотическое кавказское блюдо, которое сам приготовил.
» Как он любит жизнь! «- подумала тогда Татьяна с каким-то сложным чувством удивления, и восхищеня, и необъяснимой грусти.
На протяжении обеда он то и дело поглядывал на Татьяну своим
проникновенным, улыбающимся взглядом. Ей неприятен был этот взгяд. Неприятен был и его туалет:слишком обтяжные джинсы на солидном животе, светлосерый пиджак, розовая рубашка и массивная золотая цепочка на видневшейся части волосатой груди.
Ему хотелось выглядеть моложе, а получалось что-то очень уж женственное. Татьяна еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Она старалась меньше на него смотреть, и ей приходилось делать
рассеянный вид, но, чтобы смягчить этот вид, она тоже улыбалась.
Зато он выглядел мужественным и вызывал в ней уважене, ког-да рассказывал о своём эмигрантском пути, скорее даже не рассказы-вал, а скупо и, как о чём-то незначительном, отвечал на её расспросы.
Это от других она слышала, что он рано лишился родителей и вырос в детдоме, что здесь он окончил университет, много и с энтузиазмом работал; когда надо было, он брал дополнительные курсы, не прекра- щая трудиться; он хорошо овладел английским языком, неплохо французским, и перед ним постоянно была новая цель.
Что касается его отношения к Татьяне, то он события не торо-
пил: просто радовался их знакомству и подчёркнуто замечал её оди-
ночество и нужду. Вёл себя он с ней корректно, вольностей не допу-
скал, хотя почти сразу стал говорить ей ты.
» Простенькая, нетребовательная, доступненькая — в общем под-
ходящая», — такой она видела себя в его глазах.
В своей «прошлой» жизни, в России, Татьяна, медсестра по про-
фессии, работала в поликлинике. Однажды она слышала, как врач го-
ворил пациентке, что у каждого человека на груди есть табличка. На
ней сказано, что человек из себя представляет, что думает сам о себе.
Соответственно к нему относятся и окружающие. Тогда Татьяна пос-
меялась, а теперь об этом вспоминала с беспокойством. «Представ-
ляю, что у меня там написано!»- говорила она себе.
В тот день, на обеде, Майкл, в поисках чего-то, открывал один за
другим ящики комода и, пока искал, говорил- приговаривал:» Сначала
будешь мне любовницей, потом женой…а потом матерью.» Говорил просто, бесстрастно, как-будто всё уже было решено, и она только и
ждёт, когда её осчастливят.
Всё в Татьяне вспыхнуло и возмутилось, и гневные слова гото-
вы были вырваться, но она сдержалась и промолчала. На всякий случай. На случай, если всё-таки решится выйти за него. Она не исклю-
чала такой возможности, и при этой мысли гнев её остывал, а чувство униженности притуплялось. Она не раз говорила себе:» Гораздо луч-
ше разгуливать в красивом, длинном платье по зелёному двору собственного дома с книгой или с модным журналом в руке, чем чувствовать себя невидимкой в чужом доме, в рабочем халате, с грязной тряпкой в руках.» А путешествия!.. А Флорида!.. Майкл уже го-
ворил ей об этом, по привычке вслух делясь своими мыслями:» Летом
будем ездить в Европу, а зимой — во Флориду «…
Татьяна приблизилась к высотному зданию, где снимала комна-
ту и увидела Майкла и его машину. Он знал, когда она возвращается.
— Ну, здравствуй! Как прошла работа?- сказал он, подходя с весё-
лой улыбкой и, не дожидаясь ответа, продолжал:- Я еду сейчас по де-
лам, но очень хотелось увидеть тебя.
Они подошли к подъезду и, открывая дверь, он осторожно поло-
жил руку на её талию. Она инстинктивно, слегка отстранилась и, когда
они уже стояли в подъезде, он с жалкой улыбкой сказал:
— Скромность — это хорошо. Это украшает. Но всё-таки…и женщи-
на должна как-то показать, что мужчина ей нравится. В этом нет ничего
плохого, наоборот… Ну, хоть что-нибудь сказать…
» А, если нечего сказать…»- Татьяна задумчиво улыбнулась в от-
вет.
В подъезде никого не было, и Майкл снова заговорил:
— Вообще, женщина — это могущественное существо. В женщине
больша-ая сила. Она, если захочет, может добиться всего от мужчины.
Вот скажет: «Прыгни из окна! » И он прыгнет.
» Если захочет…А ты…ничего, ничего ты не знаешь о женщинах.
Вот прожил уже жизнь, так много учился и ничего, ничего не узнал.» —
Татьяна думала так, но сказать ничего не могла, и ей стало тягостно и неловко от своей немоты.
К счастью, Майкл посмотрел на часы и заторопился. Он похло-
пал Татьяну по плечу, пронзив своей долгой, доверительной улыбкой, от которой ей всегда хотелось отвести глаза, и на прощание сказал:
— Ладно, ладно, не смущайся! Иди, отдыхай! Вечером позвоню,
куда-нибудь пойдём.
Он ушёл, а у Татьяны осталось непонятное и такое неуместное
сейчас ощущение вины и досады.
Но, когда она поднялась к себе и потом разделась и освежилась
в душе, это ощущение исчезло и забылось. Вместе с физической све-
жестью к ней вернулась и душевная свежесть. Она чувствовала себя,
как после удивительного, хорошего сна: события его уже размылись
и ускользнули, но осталось радостное, праздничное настроение.
Татьяна прибрала немного комнату, включила по привычке теле-
визор, но тотчас почувствовала, что нет интереса смотреть, что де-
лает совсем не то. Она посещала вечерние курсы английского языка, но не регулярно, часто пропускала. Сегодня как раз день занятий, мож-
но было пойти. Надо пойти! Чем скорее она освоит язык и поступит в колледж, тем скорее она подтвердит свою профессию медсестры.
Татьяна выключила телевизор, достала свои записи с курсов,
учебник, словарь и, уютно устроившись за столом, взялась с подъё-мом, даже с удовольствием за выполнение накопленных заданий.
В процессе работы обнаружила вдруг, как интересно работать
со словарём. Вот уж не думала, что так забавно просто его читать! Она
выписывала интересные выражения и всё больше вникала в суть
языка.
Татьяна так увлеклась, что не заметила , как пролетели часы.
Скоро надо собираться. Мысль о вечерней школе, об однокурсни-
ках была, как никогда, приятна, и Татьяна радовалась приближению
вечера.
Вдруг из гостиной раздался голос хозяйки квартиры:
— Татьяна! К вам пришли!
В её комнату постучали, и вошёл Майкл, закрыв за собой дверь.
Татьяна, в домашнем платье, в тапочках, была в растерянности и недоумении.
— Я не ждала совсем…
— Знаю, знаю! Правильно: посторонних и не надо пускать. Но мне
можно!
Он по-свойски сел на стул, с умилением оглядел Татьяну, по-
том окинул взглядом комнату.
— Хорошо у тебя, чистенько. Молодец! Мебель хозяйская?
— Да, конечно, — Татьяна, сложив руки на груди и опустив глаза,
заходила по комнате.- Я никуда не пойду, Майкл!
— Что случилось?
— Не случилось… Мне просто не хочется.
Майкл молчал. Он весь напрягся и насторожился. Наконец, спро-
сил:
— Ты хочешь, чтобы я ушёл?- неприятная твёрдость прозвуча-
ла в его вопросе.
— Вы не должны были приходить, Майкл…
— Скажи, я нравлюсь тебе?- его голос звучал по-прежнему твёрдо.
— Конечно… Вы серьёзный, порядочный человек… Я помню, Май-
кл, всё, что Вы мне говорили и … — она остановилась, чтобы перевести
дыхание, а он в этот момент ей очень дружелюбно улыбнулся и не дал
договорить:
— Я понял, — Майкл встал, выпрямился. — Ну, что же? Женщина, как
говориться, выбирает… Желаю тебе найти хорошего человека… доб-
рого, работящего… надёжного, — и, уже подойдя к двери и медленно поворачивая ручку, он добавил: — Извини, если чем-то обидел тебя. Ей богу, не хотел.
Затем он так же медленно открыл дверь и тихо вышел.
Оставшись одна, Татьяна ещё постояла чуть-чуть неподвижно, потом опустилась на диван. » Как это всё неуместно, глупо, — думала она.- И это гадкое чувство вины, и стыда, и не понятно, чего ещё» …
Но одно было точно ясно: не нужно ей это всё, не нужно…
«Не нужно! «- решительно повторила она себе, быстро подня- лась и стала собираться.
Через полчаса она шла по оживлённой улице. Вечерний воздух,
наполненный ароматами молодой весенней листвы, быстро смыл её
досадные мысли, и она снова была во власти парения, навеянного утренней встречей. А юный фермер, казавшийся то принцем ей, то пажем, смотрел теперь из рамки своего портрета и шёл пока ещё с ней рядом, как путеводная звезда.
И поразило её вдруг собственное дыхание. Кажется, никогда она не дышала так глубоко и легко. Или, может быть, это было очень давно. Оно пришло, это дыхание, само собой, вместе с новым, не зна-
комым ей чувством свободы. «Так вот как оказывается можно ды-
шать!»- всё больше и больше удивлялась Татьяна…
Около школы её встречали приветливые, внимательные взгля-
ды знакомых и незнакомых людей. Что читали они на её табличке? Она не знала, но видела по их лицам, что прежней надписи там уже нет.

Мои глаза похожи на вулканы,
Они — как кратеры, готовые взорваться.
Но вряд ли стоит сильно волноваться —
Их блеск не обожжёт, подобно лаве.

Мои глаза похожи на вулканы —
Энергию всю выплеснув наружу,
Согреют добротой и лаской в стужу,
И будет тихим и спокойным взгляд.

Каждый вечер Седой приходил домой, молча снимал и бросал старую засаленную куртку на стул, мыл руки и уходил в дальнюю комнату. Там он зажигал длинную свечу, тихо включал вальс и откидывал простыню со стоящего в углу мольберта. Потом доставал из мятой пачки сигарету без фильтра и осторожно, стараясь выпускать дым в сторону, выкуривал ее. Он долго, не отрываясь, смотрел на полотно, потом подходил ближе, по пути взяв табурет, садился. Обычно к этому моменту вальс заканчивался и наступала тишина. Седой оставался один на один с картиной.

Было светло и играла музыка. Все вокруг смотрели на эту пару. Седой и девушка были в центре внимания, но этого не замечали. Они были счастливы и взволнованы, глаза их блестели. Музыка стихла, и танцоры вышли из зала перевести дух. Девушка прислонилась спиной к подоконнику невероятно высокого окна, Седой, улыбаясь, встал напротив и вытянулся в струну. Она тихо заговорила.

— Ты видишь сны? Я часто вижу один и тот же сон — ты скачешь на коне мне навстречу, через бесконечное поле, долго скачешь, весь сон, но никогда не приближаешься. Иногда мне кажется, что еще немного и я увижу твое лицо, но ты все так же вдалеке… А потом спускается туман, кажется, ты скачешь быстрее, но туман заполняет пространство между нами молоком, и через мгновение я перестаю тебя видеть. А когда ветер разгоняет туман, я вижу, что там, где я видела твои очертания спокойно пасется твой черный жеребец. И, знаешь, он стреножен… Что это может значить?

— Не знаю, милая… Я не так уж часто вижу сны. Но иногда мне снится, что я держу тебя на руках, а ты пытаешься вывернуться и ускользнуть. Я хочу удержать тебя, хватаю крепче, а ты кричишь, что тебе больно, руки мои сами разжимаются и ты падаешь… Падаешь, и горько и громко плачешь. Я всегда просыпался в холодном поту после этого сна. И подолгу не мог прийти в себя, по нескольку дней.

— Знаешь, я хотела сказать тебе позже, но…
— Тс-с-с… Вальс! Наш вальс…

И Седой обнял девушку за талию, она плавно положила ему руку на плечо… Они закружились, закружились…

Седой закрывал глаза, протягивал руки к полотну и начинал, словно слепой, водить пальцами по холсту. Иногда его пальцы останавливались, замирали, потом продолжали свое медленное движение. При этом землистое лицо Седого светлело, потом на нем пробивалась слабая улыбка, через минуту Седой улыбался. Кисти и краски лежали на столе нетронутыми…

Вальс подходил к концу, и вихрь, который они закрутили, понемногу утихал. Ее лицо становилось серьезным, а лицо Седого – грустным. Они, разгоряченные вышли на улицу, по пути она взяла с подноса бокал шампанского. Остановилась.

— Я уезжаю завтра. С ним. Прости, я обещала тебе, знаю, что тебе будет невмоготу, но я просто не могу по-другому. Не могу без него. Умоляю, прости.
— Я тебя никогда больше не увижу…

Седой вдруг разом состарился. Он ждал, что это случится, ждал и панически боялся. И вот… Что сказать?

— Уезжай. Забудь, дочка, что я тебе о нем говорил. Будь счастлива, просто будь счастлива.
— Папа, мы будем видеться… Я обещаю
— Конечно.
— Он не такой. Не такой, как ты думаешь
— Да, милая, не такой.
— Я люблю тебя…
— Я люблю тебя…

Отец и дочь обнялись.

На следующий день Седой, сгорбившийся и постаревший, зашел в лавку и купил холст, мольберт, кисти и краски. И с той поры каждый вечер он приходил домой, молча снимал и бросал старую засаленную куртку на стул, мыл руки и уходил в дальнюю комнату. Рисовать Седой не умел, но он помнил ее лицо после вальса.